Министерство Комба во Франции вышло в отставку. Оно было побуждено к тому не столько внешними причинами, сколько внутренними. Оно не было разбито и ниспровергнуто политическими противниками, - оно было скорее измучено, разбито внутренне усилиями своей напряженной борьбы.
Министерство Комба, как известно, с первых же дней своего существования вступило в ожесточенную борьбу с церковными конгрегациями, с различными монашескими орденами. Оно же проводило и надеялось осуществить мысль об отделении церкви от государства.
На этом основании обыкновенно и говорили, что французское правительство ведет борьбу с церковью. На самом деле положение вопроса было несколько иное. Очень может быть, что и многие сторонники Комба думали, будто они борются против церкви, но в действительности тут было и есть крупное недоразумение. Борьба французского правительства велась и ведется, строго говоря, не против церкви, а против духовенства. Еще точнее: против злоупотреблений духовенства своими правами и преимуществами. Это требует точного разграничения и обстоятельного пояснения.
Дело в том, что исторически судьбы христианской церкви среди европейских народов сложились со значительным уклонением в сторону от великих спасительных целей, завещанных миру Евангелием. Очень часто случалось, что высокие и чисто духовные задачи Христовой Церкви отходили на задний план, а на первое место выдвигались и здесь господствовали задачи и цели личные, кастовые, чисто земные интересы духовенства, незаконно присвоившего себе господствующее положение в церкви.
Известный канонист, профессор Заозерский в своем сочинении: "О церковной власти", устанавливает, что церковное управление апостольского века было открытым и публичным.
"Трудно и едва ли даже возможно, - говорит он, - отыскать в действиях апостолов какой-либо намек на то, чтобы они действовали когда-либо секретно от верующих, предпринимали какие-либо меры, не посоветовавшись предварительно со всею церковью данного места. Напротив, в "Деяниях апостольских" находится множество свидетельств в пользу того, что они раскрывали перед верующими свои планы и осуществляли их по совещании с ними и при содействии их".
Очевидно, связь всех членов церкви, и мирян, и духовенства, была живая, деятельная и постоянная. Ни у кого не было своих личных интересов, а преследовались цели исключительно общие, церковные, на служение которым и привлекались все духовные силы всех христиан.
С течением времени, в позднейшие века положение менялось. Духовенство в христианском обществе выдвигалось все более и более вперед, стремилось захватить первенствующее положение, при чем в основу своих стремлений клало не столько нравственно-руководящую силу, сколько искусно закрепленные социальные и политические права. Возникает папство. Растет и укрепляется идея господства, преобладания церкви над государством.
Идея сама по себе правильная и высокая. Церковь есть строящееся в людях, в сердцах их, а чрез сердце и в жизни, в деятельности Царство Божие. Государство есть строящееся царство человеческое.
В истинно-христианской церкви в основе лежат начала жизни, завещанные Богочеловеком, воплощенные на земле Божиею правдою и Божиею любовью. Задачи церкви - воплощение Бога в людях. По времени они вечны и выше всяких политических, национальных и социальных задач: превосходят их и шириною, и глубиною, и чистотою.
В основе жизни государств лежат начала, выработанные данным временем и преследующие часто данные, временные цели. Государствам приходится считаться с наличностью множества болезненных и уродливых явлений жизни, применяться к ним и исходить из них. Поэтому законодательства государств предъявляют к людям всегда минимум, самую меньшую меру нравственных требований, без которых никакая возможно - терпимая государственная жизнь немыслима: "не будьте ворами, не будьте убийцами, не будьте клеветниками, не будьте насильниками" и т. д. Церковь же предъявляет максимум, выставляет высшую меру требований: "будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный".
Ясно, что при таком положении вещей церковь должна влиять на государство, что она в муть наличной жизни человеческих государств, считающих себя христианскими, обязана вносить очищающее и оздоравливающее начало Божией правды и любви. Но, с другой стороны, не менее ясно и то, что подобное влияние, воздействие и господство церкви должно быть исключительно нравственным, духовным, без всякого внешнего гнета, насилия и принуждения, по слову Христа: "Бог есть Дух, и кто кланяется Ему, - духом и истиною должен поклоняться".
Церковь может быть гонима, но сама гнать никого не может. Ее могут преследовать и всячески теснить, но ей должна быть чужда и тень какого-либо насилия. Единственная сила ее есть сила свободного и животворящего Духа Божия, а власть ее - власть обаяния этой Божией силы. "Сын Человеческий пришел не погубить, а оживить, и не затем, чтобы Ему служили, а чтобы послужить", - говорил Иисус Христос.
Эти евангельские начала истинно-Христовой Церкви средневековым христианским духовенством были забыты. В позднейшие, после апостольских, века духовенство стремилось не столько к тому, чтобы служить миру духом Христа, Сына Божия, сколько к тому, чтобы господствовать и властвовать над миром силою духа сынов чисто человеческих. Духовенство из своего высокого служения сделало не высший апостольский доле и подвиг, а высшую привилегию, преимущественное достоинство. И достоинство и преимущество чисто внешнее, без всяких внутренних, религиозных высоко-христианских качеств. Высокие и вечные интересы чистой Божией Церкви были заслонены низменными и человечески-мутными, временными интересами духовенства. Получилась ужасная подмена: не духовенство служило церкви, а церковь была обречена на службу духовенству.
В Венеции, во дворце дожей, есть, между прочим, картина, изображающая свидание германского императора Фридриха Барбароссы с римским папою Александром III. Фридрих Барбаросса сначала долго боролся с папами за политическую власть в Италии, потом был разбит, попал в затруднительное положение и вынужден был у папы униженно просить мира.
На картине представлен собор св. Марка в Венеции. На крыльце собора, на верхней ступени, на пышном троне среди дожей сидит папа Александр III. Император Фридрих Барбаросса стоит на коленях и раболепно целует у папы ногу.
Подобная картина может быть рассматриваема как символ целой эпохи. Духовенство церкви целые века занимало такое положение, когда остальные члены церкви должны лежать у ног их. И это время почему-то рассматривается, как время господства церкви. Печальное заблуждение! Грубое недоразумение. Никакого господства церкви тут не было. Было господство духовенства и господство внешнее, а церковь, живая Христова Церковь, переживала тяжелые дни унижения.
Обратимся еще раз к описанной картине свидания папы Александра и Фридриха Барбароссы. Разве тут встреча церкви с миром и торжество духа Божия над человеком? Последнее было бы, если бы папа Александр взял за руку императора Фридриха Барбароссу, подвел его к подножию Распятия, и оба бы опустились на колени перед воплощением Высшей Небесной Правды и Любви, дав искреннее обещание посвятить впредь все свои силы на дело укрепления не императорской или папской власти в Италии, а власти Христа Спасителя в человеческих сердцах.
Вот, это было бы, действительно, торжество церкви, а так, преклонение пред папой, патриархом или митрополитом,_ это-торжество не церкви, а на пороге церкви, во имя якобы церкви, торжество духовенства.
В этом торжестве духовенства за счет живой Христовой Церкви - страшный исторический грех церковного клира перед церковью, перед чистою идеею ее и перед христианским обществом. Отошла в тень церковь, и выступило вперед духовенство.
Дальше путаница и "грех" должны были еще более расти и расширяться. Внешнее преимущество духовенства, его привилегированное положение сделали служение в рядах его внешне очень привлекательным. В руках духовенства получились всесокрушающая власть, несметные богатства и громадный внешний блеск и почет. Все кто ценил это высоко, т.е. те, кто менее всего подходил под условия апостольского служения, - те и потянулись в ряды духовенства. В результате - ужасная картина страшного духовного падения духовенства при пол-ном наружном блеске и могуществе.
Жутко читать отзывы современников о духовенстве во времена так называемого господства церкви. В пятнадцатом веке папский легат, кардинал Юлий Цезарини писал папе Евгению IV: "Вне всякого сомнения, нравственное падение духовенства достигло таких размеров, что почти оправдывает ту ненависть, какую питают к духовным лицам миряне".
Менее ста лет спустя сам уже папа, Адриан IV, в официальном наставлении, данном легату Франциску Киерегазе, пишет: "Нам небезызвестно, что даже вокруг самого папского престола уже давно совершаются большие мерзости. Церковные злоупотребления и избыток власти, - все направлено ко вреду. И порча распространилась от головы к членам, от папы к прелатам".
Один из самых страстных защитников строгого католицизма, кардинал Джовани Пьетро Караффа, жаловался в 1532 году папе Клименту VIII на "невыносимую, достигшую крайней степени неспособность, недостатки, невежество и косность священнослужителей" (Филиппсон: "История контрреформации").
Кардинал Марк д'Альтемп, племянник папы, на соборе в Констанце откровенно сознавался, что "причина неустройств времени кроется в преступлениях, лени и чрезвычайной небрежности к своему делу, пастырскому служению, духовенства".
Подобное положение вещей вызывало, конечно, вполне заслуженное негодование и возмущение со стороны лучших мирян, верующих членов церкви. Раздавались голоса укоризны против духовенства. Тогда недостойное духовенство пряталось за авторитет церкви и своих обвинителей и порицателей обвиняло в хуле на святость церкви, смешивая, таким образом, в одно свое недостоинство с достоинством церкви.
С другой стороны, так как, по своей полной внутренней несостоятельности, у духовенства не было духовных сил поддержать нравственный авторитет церкви перед миром, то оно вынуждено было прибегать к чисто внешним мерам, - ко всякого рода насилиям, угрозам, страху проклятий. И таким образом недостойное духовенство из светлых глашатаев - апостолов Евангелия миру - обратилось в мрачную тень, застилающую чистый божественный лик Иисуса Христа от духовных очей верующих.
Все это раздражало мыслящих и чувствующих мирян, вооружило их против духовенства, отталкивало от церкви. Духовенство отвечало новыми насилиями, новым гнетом, новыми мерами внешнего воздействия. Вместо нравственных усилий, для собственного духовного подъема, духовенство стремилось к насильственному подавлению всякого светлого требования, живого чувства и свежего ума.
Народилась инквизиция, загорелись костры, где сожигались и еретики, и еретические книги. И все - якобы во славу церкви, а на самом деле - ради защиты грубых личных интересов отсталой во всех отношениях касты, позабывшей свое высокое назначение.
Негодование общества доходит до крайнего напряжения и прорывается в массовом отделении от господствующей католической церкви.
Замечательная подробность: отделяются не вообще от церкви, как церкви, а отпадают от церкви господствующей. Возмущаются против неправедного, незаслуженного, насильственного и внешнего господства.
Жаждут свободы, свободы духа. Требуют, чтобы церковь не насильственно влекла к себе и внешними оковами держала, а располагала к себе любовью, будила свободное тяготение, воспитывала в членах церкви внутреннюю преданность.
Борьба за свободу духа, возмущение насильственным гнетом духовенства кончились поражением. Поражением и разгромом, я сказал бы не средневековой церкви: церковь во все века едина, а поражением средневекового духовенства, разгромом его незаконных, неправдою захваченных и насильственно поддерживаемых внешних прав и преимуществ.
Тяжелый исторический урок некоторую долю пользы духовенству принес. Западно-европейское духовенство после реформации как бы встряхнулось, сознало необходимость некоторой внутренней чистки, но полного оздоровления все-таки не произошло.
В глубь всего духовного клира не проникло сознание, что истинная сила, стойкость и величие церкви - во внутренней ее святости, что церкви не нужны никакие внешние опоры, поддержки и охранения, что церковь несокрушима сама по себе.
В духовенстве, как в особом сословии, не оказалось надлежащей веры во внутреннюю мощь церкви, клирики чувствовали свою духовную слабость, познавали недостаток нравственных сил и свою личную, сословную немощь перенесли на церковь. Стали искать внешней опоры, внешней поддержки для нее.
Средневековая церковь, мечтавшая о политическом, видимом господстве над государством, в позднейшие века вступила в союз с государством, прибегла к покровительству его.
Так определяется обыкновенно смена положений. Я в это определение внес бы только одну поправку, как это делал и ранее: церковь заменил бы духовенством. Новый грех, якобы, церкви, был в сущности, старым грехом духовенства.
Старый грех только отлился в новую форму. Клирики то надеялись господствовать внешними мерами, то обращались за поддержкою к внешним силам.
Этот новый исторический грех клириков был, пожалуй, еще более тяжким, чем старый. Прежний грех сковывал гнетом насилия все, что было вне церкви, выходило из рамок ее; ставил на все свою оценку. Новый грех сковывал самое церковь, обесценивал ее. Лишал ее внутренней свободы, принижал ее высокое значение духовного вождя, руководителя человечества, и навязывал ей служебную, как бы полицейскую, роль в государстве. Государству такое зависимое положение церкви было как нельзя более желательно. Оно значительно увеличивало его силы, почему многие государственные деятели всех стран и были всегда защитниками и охранителями религии, хотя сами лично, и не верили ни в кого и ни во что. Они смотрели на религию с чисто полицейской точки зрения, как на крайнюю вспомогательную, сдерживающую, охранную силу.
Выразителем такого государственно-полицейского взгляда на религию был древний римский правитель во времена еще до Христа, который говорил:
- Если бы богов не было, их надо было бы выдумать.
Смысл этих слов был такой: "Народная масса - это стадо. Глупое и грубое стадо. Им можно и нужно управлять только палкою, дубиною, угрозами и вообще страхом. Но случается, что разъяренное стадо перестает уже бояться земных и человеческих угроз, - тогда полезно его пугнуть небесным страхом, гневом божества".
Но если для государства подобный тесный союз с церковью желателен и крайне выгоден, то для самой церкви он является тяжким укором и принижением. Променой первородства неба на чечевичную похлебку.
У церкви свой царственный путь, и она, не роняя своего достоинства, не может считаться с государственными нуждами той или другой страны, того или другого времени, применяться к ним. Она должна вникать во все, все видеть, обо всем болеть и все освящать, но ничем ни рада чего не поступаться. Церковь должна будить силы государства и направлять их на служение Богу, но никогда и ни в каком случае не должна прислуживаться. Обречение церкви на служебную роль государству в его чисто земных и человеческих задачах есть кощунство, тяжкий и смертный грех тех, кто его творит.
И вот, после греха насилия и внешнего гнета, чистая и непорочная Невеста, Христова Церковь, была не раз опорочена и грехом внешнего подчинения.
Клирики того или другого времени словно забывали слова Спасителя, что даже "врата адовы не одолеют церкви", и, боясь случайных бурь и невзгод, обращались к внешней поддержке государства. Требовали внешней государственной охраны и защиты церкви и за то, в свою очередь, обещали быть и, действительно, бывали полезны в охране уже не церковных, божеских, вечных, а чисто государственных, человеческих, временных интересов.
Церковь, или, опять, лучше сказать, духовенство, того или другого времени под флагом церкви, в своих личных, кастовых интересах, вмешивалось в ожесточенную борьбу партий и сословий и держало не непременно сторону правых, а часто сторону сильных и властных.
На светлый божественный лик Христовой Невесты набрасывалась новая тень. Люди, действующие от имени якобы церкви, то там, то здесь являлись не поборниками гонимой правды и бесправной, но вопиющей к небу о защите той или другой "тесноты”, а сторонниками и пособниками торжествующего гнета и насилия.
Отсюда - новое недоразумение, новое обвинение церкви. Новый грех не понимающих своего высокого служения клириков записывается за счет позорно представляемой ими церкви, и церковь начинает многим рисоваться как оплот реакции, насилия и бесправия.
Собственно, если бы подобные клирики вдруг приобрели тонкий духовный слух, то они услыхали бы голос истинной церкви, говорящей им слова Иисуса Христа: "Отойдите от Меня делающие беззаконие, Я не знаю вас”. Но они "имеют уши и не слышат”, и остаются, и творят свой грех, а тысячи чутких, но слабых в вере и колеблющихся душ глубоко смущаются этим и отходят, унося горечь и раздражение против церкви.
Получается повальное, круговое, роковое недоразумение, которое усиливается и обостряется еще более, когда получают власть вершить судьбу и делать "историю" люди, озлобленные и раздраженные якобы церковью. Тогда припоминаются все старые счеты и начинается расплата. Расплата не спокойная, не беспристрастная, а возбужденная, с лихвой, с процентами мщения.
Такое подведение старых счетов, расплату за грехи клириков мы и наблюдаем: в наши дни в борьбе французского правительства, я снова повторю, по существу, не с церковью, а с монашескими общинами и с духовенством во Франции.
Несколько лет тому назад в Петербурге образовалась частная маленькая, если так можно выразиться, семейная школка. Около пятнадцати-двадцати интеллигентных семей, большею частью из профессорского, литературного и вообще не чиновничьего мира, доведенные до отчаяния невозможною, противоестественною, как выражался один из отцов-учредителей, постановкою учебного дела в нашей казенной школе, решили своим тесным кружком устроить собственную домашнюю школку.
Преподавание различных предметов взяли на себя многие отцы и матери. Казенщина, рутинность были забыты. Имелись в виду не натаскивание, не подгонка под сухую чиновничью программу и не мертвая зубрежка, а прочное и разностороннее духовное развитие, пробуждение живого умственного интереса к знанию, к науке, к искусству, к людям с их горестями и исканиями высшего, вообще, ко всему живому и достойному жизни.
Дело сразу наладилось, стало на твердый: и верный путь и пошло прекрасно. Оставался открытым вопрос о преподавании Закона Божия, о законоучителе. Нечего греха таить, - большинство родителей, люди либеральных профессий, и на религию, на вопрос о преподавании Закона Божия смотрели "либерально", лично мало интересовались и, пожалуй, ничего не имели бы, если бы этого предмета и совсем не было. Обойтись, однако, без Закона Божия было неудобно. К тому же некоторые родители-учредители и сами сознательно считали религиозное образование необходимым. Хотели только, чтобы законоучитель их школки не был "законник " и "книжник", человек учебной книжки, буквоед-зубрежник, требующий и довольствующийся заучиванием учебного материала, головным усвоением сухих и мертвых изречений, фактов и пояснений. Они искали пастыря-воспитателя, который бы мог влиять религиозно на выработку внутреннего мира детей, удовлетворял бы и запросам пытливого детского ума и еще более зажигал бы священным одушевлением, неослабным стремлением такие чуткие, такие мягкие, такие пылкие, способные к восторгу сердца детей.
Требования и запросы были вполне естественные, но не легко исполнимые. Законоучительство у нас в большинстве случаев не выше всякого другого учительства. Стоит на уровне ремесла и почти ничего общего не имеет с живым творческим искусством созидания, развития и укрепления религиозного чувства и соответствующей. закалки воли в учащихся.
Родители и учредители своей домашней школки хотели законоучителя - не ремесленника. Искали, узнавали, наводили справки, вели "переговоры и, наконец, решили, что нашли.
Начались занятия. Выбор оказался удачным. Пастырь-воспитатель клал в свое дело всю свою душу, горел святым огнем среди детей и зажигал их тем же"
Многие родители присутствовали на первом уроке и благодарили батюшку. На второй урок пришли опять. На третий - тоже. На четвертый, на пятый, на шестой. Законоучитель стал смущаться. При встрече со мной как-то недоумевает:
- Что они все ходят? Проверяют, что ли, меня, следят? Не доверяют мне? Боятся, что я нежелательно для них дело поведу? Вот такой-то, например, такой-то, или такая-то. Ведь я отлично знаю их образ мыслей и отношение к религиозным вопросам: люди глубоко равнодушные. Чего же ради они сидят у меня на уроках? Мне становится неловко. Я даже думаю, уж не оставить ли мне их школу, хотя и жаль детишек: очень уж живо откликаются. Словно все их души на горах. Только крикнешь что душой, - так эхом сейчас и пойдет перекатываться.
Я встретил потом названных родителей, передал им о смущении их сотрудника-пастыря и спрашиваю:
- В самом деле, для чего вы постоянно сидите на уроках Закона Божия?
- Для себя, - отвечают все в голос. - Дети в восторге от уроков Закона Божия, а мы лично еще более. Нам эти уроки, кажется, еще полезнее, чем детям.
- Я ведь об уроках Закона Божия имела совсем иное представление, - заговорила одна мать, довольно известная женщина-врач. - И теперь слушаю с удовольствием. Вы не поверите, а у меня, небывалое и невероятное дело, дома, за обедом и за вечерним чаем, с сыном-школьником постоянно идут самые горячие разговоры о Боге.
- Да, - прибавил другой отец, - я думаю, что будь у меня в детстве такие, как теперь у сына, уроки Закона Божия, я сам был бы другой, на многое смотрел бы по-иному, а то что у нас было?..
Отец грустно махнул рукой.
Приведенный случай я подробно рассказал для того, чтобы показать, что живое искреннее слово о живом Боге, о живом Божием служении жизни всегда найдет живой отклик во всякой живой душе, а если почему-либо душа замерла, то живое слово и оживит ее. Во всяком случае, оно, за редким, может быть, болезненным, исключением, не оттолкнет от себя, а привлечет.
Названные люди, родители, часть их, были ведь равнодушны к религиозным вопросам, может быть, даже враждебны. Относились с пренебрежением. И вдруг их потянуло к "Закону Божьему". Чем объяснить? Личностью священника? Его особыми достоинствами? Ими одними?
Конечно, нет. Потянула истина. Вдруг раскрытая и понятая, учуянная частица даже ее. И так и должно быть. Люди ведь ищут истины. Жаждут ее. Мучительно тоскуют о ней. Бьются за нее. Идут на жертвы, готовы умереть за нее. Как же может быть, что религиозная истина, высшая истина, истина уже не человеческая только и земная, а Божья, небесная вдруг отталкивает от себя, отстраняет?
В школе ведь, вот, она потянула к себе. В жизни также мы знаем отдельные случаи. А в массе этого не видим. В массе - холодное равнодушие, порой пренебрежение, а то и явно враждебное отношение. Дело доходит до того, что после, Бог знает скольких, веков христианства в стране, правительство государства вступает в открытую борьбу с вмешательством церкви в общественную жизнь. Правительство целого многомиллионного и просвещенного передового народа закрывает церкви доступ к влиянию на жизнь и говорит:
- Отойдите в сторону. Мы вас не знаем и знать не хотим. Вы нам не помощники. Мы с вами не желаем иметь общего дела.
Как это могло случиться? Почему то же правительство не ведет такой же борьбы с искусством, с наукою, с промышленностью? Не ведет такой ожесточенной борьбы даже с пьянством, с дурной болезнью и другими бичами человечества?
Скажут, тут действуют франкмасоны: им ненавистна церковь. Иные прибавят еще, может быть, что все это - влияние еврейства, разъедающего-де современную Францию. Не стану спорить, не буду даже разбирать. Если принять даже все это целиком, - вопрос остается в силе: почему же в христианской стране противохристианские влияния оказываются могущественнее, чем христианские? Как может быть, что не церковь влияет на масонство и еврейство, превосходя их внутреннею победною силою, а сама уступает им влияние?
Объясняют еще борьбу против церкви во Франции личными свойствами людей, стоящих во главе правительства. Говорят, - Комб - расстрига, бывший священник, ренегат. Примем и это, но отсюда только новый вопрос, новое недоумение: почему же человек большого ума, недюжинных, несомненно, способностей и сильной воли, человек, способный пробиться из скромного бывшего священника до положения первого министра в стране, почему он, воспитанник церкви, ученик церковной школы, свои таланты и силы отдал не на служение церкви, а понес их в лагерь врагов ее, отдал на борьбу с нею?
Как же воспитывали его в церковной школе? Как влияли на него? В каком виде рисовали ему церковь, ее роль и задачи в жизни? На какое дело направляли его самого? Я знаю такой случай (дело было не во Франции, но страна тут безразлична). Случай в своем роде не единичный, но случай ужасный и в своем роде зловеще-знаменательный.
Питомцы духовного, церковного учебного заведения, будущие клирики, недовольные внутренним строем школьной жизни, учинили разгром. Разгром был нечто ужасное. Будущие клирики не тронули ни начальства, ни учителей. Они ворвались в свой домовый храм, разнесли алтарь и совершили ряд диких ужасов.
Когда я впервые это узнал (скажу, дело было в Испании), мне стало жутко не столько от минутного погрома в храме, сколько от долгого, многолетнего погрома в душах несчастных будущих клириков.
Заметьте, погромщики не били стекол в квартирах своих воспитателей, не бросали камнями в последних, - они разнесли алтарь.
Что это за ужасная была духовная школа, каким духом она была проникнута, если она посеяла и воспитала в своих питомцах такую злобную ярость, такую дикую ненависть не к лицам уже, а к алтарю, к престолу, к церковной святыне, к Самому Богу! Что это были за духовные воспитатели, руководители молодежи, которые довели ее до подобного безумия?
Когда-то апостолы, по неразумению, не пускали детей к Иисусу Христу, и Христос Спаситель сказал:
- Не препятствуйте. Пустите детей приходить ко Мне.
Вспоминая эти великие слова Сына Божия и применяя их к ужасному случаю в Испании, чувствуешь, что в сердце каждого знающего, что такое истинная церковь Христова, накипает крик в сторону тупых и головой, и сердцем воспитателей будущих клириков:
- Что вы делаете? Вы озлобляете людей против Бога и против церкви. Отойдите прочь! Не препятствуйте людям идти к Богу. Не будьте стеною там, где нужны свободные двери!
Не встретил ли и Комб в своей духовной школе такой глухой стены на своем пути к Богу? А затем раздвиньте шире рамки, возьмите не школу только будущих клириков, а вообще духовное водительство всего народа и предположите, что и тут по дороге к Богу повторяется та же история. Вместо свободной двери, - глухая стена! Разве тогда не станет понятным, почему в целой стране накопилось столько раздражения, негодования, вражды и даже злобы против “алтаря”?
Будь я приглашен в среду французского духовенства на собрание по поводу борьбы Комба с церковью и имей я там право голоса, - я сказал бы:
- Дорогие собратья, отцы и архипастыри! Возмущаться и негодовать здесь - мало. Метать “анафему” и отлучение - бесплодно. Вопиять о растлении времени - значит обвинять себя. Как же вы допустили целый народ, всю свою паству до растления? Где же Ивы были, что делали, когда души ваших пасомых растлевались? Чем занимались вы? О чем думали? Куда направляли свои и заботы и попечения?.. Посмотрим на себя: жизнь и время, действительно, больны, а мы, пастыри, должны бы быть, если, конечно, не единственными, то, несомненно, первыми врачами при больных. Но скажите по совести, по иерейской, пастырской совести: с кого надо, неотложно надо начинать лечение, с паствы, или с нас самих, с духовенства? Не будет ли уместнее всего наши суждения о пастырской борьбе в за-щиту истпшой и свободной Христовой Церкви, не ведомства духовного, а живой Христовой общины, начать евангельским словом:
- Врачу, исцели себя!
Эту нужду в самоисцелении я отношу не к отдельным лицам духовенства, а к целому сословию. Требуется не личное только обновление и духовное усиление, а общесословное. В частности, отдельные лица могут быть и бывают очень прекрасны. Их личные человеческие добродетели велики и всеми признаются, но пастырское служение требует больше.
Пастырство есть духовное водительство, предводателъство. Предводительство целаго народа, всей страны, жизни многомиллионного народа. Невежеству, косности, мергвечине, духовной спячке тут не может быть места. Христова правда, глубина и ширь Царства Божия беспредельны.
Никакое время не может сказать, что оно уже всю правду Христову раскрыло, что дело Царства Божия в людях осуществило. Предстоит громадное и безконечное движение вперед. Поэтому жизнь истинной, живой церкви и живая работа духовенства, как апостольского служения, а не служилой касты, должны проявляться в неустанном расширении духовных горизонтов народа и в возможно быстром движении всей вверенной паствы в сторону Царства Божия, где с каждым новым шагом исчезают и тают насилие, всякое рабство, неправда, злоба и беззаконие и где на смену им встают и растут: свободное влечение к Богу и к Божьей правде, взаимное братство и торжество духа.
Выходит, что духовенство должно быть самым передовым сословием. Сословием, которое бы вело всех за собою, а не плелось в хвосте. И когда оно ведет, то чтобы вело не скованных рабов, а свободных и любящих сынов, друзей-учеников.
Христос Спаситель внешней силой никого к Себе не влек и залученных в круг его учеников насилием не удерживал. Он привлекал к Себе богатством Духа Божия, силою и красотою евангельской правды. И история показала, что это-единственные путь и средство завоевания душ людских.
Мы знаем, что насилие гнало мучеников от Христа, и они, несмотря на гонения, не отходили от Него. Вот это - привязанность, это - нерасторжимость. И будь такая сила Божия, такая чистота евангельской правды в пастырском служении, - никто, никакие Комбы от духовенства не отняли бы ни школьного, ни общественного, ни политического влияния, да и не стали бы отнимать. Не захотели бы. И не подумали бы: в голову не пришло бы. Зачем? С какой стати! Целое сословие, тысячи избранных людей страны, люди высшаго разумения жизни напрягают все усилия, чтобы двинуть народ и народную жизнь вперед, улучшить ее самым лучшим образом: внести в нее общее внутреннее примирение и высшую законность, раскрыть всю полноту духовных сил страны.
Да ведь это же мечта людей всех партий! Такое служение, такую работу с восторгом встретят и верующие, и не верующие
Иное дело, когда Комбы видят, что духовное сословие стремится поставить над страной свое ударение не "по природе", а "по положению", что оно преследует не беспредельно-широкие Божии цели, а узко-сословные свои и ради этого готово, вопреки голосу Бога, дружить и с властным насильником, а слабаго и беззащитного, хотя и правого противника угнетать, - тогда вражда и борьба неизбежны. Но чтобы выйти с торжеством из этой борьбы, - надо победить не Комбов, а свою узость, свою косность, свое невежество и духовную тупость. Надо выискивать не слабыя стороны политики Комба, а усилить свою "политику", сделать ее действительною церковною политикою, т.е. политикою евангельскою, Христовою.
Не знаю, как приняли бы мою речь на собранш французские собратья, но другого решения борьбы, начавшейся между государством и церковью, нет.
История западно-европейских государств показывает, что духовенство некоторых стран пыталось поддержать свою прочность иными средствами: не внутренним усиле нием, а внешнею поддержкою, прибегало к покровительству сильной политической власти. Это еще больше ухудшало дело: окончательно мешало его, хотя и слабой, свободной Божьей работе, делало чужим приспешником в чужом для церкви деле и надолго парализовало духовные силы.
С этой стороны разрыв французского правительства с церковью, чем несколько уже лет грозят Комбы во Францш, - на стоящей, живой Христовой Церкви не страшен. Я сказал бы более: этот разрыв желателен. Разумею только разрыв не злобный, с затаенною мыслью о мщении, а разрыв-разобщение, разрыв-свободные руки.
За церковь бояться нечего. Сила ее-не в поддержке того или другого министерства. Равно и гибель или ослабление ее отнюдь не зависят от разрыва каких-то конкордатов. договоров и других бумажных условий.
Некогда, как мы читаем в книге Деяний апостольских, синедрион Иерусалима обсуждал меры борьбы с народившимся учением Иисуса Христа. Мудрый Гамалиил сказал об апостолах: "Отстаньте от людей сих и оставьте их, ибо если это предприятие и дело это от человеков, то оно разрушится. А если оно от Бога, то вы не можете разрушить его".
В комбовской истории истинным друзьям истинной церкви в успокоение можно сказать слова Гамалиила наоборот: "Оставьте страхи, даже и раздражение. Это гонение, эта борьба - не к смерти, а к славе Божией. Что истинно Божие, то крепко, сильно и вечно-живо. Того никаким Комбам не разрушить. А что погибнет, - то, стало быть, не Божье. То - примесь человеческая. То- гниль, уродливый нарост, Его и нечего жалеть. Наоборот, надо радоваться, что Божье, яаконец, очистится от людского".
Так что, рассуждая спокойно и с точки зрения интересов чиспгой церкви, - вся история Комбов, и до-Комбов, и после-Комбов есть только спасительный, необходимый и, если хотите, - исторически заслуженный, урок, встряска сонным работникам церкви.
- Вы все спите и почиваете, - говорилъ Иисус Христос сонным ученикам в Гефсиманском саду.
Эти слова Спасителя жизнь повторяет и позднейшим работникам Христова дела, когда они засыпают. Повторяет жизнь борьбою со стороны Комбов и теперь. И слава Богу, что повторяет. Комбы растолкают спящих, отсеют шелуху и отбросят все, что не служило церкви, а кормилось около нея.
Число работников уменьшится, но за это будет испытанная и закаленная гвардия. Она лоновому, с новой силой и широтой будет делать "старое", вечное Божие дело и тем нравственно воздействует даже на своих былых идейных противников.
Вечная Божия истина-едина, и все, кто искренно стремятся к ней, рано или поздно неизбежно сойдутся в ней, а до того всех будет впереди и за собой поведет остальных тот, кто сам к этой истине станет ближе, кто бодрее пойдет в сторону ее и у кого шире будет шаг.