Как быть, если венчанный церковный брак фактически распался или дальнейшее совместное проживание супругов по какой-либо причине становится невозможным? Эти стоявшие в прошлом вопросы весьма актуальны и сегодня. Весь XIX век они волновали не только верующих мирян, но и духовенство, и Священноначалие, и юристов, и судей.

Как решались эти вопросы на практике и как был решен это вопрос Поместным Собором Русской Православной Церкви 1917-1918 гг., говорится в предлагаемой статье.

ЦЕРКОВНЫЙ БРАК И РАЗВОД В РОССИИ В XIX В.

Е.В. Белякова, старший научный сотрудник ПРИ РАН, зав. кафедрой "История Церкви" Библейско-богословского института св. апостола Андрея, Н.А. Белякова, аспирант исторического факультета МГУ, преподаватель истории

До 1917 г. в России признавался развод, совершенный исключительно церковным судом. По существовавшему законодательству развод мог разрешить только Святейший Синод и только по строго ограниченным поводам. Российское законодательство о разводе в XIX в. было намного строже, чем в других европейских странах, где почти повсеместно ко второй половине XIX столетия наряду с церковным был введен и гражданский брак.

Однако следует отметить, что ни Византия, ни Древняя Русь не знали столь ограничительных законов о разводе, как Россия в XIX в.

В допетровской Руси признавались следующие поводы к разводу:

• - по обоюдному согласию (наиболее распространенным мотивом для этого было монашество);
• - неплодие;
• - неспособность к супружескому сожитию;
• - прелюбодеяние;
• - жестокое обращение;
• - крайняя бедность;
• - растрата мужем жениного состояния;
• - пьянство и распутство;
• - подстрекательство на воровство;
• - покушение одного супруга на жизнь другого;
• - важные государственные преступления;
• - безвестное отсутствие;
• - клевета важная, знание о покушении на жизнь мужа и недонесение ему о том;
• - зазорное поведение;
• - заразительная болезнь;
• - увод жены в плен.

В допетровский период развод могли получить просто по благословению духовного отца.

С преобразований Петра I в законодательстве появились тенденции к "совершенному запрещению самовольных разводов по взаимному согласию супругов и только к ограничению самих оснований к разводу".

На протяжении почти всего девятнадцатого столетия происходило ужесточение законов о разводе, что шло вразрез с реальным положением в обществе.

По законам XIX в. брак мог быть расторгнут только формальным духовным судом по просьбе одного из супругов на следующих основаниях:

• - в случае доказанного прелюбодеяния другого супруга;
• - добрачной неспособности к брачному сожитию;
• - в случае, когда один из супругов приговорен к наказанию, сопряженному с лишением всех прав состояния, или же сослан на житье в Сибирь с лишением всех прав и преимуществ;
• - в случае безвестного отсутствия другого супруга не менее 5 лет.

Развод допускался и в случае согласия обоих супругов принять монашество, если они не имели малолетних детей.

Иск о разводе подавался епархиальному начальству. После получения просьбы о разводе епархиальное начальство поручало доверенным лицам произвести увещание супругов, чтобы они оставалась в брачном союзе. Когда увещание не достигало цели, начиналось судебное разбирательство, на которое ответчики обязаны были являться лично.

Нужно отметить, что признание ответчиком своей вины не считалось доказательством и основанием для развода. Устав духовных консисторий утверждал: "Главными доказательствами преступления должны быть признаны: а) показания двух или трех очевидных свидетелей и б) прижитие детей вне законного супружества, доказанное метрическими актами и доводами о незаконной связи с посторонним лицом. Затем прочие доказательства: письма, обнаруживающие преступную связь ответчика, показания свидетелей, не бывших очевидцами преступления, но знающих о том по достоверным сведениям или по слухам; показания обыскных людей о развратной жизни ответчика и другие - только тогда могут иметь свою силу, когда соединяются с одним из главных доказательств, или же в своей совокупности обнаруживают преступление".

Здесь мы встречаемся с самым деликатным моментом, который неоднократно обсуждался в прессе и на Поместном Соборе 1917-1918 гг. и служил причиной бесконечных намеков на духовный суд, который превращался в судебный фарс: на судебный процесс было необходимо представить свидетелей прелюбодеяния. Как писал С. Григоровский, прослуживший более 25 лет в Канцелярии Святейшего Синода: "...мыслимо ли допустить действительное существование свидетелей-очевидцев прелюбодеяния какого-либо супруга, разве подобный акт подается наблюдению, разве он совершается открыто, на глазах у других?"

Жесткость законодательства о разводе вызывала многочисленные нарекания в обществе и насмешки над неповоротливостью российского законодательства. Получить развод было очень сложно.

Исследователь церковной статистики И. Преображенский приводит следующие данные численности разводов по Российской империи: 1840 г. -198; 1880 г. - 920; 1890 г. - 942. Согласно переписи населения в 1897 г. на 1000 мужчин приходился 1 разведенный, на 1000 женщин - 2 разведенные.

В1913 г. по всей Российской империи на 98,5 млн православных был оформлен 3791 развод (0,0038%). Конечно, эти цифры свидетельствовали не о благополучии в семьях, а о жесткости законодательства.

Контрастом к низкой численности разводов выглядит число незаконнорожденных детей: в Санкт-Петербурге в 1867 г. было зарегистрировано всего 19 342 рождения, в т. ч. 4305 незаконнорожденных (22,3 %); в 1889 г. - 28 640 и 7907 (27,6 %) соответственно.

По официальной статистике в 1890 г. число детей, принесенных в воспитательный дом Санкт-Петербурга, составляло 9578 человек, в Москве в 1889 г. - 16 636.

В Киеве на содержание приказа общественного призрения в 1890-е гг. поступало не меньше 2 тыс. детей в год. На начало XX в. ежегодное число подкидышей по всей России исчислялось десятками тысяч.

Эти цифры свидетельствуют о том, что число разводов не отражало реальной картины распада семей и супружеских измен.

Другие претензии к духовному суду состояли в том, что бракоразводный процесс мог затягиваться на долгие годы из-за того, что супруги не являлись на суд или предъявляли встречные иски.

Вопрос о семье и браке с середины XIX в. стал предметом постоянных дискуссий как юристов, так и канонистов. В обществе не умолкали голоса, требовавшие изменить российское законодательство о браке и разводе. Как это ни покажется на первый взгляд парадоксальным, но с громким требованием допустить развод с целью предотвратить "бытовые преступления" выступали не развратники, а мировые судьи (как известно, эту выборную должность занимали люди, пользовавшиеся несомненным авторитетом в обществе).

Прислушаемся к мнению мирового судьи Я. Лудмера, чья статья в "Юридическом Вестнике" получила широкий отклик и ни одного опровержения: "Многие наблюдатели современной народной жизни констатируют нам факт ожесточения, подчас и просто озверения народной массы. <...> Ни одно судебное учреждение не может в пределах нашего законодательства оградить женщину от дурного и жестокого обращения с нею..." Судья писал о том, что по существующим нормам однократное избиение жены не может служить поводом для судебного разбирательства: в такой потасовке жена должна видеть только увещание, которое она должна принимать "с покорностью и почтением". А чтобы судья имел право посадить тирана-мужа в кутузку, нужно "постоянное, разновременное и часто повторяемое причинение мужем жене своей побоев, оставляющих на ее теле следы и знаки, и употребление им в дело палки, ремня, кнута и т. п.".

В "Юридическом Вестнике" статья Я. Лудмера вызвала многочисленные отклики юристов, сообщающие об отсутствии у женщин, да и у судей, к которым они обращаются за помощью, законных возможностей для борьбы с жестокостью мужей. Именно страшный быт русской деревни, когда избиение жен было нормой и женщина не могла ждать защиты от закона, заставил юристов поставить вопрос о разводе.

Множество примеров насильственной смерти жен от собственных мужей было приведено и в заметке юриста Верещагина "О бабьих стонах". Верещагин, да и другие юристы, отмечали, что жестокое обращение с женами характерно только для русского православного крестьянства: они не сталкивались с такими ситуациями в среде иноверцев и староверов. Пресса была наполнена описаниями положения женщин-крестьянок, истязаемых своими мужьями. Подобные преступления были связаны с пьянством, которое было страшным бичом для русской деревни. Понятно, что невозможно дать статистику этих преступлений, потому что они не квалифицировались как уголовные.

Единственной общественной организацией, которая могла хоть как-то влиять на семейную жизнь крестьян, были волостные суды, но они не справлялись с ситуацией. Дело было не только в том, что волостные суды не обладали средствами для наказания мужей, но и в определенном отношении самих членов суда к проблеме объема власти мужей над своими женами.

Как отмечал юрист Н. Лазовский, «волостные суды иногда отказываются от разбирательства самых очевидных дел, руководствуясь тем патриархальным принципом, что "муж считается старшим над женой и имеет право ее наказывать" и что "муж даром бить свою жену не станет, а если бьет, значит, она того стоит"».

Бытовавшее среди крестьян представление о неограниченности власти мужа над женой и являлось наиболее важным препятствием в работе волостных судов.

Однако бывали исключительные случаи, когда волостной суд приговаривал супругов к раздельному жительству. Именно в надежде на такой исход и обращались женщины к судьям. Обращаясь в суд, крестьянки надеялись не на "перевоспитание" мужа (как свидетельствовали все авторы, обращались лишь тогда, когда всякая надежда уже потеряна и следующая стадия - петля), а на возможность получить развод. Но именно в этом и отказывали им: до смерти (пусть и насильственной) они должны соблюдать "святость" брака.

Размеры безобразий в семьях приняли такой характер, что появлялись даже церковные определения по поводу жестокости мужей. Характерно, что поводом к вынесению определения Самарской Духовной Консистории явилось не само жестокое обращение мужа с женой, а покушение женщины на самоубийство, так как именно этот случай и подлежал ведению духовного суда. Тем не менее в резолюции было отмечено, что на самом деле в таких случаях нужно наказывать не женщин, а их мужей-варваров, которые по воображаемому ими какому-то праву позволяли себе бить и терзать своих жен, часто ни за что ни про что, просто по сумасбродству, особенно в нетрезвом состоянии.

В определении Самарской Духовной Консистории отмечалось, что Церковь должна следить за взаимоотношениями в семьях и что плохое обращение мужей с женами отрицательно влияет на детей: "Бесчеловечные отношения мужей к женам развращают нравы детей с раннего их возраста: глядя на отца своего, зверя, который тиранит свою жену, у них возбуждается дух ненависти к нему, а у иного может возбудиться такой же дух жестокости, пожалуй, теми же способами действия, какие усмотрены ими, когда отец бил-тиранил мать. Словом сказать, в высшей степени безнравственно для детей видеть скверные, и тем более убийственные, отношения отца к матери их, и за все это их <мужей> следует подвергать церковным епитимьям". 

В резолюции архиерея было сказано, что наказанию (за попытку самоубийства) должна быть подвергнута не только несчастная, доведенная до отчаяния жена, но и ее муж, "чтобы он помнил всегда, что он своими побоями жену свою едва не подверг вечной пагубе, от которой и сам не освободился, если бы она лишила себя жизни; - пусть он ежедневно, во всю жизнь свою, в чувстве покаяния и благодарения Господу, полагает по три земных поклона или сколько пожелает, по мере возможности, только не менее трех поклонов <...> Это будет его удерживать от строптивости в отношении к жене". В этом же документе были даны рекомендации священникам о мерах, которые нужно применять к мужьям, жестоко обращающимся с женами: от поклонов до отлучения от причастия. 

Не только жестокое обращение с женщиной, но и распространение венерических болезней, о которых постоянно говорили на медицинских съездах, положение внебрачных детей, брошенные семьи - все это требовало законодательного вмешательства. Понятно, что вопрос о разводе должен был стать предметом государственной политики. Со второй половины XIX в. вышел целый ряд юридических исследований, посвященных проблеме развода. В этих трудах исследователи убедительно доказывали, что государство, как византийское, так и древнерусское, проводило достаточно самостоятельную политику в этом вопросе, ориентируясь не столько на церковные нормы, сколько на нормы, принятые в обществе. Из понимания брака как гражданского института следовало настойчивое требование того, что государство должно изменять этот институт в связи с потребностями общества. Государство может передавать Церкви ведение определенных дел, например бракоразводных, но не потому, что оно признает за Церковью право ведать их по своему усмотрению, "а потому, что в своих интересах находит более удобным и более выгодным выделить их специальному своему учреждению, отправляясь из общего принципа допущения в государстве судов общих и специальных". Следствием такой позиции было требование от государства расширения поводов к разводу, что соответствовало бы потребностям общества. 

Так, известный канонист Н.А. Заозерский из опыта восточной церкви делал важный вывод о том, что Церковь не должна препятствовать государству в установлении новых норм по отношению к браку, соответствующих реальной жизни: "Церковь обязана воспитывать и всеместно поддерживать идеальную высоту брака в сознании и  жизни своих членов, а государство обязано приходить на помощь личности и семье там, где под видом супружеских отношений гнездится насилие над личностью, или где несчастно сложившиеся обстоятельства уже разрушили брачные отношения, где расторжение брака является единственным средством оградить высокое достоинство брака". Канонист Н. Суворов заявил о том, что государство, принимая законы о браке, должно следовать не столько каноническим правилам, сколько нормам, появившимся в ходе самой жизни. Со второй половины XIX в. попытки изменить существующий в России бракоразводный процесс предпринимались неоднократно. Манифест 17 апреля 1905 г. об укреплении начал веротерпимости значительно изменил положение Русской Православной Церкви. Ощутимым образом он коснулся и рассматриваемого вопроса. 

Ограничения на вступление в брак с христианами других конфессий были сняты: лицам православного исповедания невозбранно дозволялось вступать в брак с лицами вообще всех христианских вероисповеданий. Но так как по закону единственной признаваемой формой брака для православных был церковный брак, следовательно, от священника можно было требовать венчания брака православного супруга с сектантом или раскольником. Ситуация в стране после 1906 г. еще больше обострила проблему брака и развода. Церкви предстояло решить: встать ли на путь послабления, либерализации, модернизации, отказаться от чисто формального подхода и там, где семья распалась окончательно, признать сам факт этого распада и разрешить развод, предотвращая многие жизненные трагедии? В "Отзывах епархиальных архиереев", опубликованных в 1906 г., большинство архиереев выступило за передачу следствия по бракоразводным делам в светские суды. Только в двух отзывах был поставлен вопрос о необходимости расширения поводов к разводу. Комиссия Новгородской епархии предложила пересмотреть брачное законодательство в принципе, отметив отсутствие в нем поводов к разводу, вызываемых самой жизнью. 

Из архиереев за расширение поводов к разводу высказался архиепископ Холмский Евлогий (Георгиевский): "Следовало бы облегчить расторжение неудачных браков, присоединив иные поводы к расторжению, как те, которые установлены законами греческих царей Льва и Константина, так и новые, какие укажутся потребностями современной русской жизни, например зверское истязание мужем жены, и вообще жестокое обращение одного супруга с другим, заразительная болезнь вроде сифилиса, неизлечимый алкоголизм и умопомешательство, -последнее в интересах имеющего произойти потомства". На Поместном Соборе 1917-1918 гг. вопросами развода занимался Отдел о церковном суде, председателем которого был избран архиепископ Финляндский, ставший затем митрополитом Владимирским Сергий (Страгородский)*. В этом Отделе был подготовлен доклад "О поводах к расторжению церковных браков", который включал новые поводы к разводу:

• - уклонение от Православия;
• - неспособность к брачному сожительству, наступившая во время брака;
• - посягательство на жизнь, здоровье, честное имя супруга;
• - вступление в новый брак при существовании брака с истцом;
• - неизлечимые душевные болезни, проказа, сифилис;
• - злонамеренное оставление одного супруга другим и раздельное жительство супругов.

В Отделе о церковном суде были также разработаны правила о производстве дел о расторжении браков.

Доклад "О поводах к расторжению церковных браков" вызвал бурную дискуссию на заседаниях Собора. Противники расширения поводов к разводу (к ним принадлежали, прежде всего, крестьяне и миссионеры) считали, что принятие доклада совершенно недопустимо, так как это приведет к уничтожению семьи, что развод противоречит Евангелию и поэтому невозможен и не нужен.

При обсуждении на заседаниях Священного Собора Православной Российской Церкви 1917- 1918 гг. доклада Отдела о церковном суде о расширении поводов к расторжению церковных браков противники введения жестокого обращения одного супруга с другим как повода к разводу утверждали, что грубое обращение с женщиной в деревне является устойчивым обычаем. Член Поместного Собора крестьянин из Ярославской губернии Н.Г. Малыгин сказал: "...не губите деревни принятием этой статьи; там эта статья совершенно неприменима. Если принята будет эта статья, то в деревне хоть каждый день разводись".

Крестьянин из Олонецкой губернии, член Отдела церковной дисциплины А.И. Июдин увидел в проекте угрозу нравственности деревни: "Я боюсь, чтобы наша свобода в бракоразводных делах не привела к служению антихристову... В деревне нравы грубые, муж и палкой ткнет. А она: меня муж не любит, пойдет в город шляться. А у нас здесь как раз побои - повод к разводу... Вот один грех: муж нарочно поколотит, чтобы только жена ушла, освободиться от нея, развестись с ней. Правильно сказано: за грехи мужа дается <злая> жена, а за грехи жены - злой муж".

Другой точки зрения придерживалось большинство членов Отдела о церковном суде, а также юристы - члены Поместного Собора. Они считали, что невозможно говорить о святости и нерушимости брачных уз там, где брак уже фактически распался и имеют место разврат и лицемерие. Кроме того, они считали, что расширение поводов к разводу могло бы укрепить семью, так как супруги будут знать, какие нарушения семейной жизни могут повлечь за собой развод по суду.

Наиболее аргументирование доклад "О поводах к расторжению церковных браков" защищал на заседаниях Собора митрополит Сергий (Страгородский). В выступлениях он неоднократно давал развернутую мотивировку своей позиции и отмечал, что ему часто приходилось сталкиваться со страданиями людей, которые не имели возможности развестись: "Это и дает мне смелость и сознание правоты, мне приходилось слышать крик страданий живых людей, и я не могу этого крика замолчать: крик слышится не только в высшем классе общества, но и в деревне, и там много трагедий".

Митрополит Сергий говорил о том, что в народе представления о браке весьма далеки от церковных норм, а существующая жесткость законов о разводе привела к тому, что в России самое большое количество мужеубийц: "Недаром статистика показывает, что Россия по количеству мужеубийц занимает если не первое, то одно из первых мест во всем мире. Среди язычников, магометан наша христианская Русь стоит на первом месте по числу ужасных преступлений. О чем это говорит? О том, что русские люди знают внешнюю сторону Христианства, но мало проникнуты его духом. Один батюшка говорил о... снохачестве. Что это такое? Смотреть на женщину как на рабу, которую можно не только бить, но и отдавать. Бог знает на что. И это называется святость брака; завертывается вуалью и уже святым крестом прикрывается".

Митрополит Сергий утверждал, что "не строгостью законов утверждаются нравы. Высота нравов зависит от чего-то иного, а не от строгих законов. Когда в Церкви заходил спор о применении строгости или о снисхождении, она всегда становилась на сторону снисхождения. Проявлять к людям неуклонную строгость, требовать от них исполнения закона, а немогущим исполнить предлагать уходить прочь - это не значит исполнять заповедь Христа... Строгость - позиция эффектная и привлекательная, но Церковь никогда не гонялась за нею, а заботилась о спасении верующих. <...> Запрещать развод в наши дни для наших слабых силами христиан значит губить их".

Митрополит Сергий считал, что Церкви всегда было свойственно со снисхождением относиться к слабости своих членов, поэтому она не нарушит собственных норм, если разрешит новые поводы к разводу, которые к тому же существовали и ранее: «В своих дисциплинарных требованиях Церковь исходила из того, что усвоение жизни Христовой разными людьми может быть различно, но что и зачаточное усвоение христианства спасительно. Стоя на этой точке зрения, Церковь и утверждала это в своих законах, которые всегда сообразовывались с силами и духовным развитием церковного общества, а не только были логическими выводами из известных Евангельских положений. Это относится и к другим вопросам, например о войне, о собственности. Как можно говорить о допустимости войны с точки зрения христианского идеала? Какая собственность,- когда сказано: "отдай и рубашку"? Но это идеал, это цель христианского совершенства. <...> Говорят, укажите Номоканон. Номоканон-то и доказывает именно мою основную мысль, что Церковь не боялась применяться в своей дисциплине к степени духовного развития и силам церковного общества данной эпохи <...> Ревнители тоже называли его (Иоанна Постника) правила пагубными, составленными для погибели многих. Но Иоанн Постник говорил: "Я желал бы лучше быть наказанным за милосердие, чем получить похвалу за неразумную строгость". Главное же, Церковь стала не на сторону ревнителей, а Номоканон Иоанна Постника теперь для нас общее руководство. Точно так же и теперь требовать, чтобы Номоканон соблюдался со всей строгостью, могут только те, которые вправе сказать, что мы вообще живем по Номоканону. Но это лицемерие: мы его (Номоканон. -Примеч. ред.) нарушаем. <...> Святая Церковь может ввести даже новое, если это нужно для спасения ее чад, особенно если новое не так ново, как это думают, например обоюдное прелюбодеяние супругов как повод к разводу было в Церкви и перестало существовать с XIX века».

Именно выступления митрополита Сергия и юриста Николая Дмитриевича Кузнецова{*} сделали возможным принятие Собором Определений от 7 (20) апреля 1918 г. "О поводах к расторжению брачного союза, освященного Церковью" и от 20 августа (2 сентября) 1918 г. «О дополнении соборного определения "О поводах к расторжению брачного союза, освященного Церковью"».

Но ситуация в стране изменилась. Еще до принятия Собором этих Определений в 1917 г. были опубликованы декреты Советской власти от 16 (29) декабря "О расторжении брака" и от 18 (31) декабря "О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния". Согласно этим декретам бракоразводные дела изымались из консисторий и передавались в гражданский суд, который расторгал брак на основании простого заявления одного из супругов.

Советская власть начинала активную борьбу с Церковью, частью которой являлась и борьба с церковным судом. Поместный Собор призвал верующих "не вступать на широкий путь греха, ведущий к погибели, и строго хранить церковные законы, памятуя, что те, которые нарушают церковные постановления, навлекают на себя гнев Божий и церковное осуждение".

Церковный брак не преследовался гражданской властью, но на факты венчания обращали самое пристальное внимание. Проявление же Церковью судебной власти над мирянами считалось государственным преступлением.

Контраст между легкостью получения развода в новых гражданских судах и медлительным церковным бракоразводным процессом по строго ограниченным поводам не мог не повлиять на общую культурно-демографическую ситуацию. На 1920-е гг. приходится пик разводов и повторных браков, незаконных сожительств, так называемая "сексуальная революция".

На 1919 г. пришлось резкое падение численности населения столицы, смертность в Москве удвоилась, падение рождаемости превзошло Германию. Вместе с тем одновременно в Москве и Петрограде произошел совершенно необычный расцвет заключения браков, число которых в Москве вдвое превысило общероссийскую норму. Наступил "пир во время чумы".

Как отмечают демографы, брачные союзы, заключенные в этот период, не отличались длительностью: 11 % брачных союзов продолжалось менее одного месяца, 22% - менее двух, 41% - от трех до шести месяцев, и только 26% браков длилось свыше 6 месяцев.

Определение Священного Собора Православной Российской Церкви

"О поводах к расторжению брачного союза, освященного Церковью"

7 (20) апреля 1918г.

1. Супружеский союз мужа и жены, освященный и украшенный в Таинстве брака благодатною силою, должен быть у всех православных христиан-супругов нерушимым: все они, приемля с покорностью воле Божией свой жребий жизни, должны до конца дней совместно нести и радости, и тяготы супружества, стремясь осуществить слова Спасителя и Господа: "еже Бог сонета, человек да не разлучает" (Матф. 19, 6).

2. Расторжение брачного союза Святая Церковь допускает лишь по снисхождению к человеческим немощам, в заботах о спасении людей, — в предупреждение неизбежных преступлений и в облегчение невыносимых страданий, — при условии предварительного действительного распадения расторгаемого брачного союза или невозможности его осуществления.

3. Брачный союз, освященный Церковью, может быть расторгнут не иначе, как по решению церковного суда, вследствие ходатайства самих супругов, по определенным поводам, надлежаще доказанным, и при соблюдении условий, указанных в следующих ниже статьях. Поводами к расторжению брака могут быть:

а) отпадение от Православия;

б) прелюбодеяние и противоестественные пороки;

в) неспособность к брачному сожитию;

г) заболевание проказою или сифилисом;

д) безвестное отсутствие;

е) присуждение одного из супругов к наказанию, соединенному с лишением всех прав состояния;

ж) посягательство на жизнь и здоровье супруга или детей;

з) снохачество, сводничество и извлечение выгод из непотребства супруга и

и) вступление одного из супругов в новый брак.

4. В случае отпадения одного из супругов от Православия право просить церковный суд об освобождении от брачных обетов и расторжении брака принадлежит супругу, остающемуся в Православии.

5. Супруг вправе просить о расторжении брака в случае нарушения другим супругом святости брака прелюбодеянием или противоестественными пороками.

6. Обоюдное прелюбодеяние супругов не служит препятствием к возбуждению каждым из них ходатайства о расторжении брака.

7. Дело о расторжении брака вследствие прелюбодеяния может быть возбуждено до истечения трех лет с того времени, когда нарушение святости брака прелюбодеянием стало известным супругу, просящему о разводе. Если же нарушение святости брака состоит в постоянной прелюбодейной связи, то возбуждение дела о разводе допускается во все время, пока связь продолжается, а также в течение трех лет по ея прекращении. Во всяком случае возбуждение дела о расторжении брака не допускается, если со времени совершения прелюбодеяния или прекращения прелюбодейной связи прошло 10 лет.

8. Прелюбодеяние одного из супругов не может служить основанием к расторжению брака, если совершено с согласия или по побуждении другого супруга, имевшего намерение таким путем добиться расторжения брака.

9. Неспособность одного из супругов к брачному сожитию может служить для другого супруга поводом к расторжению брака, если она началась до совершения брака и не обусловливается преклонным возрастом.

10. Дело о расторжении брака по добрачной неспособности одного из супругов может быть возбуждено не ранее, как через два года со времени совершения брака.

Примечание. Указанный срок не обязателен в тех случаях, если неспособность супруга бесспорна и несомненна и обусловлена отсутствием или ненормальным анатомическим строением органов.

11. Поводом к расторжению брака может служить и неспособность одного из супругов к брачному сожитию, наступившая после брако-венчания, если она произошла от телесного повреждения, намеренно причиненного с этой целью себе самим супругом или причиненного ему кем-либо другим с его согласия.

12. Заболевание проказою дает право просить о расторжении брака как здоровому супругу, так и супругу, одержимому проказою.

13. Заболевание сифилисом служит поводом к расторжению брака

по ходатайству здорового супруга, если брачное сожитие представляет опасность для здорового супруга и его потомства.

14. Безвестное отсутствие одного из супругов служит поводом к расторжению брака, если оно продолжается не менее трех лет.

15. Установленный в предшествующей (14) статье трехлетний срок сокращается до 2-х лет:

а) для супругов лиц, пропавших без вести в связи с военными действиями или под влиянием других стихийных народных бедствий, и

б) для супругов лиц, находившихся на погибшем во время плавания морском судне и безвестно отсутствующих со времени его гибели.

16. Означенный в ст. 14 и 15 срок исчисляется со времени конца того года, в течение которого было получено о безвестно отсутствующем лице последнее известие, причем во всяком случае решение суда о расторжении по безвестному отсутствию брака лиц, принимавших участие в войне или пропавших без вести в связи с военными действиями, может последовать не ранее как через год по окончании войны.

17. Дело о расторжении брака вследствие присуждения одного из супругов к наказанию, соединенному с лишением всех прав состояния, может быть возбуждено супругом осужденного по вступлении приговора уголовного суда в законную силу, а самим осужденным — по правилам, изложенным в ст. 181 и п. 1 ст. 182 Устава о ссыльных.

18. Помилование осужденного, а также отмена состоявшегося уголовного приговора вследствие разрешения возобновить дело устраняют право просить о расторжении брака, но не лишает силы состоявшееся уже решение о расторжении брака.

19. Брак, в случае присуждения одного из супругов к наказанию, соединенному с лишением всех прав состояния, не расторгается, если совместная жизнь супругов продолжалась после освобождения осужденного супруга из заключения.

20. Супруг вправе просить о расторжении брака в случае:

а) покушения другого супруга на убийство его или детей и

б) умышленного нанесения супругу или детям другим супругом тяжких увечий или ран, неизгладимого обезображения лица или тяжких угрожающих опасностью для жизни побоев, либо причинения истязаний или мучений, или важного для здоровья вреда.

Примечание 1. Брак на указанных в ст. 20 основаниях расторгается в том случае, если, по убеждению церковного суда, продолжение брачной жизни представляется для супруга, просящего о разводе, невыносимым.

Примечание 2. Указанное в ст. 18 ограничение не распространяется на случаи расторжения брака по указанным в ст. 20 основаниям.

21. Супруг вправе просить о расторжении брака при наличии снохачества или в случае сводничества одним супругом другого, склонения промышлять непотребством или извлечения себе в виде промысла имущественной выгоды из непотребства.

22. Супруг вправе просить о расторжении брака в случае вступления другого супруга в новый брачный союз при существовании брака его с супругом, просящим о разводе.

Определение Священного Собора Православной Российской Церкви

«О дополнении соборного определения "О поводах к расторжению брачного союза, освященного Церковью"»

20 августа (2 сентября) 1918 г.

1. Поводом к расторжению брака, освященного Церковью, сверх указанных в соборном определении 7 (20) апреля 1918г. могут быть:

а) неизлечимая тяжкая душевная болезнь одного из супругов, устраняющая возможность продолжения брачной жизни, надлежащим образом доказанная, и

б) злонамеренное оставление супруга другим супругом, если по убеждению церковного суда оно делает невозможным продолжение брачной жизни.

2. Выздоровление от душевной болезни, происшедшее до решения церковного суда о расторжении брака, устраняет повод к расторжению брака, но не лишает силы состоявшееся решение.

3. Право просить о расторжении брака по злонамеренному оставлению супруга другим супругом принадлежит супругу оставленному.