Для людей, далеких от древнерусского языка, история языка и письменности кажется ясной и прозрачной: ведь они видят древние тексты только в приглаженных литературных переводах. Непрофессионалы и не подозревают, как трудно было угадать, какие именно буквы были уничтожены временем; правильно разделить текст на слова (наши предки писали без пробелов!); определить грамматические формы (вы помните, что границы между словами установлены лишь предположительно?) и значения слов (не всякое слово известно и зафиксировано в словарях!); связать все слова в осмысленный текст... Для специалиста же каждый древнерусский текст полон неоднозначных прочтений и неразрешенных загадок!

Когда археологи стали извлекать из земли берестяные грамоты, процент загадочного стал расти с такой скоростью, что филологи не могли не почувствовать себя уязвленными. Еще бы: за 150 лет научных штудий (если считать, что серьезное изучение истории языка началось с дискуссий о «Слове о полку Игореве») было исследовано так много текстов – летописей, пергаменных грамот, церковных книг, составлено так много словарей (один словарь И.И. Срезневского дорогого стоит!) и грамматик, столько велось споров по поводу чуть ли не каждого сомнительного слова из известных древнерусских текстов, что сама мысль о принципиальной новизне и значимости сведений, извлекаемых из берестяных грамот, вначале казалась специалистам нелепой.

Впрочем, иногда берестяные грамоты лишь выносят на поверхность то, что было спрятано где-то в глубине. Еще задолго до обнаружения первой берестяной грамоты филологи, изучавшие древние рукописи, столкнулись с загадочной грамотой...

Давным-давно, в 1229 году, Смоленск заключил договор с Ригой и Готским берегом (Готландом). Договор вполне обычный, сохранился хорошо, известно несколько копий с него. Есть только одна странность: один из списков (А) написан так, будто бы писец был недоучкой: он путал ц и ч, беспорядочно ставил в словах буквы е, ь и h (часто встречающееся в тексте слово берегъ, в п. п. береsh или березh, пишется по-разному, всеми возможными способами: на бьрезh, бhрhзh, бhрезе, бьрезh и т.п.); с другой стороны, писец свободно варьировал ъ и о (так, т. п. мн. ч. может выглядеть как съ берегъмо, бьрhгомо и т.п.).

Что касается букв ц и ч, то все объясняется просто: здесь отражалось диалектное цоканье. Неумение ставить на нужные места букву h в русской дореволюционной культуре всегда считалось свидетельством безграмотности пишущего (конечно, исследователям казалось странным, что для написания солидного межгосударственного договора не нашлось грамотных людей, но мало ли что могло быть в темные века). А вот смешение редуцированных с гласными полного образования во всех позициях не было зафиксировано ни в одном диалекте и не могло быть объяснено безграмотностью: ведь пишущему ничто не мешало опираться на свое собственное произношение.

Так бы и оставался этот несчастный список А загадкой, если бы не берестяные грамоты...

«Наблюдениями А.В. Арциховского, В.И. Борковского, Р.И. Аванесова, П.С. Кузнецова, Л.П. Жуковской и других исследователей прежде всего было установлено, что наряду с «упорядоченным» употреблением букв о, е, ъ и ь в древнем Новгороде существовали графические системы, в которых о могло употребляться вместо ъ (и наоборот), а е – вместо ь (и наоборот)», — писал А.А. Зализняк в статье «Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения» (Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1977–1983 гг. М., 1986).

Но сам А.А. Зализняк сумел сделать следующий шаг, наиболее существенный в научном исследовании, – за отдельными фактами увидеть систему.

Первое, что он сделал, – это исключил из числа рабочих гипотез предположение о безграмотности пишущего. То, что вначале было исследовательским принципом, позже стало доказанным фактом. Вот что он пишет в «Послесловии лингвиста» к книге В.Л. Янина «Я послал тебе бересту...» (М., 1998):

Возможно, вы уже обратили внимание на то, что во многих берестяных грамотах, в том числе тех, которые мы только что разбирали, встречаются странные написания – не с теми буквами, которых мы ожидали бы исходя из перевода. Например, в грамоте № 8 написано ожь хочьши вместо оже хочеши, вьзи вместо вези, в № 310 твъйегъ вместо твойего, в № 68 сыно вместо сынъ и т.п. Таких примеров можно привести чрезвычайно много.

Приведу отрывок из текста берестяного письма, чтобы читатели смогли оценить, насколько странно может выглядеть грамота.

Из грамоты № 548 (рубеж XII—XIII вв.):

что в нормализованной записи должно было бы выглядеть как

Трудно поверить в то, что написанный без ошибок текст может так выглядеть. Что же говорят об этом ученые?

Все это указывает на то, что перед нами отнюдь не ошибки по малограмотности, а результат несколько иных, чем в традиционных памятниках, правил употребления букв. Эти особые правила можно назвать правилами бытового письма. (Зализняк А.А. «Послесловие лингвиста» к книге В.Л. Янина «Я послал тебе бересту...». М., 1998)

Чтобы увидеть в хаотическом нагромождении странно написанных словоформ стройную картину, нужно иметь математическое мышление. И пока не нашелся лингвист с таким мышлением (а для филолога это большая редкость!), бытовые системы письма ждали своего часа.

Прорись грамоты

Физик поставит сто экспериментов и заявит, что его теория верна; филолог в древнем тексте увидит тысячу, или сто, или десять раз одинаково написанное слово и уверует в то, что это написание — единственно верное и отражает закономерности произношения. А математик найдет формулу, описывающую поведение заданного объекта в заданных или меняющихся условиях, убедится в ее правильности и потом будет с радостью наблюдать действие открытого им закона. Математик никогда не спутает теорему, нуждающуюся в доказательстве, с аксиомой.

Мы настолько привыкли к жизни при нормативной орфографии, что о графике, а вернее, о правилах соответствия звуков и букв, почти не задумываемся. Кому приходило в голову, что молодой, в XI веке — едва двухсотлетний, буквенный алфавит (то есть такой, в котором буква соответствует звуку, а не слогу и не значимому элементу слова) мог использоваться не в соответствии с фонетическим принципом письма («что слышу, то и пишу»)? Да вся история русского языка была построена на нашей уверенности в том, что в древнерусских текстах отражалась история фонетики древнерусского языка! Мы считаем, что наличие в кириллическом алфавите еров, юсов и ятя означает, что вначале им соответствовали особые звуки, и, пока они используются в одних и тех же словах, в одних и тех же местах, звуки не меняются. Ведь о падении и прояснении редуцированных, об исчезновении юсов и ятя мы узнали по изменению привычных написаний. Мы наблюдали одну и ту же закономерность в подавляющем большинстве известных текстов и потому автоматически сделали вывод о том, что она действует во всех текстах. Если какой-то текст (вспомним список А) отклонялся от открытого нами «закона», тем хуже для него!

Грамота № 199

А почему, собственно, фонетический принцип письма мог так быстро нарушиться? Причины давно известны. Письменность пришла к нам от южных славян, то есть с территории, на которой процесс падения и прояснения редуцированных проходил намного раньше, чем на древнерусской территории. Поскольку русским писцам при расстановке еров помогало произношение, в Остромировом Евангелии, написанном в середине XI века, еры расставлены правильнее, чем в аналогичных старославянских текстах, созданных раньше, но не на Руси.

Но если вспомнить, что тексты в те времена не столько писали и переписывали, сколько читали, причем чаще — вслух, на богослужениях, то можно представить, как сильно родное произношение сбивало образованных людей. Южнославянские учителя произносили [бог], [днес’], а все окружающие русские люди — [бъгъ], [дьньсь]. Угадать закономерность перехода одних звуков в другие, связать этот переход с определенными позициями в слове было невозможно, а вот заметить, что церковные люди вместо [ъ] почему-то часто говорят [о], а вместо [ь] — [е], было легко. Русским старославянский текст казался не соответствующим произношению, а традиционным (наподобие английского: пишется Ливерпуль, а читается Манчестер).

Учились в те времена, заучивая наизусть и переписывая почитаемые всеми тексты. Очевидно, что при обучении грамоте научиться всему «нефонетическому» было труднее, чем «фонетическому». Может быть, поэтому для нецерковного письма разрешалось использовать более простую систему записи — скажем, с одной буквой о, которую разрешалось использовать и там, где надо писать о, и там, где надо писать ъ.

Вариантов таких упрощенных графических систем на основе кириллического алфавита было немало: в одной о могло заменять ъ во всех позициях, в другой, наоборот, ъ заменял о; в третьей о и ъ могли быть взаимозаменяемы; в четвертой в роли ъ может оказаться как сам ъ, так и о; в пятой наблюдался переход ь в е; в шестой были взаимозаменяемы обе пары – ъ и о, ь и е и т.д.

Но не стоит думать, что учиться упрощенной графике было так уж просто. Следы ученических упражнений – азбуки, склады – находят на внутренних стенах церквей и в берестяных грамотах.

  Цера с вырезанной на ней азбукой

Стены многих новгородских средневековых церквей покрыты древними процарапанными надписями. Такие надписи – их называют граффити – в изобилии испещрили стены Софийского собора, знаменитых церквей Спаса-Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне и многих других. Часть этих записей носит служебный характер. Например, в церкви Николы на Липне в алтаре, где во время богослужения помещались священнослужители, на стенах записаны дни поминания разных умерших новгородцев. Но большинство надписей находится там, где во время службы помещались не церковники, а прихожане. Своим происхождением граффити обязаны скуке церковного обряда. Вместо того чтобы молиться, прихожане извлекали из кожаных чехлов свои «перья» и царапали стены. Порой надписи благочестивы: «Господи, помоги рабу своему», но чаще мысли владельца «писала» были далеки от благочестия. Он оставлял деловые записи, подобные записям на бересте. <...> Или рисовал картинки. Или повторял азбуку, особенно если ему было не много лет.

(В.Л. Янин. Я послал тебе бересту... М., 1998)

Обнаружив в Новгороде берестяные грамоты и убедившись в широчайшем распространении грамотности на Руси, историки, естественно, стали обращать особое внимание на обучение азбуке. Если существовали граффити-азбуки, то почему нельзя рассчитывать на встречу с азбуками — берестяными грамотами? И действительно: еще в 1952 году был найден обрывок бересты (грамота № 74), на котором неустоявшимся почерком нацарапаны буквы: «АБВГДЕЖЗ...» — а за ними шли странные подобия ожидаемых дальше букв (очевидно, автор не все еще выучил и потому запутался).

Находки берестяных азбук продолжались и в следующие годы в разных районах Новгорода. Были найдены обрывок азбуки конца XIII века, обрывок азбуки первой половины XIII века, азбука начала XII века, азбука первой четверти XV века (сделанная в виде маленькой книжечки — складывающегося пополам берестяного листа) и относящиеся ко второй половине XIV века упражнения в слоговом письме... Однако самой значительной находкой в этом ряду оказалась азбука, обнаруженная в 1981 году (грамота № 591), — самая древняя из известных берестяных грамот, которая относится к 30-м годам XI века. В ней пропущен ряд букв (щ, ы, ь, ю, йотированные а, “”е, #, а также j, f, wt); известны и другие «неполные» азбуки. «Неполна» и процарапанная на стене киевского Софийского собора славянская азбука XI века: в ней 27 букв, они расположены в строгом соответствии с порядком знаков греческого алфавита, а йотированные буквы и буквы щ, ы, ь, ю отсутствуют, как и в грамоте № 591.

Из этих «азбучных» находок В.Л. Янин делает такие выводы:

Во-первых, на протяжении первых столетий употребления кириллицы на Руси существовали две ступени обучения грамоте. Первую составляло обучение облегченному, бытовому письму, отраженному и грамотой № 591, и киевским граффити. Вторая ступень требовала полного знания азбуки и предназначалась поначалу профессиональным переписчикам книг. Во-вторых, — об этом свидетельствует киевская азбука, — основу кириллицы составлял греческий алфавит, лишь постепенно пополнявшийся специфическими славянскими буквами. Сначала в ее состав были включены такие буквы, как б, ж, и лишь на каком-то дальнейшем этапе щ, ь, ы, юс и йотированные. Нет поэтому оснований приписывать изобретение кириллицы святым Кириллу и Мефодию. Ими скорее была изобретена глаголица или же греческий алфавит пополнен несколькими самыми необходимыми славянскими буквами». (Я послал тебе бересту...)

Находили в Новгороде и церы — дощечки с углублениями для воска, которые использовались для школьных упражнений. На некоторых был орнамент, на других вместо орнамента вырезалась азбука, которую можно было использовать в качестве наглядного пособия. По-видимому, первые буквы древние новгородцы писали на воске и лишь потом отрабатывали полученные навыки на бересте.

О том, как это происходило, нам помогли узнать археологи. В 1956 году 13 и 14 июля было найдено 17 берестяных свитков, попавших в землю между 1224 и 1268 годами. Их автор, мальчик Онфим, стал мировой знаменитостью. Азбука, склады, рисунки, фрагменты стандартных формул (например, поклоноtонfимакоданилh — «поклон от Онфима к Даниле»), выписки из документов о взыскании долгов. В одной из грамот опознаются изуродованные фразы из Псалтири — книги, по которой учились многие поколения наших предков; в другой В.Л. Янин предполагает диктант церковно-литературного содержания.

Удивительное чувство: будто бы и не отделяет нас от Онфима три четверти тысячелетия! Обычный школьник. Разве так уж важно, что писал он на бересте, а не в тетрадке с расписной обложкой? Между прочим, и шутили древние мальчишки примерно так же, как сегодняшние.

В 1956 году была найдена грамота № 46. Сначала она показалась нелепой и странной. Вот ее текст:

Артемий Владимирович Арциховский догадался, что строки надо читать не последовательно, а «змейкой»: одна буква из первой строки, вторая – из второй, третья — опять из первой и т. д. И вот что получилось:

(«невежа написал, недумающий сказал, а тот, кто это читал...» — далее идет обрыв: обидное ругательство уничтожено; В.Л. Янин предполагает, что оторвано тотъ гуза или гоза – ср.: гузно – зад). Ну чем не наше «Кто писал, не знаю, а я, дурак, читаю»?..

Смешные и серьезные, рассказы об истории русской письменности неизменно увлекают школьников: связь времен вдруг оживает в привычных с детства буквах, и каждая буква начинает вызывать особое уважение.

И не думайте, что такие экскурсы в историю только отвлекают учеников от необходимых упражнений в орфографии и пунктуации: ведь рассказы о прошлом заставляют ребят вдумываться в принципы современной орфографии; им приходится задумываться о том, почему вдруг текст, в котором неясна одна-две буквы, может стать непонятным... И даже если они просто будут знать о культуре своей страны чуть-чуть больше, чем вчера, это будет замечательно!