Земцов Б.Н.

Российское общество в XX столетии не обладало внутренней стабильностью, мировоззренческим единством. Государство и общество что в дореволюционной России, что в СССР, находились в состоянии явной или скрытой борьбы друг с другом. Поэтому в основе различных исторических концепций оказалась не столько научная методология, сколько разные мировоззренческие системы - либеральная или революционная. Из первой "выросли" эмигрантская литература 20-30-х гг., работы времен "перестройки", к ней же примыкают зарубежные труды, из второй - советская историческая школа.

Несколько особняком находятся статьи и книги, авторы которых придерживались консервативных позиций. Это мировоззрение было распространено, в основном, среди высшего чиновничества, генералитета и части интеллигенции Советские историки полагали, что сутью этой ментальности являлась защита самодержавия, однако сегодня этот вывод признан упрощенным ¹. Многие консерваторы являлись одновременно и реформаторами, но считали, что единственной силой в стране, способной к проведению созидательных реформ, может и должно быть лишь государство, и когда оно рухнуло в 1917 г, они встали на его защиту, заняв антиреволюционную позицию. Основой для научных школ эта ментальность не стала, но взгляды ее сторонников - А.И. Деникина ², П. Авалова ³, А.И. Верховского ⁴ и других - конечно, представляют интерес.

Либералы считали Февральскую революцию исторической случайностью, вызванной участием России в первой мировой войне, политической слепотой Николая II и его окружения. Так, по мнению П.Н. Милюкова, революция отнюдь не была неизбежной: предложенная "прогрессивным блоком" реформистская альтернатива вполне могла ее предотвратить, если бы дело не испортил царь, неспособный к каким-либо компромиссам ⁵. Главной движущей силой революции П.Н. Милюков считал либеральную интеллигенцию, политический крах которой, оказался предопределен тем, что большевикам удалось натравить на нее массы. В.А. Маклаков, так же, как и П.Н. Милюков, отрицал закономерность событий 1917 г. Причину дальнейшей радикализации революции, приведшей, в конце концов, к победе большевизма, он видел в ошибках либеральной интеллигенции: "Либералы не захотели ограничиться "исправлением" монархии и защитить ее от революции, а в ослеплении кинулись в объятия революции, не понимая, что либерализм мог существовать лишь в составе исторической монархии, они открыли дорогу "интегральной революции" ⁶. Редактор кадетской "Речи" И. Гессен воспринимал Октябрь и Февраль как единый процесс: Февраль был чреват Октябрем, "ради которого стихия Февраля разразилась настоящим праздником" ⁷. Большинство авторов тех работ отрицали буржуазный характер Февраля и социалистический характер Октября. П.Б. Струве определял Февральскую революцию "историческим выкидышем" ⁸.

Вместе с тем, некоторые современники считали революцию глубоко закономерной. Так, антибольшевик Н.А. Бердяев писал: "Мне глубоко антипатична точка зрения многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников, сами же они неизменно пребывают в правде и свете. Ответственны за революцию все, тем более всего ответственны реакционные силы старого режима. Я давно считал революцию в России неизбежной и справедливой. Но я не представлял себе ее в радужных красках" ⁹. Эту точку зрения разделял Л.П. Карсавин, высланный большевиками из России в 1922 г., и не имевший таким образом оснований преуменьшать их вину за случившееся: "Не народ навязывает свою волю большевикам, и не большевики навязывают ему свою. Но народная воля индивидуализируется в большевиках, в них осуществляются некоторые особенно существенные ее мотивы: жажда социального переустройства и даже социальной правды, инстинкты государственности и великодержавия"¹⁰.

В Советском Союзе либеральное направление не могло получить развитие, так что эстафета досталась Западу.

В истории западной историографии можно выделить три периода.

Первый период начался в 20-е гг. и продлился до 60-х гг. Труды западных историков представляли собой реакцию на книги и статьи советских исследователей. Иного и быть не могло, так как основная масса источников находилась вне пределов их досягаемости, а вот оспорить выводы своих советских оппонентов они могли. Второй причиной, определивший выводы западных историков, была политическая конъюнктура - отношения между нашими системами тогда были максимально сложными, и доминировавшие на Западе антибольшевистские, антисоветские настроения не могли не сказаться на выводах историков и направленности их исследований. Поэтому, если советские историки доказывали, что в центре всех исторических процессов России начала ХХ в., а уж в 1917 г. нем более, находилась большевистская партия, то западные исследователи сконцентрировались на доказательстве ее бланкистской сущности.

В 60-е гг. начался второй период. Выяснив для себя роль большевиков в революции, они потеряли к ним интерес и сосредоточились на изучении объективных социально-экономических предпосылках. Результаты получились новыми: оказалось, что итоги Февральской и Октябрьской революций глубоко закономерны. Примером работ этого периода является книга А. Рабиновича "Большевики приходят к власти. Революция 1917 г. в Петрограде".

Третий период в западной историографии проблем русских революций зависел от направлений развития западной историографии вообще (безотносительно изучения истории России). Методология и методы исторической науки все время усложнялись, появлялись новые направления и темы, с социально-экономических тем анализ переместился на изучение психологии масс и отдельных групп, развитие идей. Одной из работ этого периода является двухтомник Р. Пайпса "Русская революция".

Первыми работами, в основе которых лежала революционное мировоззрение, явились публицистика революционеров - большевиков, меньшевиков и эсеров.

Важным историческим источником являются работы В.И. Ленина и воспоминания большевиков: В.А. Антонова-Овсеенко, Н.И. Бухарина, Н.А. Батурина, Г.Е. Зиновьева, М.И. Лядова, Л.Б. Каменева, В.К. Невского, М.С. Ольминского Н.И. Подвойского, Ф.Ф. Раскольникова, Л.Д. Троцкого, А.Г. Шляпникова. В них содержались бесценные свидетельства и оценки очевидцев. То, что одних не коснулся молох сталинских репрессий, а другие пали жертвой внутрипартийной борьбы, ничего не меняло в их оценках революций 1917 г. - все они до конца своих дней оставались марксистами, а со сталинской группой эти революционеры разошлись не в трактовки сущности революций, их необходимости и движущих сил, а по иным проблемам.

Так, основой для плодотворной концепции событий 1917 г. могла стать фраза Л.Д. Троцкого: "Наши предки не позаботились подготовить... демократические условия для смягчения нравов нашей революции" ¹¹. В 1922 г. в прессе между ним - вторым человеком в большевистской партийной и государственной иерархии - и видным большевиком, первым большевистским, советским историком М.Н. Покровским - развернулась дискуссия по вопросу о предпосылках социалистической революции. Л.Д. Троцкий доказывал, что капитализм в России к 1917 г. был далек от европейской степени зрелости, что он развивался островками, что в экономике одновременно присутствовали и высшие его формы и низшие, а капиталистического монолита не было ¹². М.Н. Покровский же утверждал обратное: что капитализм создал необходимые для этой революции предпосылки. Перейдя на язык аллегорий, Л.Д. Троцкий сравнивал Россию с кораблем, похожим одновременно и на баржу, и на пароход, идущий на европейском буксире ¹³. Подхватив полемический прием своего оппонента, М.Н. Покровский настаивал на том, что Россия всетаки пароход и идет своим ходом.

В равной степени последовательными марксистами до конца своих дней оставались и меньшевики. Они считали, что Россия могла стать буржуазной страной, что рабочий класс призван сыграть роль подталкивателя буржуазии. Февральскую революцию меньшевики охарактеризовали как всенародную, общеклассовую, славную, великую, бескровную. Крушение же идеалов и завоеваний Февраля произошло, в частности, потому, что к моменту революции в стране демократические идеи не обладали необходимой популярностью и, что еще более важно, самим меньшевикам и эсерам не удалось нейтрализовать большевистский радикализм ¹⁴.

Руководители эсеровской партии и эсеровские публицисты - А.Ф. Керенский, Н.Д. Авксентьев, В.М. Чернов - дополняли меньшевистскую концепцию своим видением. Сущностью Февраля они считали примирение сторонников войны и революции ради социальных реформ, крах же - объясняли неумением разных классов подчинить свои личные (узкие) интересы интересам общества в целом и умелой большевистской дискредитацией идеи демократической коалиции ¹⁵.

В основе меньшевистской и эсеровской историографии революций лежала проблема масштаба террора, которую могли позволить себе революционеры по отношению к основной массе населения страны. В условиях, когда для социалистической революции явно не хватало социальных предпосылок, революционерам-социалистам приходилось выбирать между этикой и революционным преобразованиями. Большевики выбрали второе и в скором времени втянулись в борьбу с основной массой населения страны. Эсеры и меньшевики выбрали первое ¹⁶. Кстати, вопрос этики в ходе революции оказался камнем преткновения и для некоторых большевиков ¹⁷.

Историческая доктрина ВКП (б) начала формироваться в конце 20-х гг. В ней не было чего-то принципиально нового, в сравнении с концепциями, разрабатывавшимися в науке в 20-е гг., когда, например, появились работы Е.Н. Кривошеиной ¹⁸, М.Г. Гейсинского ¹⁹, С.А. Пионтковского ²⁰. Все перечисленные авторы являлись историками марксистами. Уже они в начали исследоваться вопросы, на которых сконцентрировалась советская историческая наука: связь российского капитализма с западноевропейским и самодержавием, значение концентрации пролетариата, обострение классовых противоречий в ходе первой мировой войны, основные противоречия Февраля, рост социальной напряженности на протяжении 1917 г. Но одно дело - марксистская гипотеза, и совсем другое - превращение ее в орудие политической борьбы и устранение возможностей появление иных версий исторического развития. Существенным отличием сталинской историографии от статей и книг большевиков периода 20-х гг. являлось нетерпимость. Одним из ярких примеров этой историографии стала четырехтомная "История ВКП (б)" под редакцией Ем.М. Ярославского.

Историческая доктрина ВКП (б) была, безусловно, марксистской; в ее основе "лежали" идеи В.И. Ленина, но, при этом, у самого большевистского вождя не было той стройности, какой обладала эта доктрина.

В.И. Ленин считал, что основной причиной революции явилась критическая масса социальных противоречий, созданная, с одной стороны, "благородными и чумазыми лендлордами" ²¹, а с другой - монополистической буржуазией ²². Развитие этой буржуазии, усиление ее экономической мощи, степени влияния на политические процессы он считал главным показателем готовности страны к социалистической революции. "...Никакое восстание не создаст социализма, - писал В.И. Ленин, - если он не созрел экономически..." ²³.

Важнейшую субъективную предпосылку возможности победы социалистической революции В.И. Ленин видел в наличии "закаленного в классовых боях" российского пролетариата, политическое значение которого состояло в господстве "над центром и нервом всей хозяйственной системы капитализма, а также"... в том, что пролетариат "экономически и политически выражает действительные интересы громадного большинства трудящихся при капитализме" ²⁴.

Вместе с тем, если в вопросах об исторической роли пролетариата и буржуазии, необходимости классовой борьбы и диктатуры пролетариата ленинские оценки были однозначны, в тот конкретный 1917 г. он, в зависимости от политической ситуации, высказывался по-разному, и в сталинской историографии этим оценкам места не нашлось.

Так, на У11 всероссийской (апрельской) конференции большевиков, он сказал: "Пролетариат, действующий в одной из самых отсталых стран Европы, среди крестьянского населения, не может задаться целью немедленного осуществления пролетарского преобразования" ²⁵.

Более того, в сталинской историографии В.И. Ленину была приписана "теория социалистической революции", тогда как в действительности был последовательным сторонником марксистской теории мировой пролетарской революции. Например, в середине марта 1917 г. В.И. Ленин пишет "Прощальное письмо швейцарским рабочим", где отмечает, что построение социализма в России вне победы мировой революции невозможно, при этом подчеркивая значение российской революции как "первооткрывателя" полосы пролетарских революций: "...Россия - крестьянская страна. Одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде дворян-помещиков, на основе опыта 1906 г. может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней. Русский пролетариат не может одними своими силами победоносно завершить социалистической революции. Но он может придать русской революции такой размах, который создаст наилучшие условия для нее, который в известном смысле начнет ее" ²⁶. Спустя год, выступая на У11 съезде, РКП (б), В.И. Ленин обосновывал необходимость именно мировой пролетарской революции: "Величайшая трудность русской революции, ее величайшая историческая проблема: необходимость решить задачи международные, вызвать международную революцию, проделать этот переход от нашей революции, как узко национальной, к мировой" ²⁷. Именно ради этого В.И. Лениным был создан Коминтерн.

До 1924 г. концепция мировой революции была общепринятой в РКП (б) и дискуссий по ее поводу в партии не возникало. В конце 1924 г. стал формироваться иной курс. Вроде бы, если мировую революцию за эти семь лет вызвать не удалось, то разработка нового курса глубоко логична. Однако важнейшая теоретическая и политическая проблема оказалась максимально упрощена в ходе внутрипартийной борьбы за власть. Л.Д. Троцкий по-прежнему придерживался курса на мировую революцию, его противники - Г. Зиновьев, Л.Б. Каменев и И.В. Сталин - просто ухватились за несостоятельность аргументов Л.Д. Троцкого. Курс на мировую революцию последовательно отстаивали в борьбе с И.В. Сталиным все внутрипартийные группировки. Даже спустя несколько лет, когда требовалось разрушить последний авторитет Л.Д. Троцкого в глазах большевиков, у его противников - А.А. Андреева, А.С. Бубнов, Ф.Э. Дзержинского, М.И. Калинина, В.В. Куйбышева, Ем. Ярославского - не нашлось теоретически разработанных аргументов. "Аргументы" же С.М. Кирова, С. Орджоникидзе были на эмоциональном уровне.

Единственным доказательством ошибочности пути, предлагаемого сторонниками Л.Д. Троцкого, стали ссылки на два абзаца двух статей В.И. Ленина - "О лозунге Соединенных Штатов Европы" и "Военная программа пролетарской революции". В первой статей В.И. Ленин сделал вывод, что социализм может победить в одной или нескольких странах. Во второй _ что он победит именно в одной или нескольких, а не во всех странах одновременно, как утверждали К. Маркс и Ф. Энгельс.

Никакой стратегической целостности эти статьи не составляли, в каждой из них рассматривалась своя проблема. Даже если рассматривать два абзаца, выдернув их из контекста, то последующие высказывания В.И. Ленина показывают, что у него не было никакой теории построения социализма в одной стране, от идеи создания, в случае победы пролетарской революции в Европе, Соединенных Штатов Европы, т. е. от идеи мировой революции он не отказывался. В 1918 г. в США вышел сборник статей В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого, написанных ими в годы мировой войны. В сборник вошла статья "О лозунге Соединенных Штатов Европы". Если В.И. Ленин действительно отказался от идеи мировой революции, то непонятен его лестный отзыв о сборнике на 1Х съезде РКП (б) "...Вполне прав американский товарищ Р., который издал толстую книгу, содержащую ряд статей Троцкого и моих и дающую таким образом сводку истории русской революции" ²⁸. Если бы В.И. Ленин считал, что теория перманентной революции Л.Д. Троцкий неправильна, то он сказал бы об этом не съезде, но отзыв был положительный.

Сам В.И. Ленин никогда к этим двум абзацам не возвращался. До 1925 г. не упоминали их и ленинские соратники, активно занимавшиеся партийной пропагандой - Н.Н. Батурин, Г.Е. Зиновьев, М.Н. Лядов, В.И. Невский ²⁹. Особенно важно, что о них совершенно забыл Г. Зиновьев, составлявший вместе с В.И. Лениным в 1915-1916 гг. Заграничное бюро ЦК РСДРП, а в 1919 г. возглавившего Коминтерн. Сам факт существования Коминтерна шел вразрез с теми двумя абзацами.

Статьи с этими абзацами не были использованы И.В. Сталиным в борьбе с Л.Д. Троцким. В 1927 г. Институт красной профессуры выпускает под редакцией М.Н. Покровского два тома "Очерков по истории Октябрьской революции". В одной их глав первого тома есть параграф "Проблемы революции в РСДРП в 1915-1916 гг." Весь параграф посвящен скрупулезному анализу позиций Л.Д. Троцкого. Тут были бы очень кстати два ленинских абзаца, которые эффектно "добили" бы Л.Д. Троцкого, но ленинские статьи даже не упоминаются ³⁰.

Отсутствие в персональных статьях, брошюрах и книгах упоминаний ленинских статей не основание для утверждения об отсутствии у В.И. Ленина идеи возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. В конце концов, воля автора, на что обращать внимание, а что пропустить. Но вот в 1925 г. выходит Х111 том первого собрания сочинений В.И. Ленина, где собраны работы за 1914-1916 гг. Статья "Военная программа пролетарской революции" в томе отсутствует, хотя она важнее, чем статья "О лозунге Соединенных Штатов Европы" ³¹. "Военной программы пролетарской революции" нет даже в избранных произведениях В.И. Ленина, вышедших в 1935 г., что совершенно не объяснимо, если считать, что В.И. Ленин отказался от идеи мировой революции. В работе над общей редакцией того издания принимали участие В.В. Адоратский, В.Г Сорин и А.И. Стецкий. Они специально оговорили в предисловии, что двухтомник избранных произведений содержит все наиболее существенные и значительные работы Ленина" ³². В 1936 г., когда публиковался третий том шеститомника произведений В.И. Ленина, "Военную программу пролетарской революции" опять "не заметили". Между тем в редакционную коллегию кроме В.В. Адоратского и М.Н. Покровского входил уже и Ем.М. Ярославский, который был чувствителен к новым теоретическим веяниям. Такая ситуация могла означать только одно: сталинская трактовка этих статей в качестве обоснования курса на построение социализма в СССР тогда еще не утвердилась.

Подтасовка сталинскими "теоретиками" касались не только приписыванию В.И. Ленину теории социалистической революции, но и оценки им уровня развития страны. В тех двух статьях 1915-1916 гг. он писал о возможности победы социалистической революции не конкретно в России, а в Европе, в многочисленных статьях он доказывал развитие капитализма в стране как тенденцию, а не как готовность к переходу на более высокую - социалистическую - формацию. Буквально перед Февральской революцией 1917 г. он говорил на одном из собраний в Швейцарии: "Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции" ³³.

Вплоть до окончания гражданской войны у В.И. Ленина не было возможности спокойно обдумать ситуацию, в которой оказалась большевистская партия - рабочая партия в качестве правящей в крестьянской стране. Но, во-первых, мировая революция запаздывала, во-вторых, большевики уже успели убедиться в преувеличении своих надежд на созидательный потенциал трудящихся масс в предреволюционный период. Ясно осознавая отсутствие необходимых объективных социально-экономических предпосылок для построения социализма, он делает основную ставку на силу, которая в марксистских схемах отсутствовала - государство: "...Власть государства на все средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян и т.д. ...Это не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное для этого построения" ³⁴. Усиление власти государства в период построения социализма для В.И. Ленина, вероятно, было временным явлением, поскольку он писал в 1917 г.: "Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства" ³⁵.

Таким образом, взгляды В.И. Ленина на предпосылки революций и события 1917 г. были далеко не так однозначны, как это оказалось представлено в сталинистской и последующей историографии.

Итак, историческая доктрина ВКП (б) - КПСС начала формироваться в конце 20-х гг. В марте 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) "О работе в Комакадемии"; в октябре - в журнале "Пролетарская революция" появилась статья И.В. Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма", определившая довольно узкие рамки для этих гипотез ³⁶. 16 мая 1934 г. было опубликовано постановление ЦК ВКП (б) "О преподавании гражданской истории в средней школе". И в 1935/1936 учебном году школьники стали изучать темы "Царская Россия в эпоху империализма", "Царская Россия в системе мирового империализма" и т.д. ³⁷. Т.е. жесткие рамки исторических трактовок были поставлены даже для школы. В "Кратком курсе истории ВКП (б)" были лишь отточены формулировки. На четверть века утвердился упрощенный подход к анализу сложнейших социально-экономических проблем.

Именно с того десятилетия февральский этап революции 1917 г. стали определять как "буржуазно-демократическую революцию". Между тем, в 1917 г. еe так не называли даже большевики.

27 февраля в манифесте Российской социал-демократической рабочей партии "Ко всем гражданам России" говорилось о "падении русского царизма". Весь дух манифеста подталкивал к выводу о победе именно пролетариата и "части революционных войск". Слова "капитализм", "буржуазия" в манифесте отсутствовали ³⁸. Среди большевиков одним из первых на победу Февральской революции откликнулся Г. Зиновьев. В его статье, напечатанной после возвращения из эмиграции на Родину, есть определения "февральская", "пролетарская", но определений типа "буржуазная" или "буржуазно-демократическая" нет ³⁹. На всероссийском совещании большевиков в Петрограде 27 марта-2 апреля эта революция именовалась "русской" и "первой в ряду революций и восстаний пролетариата, неизбежно порождаемых империалистической войной" ⁴⁰.

Такие же оценки звучали на седьмой (апрельской) всероссийской конференции РСДРП. Открывая еe, В.И. Ленин сказал: "Товарищи, наша конференция собирается как первая конференция пролетарской партии, в условиях не только российской, но и нарастающей международной революции. Приходит время, когда повсеместно оправдывается утверждение основателей научного социализма, а также единогласное предвидение социалистов, собравшихся на Базельском конгрессе, что всемирная война ведeт неизбежно к революции" ⁴¹.

Ситуация не изменилась и в 20-е гг., например: С. Пионтковский в 1925 г. буржуазно-демократической еe не называл ⁴², С.М. Дубровский именовал ее просто "Февральской" ⁴³, В.Д. Бонч-Бруевич (в отличие от С.М. Дубровского) слово "февральская" писал не с заглавной буквы, а с прописной ⁴⁴. Вместе с тем, большевики в 1917 г. и исследователи 20-х гг. считали, что после Февральской революции к власти, благодаря двум причинам - во-первых, как "единственно организованная с самого начала сила", во-вторых, вследствие "оппортунизма вождей рабочего класса" - пришла буржуазия ⁴⁵.

Определение Февральской революции как 6уржуазно-демократической появилось только в 30-е гг. ⁴⁶. В то десятилетие о концепции мировой революции вспоминать было запрещено, более того - она была предана публичному проклятию как троцкистская; с другой стороны, требовалось доказать, что в стране накануне Октября имелось всe необходимое и достаточное для победы социалистической революции и построения социализма. Казалось, то, что Февральская революция не удержала страну на буржуазном пути, вполне подтверждало требуемый вывод: в России действительно имелись все необходимые предпосылки для социалистической революции, а Февральская революция была "перезрелой", т.е. страна и без неe уже являлась капиталистической.

Историческая доктрина ВКП (б) представляла собой псевдоучение, слепленное из цитат К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Ее сутью являлись следующее положения.

На рубеже Х1Х-ХХ вв. мировой капитализм вступил в последнюю, империалистическую стадию, что создало экономические предпосылки для российских революций. Дав в свое время мощный толчок развитию производительных сил, капитализм превратился в преграду на пути общественного прогресса. Максимальной остроты достигло основное противоречие - между общественным характером производства и частной формой присвоения. Обострились также все остальные противоречия. В результате в мире разразилась первая мировой война, а в России было свергнуто самодержавие, и победила Великая Октябрьская социалистическая революция.

Россия значительно отставала от передовых капиталистических стран по экономическим показателям, однако в целом она являлась страной среднего уровня развития капитализма, что и стало основой для победоносных революций 1917 г. и дальнейшего успешного социалистического строительства.

Субъективным условием победы Октября явились действия рабочего класса, возглавляемого большевистской партией.

Российский рабочий класс был малочислинен, но, во-первых, его сила в историческом движении была неизмеримо больше, чем его доля в общей массе населения. Во-вторых, он отличался самой высокой в мире организованностью и революционностью, в-третьих, имел очень важную для победы поддержку со стороны трудового крестьянства и особенно - бедноты, в-четвертых, выступал под руководством закаленной в сражениях против самодержавия и капитализма, владеющей передовой теорией большевистской партией во главе с В.И. Лениным.

Т.о., Февральская буржуазно-демократическая и Великая Октябрьская социалистическая революции были подготовлены всем ходом мирового исторического развития, они выразили его главные тенденции и открыли трудящимся всего мира реальный дуть борьбы за светлое будущее.

Существенным минусом этой историографии, во-первых, являлось концентрация внимания на социально-экономических интересах народных масс. Сам по себе такой подход является важным, более того - он необходим, но ведь в стране жили и другие слои населения, отказ от изучения этих слоев на основании того, что они обладали некоторой собственностью на средства производства или имели доход выше рабочих и сельских бедняков сделало эту историографию тенденциозной. Вторым недостатком стало изучение истории России исключительно в рамках всемирной (формационной) методологии. Если бы наша страна не обладала социальной спецификой, в этом не было бы большой беды, но эта специфика была. Используя же понятийный аппарат всеобщей истории - феодализм, капитализм, рабочий класс, буржуазия, буржуазная революция - выявить специфику (понять суть исторического процесса) не представлялось возможным.

Возникнув в 30-е гг., историческая доктрина КПСС, конечно, не могла оставаться в неизменном виде вечно, в наиболее ортодоксальном варианте она просуществовала до XX съезда КПСС, а после него была несколько скорректирована. Начало этому процессу положил Э.Н. Бурджалов своей статьей "О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г." ⁴⁷. С середины 50-х гг. и до середины 80-х гг. А.Я. Аврех, Х.М. Астрахан, П.В. Волобуев, А.Я. Грунт, Д.Л. Голиков, Е.Н. Городецкий, К.В. Гусев, В.С. Дякин, Н.Г. Думова, Н.Я. Иванов, А.В. Игнатьев, В.В. Комин, И.П. Лейберов, И.И. Минц, В.Д. Поликарпов, Л.М. Спирин, В.И. Старцев, Г.Л. Соболев, Е.Д. Черменский и другие проделали значительную работу по сбору и осмыслению исторического материала, анализу глубинных социальных, экономических и политических процессов, приведших в конце концов к революции 1917 г. Были убедительно доказаны неэффективность самодержавного государственного строя, высокий уровень социального напряжения, показана самоотверженная борьба с этим строем большевиков и других революционеров. Вниманием не была обойдена ни одна забастовка промышленных рабочих, ни одно выступление крестьян, торговых служащих.

Концептуальных прорывов в те десятилетия не было, происходило лишь заполнение "историографических ниш" (неизученных ранее регионов и социальные групп)⁴⁸ и отказ от наиболее явных перегибов сталинской историографии (в результате которых на политической сцене оказались лишь рабочие под руководством большевиков) ⁴⁹. Подавляющее число историков даже в 80-е гг. показывали, прежде всего, сам роста социальной напряженности в 1910-1916 гг. ⁵⁰. Задача определения масштабов социального неповиновения и недовольства, возможные исторические результаты прихода к власти рабочих и крестьян, обладающих антибуржуазным (а по сути - добуржуазным) мышлением, не ставилась. В результате исторические реалии искажались.

Впрочем и тогда отдельные историки высказали идеи, развитие которых могло привести к отказу от официальной версией субъективных предпосылок революции 1917 г. Так, А.П. Толочко в 1974 г. в одной из статей показал, что "движение железнодорожных служащих не выходило за рамки борьбы против административного произвола и низких заработков" ⁵¹. Правда, причину этого он видел, во-первых, в "военно-полицейском режиме на железных дорогах", во-вторых, "в слабости социал-демократических организаций Сибири" ⁵². А.А. Храмков в 1975 г. сделал вывод, что источником роста социального напряжения в крестьянской среде Сибири в 1915-1916 гг. оказались мобилизации и реквизиции ⁵³. Средние городские слои традиционно в советской историографии рассматривались как мелкобуржуазные, т.е. в их аполитичности и контрреволюционности не было чем-либо неожиданного. Поэтому тот же А.П. Толочко мог спокойно констатировать: большинство приказчиков стояло в стороне от активной борьбы даже за свои права, хотя их уровень жизни был довольно низким ⁵⁴. К концу 70-х гг. он сделал еще один шаг вперед: по его мнению, накануне первой мировой войны в Сибири в забастовочном движении участвовала лишь незначительная часть рабочих ⁵⁵.

Однако неполнота антисталинского исторического поворота в 1956 г., противоречивость действий инициатора "оттепели" - Н.С. Хрущева, неготовность общества к радикальному переосмыслению событий 20-40-х гг., привели к тому, что в 60-е - первой половине 80-х гг. основы сталинского мировоззрения не были не то что разрушены, а даже затронуты. Поэтому, анализируя предпосылки революций, советская историческая школа продолжала завышать уровень развития дореволюционной России, степень ее социально-экономической и культурной зрелости. (Упоминание о недостаточной подготовленности страны к социалистическим преобразованиям в середине 20-х гг. квалифицировалось как "троцкистское", а поскольку ни в 50-е, ни в 70-е гг. Л.Д. Троцкий реабилитирован не был, то его оценка уровня развития предреволюционной России не могла превратиться в дискуссионную научную проблему).

Возможности для дальнейшего развития советской исторической школы были ограничены двумя обстоятельствами.

Во-первых, оценка степени прогрессивности, консервативности или реакционности того или иного социального слоя зависела от оценки эффективности строя, который в 1917 г. пришел на смену самодержавию. Между тем, вплоть до конца 80-х гг. многие исторические темы были закрыты для научного обсуждения, к тому же отсутствовала возможность получения материала для оценки социально-экономической ситуации в стране в 60-е - первой половине 80-х гг.

Во-вторых, в основе методологии советской исторической школы находилась формационная теория, предопределившая анализ, прежде всего тех черт, по которым Россия походила на европейские капиталистические страны. В результате в 30-40-е гг. историки доказывали, что Россия не только капиталистическая, а даже империалистическая. В 50-70-е максимум, что им позволили сделать - выдвинуть гипотезу о многоукладности российской экономики.

Примером влияния ортодоксальной, упрощенной марксистской методологии являются книги В.Я. Лаверычева (Военный государственно-монополистический капитализм в России. М., 1988) и П.Г. Рындзюнского (Утверждение капитализма в России. 1850-1880. М., 1978.).

П.Г. Рындзюнский посвятил свою книгу изучению падению феодально-крепостнической системы, становлению капиталистической формации и формированию основ капиталистического общества. Вот первые слова из "Введения" его монографии: "В XIX в. в России совершился переход от феодальной к капиталистической формации" ⁵⁶. Заканчивает же П.Г. Рындзюнский свое исследование следующими словами: "За короткий срок, от 50 до 80-х гг. XIX в. феодализм, державшийся в России много столетий как господствующая сила, уступил место капитализму" ⁵⁷.

Никто не рискнет отрицать завоевание капитализма в России на протяжении Х1Х-ХХ вв. превращение его в доминирующую экономическую силу. Но одно дело признать расширение влияния одной социально-экономической силы на другую, и совсем иное - определить капитализм как естественную форму существования страны. Российские промышленность и торговля, безусловно, были капиталистическими по своей сути, однако уже в 50-60-е гг. историки "нового направления" доказывали, что сельскохозяйственное производство нашей страны было многоукладным.

В.Я. Лаверычев рассматривал процессы более высокого уровня - империалистического. В четырех главах своего труда он проанализировал взгляды В.И. Ленина на государственно-монополистический капитализм, процесс становления центральных органов государственного регулирования, место буржуазных организаций в российской экономике, единство действий самодержавного государства и капиталистических монополий в борьбе с рабочим классом. Изучив эти проблемы, он сделал следующие выводы: "В годы первой мировой войны в царской России наблюдался интенсивный процесс концентрации производства, централизации капитала и дальнейшего развития монополистических союзов... В годы первой мировой войны предпринимательские организации овладели существенными звеньями государственного аппарата или фактически контролировали соответствующие стороны их деятельности. Все более широкое приобщение к делу государственного регулирования влекло за собой не только укрепление их экономических, но и политических позиций" ⁵⁸. Все это правильно, при этом данные выводы в 70-е гг. не просто не являлись актуальными (как и сама тема исследования), а искажали суть социально-экономических процессов России начала ХХ в.

Ученые могут браться за изучение любых тем, но в данном случае, В.Я. Лаверычев взялся за изучение темы, которая в большевистской среде являлась основой для политических действий. Научной она была очень непродолжительное время - в конце Х1Х - начале ХХ в. Первым заметил и проанализировал новые черты в экономике и политике европейских капиталистических стран английский экономист Д.А. Гобсон (книга "Империализм" 1902 г.). Большевиков идеи Д.А. Гобсона не заинтересовали, для них гораздо больший интерес представляли статьи Э. Бернштейна, доказывавшего, что капитализм сам сможет разрешить свои противоречия. Э. Бернштейн разрушал теоретическую основу марксизма, и что самое опасное для большевиков, европейские социал-демократы начали склоняться на его сторону. И тут разразилась мировая война, которую большевики восприняли со вздохом облегчения: она подтверждала правильности марксизма, капитализм все-таки ведет человечество к историческому тупику. Это и доказывал В.И. Ленин в своей книге "Империализм как высшая стадия капитализма".

Однако в 20-е гг. выводы В.И. Ленина обнаружили свою несостоятельность: мировая революция не наступила, а трансформировавшийся капитализм, обрел новое дыхание. В этих условиях изучение империалистических признаков, на которые указал В.И. Ленин, теряло смысл: эти признаки действительно присутствовали в капиталистическом мире, но мир пошел другим путем, т.е. эти признаки оказались не основными. Тем более не имело смысла изучать русским империализм (в рамках той идеи, какую изложил В.И. Ленин в своей книге).

Крах в 20-е гг. большевистской концепции мировой пролетарской революции должен был бы навсегда похоронить идеи ленинской книги, однако этого не произошло. Дело в том, что в книге содержалась еще одна важна идея, положенная сталинистами в 30-е гг. в основу своей практической деятельности: "Империализм - канун социалистической революции". Фактически В.Я. Лаверычев в своей монографии доказывал именно то, что в стране есть все необходимое и достаточное для построения социализма. Т.е. и тот, и другой ученый, неосознанно для себя, оказались в плену сталинистской установки и продолжали не столько анализировать экономические процессы, сколько доказывать наличие социально-экономических предпосылок для социалистической революции. В такую же методологическую ловушку попали и другие исследователи ⁵⁹.

В советской историографии вопрос о революционном сознании масс присутствовал практически в каждом сборнике статей, каждой книге, но он анализировался несколько односторонне: в основном, изучалась идеологическая деятельность большевиков. Тогда как в действитель-ности эта деятельность была всего лишь одним (и, вероятно, не самым важным) фактором, формировавшим ментальность масс.

В соответствии с материалистическими традициям, советские историки основное свое внимание уделяли анализу социально-экономических процессов. В этом нет ничего плохого, усилия советской исторической школы не пропадут даром и наверняка будут востребованы через какое-то время. Между тем, производительные силы и производственные отношения, состояние социально - классовой структуры, политический механизм влияли на поступки людей опосредованно, не так прямолинейно, как это представлено в советской историографии.

Как это не парадоксально, но К. Маркс, Ф. Энгельс и В.И. Ленин не считали анализ социально-психологических процессов второстепенной политической проблемой. Они полагали необходимым понять механизм превращения психологии угнетенных масс в психологию восставших. Тем не менее, в 30-40-е гг. в советской науке, благодаря победе сталинской группы в ВКП (б) и низкого интеллектуального уровня руководителей советской науки, сложился устойчивый предрассудок, будто исследование психологических факторов как самостоятельных "субъектов" исторического процесса есть измена материализму.

Пожалуй, первым высказался по этому вопросу в 1967 г. Э.А. Адибека-Меликян в своей монографии "Революционная ситуация в России накануне Октября". Он отметил, что действия масс обуславливались не только идеологической работой большевиков, наряду с нею "людьми двигали и иные мотивы, например: новые моменты религиозной морали, брожение среди низшего духовенства, кризис традиционных консервативных устоев православной церкви" ⁶⁰. В 1971 г. в сборнике "История и психология" была опубликована статья Г.Д. Соболева "Источниковедение и социально-психологическое исследование эпохи Октября"; правда, в ней рассматривались не столько психологические, сколько источниковедческие проблемы.

Суть научного исследования состоит в объяснении исторического процесса с помощью новых источников или новых теорий и методов исследования. У советской исторической школы значительные заслуги по вводу в оборот большого пласта источников; лучшие работы, принадлежавших к ней историков, пропитаны гуманизмом, и они, конечно, будут востребованы и нынешними, и будущими поколениями исследователей. Но в основе методологии этой школы лежит существенный изъян: она построена на теории революций (состоящей, соответственно, из двух частей: а) оценке перехода власти от одного класса к другому как позитивного и необходимого этапа развития во все времена, б) теории классов). А накопленный человечеством в ХХ в. опыт эти гипотезы не подтвердил.

До 1987 г. академическая наука анализировала те или иные аспекты истории России, не ставя под сомнение истинность устоявшейся исторической схемы. Возможность и необходимость выдвижения новых гипотез появилась, в основном, в ходе общеполитического и мировоззренческого кризиса, начавшегося в 1987 г.

Состояние науки находится в тесной связи с состоянием общества и государства. В течение десятилетий прежняя государственная система вытравливала из гуманитарных наук сам дух Науки - возможность существования многообразных гипотез, подходов и представлений. Поэтому совсем не случайно, что новые политические идеи, всколыхнувшие страну во второй половине 80-х гг., не смогли сразу преобразоваться в готовые научные концепции, стоящие к истине ближе, чем прежние. Скорее даже был сделан шаг назад: под влиянием антикоммунистических настроений и в условиях изменившейся политической ситуации, появилось большое число работ, где утверждалось, будто первопричиной всех бед народов России явились большевики: их организационные принципы, разработанные В.И. Лениным, и марксистская доктрина. Этот вывод был предопределен несколькими обстоятельствами.

Во-первых, - влиянием прежней методологии: догматического, выхолощенного марксизма, ориентирующего исследователя на рассмотрение всех процессов через призму решений РКП (б) - КПСС. Являясь правящей, КПСС долгие десятилетия настойчиво внушала массам мысль, что именно она стоит во главе всех социально-политических и экономических свершений. Во второй половине 80-х гг. новая методология еще не сформировалась, поэтому вполне естественно, что внимание исследователей оказалось приковано к доказательству ошибочности и упрощенности старой.

Во-вторых, о многих сторонах и результатах деятельности КПСС общество и исследователи просто не знали, т.к. важнейшие документы были упрятаны в архивы. Когда же архивы и спецхраны начали раскрываться, обнаруженное оказалось неожиданностью. В результате, многие историки отреагировали как простые граждане: назвали следствие причиной.

В конце 80-х гг. началось переосмысление событий 1917 г. и, существовавшей историографии. Было признано, что в предыдущие десятилетия было много сделано для изучения роли большевиков и пролетариата, экономических и социальных предпосылок революций, при этом некоторые выводы оказались ошибочны, например: революции подавалась как планомерно подготовленный процесс, без стихийных взрывов, без участия в нем всех слоев общества.

Е.Н. Городецкий писал: "Нам необходимо избавиться от односторонности в изучении Октябрьской революции, когда исторический процесс рассматривался как действия и события в одном лагере - революционном, а противостоящая ему сила в той или иной мере игнорировалась. Задача заключается в исследовании всех классов общества, всех политических партий, как в их конфронтации, так и в создании различных блоков и соглашений" ⁶².

В те годы казалось, что искажение великих социалистических идеалов было вызвано глубокими внутрипартийными деформациями 20-30-х гг. Подавляющая часть историков полагала, что достаточно освободиться от этих наслоений, и все встанет на свои места. "Для восстановления исторической правды, - считал В.П. Наумов, - лучше всего обратиться в Ленину, его теоретическому наследию" ⁶³. Так же думал и Н.Н. Маслов: "Мы все время утверждали, что социализм был построен на основе ленинского плана и ему соответствует. А сейчас мы вынуждены признать, что при Сталине произошла грубая деформация социализма, что нам надо очиститься от вызванных сталинизмом наслоений и прийти к ленинскому пониманию социализма" ⁶⁴. По существу, спор шел о том, насколько хороший социализм построили бы Н.И. Бухарин, Ф.Ф. Раскольников, А.И.. Рыков н другие репрессированные, в сравнении с тем "плохим социализмом", который создали И.В. Сталин, В. М. Молотов, Л.М. Каганович и другие, оказавшиеся у власти в 30-е гг. Такой подход частично сохранялся и в 1990-1993 гг. Продолжали появляться публикации, наполненные новым историческим материалом, но воспроизводящие большевистскую концепцию революции. Такова статья Г.П. Аннина "Пропагандистская работа большевиков Центральной России после свержения царизма" ⁶⁵. В 1990 г. опубликовал свою брошюру Ф.А. Рашитов "Альтернатива Октября: мирный или насильственный переворот". Автор - явный антисталинист, но ленинец. Характерны названия разделов его брошюры: "Диалектика общего и особенного при переходе к социализму", "Путь России к социализму" и другие ⁶⁶. Еще пример - исследование В.Н. Дариенко "Революция и контрреволюция на юго-востоке страны. 1917-1920 гг.". Заложенный в название понятийный аппарат заранее предопределял выводы.

Но одновременно стало высказываться сомнение в правильности марксизма. Прежде всего, начался отказ от классового подхода, который заставлял считать, будто главные роли в событиях того года играли буржуазия в союзе с самодержавием, с одной стороны, и пролетариат с крестьянством - с другой. Одним из первых это сделал В.П. Наумов: "Мне думается, наступило время критически оценить весь наш подход к социальной стратификации русского общества 1917 г., который целиком и полностью базировался на марксистской теории классовой борьбы, строго определившей еще задолго до начала революционного процесса, какие классы и социальные группы являются революционными, а какие контрреволюционными. Соответственно так же категорично разделялись и все политические партии, и политические организации" ⁶⁷. К этой же мысли пришел В.С. Дякин. Выступая с заключительным словом на международной конференции в Ленинграде 7 июля 1990 г., он сказал: "Мы действительно злоупотребляли общими положениями "буржуазия", "дворянство, "интеллигенция", "рабочий класс", не давая более четких определений и не исследуя как те люди, о которых мы пишем, сами себя воспринимали, как понимали свою роль в обществе и задачи, стоящие перед ними" ⁶⁸. Этой же проблеме посвятил свою статью В.И. Миллер, где, в частности, отметил: "Классовая принадлежность не является единственным фактором, определившим то или иное отношение к революции" ⁶⁹. Все это постепенно привело к возникновению в российской историографии немарксистского направления.

Взгляд историков на предпосылки революции 1917 г. принципиально отличается от взглядов прежних десятилетий. Авторский коллектив учебного пособия "История России. ХХ век." (выпущенного институтом истории РАН) констатировал, что попытка советских историков в период с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно выявить предпосылки буржуазной и социалистической революций можно считать безуспешными ⁷⁰.

Несомненно, завышение степени зрелости России для социализма определялось политической конъюнктурой, но бросать тень на историков в целом, вряд ли обосновано, поскольку жизнь не давала тогда оснований усомниться в правильности социалистического пути, определить истинный характер преобразований в стране за годы советской власти.

Большинство историков 90-х гг. стало критически оценивать положение о наличии в России к началу 1917 г. предпосылок для буржуазной или социалистической революции. Каждый приходил к этому через изучение своей темы. Основной импульс был задан в связи с изучением политической истории. Так, крупнейший современный исследователь российского либерализма и политических партий В.В. Шелохаев считает: социальная база у всех политических движений оказалась очень узкой, поэтому "любые модели социального переустройства не имели реальных материальных предпосылок для их реализации" ⁷¹.

Вместе с тем, отрицая существования предпосылок для буржуазной и социалистической революций, многие историки подтверждают вывод о закономерности политического и социального взрыва, происшедшего в 1917 г. Так, А.А. Искандеров в 1992 г. выделил следующие долговременные исторические факторы, предопределившие события 1917 г.: промедление с отменой крепостного права, падение авторитета церкви, разрыв связей монархии с народом, деструктивность враждебных партийно-политических отношений ⁷². Наряду с этим наметилась тенденция к выявлению предпосылок по непривычным параметрам. В 1995 г. П.В. Волобуев и В.П. Булдаков отмечали, что Октябрьская революция явились "результатом системного кризиса империи" ⁷³. И все же, в большинстве случаев историками делается упор на так называемых объективных (или долговременных) предпосылках, которые в равной мере могли сказаться и в 1905-1907 гг., и в 1917 г. Но между двумя революционными взрывами, лежали попытка столыпинской стабилизации, прививка думского парламентаризма, наконец, что главное, изменение внутрисоциальной ситуации в связи с первой мировой войной. Историки, тем не менее, предпочитают исходить как бы из механического роста привычного ряда предпосылок, не обращая должного внимания на то, что их действие могло перенестись в плоскость общественной психологии.

Б.И. Колоницкий, В.И. Коротаев, А.Н. Зориков видят предпосылки в слишком быстрой модернизация экономики, которая не сопровождалась соответствующими изменениями ментальности основных социальных слоeв ⁷⁴. В.И. Голдин указывает на целый комплекс предпосылок: "традиция бунтарства как ответ унижение и несправедливость, специфика российской революционности, своеобразное переплетение социалистических и марксистских идей на российской почве, особенности и трудности модернизации, столкновение модернистских и традиционных, почвенных тенденций и др." ⁷⁵. По мнению Ю.И. Кирьянова, такая модернизация привела к распространению антипредпринимательских, антибуржуазных настроений ⁷⁶. При всей важности сделанных авторами замечаний, нельзя не признать, что основательной проработки проблема пока не получила.

В связи с этим возникает другой принципиально важный вопрос: если в России не было предпосылок для буржуазной или социалистической революции, то как квалифицировать суть событий 1917г.? И здесь появились некоторые новации принципиального характера. Б.В. Ананьич ⁷⁷, Е.Б. Заболотный ⁷⁸, В.И. Коротаев ⁷⁹, В.Т. Логинов ⁸⁰ и другие ⁸¹ объединяют два крупнейших политических события 1917 г. в одну революцию. Появились новые определения ее характера. М. Рейман называет ее "плебейской" ⁸². В.М. Бухараев и Д.И. Люкшин определяют весь цикл социальных потрясений как "общинную революцию" (подразумевая под этим стремление крестьян, переложить на "чужих" - помещиков, город и государство, - накопившиеся социально-экономические проблемы) ⁸³. Таким образом, исследовательские усилия все более основательно смещаются в плоскость изучения столкновения модернизаторства и традиционного сознания. Для В.П. Булдакова события 1917г. - результат десакрализации государственной власти, системный кризис империи, аналогичный смуте ХУ11 в. ⁸⁴. Возникает вопрос: какую роль при этом сыграли факторы социальной психологии?

В советской историографии анализ поведения в революции отдельных социальных слоев и групп присутствовал практически в каждом исследовании. Однако массы представляли там скорее объект деятельности революционных партий, чем самостоятельный субъект истории. Принципиально новые подходы пока только формируются. Работающих в этом направлении ученых пока немного, тем не менее, их усилиями в ноябре 1994 г. и ноябре 1995 г. были проведены две конференции: "Революция и человек: социально-психологический аспект", "Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль".

В.Л. Харитонов обратил внимание на то, что при растущем неприятии личности Николая II, монархическая традиция в России оставалась сильной ⁸⁵. А.К. Сорокин отметил другую черту: у всех социальных слоев отсутствовал политических опыт, гигантское большинство страны было отстранено от политики, в результате сформировался конфронтационный тип политической культуры ⁸⁶.

Принципиальной новизной публикаций этого направления явилось использование гораздо более широкого круга источников, определявших мотивацию действий масс, слоев и групп. Показано также, что реальными факторами социальной истории являются эмоции, иллюзии, слухи, предубеждения, традиции. Отмечается также, что на их появление, а, следовательно, на ход революции могли оказывать влияние обеспеченность данного района продовольствием, близость к железным дорогам, плотность населения, его половозрастные характеристики и др. ⁸⁷.

Помимо работ, авторы которых изучали ближайшие психологические предпосылки революции и мотивы поведения различных групп населения непосредственно в ходе революции, появились исследования по устойчивым факторам сознания этих групп.

Из всех слоeв населения наибольшее внимание историки в 90-е гг. уделили анализу ментальности крестьянства - самого массового социального слоя, носителя традиционной политической культуры. Характеризуя ее преломление в социальной психологии, Ю.П. Бокарев справедливо отмечает: "Не столько сама действительность управляла крестьянским поведением, сколько ее преломление через особенности крестьянского менталитета"⁸⁸. По мнению Л.В. Даниловой и В.П. Данилова ⁸⁹, С.Б. Летуновского ⁹⁰, Д.И. Люкшина ⁹¹ определяющей чертой поведенческих установок крестьян оставалась общинность. С одной стороны, это означало существование таких высоких нравственных начал крестьянского микромира как демократизм, социальная справедливость, равенство, которых были лишены макро общество и человечество в целом ⁹². Но, с другой стороны, община консервировала инертность и косность мышления, социальную пассивность, изолированность от внешнего мира, проявлявшуюся в упорном делении мира на "мы" и "они" ⁹³.

Все историки, занимающиеся изучением политических представлений крестьян, - И.К. Кирьянов, П.С. Кабытов, Л.Г. Сенчакова, О.Г. Буховец - считают, что революция 1905-1907 гг., столыпинская реформа и, особенно, первая мировая война привели к разрушению монархических иллюзий ⁹⁴. Но даже если иллюзии развеялись, остается открытым вопрос: как это повлияло на ход революции, могло ли этого хватить на то, что бы общество создало более эффективную политическую систему?

В прошлом историки старались изыскать наиболее "передовые" черты политического поведения у пролетариата. Из современных отечественных исследователей наиболее основательно пересматривает этот вопрос Ю.И. Кирьянов. По его мнению, в существующей историографии степень организованности рабочих и политической направленности их выступлений была преувеличена, "рабочее движение, в действительности, было более многообразным по своим формам, более многоликим, чем оно представлено в советской историографии" ⁹⁵. По подсчетам Н.А. Ивановой в борьбе с хозяевами предприятий и самодержавным строем участвовала очень незначительная часть рабочего класса: в 1910 г. - 1,4%, в 1913 г. - 13, 4% ⁹⁶. Что касается политических стачек, то в ходе изучения этого вопроса В.П. Желтова пришла к выводу, что политические стачки были не только немногочисленны, но и не имели революционной направленности. "Выступления, в большинстве случаев, оставались разрозненными, локальными и частичными" ⁹⁷.

По-новому стала оцениваться общественно-политическая позиция интеллигенции. Если в советской историографии в отношении интеллигенции присутствовала тенденциозность в виде деления этого социального слоя на группы в зависимости, в основном, от степени политического сотрудничества с большевиками и пролетариатом, то Т.А. Абросимова ⁹⁸, Д.Б. Гришин ⁹⁹, Смирнов ¹⁰⁰ полагают, что поведение интеллигенции, падение ее социальной активности в 1907-1914гг. было вызвано крахом революционных иллюзий.

Важной социальной силой революции в прошлом считались средние городские слои. К сожалению, в 90-е гг. внимание историков к этим слоям (в сравнении с историографией предшествующего периода) сократилось. В 1993 г. П.П. Щербинин опубликовал монографию, в которой средние слои предстают куда менее политизированными, отмечается инертность сознания основной из массы ¹⁰¹. Но по-прежнему остается открытым вопрос: оставались ли эти слои носителями патриархальных традиций или превращались в модернизирующий фактор? Частично на него отвечает Н.В. Бабилунга, полагающий, что средние городские слои оставались приверженцами старины ¹⁰².

В рамках прежнего подхода "реакционным" классам не находилось места. Дворянство в советской историографии рассматривалось как социальная база самодержавия, основная сила, сдерживавшая прогрессивное развитие общества. Революция представала ареной столкновения исторически-прогрессивных рабоче-крестьянских масс с дворянско-буржуазным блоком. В современной историографии наблюдается отход от этого упрощенного подхода. По мнению Д.И. Раскина ¹⁰³ и С.В. Куликова ¹⁰⁴ страной управляла бюрократия, а не дворянство. Е.П. Кабытов отмечает, что политические симпатии основной массы дворян далеко не соответствовали политической позиции Постоянного Совета объединенных дворянских обществ, многие местные дворянские общества относились к его деятельности резко отрицательно ¹⁰⁵. Вместе с тем, значительная часть дворянских кругов была аполитична, что проявлялось в слабом влиянии на дворян политических партий (будь то черносотенных или буржуазных) ¹⁰⁶. И все же, подобные заключения лишь частично отвечают на вопрос: провоцировало ли дворянство социально-психологические предпосылки революции или гасило их?

Этот вопрос в равной степени имеет отношение и к буржуазии. С.В. Салова полагает, что "рассмотрение буржуазии только в качестве реакционного политического противника пролетариата не позволяло объективно оценить ее роль и место в ходе революционных событий 1917 г." ¹⁰⁷. По мнению М. Юрия, политическая линия буржуазии сочетала в себе реформистскую и консервативную стороны, т.е. была двойственной ¹⁰⁸. Но ведь в условиях революции важная не сама позиция того или иного социального слоя, а его восприятие, оценка другими слоями. Уместно в связи с этим ставить вопрос о буржуазии, как психологическом раздражителе неимущих классов.

Итак, познавательно важной стороной исследований 90-х гг. является, во-первых, признание отсутствия в России к 1917 г. предпосылок для буржуазной и социалистической революций, во-вторых, отказ от упрощенного, политизированного подхода, характерного для работ предшествующего периода. Однако признание отсутствия предпосылок для буржуазной и социалистической революций не отменяет задачу изучения предпосылок произошедшей революции. В связи с этим по-прежнему остается открытой проблема характеристики сути событий 1917г.

Список цитируемых источников

1. Российские консерваторы. М., 1997. - 383 с.
2. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Борьба генерала Корнилова. Август 1917 г. - апрель 1918 г. М., 1991.
3. Авалов П. В борьбе с большевизмом. Гамбург, 1925.
4. Верховский А.И. Россия на Голгофе: (Из походного дневника 1914-1918 гг.) //Военно-исторический журнал. 1993. N 5. С. 82-88.
5. Милюков П.Н. История второй русской революции. Т. 1. Вып. 1. София, 1921. С. 39.
6. Россия. 1917. 8 октября.
7. Гессен И. В двух веках. Б.м. 1937. С. 356.
8. Возрождение. 1927. 12 марта
9. Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991. С. 226.
10. Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993. С. 310.
11. Троцкий Л.Д. Терроризм и коммунизм. М.-Л., 1925. С. 26-27.
12. Правда. 1922. 7 июля.
13. Там же. 13 июля
14. Церетели И.Г. Речи. Пг. 1917; Дан Ф.И. Воспоминания о Февральской революции. Париж, 1963.
15. Чернов В.М. 1917 год: народ и революция //Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 года. М., 1991. С. 337-360.
16. Штейнберг И.З. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. С 139.
17. Неизвестный Богданов. М., Кн. 1. Статьи, доклады, письма и воспоминания. 1901-1928. С. 206-207.
18. Е.Н. Кривошеиной. Фев-ральская революция. М. - Л., 1926.
19. М.Г. Гейсинского. 1917-1927. По-пулярный очерк. М. - Л., 1927.
20. С.А. Пионтковского. Октябрьская рево-люция. Ее предпосылки и ход. М., 1923.
21. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 201.
22. Там же. Т. 32. С. 109-110.
23. Там же. Т. 34. С. 193.
24. Там же. Т. 40. С. 23.
25. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов. М., 1983. Т. 1. С. 508.
26. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 91-93.
27. Седьмой экстренный съезд РКП (б). Март 1918 г. Стенографический отчет. М., 1962. С.11.
28. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 283.
29. Батурин Н.Н. Очерки истории социал-демократии в России. Калуга, 1922; Зиновьев Г.Е. Из истории нашей партии. Б.г., 1919; Он же. История Российской коммунистической партии (большевиков). М., 1924; Лядов М.Н. 25 лет Российской коммунистической партии большевиков. Н/Новгород. , 1923; Он же. Ленин и ленинизм. Л., 1924; Невский В.И. Владимир Ильич (Ульянов). М. - Л., 1924. Он же. История РКП (б). Краткий очерк. Л., 1926; Покровский М.Н. Марксизм и особенности исторического развития России. Л., 1925.
30. Очерки по истории Октябрьской революции в двух томах. Т.1. М.-Л., 1927. С. 4121-443.
31. Ленин Н. (Ульянов В.) Собр. соч. в 20-ти тт. Т. 13. М., 1925.
32. Ленин В.И. Избранные произведения: в двух томах. Т. 1. М., 1935. С. У1.
33. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 328.
34. КПСС в резолюциях... Т. 2. С. 25.
35. Там же. Т. 33. С. 95.
36. Сталин И.В. Собр. соч. Т. 13. С. 84-102.
37. Программы и планы (по истории для школ) на 1935/1936 учеб-ный год. М., 1935.
38. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов. М., Т.1. С. 484-485.
39. Правда. 1917. 5 апреля.
40. КПСС в резолюциях: Т. 1. С. 487-489.
41. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 341.
42. Пионтковский С. Февральская революция. (Популярный очерк). Л., 1925.
43. Дубровский С. Крестьянство в 1917 г. М., 1927.
44. Бонч-Бруевич В.Д. В.И. Ленин в России. После Февральской революции до третьиюльского выступления пролетариата и солдат в Петрограде. (По личным воспоминаниям). М., 1926.
45. Бухарин Н.И. Классовая борьба и революция в России. Тверь, 1918. С. 9.
46. Кучин А. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 года. М., 1938.
47. Бурджалов Э.Н. О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г. //Вопросы истории. 1956. М., С. 38-56.
48. Томарев В.И. Подъем рабочего движения в Поволжье в 1910-1914 гг. //Поволжский край. 1972. Вып. 1. Саратов. 1972. С. 82-97; Рачков Л.И. Состав и положение металлистов Москвы и московской губернии в годы нового революционного подъема (1910-19140) //Рабочий класс и рабочее движение в России в период империализма. Сб. трудов. Вып. 55. М. 1979. 17-2; И др.
49. Щербаков Н.Н. Об идейных течениях в рабочем движении Сибири начала ХХ в. (по материалам газет "Правда" и "Луч") //Ссыльные революционеры в Сибири. Иркутск, 1981. С. 65.
50. Самосудов В.М., Киселев А.Г. О морально-психологическом состоянии рабочих Сибири в годы реакции и революционного подъема (1907-1914 гг.) //История рабочего движения в Сибири в пролетарский период. Омск, 1987. С. 62-74; Чупрунов В.И. Классовая борьба в северной деревне (Архангельская, Вологодская, Солонецкая губернии) в годы нового революционного подъема (1910-1914 гг.). //Вопросы истории Европейского Севера. Межвузовский сборник. Петрозаводск, 1988. С. 41-50; Ноздрин Г.А. Антикулацкие восстания трудящегося крестьянства Сибири в 1907-1914 гг. //Социально-экономические отношения и классовая борьба в Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск. 1987. С. 37-51. Забоенкова А.С. Крестьянское движение в Северо-западных губерниях в 1907-1914 годах //Северо-запад в аграрной истории России. Калининград, 1986. С. 82-92. И др.
51. Толочко А.П. Движение рабочих -железнодорожников Сибири в годы нового революционного подъема (1910-1914 гг.) // Рабочие Сибири в период империализма. Из истории Сибири. Вып. 14. Томск, 1974. С 143..
52. Там же.
53. Храмков А.А. Донесения "О настроении населения" как источник изучения крестьянского движения в Сибири накануне 1917 г. //Крестьянство Сибири ХУ111 - начала ХХ в. Классовая борьба, общественное сознание и культура. Новосибирск, 1975. С. 123.
54. Толочко А.П. Движение торговых служащих Сибири в годы нового революционного подъема (1910-1914 гг.) //Из истории Сибири. Вып. 2. Томск. 1973. С. 191, 194, 197, 206.
55. Он же. К характеристике стачечного движения рабочих Сибири накануне первой мировой войны (апрель 1912-июль 1914 гг.) //Промышленность и рабочие Сибири в период капитализма. Новосибирск, 1980. С. 300.
56. Рындзюнский П.Г. Утверждение капитализма в России. 1850-1880. М., 1978. С. 3.
57. Там же. С. 284.
58. Лаверычев В.Я. Военный государственно-монополистический капитализм в России. М., 1988. С. 291
59. Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973; Анфимов А.А. Российская деревня в годы первой мировой вой-ны, (1914-фев. 1917 г.). М., 1962.
60. Адибек-Меликян Э.А. Революционная ситуация в России накануне Октября. Ереван, 1967. С. 56-57.
61. Ципко А. Истоки сталинизма //Наука и жизнь. 1988. NN11-12; Там же, 1989. N1-2; Он же. Насилие или как заблудился призрак. М., 1990; Капустин М. Конец утопии? Прошлое и будущее со-циализма. М., 1990. И др.
62. Историки спорят. Тринадцать бесед. М., 1989. С. 45.
63. 64. Страницы истории КПСС. Факты. Проблемы. Уроки. М., 1988. С. 181.
64. Историки отвечают на вопросы. М., 1988. С. 8.
65. Аннин Г.П. Пропагандистская работа большевиков Централь-ной России после свержения царизма. //Проблемы социально-политичес-кой истории Центрального Нечерноземья. Тверь, 1993.
66. Рашитов Ф.А. Альтернативы Октября: мирный или ненасильст-венный переворот. Саратов, 1990.
67. 1917 год в исторических судьбах России. Научная конферен-ция. Проблемы истории Февральской революции. Материалы первой сес-сии. Февраль 1995. М., 1992. С. 22
68. Реформы или революция? Россия 1861-1917. Материалы международного коллоквиума историков. СПб., 1992. С. 335.
69. 70 Кентавр. 1993. N 2.
70. История России. ХХ век. М., 1996. С. 147.
71. Шелохаев В.В. Феномен многопартийности в России //Крайности истории и крайности историков. М., 1997. С. 17.
72. Искандеров А.А. Российская монархия, реформы и революция //Вопросы истории. 1993. N 3. С. 107-108.
73. Волобуев П.В., Булдаков В.П. Октябрьская революция: новые подходы к изучению. //Вопросы истории. 1996. N 5-6. С. 29.
74. Коротаев В.И. Революция 1917 г.: авантюра или закономерность? // Россия, 1917: взгляд сквозь годы. Архангельск, 1998. С. 16; Колоницкий Б.И. Демократия как идентификация: к изучению политического сознания Февральской революции //Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 116. Зориков А.Н. Криминальная обстановка как результат и фактор социальной мобильности России в начале ХХ в. //Революция и человек. Быт, нравы, поведение, мораль. М. 1997. С. 5-6.
75. Голдин В.И. Россия, 1917: взгляд сквозь годы. Архангельск, 1998. С. 5;
76. Кирьянов Ю.И. Менталитет рабочих России на рубеже Х1Х-ХХ вв. //Рабочие и интеллигенция в эпоху реформ и революций 1861-февраль 1917. СПб., 1997. С. 163;
77. Ананьич Б.В. Власть и реформы. От самодержавной к советской России //Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 1996. N 2. С. 34.
78. Заболотный Е.Б. Революция 1917 года на Урале (Историография). Тюмень. 1995.
79. Коротаев В.И. Революция 1917 г.: авантюра или закономерность? //Россия, 1917: взгляд сквозь годы. Архангельск, 1998. С. 16.
80. Альтернативы. 1997. N 3. С.5.
81. Февральская революция и судьбы демократии в России. Материалы международной научной конференции (14-15 марта 1997 г.). Ставрополь, 1997.
82. Рейман М. Сталинизм как феномен советского общества // Рабочий класс и современный мир. 1990. N 1. Он же. Заметки по 1917 году //Россия в ХХ веке: судьбы исторической науки. М. 1996.
83. Бухараев В.М., Люкшин Д.И. Российская смута начала ХХ века как общинная революция //Историческая наука в изменяющемся мире. Вып. 2. Казань, 1994.
84. Булдаков В.П. Красная смута. М., 1997.
85. Харитонов ВЛ. Февральская, революция в России (попытка многомерного подхода) //Вопросы истории. 1993. N 11-12. С.19.
86. Сорокин А.К. От авторитаризма к демократии: к истории несостоявшегося перехода. //Полис. 1993. N 3. С. 166.
87. Ковалев Е.М. География выборов во Всероссийское Учредительное собрание по Тверской губернии //Вопросы исторической географии России. Тверь, 1995. С. 109-117; Хлынина Т.П. Советы и традиционное общество Юго-востока Европейской России //1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция. От новых источников к новому осмыслению. М. 1998. С. 280. И др.
88. Бокарeв Ю.П. Бунт и смирение //Менталитет и аграрное развитие России (Х1Х-ХХ вв.). М., 1996. С. 170.
89. Данилова Л.В., Данилов В.П. Крестьянская ментальность и община //Менталитет и аграрное развитие... С. 22.
90. Летуновский С.Б. Общественное сознание крестьянства Мордовии конца Х1Х - начала ХХ вв. Дис. :канд. ист. наук. Самара. 1995.
91. Люкшин Д.И. Крестьяне-общинники Казанской губернии в социально-политических сдвигах начала ХХ века. Автореферат : канд. ист. наук. Казань, 1995. С. 15-16.
92. Данилова Л.В., Данилов В.П. Указ. соч. С. 39.
93. Менталитет и аграрное развитие России (Х1Х-ХХ вв.). М., 1996. С. 39, 387.
94. Кирьянов И.К. Политическая культура русского крестьянства в период капитализма (по уральским материалам) //Общественная и культурная жизнь дореволюционного Урала. Пермь. 1990. С. 100; Кабытов П.С. Русское крестьянство в начале ХХ века. Куйбышев, 1990. С. 130-131; Данилова Л.В., Данилов В.П. Указ. соч. С. 37.
95. Кирьянов Ю.И. Рабочие России и война: новые подходы к анализу проблемы //Первая мировая война. Пролог ХХ века. М., 1998. С. 433, 436.
96. Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб. 1995. С. 403.
97. Желтова В.П. Стачечная борьба российского пролетариата в 1910-1912 гг. М., 1993. С. 209.
98. Абросимова Т.А. Интеллигенция и политические партии в начале ХХ в. //Интеллигенция и российское общество в начале ХХ века. СПб., 1996.
99. Гришин Д.Б. Демократическая интеллигенция Москвы. 1914-1917. Дис. ...канд. ист. наук. М., 1993. С. 15.
100. Смирнов Н.Н. Российское учительство накануне новой революции //Анатомия революции. Спб. 1994. С. 226.
101. Щербинин П.П. Городские средние слои Черноземного центра в буржуазно-демократических революциях. М., 1993.
102. Бабилунга Н.В. К социально-психологической характеристике черносотенства в России //Экономическая и общественная жизнь России нового времени. Сб. докладов и сообщений. Ч. 11. М., 1992. С. 245-248.
103. Раскин Д.И. Специализация высшей российской бюрократии в Х1Х - начале ХХ в.: образование, профессионализм, продвижение по службе //Из глубины времен. Вып. 3. Спб., 1994. С. 23.
104. Куликов С.В. Социальный облик высшей бюрократии России накануне Февральской революции //Из глубин времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 4-16.
105. Кабытов Е.П. Кризис русского дворянства. Самара, 1997. С. 132.
106. Там же. С. 114-115, 120-121.
107. Салова С.В. Буржуазия Среднего Поволжья в 1912-1914 гг. Самара, 1996. С. 5.
108. Юрий М. Общественные организации русской буржуазии в период первой мирвой войны //Первая мировая война: страницы истории. Черновцы, 1994. С. 133.