Правда о событиях, происшедших в первое полугодие 1913 года в Пантелеимоновом монастыре

Ввиду того, что русское православное общество взволновано событиями, имевшими место на Афоне, и в частности в обители св. великомученика и целителя Пантелеимона, и еще более -- слухами об этих событиях, без разбора мешающими ложь с истиною и быль с небылицею, а также ввиду того, что печать, враждебно настроенная к св. православной Церкви, старается представить дело в совершенно извращенном виде: черное обелить, а белое очернить, -- ввиду всего этого обитель св. великомученика и целителя Пантелеимона на Афоне, не задаваясь целью сочинять себе апологию, считает, однако, своим долгом описать вкратце и осветить важнейшие события, происшедшие в ней за истекшее первое полугодие 1913 года, дабы все православные русские люди, желающие знать истину, могли ее знать и не были бы вводимы в заблуждение газетною клеветою.

С самого начала появления афонских споров по поводу пресловутой книги схим. Илариона "На горах Кавказа" и доныне в огромной части русской печати распространялось и распространяется самое неверное суждение о последователях новоизмышленного ложного догмата об имени "Иисус". Вначале печать довольно легко взглянула на происшедшее религиозное разномыслие и даже склонна была отчасти видеть в учении схим. Илариона какое-то новое откровение, а в последователях Илариона -- носителей этого последнего, истинных делателей молитвы Иисусовой. В последнее же время, после развязки афонских споров, не только левая, но отчасти даже правая печать, отдав свои симпатии отпавшим от Церкви новым раскольникам, стала всячески защищать их и оправдывать, изображая их чуть ли не мучениками и исповедниками и в то же время во что бы то ни стало стараясь очернить Православную Церковь и представителей духовной и светской власти, решивших судьбу афонских отщепенцев, от которых в особенности, конечно, пришлось пострадать архиепископу Никону.

Чтобы восстановить истину, обитель, хотя с некоторым самоукорением и болью сердца за своих заблудших чад, однако же решается показать их важнейшие неправые деяния. Хотя недобрая слава детей колет глаза и родителям, однако родители не могут отвечать за все преступные деяния детей. Равным образом честные родители не станут скрывать бесчестных поступков детей, если не желают сами быть косвенными участниками их преступлений. Так точно и здесь. Так как русские православные люди под влиянием худой печати находятся ныне в опасности так или иначе склониться на сторону отступников от православной веры и Церкви, то святая обитель наша готова лучше сама подвергнуться правым и неправым пересудам, только бы не оставить в неведении об истине православных чад Церкви.

Итак, вот наша скорбная повесть.

Книга схим. Илариона "На горах Кавказа" не имела первоначально большого распространения среди нашей братии. Когда против этой книги открыто высказался иеросхимонах Фиваидской пустыни Алексий и его стали поддерживать многие из братии, а также когда появилась в рукописи, а затем и в печати (в "Русском иноке") рецензия инока Ильинского скита Хрисанфа на названную книгу, тогда только у нас началось некоторое движение, не столько в пользу книги схим. Илариона, сколько против иеросхим. Алексия и рецензии Хрисанфа. Многих из нашей братии на этот опасный путь склонили простота и невежество, неопытность в решении догматических вопросов. В силу чего некоторые из уклонившихся в заблуждение мнили себя защитниками не ложной теории об имени "Иисус", но Самого Господа Иисуса Христа. Однако значительнейшая часть наших лжемудрствующих монахов, нужно сказать правду, с самого начала руководилась еще другими скрытными побуждениями: властолюбивыми, корыстолюбивыми и т. п. Во всяком случае, это были далеко не лучшие и даже не средние в нравственном отношении иноки обители, хотя не без исключений. Как бы то ни было, но все склонившиеся на сторону учения схим. Илариона сразу же заявили себя духом нетерпимости, братоненавистничеста, злобы, вражды и многого насилия по отношению к братиям, не разделявшим их религиозного заблуждения. Все это совершенно не соответствует качествам истинных делателей молитвы Иисусовой. Замечено было у нас всеми в обители, что как только кто начинал склоняться к иларионовскому заблуждению, так сейчас же воспринимал и проявлял указанные черты характера: делался каким-то мрачным, желчным, раздражительным, хотя бы раньше отличался кротостию и мягкостию нрава.

Образцом для действий наших протестантов послужил Антоний Булатович и его партия, которые 12 января 1913 года, как известно, изгнали в Андреевском скиту игумена и многих из братии. 21 и 23 января наши раскольники собрали самочинный собор и в последнее число, под разными предлогами, вынудили игумена, наместника и старшую братию согласиться на изгнание следующих лиц, либо сознательно и открыто заявивших себя противниками об имени "Иисус", либо тем или иным образом неугодных бунтовщикам: иеросхимонахов Агафодора, Вероника и Алексия, иеродиакона Неарха, схимонахов Леона и Пинуфрия, монаха Денасия. Хотя согласие на изгнание поименованных лиц было вынуждено бунтовщиками и дано было в видах умиротворения начавшихся среди братии споров и беспорядков, но, как бы то ни было, обитель сознает этот факт как ошибку, в силу коей бунтовщики получили повадку и впредь действовать с таким же насилием и дерзостью. Впрочем, в противном случае, несомненно, надо бы ожидать в обители более серьезных беспорядков, то есть изгнания властей, расхищения кассы и вообще полной анархии. Нехорошо было еще то, что изгнанием поименованных лиц давалось в то же время некое якобы согласие на новое неправославное учение. Хотя в данном случае в оправдание старшей братии обители не только можно, но и должно указать на то обстоятельство, что в то еще время новая ересь, искусно прикрытая личиною благочестия, не обнаружилась во всей своей наготе и лжи перед сознанием многих богословски просвещенных людей в России, а тем более не могла быть ясна простым афонитам.

После этого хотя жизнь в обители с внешней стороны пошла как будто несколько спокойнее, но внутри продолжалось и еще более разгоралось брожение. Бунтовщики наши не только не успокоились, но начали действовать с еще большим насилием и наглостью. 19 марта они также на самочинном соборе потребовали уже не чего другого, а именно ограничения власти игумена, а затем решили сделать и окончательный насильственный внезапный переворот в монастыре, сменив настоящих властей другими, более угодными бунтовщикам, и с этой целью перерезали телефонное сообщение между монастырем, пристанью Дафна и афонским правительственным местом -- Кареею. Крайне прискорбно писать нам об этом и ужасно стыдно и больно за своих бывших собратий. Но это необходимо знать всем, склонным оправдывать и защищать афонских изгнанников как исповедников и истинных защитников славы и имени кротчайшего Спасителя нашего Господа Иисуса Христа. Таким характером и такими действиями всегда почти отличались и отличаются все еретики, как предсказано о том еще свв. апп. Петром и Иудою (см.: 2 Петр. 2, 10; Иуд. 8).

Попытка бунтовщиков произвести в монастыре насильственный переворот и захватить в свои руки власть и кассу не увенчалась успехом благодаря вызванному с Дафны небольшому отряду войск.

Подобные попытки повторялись со стороны бунтовщиков весьма нередко, таких случаев было по крайней мере пять, если не более. Но дивно хранил обитель Промысл Божий и покров Богоматери. Это особенно было очевидно в тех случаях, когда, например, замыслы заговорщиков разоблачались всего за какой-либо час до приведения их в исполнение; или когда обители совершенно негде было взять внешней помощи, ее спасал случайно проходивший мимо обители отряд греческих солдат.

С вышеуказанного числа, то есть с конца апреля, в особенности же с того времени, когда прибывшими в обитель 2 мая членами протата (местной духовной власти на Афоне) прочитана была Патриаршая Грамота от 5 апреля, осуждающая новое учение и называющая его ересью, в монастыре поистине началось осадное положение. Правомыслящих иноков в обители было значительное меньшинство. Бунтовщики день ото дня усиливались и наглели все более и более. Они то распространяли нелепые слухи о суде над Константинопольским Патриархом и архиепископом Волынским Антонием, о согласии с иларионовским учением Государя, всех русских иерархов и пр., то готовы были перейти к делу, постоянно грозя изгнать и избить игумена и единомысленную ему братию как еретиков и безбожников. Мы не говорим уже о всевозможных других угрозах, ругательствах, оскорблениях и прочих проявлениях крайней вражды и ненависти бунтовщиков к неединомысленным с ними инокам. Тяжесть положения для последних усиливалась оттого, что в России мало знали о серьезности и опасности положения обители и потому не спешили оказанием нам скорой помощи. Да и трудно было поверить всему происходившему в обители, не будучи очевидцем того. Вообще, только очевидцы знают, насколько тяжело было в монастыре тем, кто не поддавался новоизмышленной ереси. Это поистине были дни скорби и терпения, которые всю жизнь будут нам памятны и о которых трудно судить не пережившим их.

Между тем бунтовщики продолжали в то же время делать и свое дело. 1 мая они открыли подписку в члены Союза Архангела Михаила, основанного в Андреевском скиту прибывшим на Афон перед пасхой Арсением, бывшим миссионером, которого, кстати сказать, за уклонение в ересь и деятельное распространение ее Господь покарал явным наказанием: внезапным параличом с отнятием языка. Замечательно, что удар случился с Арсением именно тогда, когда он, по прибытии в названный скит, сказал несколько речей в защиту новой ереси и затем пообещал однажды, на дневном собеседовании, говорить вечером двухчасовую беседу, на коей имел якобы сообщить братии какую-то важную тайну. Гнев Божий сейчас же после этого покарал дерзкого и самообольщенного лжеучителя так, что он не только не мог после того выполнить своего обещания относительно беседы, но не в состоянии был произнести и одного слова. Пролежав в таком жалком, беспомощном положении более трех месяцев, Арсений скончался 20 августа. Так как перед кончиною он не обнаружил никаких признаков раскаяния и желания примириться со Св. Церковью, то не только не сподобился перед смертию покаяния и причастия Св. Таин, но не удостоен и христианского погребения.

Распространяя в монастыре подписку в названный Союз, главари возмущения действовали, надо сказать, всеми правдами и неправдами: запугиванием, нелепыми искушающими вопросами, клеветою на Патриарха и игумена, кои якобы отреклись от Христа, не признают Его Богом; даже насилием, всячески не допуская нерешительных и колеблющихся монахов давать противную подписку у игумена как доказательство своего послушания Святейшему Патриарху и его Грамоте.

Во все это время, до прибытия из России комиссии, некоторое внешнее равновесие в монастыре сохранялось благодаря только непрерывному почти присутствию в обители двух-трех членов протата и нескольких членов местной карейской полиции (сардарей).

Наконец 5 июня прибыла канонерская лодка "Донец", на которой приехал уполномоченный от Государя член Св. Синода архиеп. Никон и русский консул в Константинополе г-н Шебунин. Мы облегченно вздохнули, думая: вот наконец приблизилось избавление наше. Но не то оказалось на деле: Богу угодно было еще почти более месяца испытывать наше терпение и очищать нас скорбями. Эти дни были для нас чуть ли не более тяжкими, чем предыдущие, потому что мы, надеясь на обращение многих наших собратий и на более или менее мирный исход дела, вскоре были безнадежно разочарованы в этом. Недолго пришлось ждать и комиссии, чтобы убедиться в этом.

Когда 7 июня консул созвал старцев обители для беседы, он тогда же в первый раз воочию увидел критическое положение монастыря. В этот день наши мятежники, по звону в колокол, подняли открытый бунт в присутствии консула: кричали, шумели, бранились, позволяли себе всякие оскорбления и непристойности, пытались запереть монастырские ворота (порту) и прочее.

Архиепископ Никон также с первых же своих бесед убедился в том, что впавшие в заблуждение иноки почти все находятся в крайнем ослеплении и ожесточении, как бы в положении тех людей, которые не только не желают слушать и не стараются понять того, что им говорят об их опасной болезни, но затыкают уши, закрывают глаза и опрометью, с ругательствами и проклятиями, убегают прочь. Бунтовщики не стали слушать архиепископа Никона с первого же раза; почти все они не пошли даже на первую встречу архиепископа, когда владыка говорил в соборе первую вступительную речь. В другой раз, когда архиепископ вел продолжительную беседу в Покровском храме, мятежники, правда, собрались, но не для того, чтобы с кротостию и смирением или же, по крайней мере, с терпением выслушать слово владыки, но чтобы ответить на него криками, бранью и дерзкими ругательствами, о коих не леть есть не только писать, но и глаголати. Эта беседа воспроизвела, можно сказать, в XX веке то, что происходило некогда в XVII веке в Москве на противораскольничьих соборах, когда велись беседы с такими лицами, как протопоп Аввакум, Никита Пустосвят и другие.

После этого случая архиепископ Никон, дабы не оскорблять святости храма, вел беседы только в библиотеках, в чем деятельным помощником ему был командированный с ним профессор Троицкий. Надо удивляться той энергии и неутомимости, какую Господь послал этому последнему. Если старец архиепископ, изможденный летами, болезнью и жарким южным климатом, не мог с юношеской бодростью ежедневно приходить на беседы, то взамен этого не проходило дня, когда бы г-н Троицкий не появлялся там или здесь -- в библиотеке или каком-либо корпусе, на монастырском дворе или на балконе -- и не вел бы беседы с инакомыслящими.

Но все эти беседы архиеп. Никона и г-на Троицкого проходили почти безрезультатно. Обращения, если и были, то только единичные. Обыкновенно же являвшиеся в весьма небольшом количестве на собеседования лица не выказывали ни малейшего расположения вникнуть в беседу и сознать свое заблуждение, отвечали дерзко, насмешливо и даже с ругательствами. А то бывали случаи, когда новые раскольники просто не желали явиться на беседу или же, придя, сейчас же уходили обратно по требованию своих главарей.

Положение обители было крайне тяжелым. Бунтовщики не поддавались ни доброму слову, ни увещаниям, ни угрозам. Мало того: они снова стали распространять нелепые слухи, хвалились, что в конце концов они возьмут верх, и гласно и негласно, сознательно или бессознательно стали выказывать свое недоверие к тому, что архиеп. Никон и консул действительно уполномочены Государем и Святейшим Синодом для умиротворения афонских беспорядков. Когда 13 июня консул распорядился о том, чтобы прибывшая из Константинополя на "Донце" команда заняла в обители сторожевые посты, бунтовщики ударили везде в набат, и поднялся второй открытый мятеж. При этом некоторые не останавливались и перед насилием, оказывая сопротивление солдатам, а другие в фанатическом исступлении изображали из себя исповедников, в то время когда никто не намеревался даже и пальцем тронуть их (картина происшедшего в этот день мятежа внушала и смех, и слезы).

Вскоре после этого военными и гражданскими чинами была произведена в обители перепись всей братии с опросом, кто повинуется определению Патриарха и Святейшего Синода о новом учении и кто не повинуется. Перепись эта имела немалое значение: она показала, что в данный момент число приверженцев ложного иларионовского догмата значительно сократилось по сравнению с недавним прошлым. Несчастные фанатики, видя, что им не позволят теперь чинить в обители никакого бесчиния, перестали грозить нам изгнанием и перешли к другого рода угрозам: стали говорить о том, что они либо сожгут монастырь, либо взорвут его, во всяком случае ни под каким видом не отдадут монастыря добровольно "еретикам", то есть нам или вообще православным.

Настроение наших несчастных собратий было настолько озлобленно-враждебным и воинственным по отношению к правомыслящей братии, что ужиться с нами им было так же невозможно, как невозможно быть на одном месте огню и воде. Но благодарение Богу за то, что в данном случае мы явились пассивной страдательной стороной и нам, по милости Божией, во все время и доныне удалось сохранить мирное расположение к нашим заблудшим и неправедно враждующим на нас собратиям. Однако как ни мрачна была представляющаяся нам картина ожидаемой развязки, заступлением Богоматери и молитвами св. великомученика и целителя Пантелеимона Господь из многих, думается, зол для нас и отечества нашего попустил быть меньшему. После многих еще дней ожидания, когда все решительно убедились в неисправимом ожесточении мятежников, показавших себя за это время с еще более худшей стороны -- оскорблявших словами и делом солдат, бросавших, например, в них камнями, воспрепятствовавших однажды, под 29 июня, своим шумом и бесчинием присутствовать архиепископу Никону на всенощном бдении, чтобы на другой день совершать литургию, -- после всего этого, 2 июля, прибыл к обители пароход Добровольного флота "Херсон", который должен был наконец увезти с Афона ничем не исправимых и фанатичных мятежников.

По прибытии парохода консул вызвал главарей и заявил им, что он предлагает им или мирно жить в монастыре, или добровольно уходить на пароход, в противном случае их так или иначе заставят уйти. Главари ответили, что они готовы уйти из монастыря с тем только условием, если им здесь дадут половину монастырских капиталов, а в России -- монастырь с подворьем, в чем г-н консул не мог, конечно, дать им обещания. Мятежники получили на размышление одни сутки. Но и после этого они не образумились: в каком-то исступлении и ожесточении они решили защищаться до конца. С этой целью фанатики сделали в своих коридорах заграждения из постельных досок, запаслись песком, серной кислотой и прочим, взяли еще кощунственно иконы в руки и в таком виде стояли, изображая собою мнимых исповедников. 3 июля, после неоднократных еще увещаний со стороны г-на консула, в которых прошли добрых часа четыре и даже более, так как мятежники отвечали решительным отказом, своеобразно приготовившись к бою, г-н консул отдал приказание команде взять мятежников приступом, но без кровопролития: вместо огнестрельного оружия употреблена была вода, пущенная из монастырских пожарных рукавов, которая и заставила мятежников сдаться. Они, уже не сопротивляясь, были отведены на монастырскую пристань и перевезены на "Херсон".

На другой день, 4 июля, взятые на пароход были опрошены, не желает ли кто из них возвратиться в обитель, только под условием жить в ней мирно. Почти все они без исключения ответили отказом. Через посредство г-на консула обитель предложила уезжавшим взять себе на дорогу некоторое денежное вспомоществование, но по приказанию главарей мятежники отказались от него. Однако это сделано последними далеко не по бескорыстным побуждениям, но для того, чтобы выдержать, с одной стороны, притворно надетую на себя личину исповедников веры, а с другой -- потому, что бунтовщики питали странные мечты судиться в России с обителью и получить от нее желаемое с лихвою.

2--4 июля в обители наложен был трехдневный пост, после коего, 5 июля, совершен был крестный ход вокруг стен монастыря. В эти дни обитель особенно усердно молилась об обращении к Церкви заблудших своих сынов и в то же время горячо благодарила Бога за избавление ее от грозившей ей неминуемой гибели.

5 июля, в день памяти преп. Афанасия Афонского и преп. Сергия Радонежского, литургию в Покровском соборе совершал архиепископ Никон.

Владыка на этот раз сказал особое слово, в котором со слезами на глазах высказал глубокую скорбь об отпадении от Святой Церкви стольких чад ее и в то же время предложил оставшимся в обители инокам соответствующее монастырское наставление. Дабы водворить полный мир и спокойствие совести в душах насельников нашей обители, по окончании литургии владыкою прочитана была над всеми присутствующими в храме особая разрешительная молитва.

В следующие затем дни комиссия окончила свое дело в Андреевском скиту, и 8 июля пароходы "Херсон" и "Донец" оставили наконец Святую Гору. Так совершилось очищение святой обители нашей от недостойных ее членов, впавших, по попущению Божию, в ересь и затем показавших себя перед духовной и светской властями настоящими мятежниками.

Все вышеизложенное есть сущая правда. Свидетель тому Бог и наша совесть. Мы боимся Страшного Суда Божия и посему не станем клеветать, да притом же на своих бывших собратий. Мы не ищем скоропреходящей чести и оправдания в глазах людей, почему прямо заявляем, что причина происшедшего есть прежде всего грехи наши, за кои Господь попустил обители нашей пережить такое несчастие. Но нам дорога слава имени Божия и святой Православной Церкви; дорого нам и спасение наших ближних и наше собственное вечное спасение. Все это и заставило нас написать эти строки, дабы не торжествовали враги святой Церкви, чтобы не клеветали они на пастырей Церкви и истинных сынов ее и чтобы не извращали, наконец, истины. Ведь кто же в данном случае может засвидетельствовать истину, кроме самих очевидцев истины? Кто иной может поведать миру ту великую скорбь, какую пережила обитель наша, как не сама эта обитель?

Итак, повторяем, все это мы пишем не для того, чтобы обелить себя и очернить своих собратий. Нет. Они -- наши члены, правда, омертвевшие теперь, но еще так недавно близкие и дорогие нам. Братия обители глубоко скорбит о падении заблудших и до гроба не забудет своей скорби; поэтому, не теряя надежды на милосердие Божие, она теперь молится и всегда будет молиться о том, чтобы Господь помиловал достойных помилования и снова обратил их в лоно святой Православной Матери-Церкви. Но при всем этом нам необходимо было показать и правду о тех, кои были раньше сынами святой обители, не ради того, чтобы выставить их на позор, но чтобы враги Церкви не оправдывали их в печати перед обществом и тем самым не подвергали их и многих других опасности окончательной погибели в отщепенстве и в отпадении от Церкви.

Да не будет ни с кем ни из мирян, ни из монахов того, чтобы впасть нам в ту же притчу противления, в какую Господь попустил впасть нашим несчастным собратиям: одним за гордость и самочинное мудрование, а другим -- за недоброе произволение, с каким они притворно поступили и жили в обители, обманывая доверие к ним святой обители, приютившей их в своих стенах. Эту притчу противления Господь всем нам показал для того, чтобы, с одной стороны, призвать нас к покаянию, а с другой -- всех верных сынов Церкви Православной предостеречь и сохранить от падения.

Игумен и братия Афонского Пантелеимонова монастыря

ПОСЛАНИЕ СВЯТЕЙШЕГО СИНОДА 1913 года

 Божиею милостию, Святейший Правительствующий Всероссийский Синод всечестным братиям, во иночестве подвизающимся 

Благодать вам и мир от Господа Иисуса Христа да умножится!

 Появившееся в последнее время и смутившее многих православных, монахов и мирян, учение схимонаха Илариона о сладчайшем Имени Господнем Иисус было предметом тщательного рассмотрения в Святейшем Синоде. Для достижения возможного беспристрастия Святейший Синод выслушал три доклада (при сем прилагаемые), составленные отдельно один от другого, и, по достаточном обсуждении, единогласно присоединился к окончательным выводам этих докладов, тем более что эти выводы вполне совпадают и с суждениями греческих богословов с острова Халки и с решением Святейшего Вселенского Патриарха и его синода. Не входя здесь в подробное изложение новоявленного учения и всех доказательств его неправославия (желающие могут прочитать эти подробности в прилагаемых докладах), Святейший Синод находит достаточным указать здесь лишь самое главное и существенное, с одной стороны, в учении о. Илариона, как оно изложено в книге "На горах Кавказа", а с другой -- в мудрованиях его афонских последователей, как эти мудрования выражены в "Апологии" иеросхимонаха Антония (Булатовича) и в разных воззваниях и листках, рассылаемых с Афона (некоторые от имени Союза Архангела Михаила).

Что касается, прежде всего, книги "На горах Кавказа", то она нашла себе довольно широкое распространение среди монашествующих и встречена была сочувственно; и не удивительно: она имеет своим предметом самое драгоценное сокровище подвижников "умного делания"; она утверждает необходимость этого делания, иногда пренебрегаемого современным монашеством; она дает ясное выражение многому, что переживалось самими подвижниками на опыте, но в виде неясных предощущений и догадок. Беспристрастно судить о такой желанной книге, тем более осудить ее, заметив ее недостатки, было нелегко; всякого должна была связывать боязнь, как бы, осуждая недостатки книги, не набросить какую-либо тень и на самые святые истины, в защиту которых она выступила. При всем том с первого же своего издания книга эта многим опытным в духовной жизни показалась сомнительной. Святейшему Синоду известна, например, одна из знаменитых наших северных обителей, где чтение книги "На горах Кавказа" было запрещено старцами. В чем же ошибка о. Илариона? В том, что, не довольствуясь описанием умного делания, его духовных плодов, его необходимости для спасения и проч., о. Иларион поддался искушению дать свое как бы философское объяснение, почему так спасительна молитва Иисусова, и, позабыв руководство святой Церкви, заблудился в своих измышлениях, выдумал, как он сам говорит, "догмат", не встречавшийся раньше нигде и приводящий не к возвеличению сладчайшего Имени Иисус и не к вящему утверждению умного делания (каково было, думаем, намерение о. Илариона), а совершенно наоборот.

В самом деле, спросим себя, что есть молитва Иисусова по разуму святой Православной Церкви? Она есть призывание Господа Иисуса Христа. Как иерихонский слепец взывал: "Иисусе, сыне Давидов, помилуй мя" -- и не переставал взывать, несмотря ни на что, пока Господь не внял его мольбам ("Господи, да прозрю" и пр.); так и подвижник умного делания с верою несомненной, со смирением и постоянным очищением сердца непрестанно взывает Господу Иисусу, чтобы Он пришел и дал "вкусить и видеть, яко благ Господь". Из св. Евангелия мы знаем, что Бог не оставляет "избранных Своих, вопиющих к Нему день и нощь" (Лк. 18, 7), что Он дает им Свою благодать, что Он (со Отцем и Духом) "приходит и обитель у таких людей творит" для Себя. А где благодать Святого Духа, там и плоды Духа; "где Бог, там и вся благая", как говорил один подвижник; там царство Божие. Вот в чем источник, и причина, и все объяснение тех высоких, сладостных состояний, которые свойственны высшим степеням умного делания и которые захватывают не только душу, но выражаются и в телесной жизни человека: они -- дар Источника всяких благ в ответ на наше прошение, и дар совершенно свободный, объясняемый только благостию Дающего, Который волен дать или не дать, увеличить, уменьшить или совсем отнять Свои дары. Но это столь естественное, столь утешительное, так возбуждающее в нас любовь ко Благому Господу объяснение показалось о. Илариону и его последователям недостаточным, и они решили заменить его своим: молитва Иисусова будто бы спасительна потому, что самое Имя Иисус спасительно -- в нем, как и в прочих именах Божиих, нераздельно присутствует Бог. Но, говоря так, они, должно быть, и не подозревают, к каким ужасным выводам неминуемо ведет такое учение. Ведь если оно право, тогда, стало быть, и несознательное повторение Имени Божия действенно (о. Булатович так и говорит на с. 89 своей "Апологии": "Хотя и не сознательно призовешь Имя Господа Иисуса, все-таки будешь иметь Его во Имени Своем и со всеми Его Божественными свойствами, как книгу со всем, что в ней написано, и хотя призовешь Его как человека, но все-таки будешь иметь во Имени "Иисус" и всего Бога"). Но это противоречит прямым словам Господа: "Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи" и пр. Если бы новое учение было право, тогда можно было бы творить чудеса Именем Христовым и не веруя во Христа, а Господь объяснял апостолам, что они не изгнали беса "за неверствие" их (Мф. 17, 20). Непонятны, при объяснении о. Илариона и его последователей, события, подобные описанному в Деяниях (19, 14).

Главное же, допускать (вместе с о. Булатовичем), что "самым звукам и буквам Имени Божия присуща благодать Божия" (с. 188) или (в сущности, то же самое) что Бог нераздельно присущ Своему Имени -- значит в конце концов ставить Бога в какую-то зависимость от человека, даже более: признавать прямо Его находящимся как бы в распоряжении человека. Стоит только человеку (хотя бы и без веры, хотя бы бессознательно) произнести Имя Божие, и Бог как бы вынужден быть Своею благодатию с этим человеком и творить свойственное Ему. Но это уже богохульство! Это есть магическое суеверие, которое давно осуждено Святой Церковью. Конечно, и о. Иларион, и все единомышленники с ужасом отвернутся от такого хуления, но если они его не хотят, то должны усомниться в самом своем "догмате", который необходимо приводит к такому концу.

Не менее опасными выводами грозит новое учение и для самого подвижничества, для самого "умного делания". Если благодать Божия присуща уже самым звукам и буквам Божия Имени, если самое Имя, нами произносимое, или идея, нами держимая в уме, есть Бог, тогда на первое место в умном делании выдвигается уже не призывание Господа, не возношение к Нему нашего сердца и ума (зачем призывать Того, Кого я почти насильно держу уже в своем сердце или уме?), а, скорее, самое повторение слов молитвы, механическое вращение ее в уме или на языке. Иной же неопытный подвижник и совсем позабудет, что эта молитва есть обращение к Кому-то, будет довольствоваться одной механикой повторения и будет ждать от такого мертвого повторения тех плодов, какие дает только истинная молитва Иисусова; не получая же их, или впадет в уныние, или начнет их искусственно воспроизводить в себе и принимать это самодельное разгорячение за действие благодати -- другими словами, впадет в прелесть. Едва ли о. Иларион пожелает кому-либо такой участи...

Последователи о. Илариона, писавшие "Апологию" и воззвания с Афона, считают себя продолжателями св. Григория Паламы, а противников своих -- варлаамитами. Но это -- явное недоразумение: сходство между учением св. Григория и этим новым учением только внешнее и притом кажущееся. Именно св. Григорий учил прилагать название "Божество" не только к существу Божию, но и к Его "энергии", или энергиям, то есть Божественным свойствам: премудрости, благости, всеведению, всемогуществу и проч., которыми Бог открывает Себя вовне, и, таким образом, учил употреблять слово "Божество" несколько в более широком смысле, чем обыкновенно. В этом многоразличном употреблении слова и состоит все сходство учения св. Григория с новым учением, по существу же между ними различие полное. Прежде всего, святитель нигде не называет энергии "Богом", а учит называть их "Божеством" (не "Феос", а "Феотис"). Различие же между этими названиями легко видеть из такого примера. Говорится: "Христос на Фаворе явил Свое Божество", но никто не скажет: "Христос на Фаворе явил Своего Бога": это была бы или бессмыслица, или хула. Слово "Бог" указывает на Личность, "Божество" же на свойство, качество, на природу. Таким образом, если и признать Имя Божие Его энергией, то и тогда можно назвать его только Божеством, а не Богом, тем более не "Богом Самим", как делают новые учители. Потом, святитель нигде не учит смешивать энергий Божиих с тем, что эти энергии производят в тварном мире, -- действия с плодами этого действия. Например, апостолы видели на Фаворе славу Божию и слышали глас Божий. О них можно сказать, что они слышали и созерцали Божество. Сошедши с горы, апостолы запомнили бывшее с ними и потом рассказывали другим, передавали все слова, слышанные ими. Можно ли сказать, что они передавали другим Божество? Был ли их рассказ энергией Божией? Конечно, нет: он был только плодом Божией энергии, плодом ее действия в тварном мире. Между тем новые учители явно смешивают энергию Божию с ее плодами, когда называют Божеством и даже Самим Богом и Имена Божии, и всякое слово Божие, и даже церковные молитвословия, то есть не только слово, сказанное Богом, но и все наши слова о Боге, "слова, коими мы именуем Бога", как пишется в возражениях на "Акт о исповедании веры" Пантелеимоновского монастыря (в скобках, среди слов св. Симеона, Нового Богослова). Но ведь это уже обоготворение твари, пантеизм, считающий все существующее за Бога. Справедливо на эту именно опасность указано в отзыве богословов Халкинской греческой школы. В этом смешении твари и Божества скорее можно усмотреть сходство не со святым Паламой, а именно с Варлаамом и его последователями, которых Св. Отец обличал, между прочим, и за допущение как бы двух родов Божества: созданного и не созданного (см.: Преосв. Порфирий. История Афона. Т. III. С. 748).

В защиту своего мудрования "Апология" и другие единомышленные ей писания приводят немало мест из Слова Божия и творений Св. Отец. Но недаром о. Иларион признавался духовнику, что положение его нового догмата "не встречается нигде": приводимые места не доказывают мысли приверженцев этого догмата, как это подробно указывается в прилагаемых при сем докладах. Выражения "имя Твое", "имя Господне" и подобные на языке священных писателей (а за ними и у Отцов Церкви, и в церковных песнопениях и молитвах) суть просто описательные выражения, подобные: "слава Господня", "очи, уши, руце Господни" или -- о человеке -- "душа моя". Было бы крайне ошибочно понимать все такие выражения буквально и приписывать Господу очи или уши или считать душу отдельно от человека. Так же мало оснований и в первых выражениях видеть следы какого-то особого учения об Именах Божиих, обожествления Имен Божиих; они значат просто "Ты" или "Господь". Весьма многие места Св. Писания, кроме того, перетолковываются приверженцами нового догмата совершенно произвольно, так что справедливо было бы им напомнить анафематствование на "пытающихся перетолковывать и превращать ясно сказанное благодатию Святого Духа" (Триодь Греческая, с. 149), каковое анафематствование они сами приводят в воззвании Союза Архангела Михаила (пункт 6). В прилагаемых докладах указаны примеры таких перетолкований, здесь же достаточно одного. В возражениях на "Акт об исповедании" пантелеимоновцев приводятся слова Симеона, Нового Богослова: "Слова человеческие текучи и пусты, слово же Божие -- живо и действенно". Где же здесь речь об Имени Божием, спросит кто-либо. Здесь речь или о творческом слове Божием (например, "да будет свет, и бысть свет"), или же о предвечном рождении Сына Божия -- Бога Слова. Составитель же "возражения" просто после "слово же Божие" подставил от себя в скобках: "То есть слова, коими мы именуем Бога" -- и получил, чего хотел, забывая, что слова, исходящие из уст человеческих, хотя бы и о Боге, нельзя приравнивать к словам, исходящим из уст Божиих.

С особой силою приверженцы нового догмата ссылаются на почившего о. Иоанна Кронштадтского в доказательство своего учения. Но удивительно: сочинения почившего распространены широко, читали их, можно сказать, все, почему же до сих пор никто не заметил в этих сочинениях такого учения, кроме о. Илариона и его последователей? Уже это одно заставляет усомниться в правильности ссылок на о. Иоанна. Вчитавшись же в слова о. Иоанна, всякий может убедиться, что о. Иоанн говорит только о том свойственном нашему сознанию явлении, что мы при молитве, при произношении Имени Божия в сердце (в частности, при молитве Иисусовой) не отделяем в своем сознании Его Самого от произносимого Имени, Имя и Сам Бог в молитве для нас тождественны. О. Иоанн советует и не отделять их, не стараться при молитве представлять Бога отдельно от Имени и вне его. И этот совет для молитвенника вполне необходим и понятен: если мы, так сказать, заключим Бога в Имя Его, нами устно или только мысленно в сердце произносимое, мы освободимся от опасности придавать Богу, при обращении к Нему, какой-нибудь чувственный образ, от чего предостерегают все законоположители невидимой брани. Имя Божие во время молитвы для нас и должно как бы сливаться, отождествляться с Богом до нераздельности. Недаром и о. Иларион сначала говорил, что Имя Божие для молящегося не прямо "Бог", а только "как бы Бог". Но это только в молитве, в нашем сердце, и зависит это только от узости нашего сознания, от нашей ограниченности, а совсем не от того, чтобы и вне нашего сознания Имя Божие было тождественно с Богом, было Божеством. Поэтому о. Иоанн, хотя подобно другим церковным писателям и упоминает об особой силе, чудодейственности Имени Божия, однако ясно дает понять, что эта сила не в самом Имени как таковом, а в призывании Господа, Который (или благодать Которого) и действует. Например, мы читаем в сочинении "Моя жизнь во Христе" (издание 2-е, исправленное автором, СПб., 1893, т. IV, с. 30): "Везде -- всемогущий, творческий дух Господа нашего Иисуса Христа, и везде Он может даже не сущая нарицати яко сущая (Аз с вами есмь... Мф. 28, 20). А чтобы маловерное сердце не помыслило, что крест или имя Христово действуют сами по себе, эти же крест и имя Христово не производят чуда, когда я не увижу сердечными очами или верою Христа Господа и не поверю от сердца во все то, что Он совершил нашего ради спасения". Эти слова совсем не мирятся с новым догматом о. Илариона и о. Антония Булатовича, будто "Имя Иисус всесильно творить чудеса вследствие присутствия в нем Божества" (4-й пункт воззвания Союза Михаила Архангела), а, напротив, подтверждают то, что говорили и писали против такого учения о. Хрисанф и др., то есть что Имя Божие чудодействует лишь под условием веры; другими словами, когда человек, произнося его, не от произношения ждет чуда, а призывает Господа, Которого имя означает, и Господь по вере этого человека творит чудо. Это же непременное условие чуда указывает в Евангелии и Господь (Если будете иметь веру и не усумнитесь... Мф. 21, 21; 17, 20 и др.). Тем же объясняет исцеление хромого и апостол Петр в Деяниях (3, 16): "...ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего... и вера, которая от Него, даровала ему исцеление".

Неправда нового догмата изобличается, наконец, и теми выводами, какие делают из него его приверженцы, в частности, о. Булатович в своей "Апологии". По нему выходит, что и иконы, и крестное знамение, и самые таинства церковные действенны только потому, что на них или при совершении их изображается или произносится Имя Божие. Нельзя без крайнего смущения читать XII главу "Апологии" (стр. 172--186), где о. Булатович дает из своего нового догмата объяснение Божественной литургии. До сих пор Церковь Святая нас учила, что хлеб и вино становятся Телом и Кровию Господними потому, что Бог, по молитвам и вере (не самого, конечно, священника или кого-либо из предстоящих, а Церкви Христовой) "ниспосылает Духа Своего Святого и творит хлеб -- Телом, а вино -- Кровью Христа Своего"... Отец же Булатович в "Апологии" пишет, что таинство совершается "именно силою произнесенного Имени Божия", то есть будто бы просто потому, что над хлебом и вином произнесены слова "Дух Святый", "Имя Святого Духа" и совершенно крестное знамение с именословным перстосложением (с. 183--184). А так как над Дарами и раньше произносятся, и не раз, Имена Божии, то о. Булатович и мудрствует, что еще во время проскомидии, "с момента" прободения агнца, "агнец и вино в чаше есть всесвятейшая святыня, освященная исповеданием Имени Иисусова, есть Сам Иисус по благодати, но еще не по существу" (с. 174). В таком случае почему же Православная Церковь в свое время осудила так называемых хлебопоклонников, совершавших поклонение пред св. Дарами до их пресуществления? Наконец, если бы при совершении таинств все дело заключалось в произнесении известных слов и исполнении известных внешних действий, то ведь эти слова может проговорить и действия исполнить не только священник, но и мирянин, и даже нехристианин. Неужели о. Булатович готов допустить, что и при таком совершителе таинство совершится? Зачем же тогда нам и законная иерархия? Правда, в прологах и подобных книгах встречаются рассказы о таинствах, совершившихся и без законного совершителя, когда произносились (иногда даже в шутку и в игре) установленные слова. Но все такие рассказы свидетельствуют или о том, что Бог иногда "открывается и не вопрошавшим о Нем" (Ис. 65, 1), как, например, апостолу Павлу, или же о том, что церковные таинства нельзя делать предметом глумления или игры: Бог может наказать за это. Но, во всяком случае, такие рассказы не подрывают богоустановленного церковного чина. Так от неправого начала о. Булатович неизбежно приходит и к неправым следствиям, в свою очередь обличающим неправоту начала.

На основании всего вышеизложенного Святейший Синод вполне присоединяется к решению Святейшего патриарха и священного синода великой Константинопольской Церкви, осудившего новое учение "как богохульное и еретическое", и со своей стороны умоляет всех, увлекшихся этим учением, оставить ошибочное мудрование и смиренно покориться голосу Матери-Церкви, которая одна на земле есть "столп и утверждение истины" и вне которой нет спасения. Она, невеста Христова, больше всех знает, как любить и почитать своего Небесного Жениха; она больше всех лобызает сладчайшее Имя Иисусово и прочие Имена Божии; но она не позволяет своему почитанию простираться далее должного, не позволяет недальновидным человеческим нашим догадкам и ограниченному нашему чувству становиться выше и как бы поправлять истину, открытую Ей Христом.

Православное же мудрование об Именах Божиих таково:

1. Имя Божие свято, и достопоклоняемо, и вожделенно, потому что оно служит для нас словесным обозначением самого превожделенного и святейшего Существа -- Бога, Источника всяких благ. Имя это божественно, потому что открыто нам Богом, говорит нам о Боге, возносит наш ум к Богу и пр. В молитве (особенно Иисусовой) Имя Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не могут и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому; но это только в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле, Имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета, а не сам предмет, и потому не может быть признано или называемо ни Богом (что было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия.

2. Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить и чудеса, но не само собою, не вследствие некоей навсегда как бы заключенной в нем или к нему прикрепленной Божественной силы, которая бы действовала уже механически, -- а так, что Господь, видя веру нашу (Мф. 9, 2) и в силу Своего неложного обещания, посылает Свою благодать и ею совершает чудо.

3. В частности, святые таинства совершаются не по вере совершающего, не по вере приемлющего, но и не в силу произнесения или изображения Имени Божия, -- а по молитве и вере св. Церкви, от лица которой они совершаются, и в силу данного ей Господом обетования.

Такова вера православная, вера отеческая и апостольская.

Теперь же Святейший Синод приглашает настоятелей и старшую братию находящихся в России честных обителей, по прочтении сего послания, отслужить соборне в присутствии всего братства молебен об обращении заблудших, положенный в неделю Православия. Затем, если среди братства есть инакомыслящие и были споры и разделения, инакомыслящие должны выразить свое подчинение голосу Церкви и обещание впредь от произвольных мудрований воздерживаться и никого ими не соблазнять; все же должны от сердца простить друг другу, что каждый в пылу спора сказал или сделал другому оскорбительного, и жить в мире, содевая свое спасение. Книгу же "На горах Кавказа", как дающую основания к неправым мудрованиям, "Апологию" о. Булатовича и все прочие книги и листки, написанные в защиту новоизмышленного учения, объявить осужденными Церковью, из обращения среди братий монастыря изъять и чтение их воспретить.

Если же будут и после сего упорствующие приверженцы осужденного учения, то, немедленно устранив от священнослужения тех из таковых, которые имеют посвящение, всех упорствующих, по увещании, предать установленному церковному суду, который при дальнейшем их упорстве и нераскаянности лишит их сана и монашества, чтобы дурные овцы не портили всего стада. В особенности же Святейший Синод умоляет смириться самого о. схимонаха Илариона, иеросхимонаха Антония и прочих главных защитников нового учения: если до сих пор, защищая свои мнения, они могли думать, что защищают истину церковную, и могли прилагать к себе слова апостола о "покрытии множества грехов" (Иак. 5, 20), то теперь, когда высказались и константинопольская, и российская церковные власти, их дальнейшее настаивание на своем будет уже противоборством истине и навлечет на них грозное слово Господне: "Кто соблазнит единаго малых сих верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей" (Мф. 18, 6). Но сего да не будет ни с ними, ни с кем другим, но да будет со всеми благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа. Аминь.

Владимир, митрополит С.-Петербургский

Сергий, архиепископ Финляндский

Антоний, архиепископ Волынский

Никон, архиепископ, бывший Вологодский

Евсевий, архиепископ Владивостокский

Михаил, архиепископ Гродненский

Агапит, епископ Екатеринославский

1913 г.