Протоиерей Георгий Митрофанов
    (СПбДАиС, Санкт-Петербург)

    Религиозно-философские воззрения К.Н. Леонтьева и их значение для русской церковной культуры

    Жизненный путь и религиозное мировоззрение К.Н. Леонтьева (1831-1891 гг.) занимают совершенно особое местов русской духовной культуре XIX в. Неординарность его человеческой судьбы и мировоззренческая независимость его духовного развития уже при жизни обрекли К.Н. Леонтьева на нередко становящиеся уделом религиозно взыскующих личностей в рамках секуляризованной культуры нового времени искреннее непонимание и принципиальное осуждение, порой даже со стороны людей, способных разделить его вторческие порывы. Европейски воспиатнному русскому барину и натуралисту по образованию, изысканному эпикурейцу по своему образу жизни и утонченному эстету по своему мироощущению К.Н. Леонтьеву, казалось, с самого начала было предопределено воплотить в своей личности искусительный "идеал" цивилизованного язычника, того полубога-полузверя, которым со времени Цезаря Борджиа жила и который со времени Ф. Ницше стала открыто декларировать порожденная идеями гуманизма , но лишенная подлинной человечности современная К. Леонтьеву культура. А между тем истинный духовный аристократизм и глубокая воспримичивость к идеальной стороне бытия, искреннее признание жизненного значения аскетизма и связанное с ним прозрение подлинной духовной красоты в христианском преображении мира и человека привели К.Н. Леонтьева на безыскусную в своем требовании полного личностного самоотвержения стезю иноческого служения, которым уже десятилетия пренебрегало вскормленное просветительскими идеями образованное русское общество и в котором веками русский православный народ видел воплощение полноты своего церковного идеала.
    Девятнадцатый век дал Русской Церкви немало образованных правосланвых мирян, посвятивших ей свое философское или художественное творчесвто. Но очень немногие из них оказались, подобно К.Н. Леонтьеву, способными предпочесть этому творчеству православной мысли творчество православной жизни в самых традиционных формах церковного служения. Тем большее значение приобретает тот факт, что религиозно-философское публицистическое творчесвто К.Н. Леонтьева, готовность пожертвовать которым во имя иноческого послушания была выражена им со всей определенностью, не только не прервалась, но, удостоившись благословения оптинского старца Амвросия, (чего нельзя сказать о творчесвте многих других русских религиозных писателей) получило значительный духовный импульс для своего развития в направлении творчества подлинно церковного.
    Конечно, характер религиозно-философских воззрений К.Н. Леонтьева во всей их совокупности во многом сохранял свою духовную противоречивость и церковную неравнозначность как неизбежный результат сложного пути, по которому шло личностное и мировоззренческое развитие такого интеллектуально увлекающегося мыслителя, каким являлся К.Н. Леонтьев. Как справедливо отмечал в этой связи о‚ Георгий Флоровский: "В философии Леонтьев ... так и не вышел из тесных границ романтического натурализма. В истории для него решающим всегда оставался критерий эстетический, критерий своеобразия и мощи..." [1] .
    Однако К.Н. Леонтьев по существу никогда и не стремился к созданию в своем творчестве внутренне обоснованной религиозно-философской мировоззренческой системы. Но, пережив уже будучи зрелым, сформировавшимся во многом вне церковных традиций человеком губокий духовный кризис, он неожиданно для себя обнаружил реальное существование такого цельного религиозно-философского мировоззрения в с детства знакомой, но годами игнорировавшейся им жизни Православной Церкви. С этого момента явленная К.Н. Леонтьеву афонскими иноками, способная разрешить все его духовные сомнения и преодолеть все его человеческие невзгоды жизнь в Церкви стала выступать в качестве признанной, но еще подлежащей своему действительному осуществлению универсальной истины его личностного и творческого бытия. Именно поэтому творчество К.Н. Леонтьева являлось прежде всего поиском в своременной ему жизни и культуре насущно необходимых их подлинному духовному развитию церковных начал. Именно поэтому в творчесвте К.Н. Леонтьева оказывалось неизбежным часто так и не находившее своего церковного разрешения противоречие между духовной полнотой истины Православного Предания и религиозной ущербностью содержания секуляризованной культуры, рецидивы которой нередко проявляли себя и в миросозерцании этого, еще только призванного стать пог-настоящему церковным мыслителя. Именно поэтому значение творчества К.Н. Леонтьева оказывается связанным не столько с теоретически законченным разрешением, сколько с конкретно заостренной постановкой важнейшей для всей христианской культуры проблемы возможности существования и развития этой культуры вне перделов исторически явленного Церковного Предания.
    Однако уже сама постановка подобной проблемы требовала от К.Н. Леонтьева определенной оценки современной ему русской духовной культуры, все чаще претендовавшей тогда в религиозной жизни России на роль главного выразителя и истолкователя христианских ценностей. И нужно признать, что К.Н. Леонтьев оказался одним из немногих, если не единственным религиозно настроенным деятелем русской культуры XIX в., не только позволившим себе усомниться в праве этой культуры выступать в качестве обладателя церковной истины, но и выразительно продемонстрировавшим, как в лице ряда своих творчески наиболее выдающихся деятелей обращенная к христианству культура вступила в принципиальный конфликт с учением Православной Церкви.
    Размеры данного сообщения не дают возможности остановиться на основных мировоззренческих моментах религиозно-философского развития К.Н. Леонтьева, которые обусловили глубокий пессимизм относительно христиански благовестнических возможностей современной ему русской культуры. Поэтому, имея в виду традиционно признанное в литературе, но по существу, как мы постараемся показать ниже, совершенно безосновательное определение мировоззрения К.Н. Леонтьева как мировоззрения имморилистического, попытаемся рассмотреть ту изначальную нравственно-богословскую проблематику, которая лежала в основе конфликта К.Н. Леонтьева с религиозно-эстетическими представлениями русской культуры XIX века и которая предопределила еще по сей день по достоинству неоцененное значение воззрений этого мыслителя для действительно воцерковленного духовного творчества России.
    С.Н. Трубецкой, представивший в своих статьях одну из наиболее обстоятельных в отечественной литературе характеристик творчества К.Н. Леонтьева указывал, что с наибольшей полнотой богослвоские воззрения этого мыслителя были выражены в его критике религиозно-этических взгладов Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского [2] .
    И хотя полемика с религиозными началами творчества этих писателей послужила К.Н. Леонтьеву лишь поводом для высказывания своих принципиальных оценок религиозных перспектив современной ему религиозной культуры, рассмотрение этих оценок все же следует осуществлять преимущественно на основе статей, посвященных творчеству Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского.
    "За последнее время стали распротсраняться у нас проповедники того особоо рода, одностороннего христианства, которое можно позволить себе назвать христианством "сентиментальным" или "розовым", - писал К.Н. Леонтьев. - ... Об одном умалчивать, другое игнорировать, третье отвергать совершенно; иного стыдиться и признавать святым и божественным только то, что наиболее прибилжается к чуждым православию понятиям евролпейского утилитарного прогресса - вот черты того христианства, которому служат теперь, нередко и бессознательно, многие русские люди..." [3] . Именно таким далеко нелестным образом характеризовалось К.Н. Леонтьевым безусловно обозначившееся в 70-е гг. XIX в. и получившее свое дальнейшее развитие в последующие десятилетия обращение к христинаским ценностям все более значительных слоев русской интеллигенции, и по сей день нередко представляющееся в качестве выдающегося этапа русской церковной жизни, ознаменовавшего собой эпоху нового православного, прежде всего богословского творчества. Характерный для этого, во многом порожденного неудачами просвещенческого культуртрегерства "розового" христинаства "избирательный" подход к духовному наследию Церкви с самого начала рассматривался К.Н. Леонтьевым как результат свойственного его адептам рационалистического убеждения в праве индивидуального, обусловленного определенными культурно-историческими условиями религиозного сознания вычленять из целостной, соборной по своей природе традиции церковного благочестия произвольно воспринимаемые в качестве наиболее актуальных элементы религиозной жизни.
    Исходя из глубокого внутреннего убеждения, что "основа христинства" заключается "прежде всего в православной вере, в правильном отношении к догмату" [4] , К.Н. Леонтьев видел в свойственном им догматическом индифферентизме, нередко впрочем уживавшимся с конфессиональным национализмом, атрофию чувства живого церковного предания, позволяющего воспринимать церковную современность как органичную часть сопричастной с Вечностью исторической жизни Церкви.
    "Церковь не признает святым, - писал К.Н. Леонтьев, - ни крайне доброго и милосердного, ни самого честного, воздержанного и самоотверженного человека, если эти качества его не связаны с учением Христа, апостолов и свв. отцов, если эти добродетели не основаны на этой тройственной совокупности" [5] . Однако эта тройственная мировоззренческая основа церковной жизни оказывалась совершенно размытой в религиозных исканиях "культурного" христианства. И даже творчество такого искренне устремленного к Православию писателя, каким являлся Ф.М. Достоевский, личную воцерковленность которого К.Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, с большим трудом открывало для себя подлинно церковные истоки религиозности русских православных людей. "В творениях г. Достоевского, - отмечал в этой связи К.Н. Леонтьев, - заметна в отношении религиозном одна весьма любопытная постепенность. Эту постепенность легко проследить в особенности при сравнении трех его романов" ("Преступление и наказание", "Бесы", "Братья Карамазовы").
    В первом представительницею религии являлась почти исключительно несчастная дочь Мармеладова: но и она читала только Евангелие. В этом еще мало православного. Чтобы быть православным необходимо Евангелие читать сквозь стекла святоотеческого учения. Заметим еще одну подробность: эта молодая девушка как-то молебнов не служит, духовников и монахов для совета не ищет, к чудотворным иконам и мощам не прикладывается. Тогда как в действительной жизни подобная женщина непременно все бы это делала, если бы в ней проснулось живое религиозное чувство. В "Бесах" немного получше. Является на площади икона, чтимая "народом". Из высшего или из образованного круга русских действующих лиц многие и много говорят о Боге и Христе - говорят хорошо, но все-таки не совсем православно, не святоотечески, не по-церковному, а твердую и настоящую пищу православного христианства человек познает тогда, когда начнет с трепетным и до сердечного, так сказать, своекорыстия живым интересом читать Иоанна Златоуста, Филарета Московского, жития святых, Варсонофия Великого, Иоанна Лествичника, переписку Оптинсских наставников Макария и Антония с их духовными детьми.
    В романе "Братья Карамазовы" весьма значительную роль играют православные монахи: автор относится к ним с любовью и глубоким уважением, некоторые из действующих лиц высшего класса признают за ними особый духовный авторитет. Правда, и в "Братьях Карамазовых" монахи говорят не совсем то, или выражаясь совсем не то, что в действительности говорят очень хорошие монахи и у нас, и на Афонской горе, и русские монахи, и греческие, и болгарские, как-то мало говорится о богослужении, о монастырских послушаниях. Все это так. Однако, сравнивая "Братьев Карамазовых" с прежними произведениями г. Достоевского, нельзя было не радоваться, что такой руский человек столь даровитый и столь искренний все больше и больше пытается выйти на настоящий церковный путь" [6] .
    И все же преобладание духовной тенденции, воспринимающей мораль как доминирающей мораль как доминирующее начало церковной жизни, К.Н. Леонтьев рассматривал как безусловное и мировоззренческое определяющее тот тип религиозности, который оказывался распространенным преимущественно среди образованного русского общества. Исходя из не всегда сознаваемого, но часто принимаемого за очевидную духовную аксиому убеждения в инструментальном значении религии для утверждения на земле начал добра и справедливости, морализирующее христианство отождествляло проповедь церковного благовестия с проповедью духовно аморфной всечеловеческой любви как самодостаточной и всегда христианской по своей природе ценности. Но именно это безграничное доверие к относительной по своей сути земной человеческой любви выступало для К.Н. Леонтьева в качестве важного признака глубокой внутренней секуляризованности овладевающего тогда умами и сердцами порой даже церковных людей "розового христианства". "Такая любовь, - писал К.Н. Леонтьев, - не есть чисто христианская, несмотря на всю свою видимую привлекательность, на искренность порывов, несмотря даже на несомненную практическую пользу, истекающую для страдальцев земных от действия такой любви. Такая любовь без смирения и страха перед положительным вероучением горячая, искренняя, но в высшей степени своевольная, либо тихо и скрытно гордая, либо шумно тщеславная исходит не прямо из учения Церкви: она пришла к нам не так давно с Запада, она есть самовольный плод антрополатрии новой веры в земного человека и в земное человечество, в идеальное самостоятельное автоматическое достоинство лица и в высокое практическое назначение "всего человечества" здесь на земле. Любовь без страха и смирения есть лишь одно из проявлений (положим даже наиболее симпатичное) того индивидуализма, того обожания прав и достоинства человека, которое воцарилось в Европе с конца XVIII века" [7] .

    Примечания:

    1. Флоровский Георгий, прот. Пути русского богословия. Париж, 1981. С. 307.
    2. Трубецкой С.Н. Собр. соч. М., 1907. Т. 1. С. 205.
    3. Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1912. Т. 8. С. 151.
    4. Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1913. Т. 7. С. 383.
    5. Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1912. Т. 8. С. 158.
    6. Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1912. Т. 8. С. 195-198.
    7. Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1912. Т. 8. С. 159-160.