Особеннности документов следственных дел 20-40-х годов

Колоссальное количество исторических документов, относящихся к истории ХХ века, ставит новые источниковедческие задачи. Это не только исследование подлинности документа, не только его описание, определение авторства в прежнем, обычном значении этого слова. Когда мы говорим о главной массе документов, т. е. о следственных материалах, возникают проблемы внутренней значимости того свидетельства, которое они содержат.
Дело в том, что в тех сатанинских по масштабу гонениях, которые были осуществлены в ХХ веке, когда зло неприкрыто господствовало на колоссальной территории Советского Союза, когда тысячи лагерей были переполнены, сила, причинявшая эти гонения и страдания, действовала по своеобразым законам. Изучение следственных дел показывает, что везде есть цель - создать видимость того, что осуществляется законное следствие, что правосудие существует. Все знали, что в действительности никакого правосудия нет. Знали об этом и подследственные, и те, кто вел следствие. Однако, видимость правосудия требовала определенной юридической формы ведения следствия, которое с необходимостью было пронизано ложью. Поэтому изучение следственных материалов ставят сопряжено с решением непростой задачи: определить, в какой степени можно использовать получаемую из них информацию и доверять ей. Далеко не всегда очевидно, где ложь, а где - правда.
Следственные документы дают огромное количество фактов, имен, много биографических данных, которые сейчас практически невозможно узнать из других источников. Ведь многие пострадавшие забыты родными, забыты обществом.
Следственные документы являются часто просто записью того, что диктовал следователь. Почти всегда осуществлялась такая схема: предъявлялось какое-то ложное обвинение, которое обычно бывало очень масштабным (какая-нибудь всесоюзная контрреволюционная партия или террористический заговор), дальше следовало требование, чтобы подсудимый признал это обвинение. Считалось, что признание подсудимого - достаточное основание для его осуждения, и, хотя абсурдность этого принципа была совершенно очевидна, на нем основывалось все следствие. Следователь, вызывая подследственного, применял самые разные меры, чтобы принудить его писать под диктовку показания на самого себя. Если обвиняемый не писал под диктовку, то следователь писал обвинение сам и заставлял потом подследственного его подписывать. В делах очень много написанных почерком заключенных и подписанных ими откровений, где они признают себя виновными в самых фантастических и нелепых преступлениях. Уже сам этот способ ведения следствия показывает, что ценность полученной таким образом информации очень относительна. Следователей было очень много, подследственные тоже были все разные. В условиях, когда не могло быть свободного расследования, очень трудно определить, насколько объективны показания подследственного. Имея в руках множество таких документов, легко убедиться в том, что очень часто значительная часть заключенных дает показания не только неправдивые, фантастически нереальные, но и во вред своим близким. Эти показания кого-то называют, на кого-то возводят новые обвинения, и часто являются причиной новых арестов, страданий и гибели невинных людей.
Первая мысль, которая рождается в этом случае: не выдержал и предал, "раскололся", по каким-то причинам выдал своих близких. Особенно это горько, когда речь идет о замечательных подвижниках, людях, которые считаются святыми по своей жизни, по духовному облику. И вдруг оказывается, что святой епископ, праведник на следствии кого-то назвал и те, кого он назвал, были расстреляны или арестованы и много лет провели в лагерях. Как оценить это действие? Можно ли сказать, что этот человек стал предателем, что под конец своей жизни он не выдержал и пал?
Изучение следственных материалов приводит к более сложному выводу. Когда арестовывали человека, оказывалось почти всегда, что он к этому не готов. Это относится и к тем людям, которые не первый раз были арестованы и ожидали нового ареста, но часто оказывались все равно не готовыми к тому, что их ждало. Они попадали в атмосферу ада. Невероятная вакханалия зла была столь ошеломляющей, что подготовиться к ней было невозможно. Каждый, кто попадал туда, оказывался очень часто сбитым с ног, все происходило внезапно, он не успевал сообразить, что и как нужно сделать, как нужно себя вести, не имел возможности заранее подготовиться, а если и подготавливался, то все это оказывалось каждый раз лишь слабыми попытками что-то предвидеть. Предугадать, что произойдет на следствии, в действительности, было часто невозможно. Нередко арестованные попадали в положение заложников, прежде всего потому, что они были кем-то названы. В этом случае они уже не знали, что известно следствию. А следователи, понимая это, изображали, что они уже все знают. Следователь постоянно кричал: "Разоружайся1, все равно уже все известно". Используя очень маленькую информацию, которая поступила от кого-то, следствие научилось создавать впечатление, что известно очень многое. Подследственный в этой ситуации начинал говорить то, что на самом деле никому известно не было, полагая, что вынужден это делать. На самом деле он давал новую информацию, которая служила оружием против следующего. Но бывало и хуже. Когда арестованный "запирался", хотя и был изобличен в чем-то (что с кем-то встречался, передавал письма или книги, имел отношения с уже осужденными), ему устраивали очную ставку, перекрестный допрос. Подследственный держался, ничего не говорил, и вдруг приводят на очную ставку его друга, который все рассказал. Тот, кому приходилось разговаривать с людьми, побывавшими в такой ситуации, знает, что избавиться от этого потрясения было трудно до конца жизни. Подследственный решал для себя: "Буду держаться вот так, потому что это разумно; меня не собьют". А другой решал, что будет держаться иначе. Их позиции не совпали, и это стало причиной осуждения обоих.
Часто использовался невыносимый шантаж, когда грозили арестом близких: жены, детей и т. п. Наконец, были пытки. Считается, что "настоящие" пытки начались примерно с 1935 года. Такие, что их трудно описать - фабрики пыток. Сейчас кое-что о них начинает появляться в печати. Но в действительности, с самого начала были разные пытки. В 30-е годы, например, использовался так называемый конвейер. Следователи менялись, а подследственный оставался на допросе в течение нескольких суток. Он просто терял сознание и не понимал, что говорил. Один подследственный рассказывал, как ему не давали спать в течение 20 суток. Его отводили в камеру, но следили, чтобы он ни на одну секунду не заснул. Естественно, после этого человек уже не был в состоянии отвечать за свои слова.
Мы не можем сейчас установить все способы воздействия, которые тогда применялись. Когда следователь таскал за бороду священника в 30-м году, держал пистолет и говорил: "Разоружайся, сволочь", - это пыткой еще не считалось. Это еще не было тем кошмаром, который наступил потом.
Чтобы судить о материале, который мы имеем, необходимо особое чутье. В каких условиях тогда находились подследственные, что произошло? Думается, что большая часть тех, кто назвал кого-то, не были предателями, не "раскололись", просто не смогли сориентироваться или уже не отвечали за себя. Во многих случаях в следственных документах явно видно желание подследственных не давать новой информации; изнемогая под пытками, они называют тех, кто уже, по-видимому, арестован. Но при этом часто ошибаются. Могли быть и другие причины. Зная по опыту, что следствие это - фикция, что родные и знакомые, имена которых стали известны органам, все равно будут арестованы и осуждены, подследственный под пытками терял ощущение смысла дальнейшей жизни: "Раз арестовали, значит, все равно расстреляют. так пусть уж скорее и меня, и моих близких". Это могло быть похоже на то, как матери, обреченные на смерть, берут иногда с собой своих малых детей, думая, что им лучше умереть с матерью, чем жить в этом страшном мире сиротами, остаться живыми в руках убийц.
Были и другие случаи, очень тяжелые, когда заключенный не выдерживал и начинал сотрудничать со следствием. Его вербуют, у него развязывается язык. Он без конца выдает и выдает. Нашей новой науке придется научиться исследовать эти страшные дела. Здесь недостаточно только лишь эрудиции. Есть примеры, когда очень хорошие исследователи не способны понять следственное дело, т. к. не являются церковными людьми. Без церковного, духовного проникновения в жизненный путь человека это часто не удается.
В издании Зарубежного Синода опубликовано дело архиепископа Феодора (Поздеевского), который был уже канонизирован Синодом, и вдруг оказывается, что он кого-то назвал. Авторы издания с недоумением спрашивают: "Как это могло случиться? - святой, а назвал тех, кто были его духовными чадами?" Наверное, потому что эти чада были уже давно арестованы, а, может быть, пытки были такими невыносимыми, что он уже не контролировал себя. Это не есть причина для отказа от признания его подвижником.
Почти в каждом деле встречаются исповедники, которые сумели никого не назвать, не дать никакой информации. Очень часто это были женщины. Как правило, эти люди говорили: "Я вам ничего не скажу, никого не хочу называть, поэтому отказываюсь отвечать на все ваши вопросы". Интересно, что такой отказ от дачи показаний (хотя, конечно, и вел к осуждению), не означал, что срок будет больше или осуждение будет более тяжким. Те, кто отказывался от дачи показаний, не давал никакого материала, часто получал меньший срок.
Измученные, избитые лица заключенных, которые смотрят на нас с тюремных фотографий, наглядно убеждают, что состояние их было совершенно экстатическим. Воспаленные глаза, искривленный рот, всклоченные волосы. Взгляд, исполненный страдания и ужаса, невыносимая сердечная боль. Часто заключенному, доведенному до состояния невменяемости, даже не читали и не давали прочесть "показаний", целиком написанных следователем, а просто заставляли расписаться, а, может быть, и расписывались вместо него. Текст показаний почти всегда очевидно свидетельствует о том, что он сочинен самим следователем. Неудивительно, если подследственный после долгих издевательств и избиений соглашался подписать любую клевету на себя, лишь бы скорее его расстреляли или отправили в лагерь на любой срок. Следователи умело создавали иллюзию в том, что все знакомые уже арестованы и все уже рассказали. При изучении следственных дел приходится различать лиц, которые: 1) стали тайными агентами ГПУ-ОГПУ-НКВД и занимались методическим доносительством, оговорами и клеветой, отрабатывая условия вербовки, но окончили свой путь, по-видимому, в лоне Церкви; 2) начали "сотрудничать" со следствием в надежде облегчения собственной участи, рассказывая следователю "всю правду" и тем давая следствию требуемую информацию; 3) не выдержав мучений (часто под пытками) кого-то назвали по требованию следствия в надежде, что не усугубят этим страданий названных, так как они все равно уже арестованы; 4) будучи "изобличены" материалами, взятыми при обыске, или показаниями других лиц, не смогли отрицать свое знакомство или переписку, тем более что следствие все равно уже располагало этой информацией. Сопоставляя следственные дела с устными свидетельствами еще здравствующих подследственных, постепенно научаешься "читать между строк" и понимать, что же произошло в действительности, но можно с уверенностью сказать, что вполне понять эти мученические акты, написанные "человеческой кровью", может только состраждущее сердце, которое примет в себя муку и трагедию тех лет.

Примечания:

1. Т. е. признавайся. - Прим. ред.