ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Взгляды науки и русского общества на Петра Великого. — Положение московской политики и жизни в конце XVII века. — Время Петра Великого. — Время от смерти Петра Великого до вступления на престол Елизаветы. — Время Елизаветы Петровны. — Петр III и переворот 1762 года. — Время Екатерины II. — Время Павла I. — Время Александра I. — Время Николая I. — Краткий обзор времени императора Александра II великих реформ.

Взгляды науки и русского общества на Петра Великого

В научных трудах очень часто XVIII и XIX вв. представляются особым периодом в историческом развитии нашей государственной жизни. Этому периоду усвоено несколько названий: одни зовут его "Императорским", другие "Петербургским", третьи просто называют это время новой русской историей.

Новую русскую историю обыкновенно начинают с так называемой эпохи преобразований нашего общественного быта. Главным деятелем этих преобразований был Петр Великий. Поэтому время его царствования представляется нашему сознанию той гранью, которая отделяет старую Русь от преобразованной России. С этой грани нам и должно начать свое изучение последней и прежде всего, стало быть, познакомиться с сущностью преобразований и с преобразовательной деятельностью Петра.

Но деятельность Петра до сих пор не имеет в нашем общественном сознании одной твердо установленной оценки. На преобразования Петра смотрели разно его современники, смотрим разно и мы, люди XIX и начала XX в. Одни старались объяснить себе значение реформы для последующей русской жизни, другие занимались вопросом об отношении этой реформы к явлениям предшествовавшей эпохи, третьи судили личность и деятельность Петра с нравственной точки зрения.

Ведению историка подлежат, строго говоря, только две первые категории мнений, как исторические по своему существу. Знакомясь с ними, мы замечаем, что эти мнения иногда резко противоречат друг другу. Происходят такие несогласия от многих причин: во-первых, преобразования Петра, захватывая в большей или меньшей степени все стороны древнерусской жизни, представляют собой такой сложный исторический факт, что всестороннее понимание его трудно дается отдельному уму. Во-вторых, не все мнения о реформах Петра выходят из одинаковых оснований. В то время как одни исследователи изучают время Петра с целью достичь объективного исторического вывода о его значении в развитии народной жизни, другие стремятся в преобразовательной деятельности начала XVIII в. найти оправдания тех или иных своих воззрений на современные общественные вопросы. Если первый прием изучения следует назвать научным, то второму всего приличнее название публицистического. В-третьих, общее развитие науки русской истории всегда оказывало и будет оказывать влияние на представления наши о Петре. Чем больше мы будем знать нашу историю, тем лучше мы будем понимать смысл преобразований. Нет сомнения, что мы находимся в лучшем положении, чем наши предки, и знаем больше, чем они, но наши потомки то же скажут и о нас. Мы откинули много прежних исторических заблуждений, но не имеем права сказать, что знаем прошлое безошибочно — наши потомки будут знать и больше, и лучше нас.

Но говоря так, я не хочу сказать, что мы не имеем права изучать исторические явления и обсуждать их. Повинуясь присущему нашему духу стремлению не только знать факты, но и логически связывать их, мы строим наши выводы и знаем, что самые наши ошибки облегчат работу последующим поколениям и помогут им приблизиться к истине, так же как для нас самих поучительны и труды, и ошибки наших предков.

Не мы первые начали рассуждать о Петре Великом. Его деятельность уже обсуждали его современники. Их взгляды сменялись взглядами ближайшего потомства, судившего по преданию, понаслышке; а не поличным впечатлением. Затем место преданий заняли исторические документы. Петр стал предметом научного ведения. Каждое поколение несло с собой свое особое мировоззрение и относилось к Петру по-своему. Для нас очень важно знать, как в различное время видоизменялось это отношение к Петру нашего общества.

Современники Петра считали его одного причиной и двигателем той новизны, какую вносили в жизнь его реформы. Эта новизна для одних была приятна, потому что они видели в ней осуществление своих желаний и симпатий, для других она была ужасным делом, ибо, как им казалось, подрывались основы старого быта, освященные старинным московским правоверием. Равнодушного отношения к реформам не было ни у кого, так как реформы задевали всех. Но не все одинаково резко выражали свои взгляды. Пылкая, смелая преданность Петру и его делу отличает многих его помощников; страшная ненависть слышится в отзывах о Петре у многих поборников старины. Первые доходят до того, что зовут Петра "земным богом", вторые не страшатся называть его антихристом. И те, и другие признают в Петре страшную силу и мощь, и ни те, ни другие не могут спокойно отнестись к нему, потому что находятся под влиянием его деятельности. И преданный Петру Нартов, двадцать лет ему служивший, и какой-нибудь изувер-раскольник, ненавидевший Петра всем своим существом, одинаково поражены Петром и одинаково не способны судить его беспристрастно. Когда умер Петр и кончилась его реформационная деятельность, когда преемники, не понимая его, часто останавливали и портили начатое им, дело Петра не умерло и Россия не могла вернуться в прежнее состояние. Плоды его деятельности — внешняя сила России и новый порядок внутри страны — были на глазах у каждого, а жгучая вражда недовольных стала воспоминанием. Но многие сознательно жившие люди и долго спустя после смерти Петра продолжали ему удивляться не меньше современников. Они жили в созданной им гражданской обстановке и пользовались культурой, которую он так старательно насаждал. Все, что они видели вокруг себя в общественной сфере, вело начало от Петра. О Петре осталось много воспоминаний; о том же, что было до него, стали забывать. Если Петр внес в Россию свет просвещения и создал ее политическую силу, то до него, как думали, была "тьма и ничтожество". Так приблизительно характеризовал допетровскую Русь канцлер граф Головкин, поднося Петру титул императора в 1721 г. Он выразился еще резче, говоря, что гением Петра мы "из небытия в бытие произведены". В последующее время эта точка зрения замечательно привилась: Ломоносов называл Петра "богом", ходячее стихотворение звало его "светом" России. Петра считали творцом всего, что находили хорошего вокруг себя. Видя во всех сферах общественной жизни начинания Петра, его силы преувеличивали до сверхъестественных размеров. Так было в первой половине XVIII в. Вспомним, что тогда не существовало еще исторической науки, что возможность просвещения, данная Петром, создала еще лишь немногих просвещенных людей. Эти немногие люди судили Петра по тому преданию, какое сохранилось в обществе о времени преобразований.

Но не все, что было в России после Петра, было хорошо. Не всем, по крайней мере, оставались довольны мыслящие люди XVIII в. Они видели, например, что усвоение западноевропейской образованности, начатое при Петре, превращалось часто в простое переименование культурной внешности. Они видели, что знакомство с Западом с пользой приносило к нам часто и пороки западноевропейского общества. Далеко не все русские люди оказывались способными воспринять с Запада здоровые начала его жизни и оставались грубыми варварами, соединяя, однако, с глубоким невежеством изящную внешность европейских щеголей. Во всех сатирических журналах второй половины XVIII в. мы постоянно встречаем нападки на этот разлад внешности и внутреннего содержания. Раздаются голоса против бестолкового заимствования западных форм. Вместе с тем развитие исторических знаний позволяет уже людям XVIII в. оглянуться назад, на допетровское время. И вот многие передовые люди (князь Щербатов, Болтин, Новиков) темным сторонам своей эпохи противопоставляют светлые стороны допетровской поры. Они не развенчивают деятельности Петра, но и не боготворят его личности. Они решаются критиковать его реформу и находят, что она была односторонней, привила нам много хорошего со стороны, но отняла от нас много своего хорошего. К такому выводу они приходят путем изучения прошлого, но это изучение далеко не спокойно; оно вызвано недостатками настоящего и идеализирует прошлую жизнь. Однако эта идеализация направлена не против самого Петра, а против некоторых последствий его реформы. Личность Петра и в конце XVIII в. окружена таким же ореолом, как и в начале столетия. Императрица Екатерина относится к нему с глубоким уважением. Находятся люди, посвящающие всю свою жизнь собранию исторического материала, служащего к прославлению Петра, — таков купец Голиков.

Во второй половине XVIII в. зарождается уже наука русской истории. Но историки того времени или усердно собирают материалы для истории (как Миллер), или заняты исследованием древнейших эпох русской жизни (Ломоносов, Байер, Штриттер, Татищев, Щербатов, Шлецер). Петр еще вне пределов их ведения. Первую научную оценку получает он от Карамзина. Но Карамзин как историк принадлежит уже XIX веку. Ученый по критическим приемам, художник по натуре и моралист по мировоззрению, он представлял себе русскую историческую жизнь как постепенное развитие национально-государственного могущества. К этому могуществу вел Россию ряд талантливых деятелей. Среди них Петру принадлежало одно из самых первых мест: но, читая "Историю государства Российского" в связи с другими историческими трудами Карамзина, вы замечаете, что Петру как деятелю Карамзин предпочитал другого исторического деятеля — Ивана III. Этот последний сделал свое княжество сильным государством и познакомил Русь с западной Европой безо всякой ломки и насильственных мер. Петр же насиловал русскую природу и резко ломал старый быт. Карамзин думал, что можно было бы обойтись и без этого. Своими взглядами Карамзин стал в некоторую связь с критическими воззрениями на Петра упомянутых нами людей XVIII в. Так же, как они, он не показал исторической необходимости петровских реформ, но он уже намекал, что необходимость реформы чувствовалась и ранее Петра. В XVII в., говорил он, сознавали, что нужно заимствовать с Запада; "явился Петр" — и заимствование стало главным средством реформы. Но почему именно "явился Петр", Карамзин еще не мог сказать.

В эпоху Карамзина началось уже вполне научное исследование нашей старины (Карамзину помогали целые кружки ученых людей, умевших не только собирать, но и исследовать исторический материал). Вместе с тем в первой половине XIX в. в русском обществе пробуждалась сознательная общественная жизнь, распространялось философское образование, рождался интерес к нашему прошлому, желание знать общий ход нашего исторического развития. Не будучи историком, Пушкин мечтал поработать над историей Петра. Не будучи историком, Чаадаев принялся размышлять над русской историей и пришел к печальному выводу, что у нас нет ни истории, ни культуры.

Обращаясь к прошлому, русские образованные люди не имели специальных исторических знаний и вносили в толкование прошлого те точки зрения, какие почерпали в занятиях немецкой философией. Германская метафизика XIX в. очень влияла на русскую образованную молодежь, и особенно метафизическая система Гегеля. Под влиянием его философии в 30-х и 40-х годах в России образовались философские кружки, выработавшие цельное мировоззрение и имевшие большое влияние на умственную жизнь русского общества середины XIX в. В этих кружках принципы германской философии применялись к явлениям русской жизни и вырабатывалось, таким образом, историческое миросозерцание. Самостоятельная мысль этих "людей 40-х годов", отправляясь отданных германской философии, приходила к своим особым выводам, у разных лиц не одинаковым. Все последователи Гегеля между прочими философскими положениями выносили из его учения две мысли, которые в простом изложении выразятся так: первая мысль — все народы делятся на исторические и неисторические, первые участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены на вечное духовное рабство; другая мысль — высшим выразителем мирового прогресса, его верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее протестантской церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким образом, последнее слово мирового прогресса. Одни из русских последователей Гегеля вполне разделяли эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не знавшая западной германской цивилизации и не имевшая своей, была страной неисторической, лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту "азиатскую страну" (так называл ее Белинский) Петр Великий своей реформой приобщил к гуманной цивилизации, создал ей возможность прогресса. До Петра у нас не было истории, не было разумной жизни. Петр дал нам эту жизнь, и потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог иметь никакой связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем противоположно ее основным началам. Люди, думавшие так, получили название "западников". Они, как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра, которые считали его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие.

Но не все люди 40-х годов думали так. Некоторые, принимая теорию мирового прогресса Гегеля, по чувству патриотизма возмущались его мнением, что германская цивилизация есть последняя ступень прогресса и что славянское племя есть неисторическое племя. Они не видели причины, почему прогресс должен остановиться на германцах; из истории они выносили убеждение, что славянство было далеко от застоя, имело свое историческое развитие, свою культуру. Эта культура была самостоятельна и отличалась от германской в трех отношениях: 1) На Западе, у германцев, христианство явилось в форме католичества и затем протестантства; на Востоке, у славян, — в форме православия. 2) Древнеклассическую культуру германцы восприняли из Рима в форме латинской, славяне — из Византии в форме греческой. Между той и другой культурой есть существенные различия. 3) Наконец, государственный быт в древне-германских государствах сложился путем завоевания, у славян, и у русских в частности, — путем мирным; поэтому в основании общественных отношений на Западе лежит вековая вражда, а у нас ее нет. Самостоятельное развитие этих трех начал составляло содержание древнерусской жизни. Так думали некоторые более самостоятельные последователи германской философии, получившие название "славянофилов". Наибольшего развития самостоятельная русская жизнь достигла в эпоху Московского государства. Петр нарушил это развитие. Он своей насильственной реформой внес к нам чуждые, даже противоположные начала западной германской цивилизации. Он повернул правильное течение народной жизни на ложную дорогу заимствований. Он не понимал заветов прошлого, не понимал нашего "национального духа". Чтобы остаться верным этому национальному духу, мы должны отречься от чуждых западноевропейских начал и возвратиться к самобытной старине. Тогда, сознательно развивая национальные наши начала, мы своей цивилизацией можем сменить германскую и станем в общем мировом развитии выше германцев.

Таковы воззрения славянофилов. Петр, по их мнению, изменил прошлому, действовал против него. Славянофилы ставили высоко личность Петра, признавали пользу некоторых его дел, но считали его реформу не национальной и вредной в самом ее существе. У них, как и у западников, Петр был лишен всякой внутренней связи с предшествовавшей ему исторической жизнью.

Вы, конечно, уже заметили, что ни одно из рассмотренных нами воззрений на Петра не было в состоянии указать и объяснить внутреннюю связь его преобразований с предыдущей историей. Даже Карамзин не шел далее смутного намека. Эту связь Петра с прошлым уловил чутьем в 40-х годах Погодин, но не ранее как в 1863 г. он мог высказать об этом свои мысли. Причиной этому был отчасти недостаток исторического материала, отчасти отсутствие у Погодина цельного исторического миросозерцания.

Такое миросозерцание было внесено в наши университеты в конце 40-х годов, когда Погодин уже кончил свою профессорскую деятельность. Носителями новых исторических идей были молодые ученые, воззрения которых на нашу историю в то время назывались "теорией родового быта". Впоследствии же эти ученые стали известны под собирательным именем "историко-юридической школы". Они первые установили мысль о том, что реформы Петра явились необходимым следствием всего исторического развития русской жизни. Мы уже знаем, что воспитались эти ученые под влиянием германской философии и исторической науки. В начале нашего века историческая наука в Германии сделала большие успехи. Деятели так называемой германской исторической школы внесли в изучение истории чрезвычайно плодотворные руководящие идеи и новые, точные методы исследования исторического материала. Главной мыслью германских историков была мысль о том, что развитие человеческих обществ не есть результат случайностей и единоличной воли отдельных лиц, напротив, что это развитие совершается, как развитие организма, по строгим законам, ниспровергнуть которые не может сила человека. Первый шаг к такому воззрению сделал еще в конце XVIII в. Фр. Авг. Вольф в своем труде. За ним последовали историки — Нибур и Готфрид Миллер, занимавшиеся историей Рима и Греции, историки-юристы Эйхгорн (историк древнегерманского права) и Савиньи (историк римского права). Их направление создало в Германии в половине XIX в. блестящее положение исторической науки, под влиянием которой сложились и наши ученые. Они усвоили себе все выводы и воззрения немецкой исторической школы. Некоторые из них увлекались и философией Гегеля. Хотя в Германии точная и строго фактическая историческая школа не всегда жила в ладу с метафизическими умствованиями Гегеля и его последователей, тем не менее историки и Гегель сходились в основном воззрении на историю как на закономерное развитие человеческих обществ. И историки, и Гегель отрицали случайность, и их воззрения поэтому могли ужиться в одной личности.

Эти воззрения и были приложены к русской истории нашими учеными. Первыми сделали это в своих лекциях и печатных трудах профессора Московского университета С. М. Соловьев и К. Д. Кавелин. Они думали показать в русской исторической жизни органическое развитие тех начал, которые были даны первоначальным бытом нашего племени. Они полагали, что главным содержанием нашей исторической жизни была естественная смена одних форм жизни другими. Подметив порядок этой смены, они надеялись найти законы нашего исторического развития. По их мнению, государственный порядок окончательно установлен у нас деятельностью Петра Великого. Петр Великий своими реформами отвечал на требования национальной жизни, которая к его времени развилась уже до государственных форм бытия. Стало быть, деятельность Петра вытекла из исторической необходимости и была вполне национальна.

Так, в первый раз была установлена органическая связь преобразований Петра с общим ходом русской истории. Нетрудно заметить, что эта связь — чисто логическая, лишенная пока фактического содержания. Непосредственного исторического преемства между Русью XVII в. и эпохой Петра в первых трудах Соловьева и Кавелина указано не было. Это преемство вообще долго не давалось нашему ученому сознанию.

Стараясь сыскать это непосредственное преемство, как сами Соловьев и Кавелин, так и их последователи историки-юристы, обращаясь к изучению допетровской эпохи, склонны были думать, что Россия в XVII в. дожила до государственного кризиса. "Древняя русская жизнь, — говорит Кавелин, — исчерпала себя вполне. Она развила все начала, которые в ней скрывались, все типы, в которых непосредственно воплощались эти начала. Она сделала все, что могла, и, окончив свое призвание, прекратилась". Петр вывел Россию из этого кризиса на новый путь. По мнению Соловьева, в XVII в. наше государство дошло до полной несостоятельности, нравственной, экономической и административной, и могло выйти на правильную дорогу только путем резкой реформы ("История", т. XIII). Эта реформа пришла с Петром. Так судили о XVII в. и многие другие исследователи. В обществе распространился взгляд на Московскую Русь как на страну застоя, не имевшую сил для прогрессивного развития. Эта страна дожила до полного разложения, надо было крайнее усилие для ее спасения, и оно было сделано Петром. Таким образом, преобразования Петра представлялись естественной исторической необходимостью, они были тесно связаны с предыдущей эпохой, однако только с темными, отрицательными ее сторонами, только с кризисом старого строя.

Но такое понимание исторического преемства между старой Русью и реформой в последние десятилетия заменилось другим. Новую точку зрения внес в науку тот же Соловьев. Необходимо заметить, что его взгляды на реформу Петра с самого начала его научной деятельности отличались некоторой двойственностью. В одной из ранних своих статей ("Взгляд на историю установления государственного порядка в России", 1851 г.), говоря о критическом положении Московского государства в XVII в., Соловьев не ограничивается только указанием на явление этого кризиса, но замечает, что государи XVII в. для удовлетворения новых нужд государства начали ряд преобразований. "В течение XVII в., — говорит он, — явно обозначились новые потребности государства, и призваны были те же средства для их удовлетворения, которые были употреблены в XVIII в. в так называемую эпоху преобразований". Таким образом Петр не только получил от старого порядка одно сознание необходимости реформ, но имел предшественников в этом деле, действовал ранее намеченными путями. Словом, он решал старую, не им поставленную задачу, и решал ранее известным способом. Позднее Соловьев блистательно развил такой взгляд в своих "Чтениях о Петре Великом" в 1872 г. Здесь он прямо называет Петра "сыном своего народа", выразителем народных стремлений. Бросая общий взгляд на весь ход нашей истории, он следит за тем, как естественно развивалось у наших предков сознание бессилия, как постепенно делались попытки исправить свое положение, как постоянно стремились лучшие люди к общению с Западом, как крепло в русском обществе сознание необходимости перемен. "Народ собрался в дорогу, — заканчивает он, — и ждал вождя"; этот вождь явился в лице Петра Великого.

Высказанный после долгого и пристального изучения фактов, этот взгляд Соловьева поражает и глубокой внутренней правдой, и мастерством изложения. Не один Соловьев в 60-х и 70-х годах думал так об историческом значении реформы (вспомним Погодина), но одному Соловьеву удалось так убедительно и сильно формулировать свой взгляд. Петр — подражатель старого движения, знакомого Древней Руси. В его реформе и направление, и средства не новы — они даны предшествовавшей эпохой. Нова в его реформе только страшная энергия Петра, быстрота и резкость преобразовательного движения, беззаветная преданность идее, бескорыстное служение делу до самозабвения. Ново только то, что внес в реформу личный гений, личный характер Петра. Такая точка зрения дала теперь полное историческое содержание мысли об органической связи реформы Петра с общим ходом русской жизни. Эта мысль, как я указал, явилась у нас чисто логическим путем, как априорный вывод из общего исторического созерцания некоторых ученых. В трудах Соловьева этот исторический вывод получил твердое основание; реформа Петра, так сказать, конкретно связалась с предыдущими эпохами.

Развивая общее наше историческое сознание, идея Соловьева дала направление и многим частным историческим исследованиям. Исторические монографии о XVII в. и времени Петра констатируют теперь связь преобразований с предыдущими эпохами и в отдельных сферах древнерусской жизни. В результате таких монографий является всегда одинаковый вывод, что Петр непосредственно продолжал начинания XVII в. и оставался всегда верен основным началам нашего государственного быта, как он сложился в XVII в. Понимание этого века стало иным. Недалеко то время, когда эпоха первых царей Романовых представлялась временем общего кризиса и разложения, последними минутами тупого застоя. Теперь представления изменились: XVII век представляется веком сильного общественного брожения, когда сознавали потребность перемен, пробовали вводить перемены, спорили о них, искали нового пути, угадывали, что этот путь в сближении с Западом, и уже тянулись к Западу. Теперь ясно, что XVII век подготовил почву для реформы и самого Петра воспитал в идее реформы. Увлекаясь этой точкой зрения, некоторые исследователи склонны даже преуменьшать значение самого Петра в преобразованиях его эпохи и представлять эти преобразования как "стихийный" процесс, в котором сам Петр играл пассивную роль бессознательного фактора. У П. Н. Милюкова в его трудах о петровской реформе ("Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII в. и реформа Петра В." и "Очерки по истории русской культуры") находим ту мысль, что реформа часто "из вторых рук попадала в сознание преобразователя", бессильного удержать ход дела в своем распоряжении и даже понять направление событий. Нечего и говорить, что такого рода взгляд есть крайность, не разделяемая последующими исследователями преобразований (Н. П. Павлов-Сильванский, "Проекты реформ в записках современников Петра В.").

Итак, научное понимание Петра Великого основывается на мысли, полнее и справедливее всего высказанной Соловьевым. Наша наука успела связать Петра с прошлым и объяснить необходимость его реформ. Факты его деятельности собраны и обследованы в нескольких ученых трудах. Исторические результаты деятельности Петра, политической и преобразовательной, тоже не один раз указаны. Теперь мы можем изучить Петра вполне научно.

Но если наша историческая наука пришла к воззрению на Петра, более или менее определенному и обоснованному, то в нашем обществе еще не выработалось однообразного и прочного отношения к его преобразованиям. В текущей литературе и в обществе до сих пор крайне разнообразно судят о Петре. Продолжаются время от времени немного запоздалые споры о степени национальности и необходимости Петровых реформ; подымается довольно праздный вопрос о том, полезна или вредна была реформа Петра в ее целом. Все эти мнения, в сущности, являются видоизмененными отголосками исторически слагавшихся воззрений на Петра, которые я старался изложить в хронологической последовательности.

Если мы еще раз мысленно переберем все старые и новые взгляды на Петра, то легко заметить, как разнообразны они не только по содержанию, но и по тем основаниям, из которых вытекали. Современники и ближайшее потомство Петра, лично задетые реформой, судили о нем неспокойно: в основании их отзывов лежало чувство или крайней любви, или ненависти. Чувство столько же руководило и теми людьми XVIII в., которые, как Щербатов, грустно смотрели на развращение современных нравов и считали его плохим результатом резкой реформы. Все это — оценки скорее всего публицистического характера. Но в основе карамзинского взгляда лежало уже отвлеченное моральное чувство: ставя Ивана III выше Петра, он насильственные приемы Петра при проведении преобразований осуждал с высоты моральной философии. В воззрениях западников и славянофилов наблюдаем опять новое основание — отвлеченное мышление, метафизический синтез. Для них Петр менее — историческое лицо и более — отвлеченное понятие. Петр — как бы логическая посылка, от которой можно идти к тем или другим философским заключениям о русской истории. От влияния метафизики не свободны и первые шаги исследователей историко-юридической школы; но фактическое изучение нашей истории, которое производилось ими очень добросовестно, дало нашим ученым возможность избавиться от предвзятых доктрин. Руководимые фактами, стремясь к строго научному выводу, они создали научное отношение к эпохе Петра Великого. Это научное отношение будет, конечно, далее развиваться в нашей науке. Но уже теперь плодом его является возможность основательно и свободно судить о Петре. Его личность не оторвана от родной его почвы, он для нас уже не Бог и не антихрист, он — определенное лицо, с громадными силами, с высокими достоинствами, с человеческими слабостями и недостатками. Мы теперь вполне понимаем, что его личность и пороки — продукт его времени, а его деятельность и исторические заслуги — дело вечности.

Положение московской политики и жизни в конце XVII века

Теперь нам следует уяснить себе, что застал и с чего должен был начать Петр Великий. Иначе говоря, следует ознакомиться с положением московской политики и жизни в конце XVII в. Однако общий обзор этого положения завлек бы нас очень далеко. Не все подробности допетровской эпохи имеют для нас к тому же одинаковую важность: мы интересуемся лишь тем, что относится к государственной реформе Петра. Поэтому наш обзор XVII в. мы должны приноровить к таким рубрикам, на какие мы потом по делим различные факты деятельности Петра. Нетрудно за метить, что главных сторон его деятельности две: 1) он дал России новое политическое положение в среде европейских государств и 2) реформировал в большей или меньшей степени государственное устройство и управление. По этим рубрикам и рассмотрим кратко факты XVII в.

1) Внешняя политика Москвы до Петра руководилась не случаем, а весьма древней исторической традицией. Еще в XIII в. создались те обстоятельства, которые направляли в течение многих веков и внешние стремления русского племени и государства, и их внутреннюю организацию. Вначале XIII в. на восточных берегах Балтийского моря появляются немцы; они теснят литовские племена, а вместе с тем становятся врагами и для Руси (Псков и Новгород). В то же время начинается и движение шведов на Русь. Пол влиянием опасности от немцев племена литовские организуются политически и, соединенные Миндовгом, выступают на сцену истории как враждебное Руси княжество. Литва подчиняет себе юго-запад Руси и грозит ее северо-востоку. На юго-востоке в то же время образуется Золотая Орда, и ее иго начинает тяготеть над северо-восточной Русью. Таким образом, почти одновременно, с трех сторон великорусское племя было окружено врагами, действовавшими наступательно. Главной задачей племени стала поэтому самозащита, борьба не за свободу (она была отнята татарами), а за историческое существование, за целость племени и религии. Эта борьба продолжалась сотни лет. Благодаря ей племя должно было принять чисто военную государственную организацию и постоянно воевать "на три фронта", как выразился один исследователь.

Эта борьба и направляла всю внешнюю политику Московского государства, с его начала до конца, до Петра Великого. Можно сказать, что много содержания эта политика не имела: с ближайшими соседями Москва ведет постоянную традиционную борьбу, в сношениях же с дальними европейскими странами ищет увеличения средств для этой борьбы. Ко времени Петра борьба эта привела уже Русь к громадным политическим успехам, но задача — достижение полной безопасности и естественных границ — еще не была выполнена. По отношению к различным врагам достигнуты были неодинаковые успехи.

Татары с XIII в. в качестве полных господ владели северовосточной Русью. Но их отношение к покоренной Руси и явное отсутствие (вопреки мнению некоторых ученых) сильного непосредственного гнета позволяли Руси крепнуть и сливаться в одно могущественное государство. Впервые это государство попробовало восстать на татар на Куликовом поле (1380), и попытка, будучи удачной, подняла национальное самосознание Руси и содействовала дальнейшему усилению Москвы. Параллельно этому усилению шло внутреннее разложение Орлы. Она слабела, и Москве не нужно было второй Куликовской битвы, чтобы свергнуть иго (1480) Орда распалась, ига не стало: но борьба с татарами за целость границ и безопасность жителей продолжалась. Вместо одной Орды появилось несколько, хотя и более слабых, чем прежняя. Москве нужно было их покорить, чтобы достичь своей безопасности. И пот Иван Грозный покоряет Казанскую и Астраханскую орды (1552—1556), Его советники желают, чтобы он покорил и Крымскую. Но ум Грозного понимал, что Москве не сладить с Крымом (так же думал и талантливый Стефан Баторий, когда стал королем Польши). Москву от Крыма отделяли труднопроходимые степи; кроме того, Крым был подчинен сильной тогда Турции, с которой воевать боялись не одна Москва. Вот почему Крымская Орда жила до конца XVIII в. В XVII в., после Грозного, Москва вела с Крымом беспрерывную пограничную войну (подробности ее очень любопытны) и каждое лето готовила войска на южных своих границах для защиты от татарских набегов. Но кроме оборонительных мер Москва действовала против Крыма и тем, что все более и более занимала южную степь своими крепостями и людьми. Она, таким образом, наступала на татар. Развитие казачества на нижнем Дону в XVI I в. создало для Москвы новую боевую силу; уже в первой половине XVII в. казаки взяли турецко-татарскую крепость Азов, но не смогли удержать ее за собой. Присоединение Малороссии еще более подвинуло Москву к Крыму, и в самом конце XVII в. (1687—1689) московские войска впервые предпринимают походы на самый Крым. Однако удачи еще не было — мешала степь. На этом и остановилась московская политика перед Петром. Стефан Баторий в XVI в. думал, а казаки в XVII в. делом доказали, что Азов был слабейшим пунктом татар и турок, их повелителей, на юге нынешней России; Петр, своими глазами уже видевший неудачный исход походов на Крым князя В. В. Голицына, направил свои силы не на Крым, а на Азов. Стало быть, Петр продолжал традиционную политику Москвы. В отношении татар Москва достигла больших успехов до Петра. Петр же ими воспользовался.

Литва в первые два века своего существования (до смерти Витовта) энергично наступала на Русь и завладела массой русских земель, отчего и сама получила характер государства, по населению и культуре более всего русского. В исходе XIV в. она была династически соединена с Польшей, и результатом соединения явилось сильное польско-католическое влияние. Протест против него русско-православного населения повел к внутренней борьбе в Литве. Эта борьба ослабила Литву, но не устранила польского влияния, которое в XVI в. восторжествовало: Литва стала нераздельной частью Польши (1569 г.). До Витовта Москва уступала Литве, а после него вскоре роли переменились: сильные московские государи Иван III и Василий III начинают отбирать от Литвы русские области и заявляют притязание на все русские земли, которые принадлежали Литве. Москва, таким образом, не без успеха перешла в наступление против Литвы. Но окончательное соединение в XVI в. Литвы с Польшей поставило против Москвы и Польшу. Соединенным их силам Москва при Иване Грозном должна была уступить: борьба Ивана против Стефана Батория была неудачна. Еще хуже для Москвы было время московской смуты начала XVII в., когда поляки владели самой Москвой. Но когда их оттуда вытеснили и Московское государство оправилось от смуты, оно в половине XVII в. (с 1654 г.) начинает старую борьбу за русские, подчиненные Польше земли; царь Алексей Михайлович принимает в подданство Малороссию, ведет необыкновенно трудную войну за нее и оканчивает блестящей победой. Ослабевшая Польша и после царя Алексея продолжает уступать Москве: миром 1686 г. она отдает Москве навеки то, что временно уступила царю Алексею Михайловичу. Отношения, созданные этим миром 1686 г., унаследовал Петр; при нем ясно политическое преобладание России над Польшей, но историческая задача — освобождение от Польши русских земель — не закончена ни до него, ни при нем. Она передана XVIII веку.

Немцы и шведы отняли от Литвы и Руси восточные берега Балтийского моря. Хотя Новгород и владел берегом Финского залива, но, не имея удобных гаваней, зависел в своей западной торговле от немцев. Подчинив Новгород и наследовав все его политические отношения, Москва почувствовала зависимость от немцев: хотя она прогнала ганзейских купцов и уничтожила их торговлю на Руси, однако зависимость осталась, торговое влияние перешло к ливонским купцам. Преследуя свои торговые выгоды, Ливония враждебно относилась к русской торговле. Враждебна она была вообще к Руси как к сильной и опасной соседке. Она старалась поставить крепкую стену между Русью и Западной Европой, зная, что усвоение Русью образованности удвоит ее политические силы. Но и Русь понимала это значение западной образованности и знала, что лучший путь для сближения с Западом — Балтийское море (Белое море лишено большого значения в этом отношении благодаря географическим условиям). В XVI в. Иван Грозный, пользуясь внутренней слабостью Ливонии, объявил ей войну с ясной целью завладеть берегами моря.

Ливония не выдержала войны и распалась, часть ее отдалась Польше, часть Швеции. Иван Грозный не мог вынести борьбы с этими державами и потерял не только завоевания, но и свои города (1582—1583). Эти города вернул Борис Годунов, но в смутное время они снова были заняты шведами и, по договору со шведами 1617 г., Московское государство было совершенно отрезано от Балтийского моря. Этим, как сказано выше, гордился король Густав Адольф. В XVII в. сперва слабая, а потом занятая войнами с Польшей Русь не могла сделать решительного шага к Балтийскому морю. Однако мысль о необходимости этого шага не умирала, а была передана Петру, который и воплотил ее в дело. В этом отношении Петр считал себя прямым преемником Грозного.

Наш краткий обзор внешней политики Московского государства показывает, что, преследуя исконные свои задачи, эта политика ко времени Петра сделала большие, но неравномерные успехи. Более успешно направлялась она против татар, но менее успешно — против шведов, наследовавших немцам на берегах Балтийского моря. Конечного разрешения своих задач Москва не достигла. Атак как эти задачи были не случайными затеями того или другого политического деятеля, а насущными потребностями нашего племени, вытекшими из вековых условий его жизни, то они и при Петре требовали своего конечного решения с такой же силой, как и до него. Вот почему Петр и обратил большое внимание на эти задачи. Далее мы увидим, что наибольшее усилие он употребил именно там, где наименее успешно действовали до него, т. е. в борьбе за Балтийское море.

2. В государственное устройство и управление XVII в. Петр, по общепринятому мнению, внес своей деятельностью существенные изменения. При ознакомлении с особенностями этого устройства до Петра вы выносите представление о Московском государстве как о таком, в котором единодержавная власть государя достигла неограниченной полноты прав. Группируя все отрасли управления непосредственно вокруг себя, эта власть создала весьма сильную централизацию управления, возлагая все важнейшие его функции на московские учреждения (приказы и думу Боярскую). Однако при такой централизации управление не было приведено в стройную систему прочных учреждений и не совершалось на основании каких-либо неизменных законоположений. Применяясь к удобствам чисто случайным и внешним, государи управляли Московским государством по так называемой "системе поручений". Они передавали какой-либо круг дел непосредственно в ведение доверенного лица; смотря по своим способностям, это лицо могло совместить под своей властью несколько ведомств. Самое ведомство создавалось случайно: в одном ведомстве сталкивались самые разнородные дела, с другой стороны, разные ведомства, друг другу не подчиненные, ведали один и тот же предмет управления. Такое смешение ведомств сложилось исторически и было обусловлено именно этой системой поручений. Не будучи связаны в стройную систему, все ведомства очень легко поддавались изменениям и часто их вызывали (очерк московского управления см. у Владимирского-Буданова "Обзор истории русского права" и у А. Д. Градовского "Высшая администрация в России и генерал-прокуроры"). Строгого разграничения функций не было и в отношениях церкви и государства: государственная власть часто действовала в сфере церковного управления как помощница иерархии; в свою очередь, церковная администрация ведала некоторые разряды светских лиц, а церковный суд часто ведал дела светского характера. Однако такая путаница ведомств и отсутствие цельных и прочных учреждений не может считаться признаком государственного разложения: "Система централизационная может обойтись без прочных институтов; она может, подобно Москве, держаться системой поручений. В государственном управлении не будет единства, контроля, отношения будут запутаны, но она будет существовать, сильная своей близостью к верховной власти" (А. Д. Градовский, "Высш. адм. в России", 14).

Таково было положение управления. Всматриваясь в основные черты общественного строя XVII в., мы заметим, что при полном отсутствии воинственных вкусов общество московское тем не менее усвоило себе воинскую организацию. Высшие классы его представляли собой государственное ополчение: каждый дворянин был обязан участвовать в нем. Средние слои общества — посадские люди — несли некоторые военные повинности, но главнее всего — денежную повинность, "тягло", предназначаемое на покрытие военных издержек государства. Низшие классы — крестьянство — частью участвовали в тягле, частью личным трудом обеспечивали экономическое положение Дворянства и тем давали ему возможность нести государственную службу. Каждое сословие, таким образом, определяло свое государственное положение тем или другим видом государственной повинности, а не составом своих прав (отсюда и вопрос о том, можно ли древне-русские общественные классы считать сословиями). Гарантий исправного отбывания повинностей государственная власть искала в целом ряде стеснительных мер по отношению к тому или другому сословию. Эти меры известны под общим термином "крепости", или "прикрепления". Дворянство было прикреплено к службе, а по службе — к тому городу, в уезде которого находилась земля дворянина. Посадское городское население было прикреплено к тяглу (подати), а по тяглу — к той общине, вместе с которой посадскому приходилось платить. Крестьяне были прикреплены к земле, с которой платили подать, и к лицу землевладельца, которому служили личным трудом. Благодаря этому прикреплению к государственным повинностям организация сословий направлена была в государственных интересах. Местные сословные союзы, городские и сельские податные общины имели финансовый характер: весь смысл их существования сводился к разверстке податей между членами общин и к круговой поруке в их уплате. Дворянство же в своих местных городских обществах не имело почти совсем внутренней организации. Лишь изредка, как остатки учреждений XVI в., встречались общины с полным самоуправлением. Таким образом, можно сказать, что в XVII в. в Московском государстве не было самостоятельных общественных союзов, не обусловленных государственными повинностями.

Таковы те отличительные черты, которые выступают при первом знакомстве с Московским государством в XVII в. Если мы в системе ознакомимся с фактами государственного устройства и управления того времени, то получим такую схему: во главе государства стоит государь, лицо которого является источником всякой власти — законодательной, судебной и исполнительной. Он считается и верховным покровителем церкви. Церковный собор 1666—1667 гг. прямо признал главенство власти государевой над властью патриаршей. Если иногда и кажется, что власть патриарха стоит рядом с верховной, как было при патриархе Филарете и патриархе Никоне, то это историческая случайность и следствие благоволения государя к патриарху. На деле московские государи пользуются безусловным самодержавием, но законодательство еще не определяет существа их власти до самой эпохи Петра.

Рядом с верховной властью до второй половины XVII в. стояли Земские соборы, являвшие собой совет представителей всей земли. Исторические условия русской жизни ставили государственную власть в XVII в. в тесное единение с представителями земщины. Патриархальный оттенок государственного строя, сохранявшийся в XVII в., лишает возможности точно определить юридический характер наших представительных собраний: они одинаково далеки и от ограничительных, и от совещательных собраний на Западе. Авторитет их постановлений вполне сливался с авторитетом верховной власти; их постановления в безгосударное время (начало XVII в.) имели силу закона, а при государях получали такую силу согласием государя. Необходимо только заметить, что название Земских соборов "общеземскими" или "всесословными" не всегда точно: они и составом, и деятельностью не отражали в себе всех классов общества. Крестьянство бывало на них чрезвычайно редким гостем, податные классы представлялись менее полно, чем высшие служилые. Деятельность соборов никогда не преследовала узких сословных интересов и не была эгоистична, но силой исторических обстоятельств приводила к лучшему обеспечению интересов средних слоев общества (дворян и посадских), которые составляли в тот момент главную политическую силу страны. Соборы прекратились задолго до Петра (с 1653 г. их не видно; в 1682 г. были две сословных комиссии земских представителей, но они не соединились в собор). Стало быть, нельзя причины их прекращения видеть в Петре, как это делают некоторые писатели.

Земские соборы были случайным, экстренным органом, помогавшим верховной власти в деле управления. Таким же, но постоянным органом была Боярская дума. Историки этого учреждения отмечают несколько моментов в историческом развитии Боярской думы. В XV и XVI вв., как доказывает В. О. Ключевский, дума стала оплотом политических притязаний, возникших в московском боярстве в то время, когда в это боярство вошла масса удельных князей, перешедших на службу к московскому князю. Эти князья полагали, что в силу своего происхождения и прежних прав самостоятельной власти они могут соправительствовать с московскими государями. Однако эти последние не стояли на такой точке зрения и понимали служилых князей, как своих простых слуг. Вследствие этого между боярством и московскими государями произошел в XVI в. ряд недоразумений, завершившихся казнями Ивана Грозного. Однако и при Грозном боярство составляло строго аристократический класс, наполнявший думу почти исключительно своими членами. Но вследствие гонения Ивана IV и последующего смутного времени княжеское боярство вымерло (Мстиславские, Шуйские, Бельские и др.), частью же обеднело и сошло в низшие слои придворной знати (Хованские, отчасти Голицыны, Ростовские и др.). Вместе с тем стали по личным заслугам и качествам возвышаться и неродовитые люди. В XVII в., таким образом, правящий класс стал более демократическим. И дума Боярская в это время не наполнена только родовитейшими людьми, но состоит, по выражению Ключевского, "из старших членов боярских фамилий и из выслужившихся приказных дельцов". В XVI в. дума была политическим органом притязательного боярства, в XVII в. она стала главным правительственным учреждением, простым советом государя. Этот боярский совет ведал все стороны государственной жизни: вырабатывал законодательные формы, являлся высшей инстанцией судебной и центральным административным учреждением, наконец, ведал все дипломатические сношения. В XVII в. судебная деятельность думы была сосредоточена в особой думской комиссии, которая носила название Расправной палаты и состояла из членов думы. Кроме этой палаты, других постоянных комиссий или департаментов дума не имела, а все дела решала в общих заседаниях. Как ни изменялся сословный состав думы в XVI и XVII вв., ее чиновный состав был неизменен. Члены думы делились на два разряда лиц: более аристократический, или боярство, и более демократический, или думных людей. Боярство делилось на два чина — бояр и окольничьих, думные люди тоже на два — думных дворян и думных дьяков. Эти четыре чина были высшими чинами Московского государства. С таким составом и характером деятельности дума дожила до времени Петра и действовала как главная пружина управления еще в первые годы его царствования.

Думе были подчинены органы центрального управления — приказы. Число их не было постоянным (от 40 до 50), системы в распределении ведомств не соблюдалось, поэтому однородные дела ведались различными приказами, и редкие приказы простирали свою деятельность на все государство. Ведомство каждого приказа создавалось довольно случайно вследствие исторически создавшейся потребности в новом органе. В основании ведомства приказа полагались поэтому разнообразные предметы управления. Одни приказы ведали во всех отношениях известную местность государства (Сибирский приказ, Костромская четь и др.); другие ведали известный разряд лиц (Приказ холопий — холопов, Стрелецкий — стрелецкое войско и т. д.); третьи, наконец, заведовали определенным родом дел (Разбойный — уголовной юстицией, приказ Большой казны — финансами, Разрядный — военными делами, Посольский — дипломатическими сношениями и т. д.). Рядом с крупными приказами (вроде упомянутых) стояли мелкие, вроде Аптекарского — ведавшего придворно-медицинскую часть, Каменного — наблюдавшего за каменными постройками. Наконец, одинаковым устройством с приказами пользовались те дворцовые учреждения, которые носили характер домашних хозяйственных контор государевой семьи (мастерские палаты, панихидный приказ). Вся эта масса разнородных спутанных приказов тяготила уже в XVII в. московское правительство. Оно стремилось упорядочить и упростить свое центральное управление и достигало этого отчасти двумя путями: соединением однородных приказов и подчинением нескольких мелких одному крупному. При этих соединениях отдельные приказы, однако, сохранили свою особую внутреннюю организацию, и соединение имело, таким образом, внешний характер. Организация всех приказов была приблизительно одинакова. Они состояли из присутствия и канцелярии. Присутствие состояло из начальника приказа (часто члена думы) и "товарищей". Они назывались судьями и были подчиненными по отношению к начальнику, поэтому, будучи по форме коллегиальным, приказное присутствие на деле таковым не было: дела решались не большинством присутствующих, а по усмотрению старшего. В мелких приказах не было и коллегиальной формы: дела ведал один начальник, без товарища. Канцелярия состояла из подьячих под начальством дьяков; численность и тех и других зависела от размеров приказной деятельности.

В зависимости от приказов была вся волостная администрация. В XVII в. выработался, наконец, в Московском государстве однообразный тип местного управления — воеводское управление. В городах и их уездах назначаемые из московских приказов (почему местное управление и называлось приказным) воеводы совмещали в своем лице и военную, и гражданскую власть. Они являлись, как гражданская власть, и администраторами, и судьями. Все стороны местной жизни подлежали их ведению.

Воеводы имели свою канцелярию ("Приказная изба") и, если ведали большой город и уезд, то имели "товарищей" в виде "меньших", "вторых" воевод или дьяков. Руководствуясь инструкцией приказа, воевода пользовался большой властью в своем городе и в то же время вполне зависел от приказа. Следя за деятельностью воевод в XVII в., можно сказать, что к концу века их власть росла по отношению к населению, и круг деятельности увеличивался. Правительственный элемент в областях, таким образом, приобретал все больше значения; установленное же в XVI в. самоуправление суживалось все более и более; но отношения приказного управления и земских властей в течение всего XVII века оставались неупорядоченными, и эта задача внесения порядка выпала на долю уже Петра.

Население принимало участие в местном управлении следующим образом. Во-первых, оно из тяглых слоев своих поставляло выборных людей в полное распоряжение администрации в качестве ее помощников для сбора казенных доходов (голова и целовальники таможенные, кабацкие и др.). Во-вторых, все классы населения известного уезда выбирали "губного старосту" и его помощников для ограждения безопасности и преследования уголовных преступлений в уезде. Выбранный и обеспечиваемый земщиной, губной староста поступал под начальство какого-либо московского приказа, исполнял его инструкции, был обязан отчетом и ответственностью приказу, а не избирателям. Все это делало его из власти земской властью правительственной, сообщало ему одинаковый характер с воеводой. Московское правительство даже заменяло иногда воевод губными старостами, возлагая на них все обязанности воеводы (1661—1679). Институт губных старост распространен был во всем государстве, существуя рядом с воеводским управлением, и дожил до времени Петра. В-третьих, податные общины Московского государства для сбора податей и для заведования своими хозяйственными делами выбирали земских "старост". Это самоуправление существовало во всех общинах на пространстве всего XVII века. Сначала оно соединяло вместе и городских и сельских податных людей, но к концу XVII в. заметно отделение городских (посадских) общин от сельских (крестьянских). Это финансовое самоуправление находилось под контролем и воевод, и приказов. В-четвертых, наконец, со времени Ивана IV и до конца XVII в. в некоторых местностях (северных, по преимуществу) отсутствовало приказное управление и заменялось полным самоуправлением. Во главе управления в этих местностях стояли "излюбленные головы", иначе "земские судьи" с помощниками (сотскими, пятидесятскими и т. д.); их ведению подлежали суд, администрация и финансы в округе. Таких самоуправляющихся округов в XVII в. было очень немного, а в конце века они стали и совсем редкими архаизмами. Приказное управление вытеснило эту форму самоуправления из уездов и кое-где терпело в мелких общинах на так называемых черных землях.

В таком виде представляются нам формы московского управления перед началом реформы Петра. Для того чтобы закончить обзор государственного устройства и управления, следует еще сказать несколько слов о сословиях XVII в.

Дворянство допетровской эпохи представляется обыкновенно как класс лиц, обязанных государству личной (по преимуществу, военной) службой и обеспеченных за это государственной землей в виде больших или малых поместий. Земельное хозяйство дворянина было построено на труде зависимых от него крестьян. Находясь в такой политической и экономической обстановке, дворянство в XVII в. достигает ряда улучшений в своем быте. С одной стороны, с вымиранием и упадком старого боярства верхним слоям дворянства открывается доступ к высшим государственным должностям. Во второй половине XVII в. многие первостепенные правительственные лица выходят из рядов простого дворянства (Ордин-Нащокин). С другой стороны, экономическое положение дворянства лучше обеспечивается: законодательным путем крестьянство окончательно прикрепляется к земле и лицу землевладельца. (Уложением крестьяне прикрепляются окончательно к земле; в 60-х годах XVII в. побег крестьянина считается преступлением и за него назначается законная кара, а практика в течение всего XVII века развивает обычай, показывающий, что крестьянин прикреплен не только к земле, но и к лицу владельца; этот обычай — продажа крестьян без земли). Вместе с тем права дворян на поместья постоянно растут, расширяется право распоряжения поместьем, поместье делается наследственным владением и очень сближается с наследственной собственностью дворян — вотчиной. Наконец, военная служба перестает быть исключительно повинностью дворян, образуется солдатское войско (рейтарские, драгунские и солдатские полки), состоящие из иностранцев и русских людей низших классов, в этом войске дворяне являются офицерами, и этим войском часто заменяются дворянские ополчения. Петр Великий уже застает дворянство в качестве высшего класса русского общества, из которого выходит весь состав высшей и низшей администрации. Прежний же высший класс — боярство — не дожил до Петра в старом родовитом составе и правительственном значении.

Городское население, в качестве особого замкнутого общественного класса, было сформировано только Уложением. Состоя из торговых и промышленных людей, этот класс возбуждал правительственные заботы во второй половине XVII в. Правительство старалось о развитии русской торговли и промыслов. Идеи меркантилизма, господствовавшие в то время на Западе, появились у нас: Ордин-Нащокин без сомнения был знаком с ними, и это отразилось в Новоторговом уставе 1667 г., который, заключая в себе законодательство о торговле и торговом классе, выказывал высокое понятие о торговле как факторе общественного благосостояния. Но развитию русской внешней торговли мешало отсутствие собственных гаваней, удобных сухопутных дорог и конкуренция иностранных купцов, которой не могли выдерживать русские. Промышленность же и внутренняя торговля в русских городах не могла развиваться успешно, потому что главные потребители — достаточные дворянские классы — или группировались в центре государства, в Москве, или были рассеяны по своим усадьбам и там сами производили все необходимое трудом и умением своих крестьян и холопов. Поэтому городская жизнь не могла быть развита, городское население не могло быть многочисленно. Только на севере государства (на Волге и на дороге к Архангельскому порту) встречаем богатые города как исключение.

Крестьянство, как уже было сказано, к концу XVII в. стало в полную зависимость от лица землевладельца. По отношению к последним оно мало чем отличалось от холопов в смысле подчиненности, но государство продолжало видеть в крестьянах общественный класс и облагало их податью. В то же время государство стремилось и холопов ввести в государственное тягло и на некоторые их разряды налагало государственные платежи. А владельцы холопов стали устраивать своих холопов на пашне и давали им во владение дворы. На деле в конце XVII в. и крестьяне владельческие, и холопы представляли из себя зависимость землевладельцев, обложенных государственной податью. Разница была только в юридической форме зависимости тех и других от их владельцев. Так, еще до Петра произошло полное сближение крестьянства с холопством. Но крестьяне, жившие на дворцовых (государевых) и черных (государственных) землях, были далеки от такого сближения: они составляли класс полноправных граждан, хотя и у них каждый был прикреплен к своей общине.

Время Петра Великого

Детство и отрочество Петра (1672—1689)

Первые годы. Изучение первых лет жизни Петра имеет большую важность в том отношении, что позволяет нам понять, в какой обстановке развивался его характер, какие впечатления вынес Петр из своего детства, как шла его умственная жизнь, какое отношение сложилось в нем к среде, его воспитавшей. Существует мнение, что бурное детство было причиной всех дальнейших резкостей в поведении Петра и вызвало в нем жгучее озлобление против старины, стоявшей помехой на его дороге. Далее мы увидим, что в этом мнении много правды. Сам Петр иногда с горечью отзывался о своих детских годах.

Петр был младшим сыном царя Алексея Михайловича. Царь Алексей был женат два раза: в первый раз на Марье Ильиничне Милославской (1648—1669), во второй — на Наталье Кирилловне Нарышкиной (с 1671 г.). От первого брака у него было 13 детей. Многие из них умерли еще при жизни отца, и из сыновей только Федор и Иван его пережили. Оба они были болезненными: у Федора была цинга, Иван страдал глазами, заикался, был слаб телом и рассудком. Быть может, мысль остаться без наследников побудила царя Алексея спешить вторым браком. Свою вторую жену Наталью Кирилловну царь встретил в доме Артамона Сергеевича Матвеева, где она росла и воспитывалась в обстановке реформационной. Увлекшись красивой и умной девушкой, царь обещал найти ей жениха и скоро сам присватался к ней. В 1672 г. 30 мая у них родился крепкий и здоровый мальчик, нареченный Петром. Рождение его окружено роем легенд, неизвестно когда развившихся. Говорили, что Симеон Полоцкий предсказывал еще до рождения Петра его великую будущность; что юродивый заранее определил, сколько он проживет; что в церкви дьякон, не зная еще о рождении Петра, в минуту его рождения возгласил о его здравии и т.д.

Царь Алексей был очень рад рождению сына. Рады были и родственники его молодой жены, Матвеев и семья Нарышкиных. Незнатные до тех пор дворяне (про Наталью Кирилловну ее враги говорили, что прежде, чем стать царицей, она "в лаптях ходила"), Нарышкины с женитьбой царя приблизились ко двору и стали играть немалую роль в придворной жизни. Их возвышение было враждебно встречено родственниками царя по первой его жене — Милославскими. Рождение Петра увеличило эту вражду первой и второй семей царя и сообщило ей новый характер. Для Милославских рождение Петра не могло быть праздником, и вот почему: хотя наследником престола всегда считался, а с 1674 г. официально был объявлен царевич Федор, тем не менее при болезненности его и Ивана Петр мог иметь надежду на престол. Если бы царствовал Федор или Иван, политическое влияние всецело принадлежало бы их родне — Милославским; если бы престол перешел к Петру, опека над ним и влияние надела принадлежали бы матери Петра и Нарышкиным. Благодаря такому положению обстоятельств с рождением Петра семейный разлад Милославских и Нарышкиных терял узкий семейный характер и получил более широкое политическое значение.

Отсутствие родственной любви и неприязнь между Милославскими и Нарышкиными существовала и при жизни царя Алексея; но он сдерживал эту неприязнь своим личным авторитетом, хотя уверенно можно сказать, что и его авторитет не мог примирить враждующие стороны. При полной противоположности интересов родня царя расходилась и взглядами, и воспитанием. Старшие дети царя (особенно Федор и четвертая дочь Софья) получили блестящее по тому времени воспитание под руководством С. Полоцкого. В этом воспитании силен был элемент церковный, действовало польское влияние, заметное на южно-русских монахах. Напротив, Нарышкина вышла из такой среды (Матвеевы), которая при отсутствии богословского направления впитала в себя влияние западноевропейской культуры. Это различие направлений могло только усиливать вражду. Столкновение было неизбежно.

В январе 1676 г. умер царь Алексей. Ему было только 47 лет; его ранней смерти нельзя было предусмотреть. Поэтому обе семейные партии были застигнуты катастрофой врасплох. На престол вступил 14-летний Федор, но дела некоторое время оставались в руках Матвеева: царствовал представитель одной семейной партии, управлял представитель другой. Так случилось потому, что в последние годы царя Алексея родственники его второй жены были ближе к царю и делам, чем Милославские. Однако скоро Милославские взяли верх; интригами способнейшего из Милославских, Ивана Михайловича, и влиятельного боярина Богдана Матвеевича Хитрово Матвеев был удален в далекую ссылку (Пустозерск). Делами завладели Милославские; но при дворе кроме Милославских и Нарышкиных образовалась третья партия. Под руководством старых бояр Хитрово и Юрия Алексеевича Долгорукого некоторые лица с боярином Иваном Максимовичем Языковым во главе завладели симпатией царя Федора и отстранили от него все другие влияния. Потеряв надежду видеть потомство у царя и понимая приближение господства (в случае смерти Федора) или Нарышкиных, или Милославских, партия Языкова впоследствии стала искать сближения с Нарышкиными. Вот почему в конце царствования Федора был возвращен из ссылки Матвеев. Вот почему, когда умер Федор (27 апреля 1682 г.), восторжествовали Нарышкины, а не Милославские. Сложная игра придворных партий, соединившая интересы стороны Языкова со стороной Нарышкиных, повела к тому, что помимо старшего, больного и неспособного Ивана царем был избран младший брат, царевич Петр.

После смерти Федора царя приходилось избирать, потому что не было законом установленного престолонаследия. По действовавшему обычаю отцу наследовал сын, но у Федора не было детей. В давно прошедших веках, случалось, наследовали и брат брату (сыновья Ивана Калиты), но это была уже ветхая, потерявшая обязательную силу старина, на ней трудно было основать права Ивана. Патриарх Иоаким, Языков с прочим боярством и Нарышкины хотели Петра. Десятилетний здоровый Петр и в самом деле своей личностью представлялся более способным занять престол, чем полумертвый и тоже малолетний Иван (ему было 14 лет). Петр был избран в цари. Но обычаем была в Московском государстве узаконена форма царского избрания — посредством Земского собора. Собором избрали Бориса Годунова и Михаила Федоровича, за отсутствие собора упрекали царя В. И. Шуйского его современники. В данном случае, при избрании Петра, к созыву собора не прибегли. Решили дело патриарх с Боярской думой, после того как толпа народа (московское вече, если уместно это архаическое выражение) криком решила, что желает в цари Петра. Такая форма избрания мало давала гарантий для будущего, тем более что время было очень смутное. Милославские не могли помириться с неудачей, их сторонники открыто кричали на площади в пользу Ивана, а не Петра; не все стрельцы с одинаковой охотой присягали Петру; во дворце боялись резких партийных столкновений, бояре носили кольчуги под одеждой.

Тем не менее Петр стал царем. Опека над ним, по московскому обычаю, принадлежала его матери. Царица Наталья Кирилловна стала центром правительства. Но подле нее не было искренно преданных помощников и руководителей: Матвеев еще не вернулся в Москву из ссылки, братья царицы не отличались необходимыми для правления способностями и опытом. Таким образом, новое правительство было слабо. Этим и воспользовалась сторона Милославских, среди которых было много выдающихся лиц.

Главным представителем этой партии была царевна Софья, ученица Симеона Полоцкого, личность безусловно умная и энергичная, которой душно было в тесной полумонашеской обстановке, окружавшей московских царевен; образование расширило ее умственный кругозор, выработало в ней широкие запросы жизни, а отсутствие стесняющего внешнего авторитета родительской власти позволило Софье искать ответы на эти вопросы вне терема. Она тесной сердечной связью сблизилась с замечательнейшей личностью того времени, князем В. В. Голицыным, и вмешивалась в общественную жизнь. Кровными узами привязанная к дворцовой партии Милославских, Софья прониклась ее интересами. Как сильная и страстная натура, она лучше и сильнее всех чувствовала эти интересы и стала руководительницей этой партии. Противники (т. е. Нарышкины, и более всех Наталья Кирилловна) были ей ненавистны, как обидчики ее и ее родных. В то же время очень развитое честолюбие Софьи показывало ей возможность в случае воцарения Ивана стать во главе государства опекуншей неспособного брата, заменить ему мать, управлять государством. С воцарением Петра место это было занято Натальей Кирилловной, которая видела, конечно, в Софье свою соперницу; отсюда взаимная ненависть мачехи и падчерицы. Кроме Софьи у Милославских был другой способный человек, И. М. Милославский, падкий на интригу, изворотливый и лишенный твердых нравственных понятий. За Иваном Милославским стоял родовитый князь И. А. Хованский, который не столько дружил с Милославскими, сколько не любил их противников. Но Хованский и Голицын не были деятельными участниками той политической интриги, которая была ведена в мае 1682 г. преимущественно Софьей и Милославскими против Нарышкиных.

В последние дни царя Федора и в первые дни царствования Петра московские стрельцы пришли в некоторое движение. Стрелецкое войско было сформировано в полки, носившие название по фамилиям полковников. Жило оно отдельно от прочего населения Москвы, в особых "стрелецких слободах" в разных частях города. И сами стрельцы, и их семьи помимо службы занимались промыслами и мелкой торговлей. Поэтому стрельцы, имея военную организацию, в то же время не были замкнуто живущим военным сословием, а сохраняли живые связи с остальным московским населением. В начале 1682 г. главным начальником стрелецкого войска был князь Юрий Алексеевич Долгорукий, "развалина от старости и паралича", как характеризует его С. М. Соловьев. Он не мог поддержать должной дисциплины. Полковники стрелецкие начали притеснять стрельцов, стрельцы на злоупотребления властью отвечали нарушением порядка. В грубой форме заявляют они протест против притеснений, подавая с ругательствами челобитья на начальников и употребляя силу для освобождения наказанных товарищей. Это движение началось еще при Федоре, а при новом правительстве выразилось довольно резко: сразу от 16 полков подана была во дворец челобитная на полковников с угрозой, если не накажут полковников, расправиться с ними самосудом. Правительство Натальи Кирилловны сделало промах: вместо спокойного расследования дела оно с испуга уступило стрельцам и, уволив полковников, взыскало с них все денежные к ним претензии стрельцов. Уступка разнуздала стрельцов окончательно, дисциплины не стало, самосудом расправлялись они со всеми неприятными им начальниками. Полный беспорядок царил в слободах. С переменой правительства стрельцы почувствовали, что они — сила, которой боятся даже во дворце.

Всеми этими обстоятельствами воспользовалась партия Милославских, чтобы направить движение в свою пользу, сообщить ему политический характер, которого оно до сих пор не имело. Через преданных себе стрельцов эта партия постаралась возбудить неудовольствие полков против правительства Петра, перенести их внимание от своих стрелецких дел на политическое положение. Стрельцы усердно рассказывали, что за малолетним Петром стоят бояре "изменники", которые не хотят ему добра и государством управляют в свою пользу, а другим во вред; эти изменники злоумышляют на царскую семью, т. е. на царя Ивана и на Милославских. Стрельцы верили всем этим слухам и главными изменниками считали (конечно, по наущению Милославских) Матвеева, Нарышкиных и Языкова. Они явно грозили "свернуть шею" этим лицам и готовы были стать за царя и за благополучие царской семьи. Милославским, таким образом, удалось настроить стрельцов против своих политических противников. Между стрельцами был распространен список изменников, которых следовало истребить, но Милославские ждали еще приезда в Москву опаснейшего своего противника Матвеева, чтобы истребить и его, и потому удерживали стрельцов от решительных действий. Матвеев приехал 11 мая и хотя был предупрежден о волнениях стрельцов, но не придал им большого значения и не принял предосторожностей.

15 мая произошел так называемый стрелецкий бунт. Милославские дали знать утром этого дня в стрелецкие слободы, что изменники задушили царя Ивана. Стрельцов звал и в Кремль. В боевом порядке выступили стрелецкие полки в Кремль, успели занять кремлевские ворота, прекратили сношения Кремля с остальным городом и подошли ко дворцу. Во дворце собрались, услыша о приближении стрельцов, бояре, бывшие в Кремле, и патриарх. Из криков стрельцов они знали, зачем явилось стрелецкое войско, знали, что они считали царя Ивана убитым. Поэтому на дворцовом совете было решено показать стрельцам и Ивана, и Петра, чтобы сразу убедить их в полном отсутствии всякой измены и смуты во дворце. Царица Наталья вывела обоих братьев на Красное крыльцо, и стрельцы, вступив на разговор с самим Иваном, услышали от него, что "его никто не изводит, и жаловаться ему не на кого". Эти слова показали стрельцам, что они жертва чьего-то обмана, что изменников нет и истреблять некого. Старик Матвеев умелой и сдержанной речью успел успокоить стрельцов настолько, что они хотели разойтись. Но Михаил Юрьевич Долгорукий испортил дело. Будучи, после отца своего Юрия, вторым начальником Стрелецкого приказа и думая, что теперь стрельцы смирились совсем, он отнесся к толпе с бранью и грубо приказывал ей расходиться. Стрельцы, рассердясь и подстрекаемые людьми из партии Милославских, бросились на него, убили его и, опьяненные первым убийством, бросились во дворец искать других "изменников". Матвеева они схватили на глазах царицы Натальи и Петра (некоторые рассказывали, что даже выхватили из их рук) и рассекли на части; за Матвеевым были схвачены и убиты бояре князь Ромодановский, Аф. Кир. Нарышкин и другие лица. Особенно искали стрельцы ненавистного Милославским Ив. Кир. Нарышкина, способнейшего брата царицы, но не нашли, хотя обыскали весь дворец. Убийства совершались и вне дворца. В своем доме был убит князь Юрий Долгорукий. На улице схвачен и потом убит Ив. Макс. Языков, представитель третьей дворцовой партии. Над трупами убитых стрельцы ругались до позднего вечера и, оставив караул в Кремле, разошлись по домам.

16 мая возобновились сцены убийства. Стрельцы истребили всех тех, кого сторона Милославских считала изменниками. Но желаемого Ив. Кир. Нарышкина не нашли и в этот день — он искусно прятался во дворце. 17 мая утром стрельцы настоятельно потребовали его выдачи, как последнего уцелевшего изменника. Чтобы прекратить мятеж, во дворце нашли необходимым выдать Ивана Кирилловича. Он причастился и предался стрельцам, его пытали и убили. Этим окончился мятеж.

Петр и его мать были потрясены смертью родных, ужасами резни, которая совершалась на их глазах, и оскорблениями, которые получали они от грубых стрельцов. Около них не осталось ни одного помощника и советника: все их сторонники были истреблены, а уцелевшие попрятались. У Милославских, таким образом, исчезли их политические противники. Хозяевами дел становились теперь они, Милославские; представительницей власти стала Софья, потому что Наталья Кирилловна удалилась от дел. В те дни ее грозили даже "выгнать из дворца". Вступление во власть со стороны Милославских выразилось тотчас же после бунта тем, что места, занятые прежде в высшей московской администрации людьми, близкими к Нарышкиным, еще до окончания бунта перешли к сторонникам Софьи. Князь В. В. Голицын получил начальство над Посольским приказом; князь Ив. Андр. Хованский с сыном Андреем стали начальниками Стрелецкого приказа (т. е. всех стрелецких войск). Иноземский и Рейтарский приказы подчинены были Ив. Мих. Милославскому.

Но, завладев фактически властью, уничтожив одних и устранив отдел других своих врагов, Софья и ее сторонники не заручились еще никаким юридическим основанием своего господствующего положения. Таким юридическим основанием могло быть воцарение царя Ивана и передача опеки над ним какому-нибудь лицу его семьи. Этого Софья достигла помощью тех же стрельцов. Конечно, по наущению ее сторонников, стрельцы били челом о том, чтобы царствовал не один Петр, а оба брата. Боярская дума и высшее духовенство, боясь повторения стрелецкого бунта, 26 мая провозгласили первым царем Ивана, а Петра — вторым. Немедленно затем стрельцы били челом о том, чтобы правление поручено было, по молодости царей, Софье. 29 мая Софья согласилась править. Мятежных, но верных ей стрельцов Софья угощала во дворце. Таким образом, партия Софьи достигла официального признания своего политического главенства.

Однако все население Москвы и сами стрельцы сознавали, что стрелецкое движение, хотя и вознаграждалось правительством, было все-таки незаконным делом, бунтом. Сами стрельцы поэтому боялись наказания в будущем, когда правительство усилится и найдет помимо них опору в обществе и внешнюю силу. Стараясь избежать этого, стрельцы требуют гарантий своей безопасности, официального признания своей правоты. Правительство не отказывает и в этом. Оно признает, что стрельцы не бунтовали, а только искореняли измену. Такое признание и было засвидетельствовано всенародно в виде особых надписей на каменном столбе, который стрельцы соорудили на Красной площади в память майских событий.

Постройка такого памятника, прославлявшего мятежные подвиги, еще более показала народу, что положение дел в Москве ненормально и что стрельцы, до поры до времени, единственная сила, внушающая боязнь даже дворцу. Этой грозной силой задумали воспользоваться некоторые расколоучители. Находясь под церковным проклятием (церковный собор 1666—1667 г. изрек анафему на раскольников), раскольники задумали избавиться от проклятия и восстановить "старое благочестие" в русской церкви тем же путем, каким Милославские достигли власти, т. е. с помощью стрельцов. Расколоучители повели в стрелецких слободах деятельную и успешную агитацию для этой цели. Результатом ее было новое волнение значительной части только что успокоившихся стрельцов. Через своего начальника И. Д. Хованского стрельцы требовали пересмотра вероисповедного вопроса. Хованский, несколько сочувствовавший раскольникам, дал ход этому требованию, и правительство, опасаясь отказом раздражить стрельцов, назначило на 5 июля в Грановитой палате дворца диспут между православной иерархией и расколоучителями. Этот диспут вызвал уличные беспорядки, на самом диспуте спорили долго и благодаря отсутствию определенного плана прений не пришли ни к какому результату. Тем не менее раскольники провозгласили победу. Масса московского населения, с напряженным вниманием ожидавшая исхода диспута, была введена в немалый соблазн рядом скандалов и отсутствием твердой власти, не смогшей поддержать порядка, и неизвестностью — где же церковная истина? Правительство же было смущено тем, что в этот день ясно увидело, как ненадежно стрелецкое войско; стрельцы оскорбляли Софью, когда она вмешивалась в диспут, поддерживали раскольников ("променяли государство на шестерых чернецов", как выразилась Софья) и слушались обожаемого ими Хованского гораздо более, чем повиновались правительству. После диспута у Софьи стало две заботы: лишить раскольников стрелецкой поддержки и обуздать Хованского, который мог злоупотреблять привязанностью стрельцов. Первого Софья скоро достигла. Увещаниями и подачками она склонила стрельцов отстать от расколоучителей. Одного из них казнила (Никиту Пустосвята), других сослала. Не так легко было свести счеты с Хованским.

Прямо сместить Хованского Софья боялась, потому что это могло раздражать стрельцов и повести к новым беспорядкам. Терпеть же его во главе военной силы казалось невозможным. Помимо того бестактного поведения, каким он отличался во время раскольничьего движения, Хованский вел себя дурно и в последующее время: он льстил стрельцам, уронил дисциплину; ходили слухи, что он грозил устранить Милославских от власти, во дворце даже говорили, что Хованский хочет завладеть царством для себя и для сына. И. М. Милославский так был напуган, что не жил в Москве, боялась и Софья. 20 августа вся царская семья уехала из Москвы, считая себя небезопасной в Кремле. После многих переездов из села в село, из монастыря в монастырь, Софья в селе Воздвиженском праздновала свои именины 17 сентября. Туда к этому дню съехались много московской знати, и вот 17-го, после обедни и приема поздравлений, цари с боярами "сидели" о деле Хованского. Боярская дума выслушала "доклад", или обвинительный акт, в котором Хованский был обвиняем в преступлениях по службе и в умысле на жизнь государей. Последний пункт обвинений был основан на подметном письме, которое брошено было на имя государей у дворцовых ворот, а написано было, говорят, И. М. Милославским. Дума приговорила Хованского и сына его Андрея к смертной казни. Их арестовали недалеко от села Воздвиженского, доставили туда и в тот же день казнили. Суд, приговор и казнь последовали в один и тот же день, внезапно, неожиданно. Очевидно, Софья боялась помехи со стороны стрельцов; боясь их волнения, она 17-го же сентября известила их грамотой, что Хованские казнены, и прибавляла, что на самих стрельцах царского гнева нет.

Но стрельцы не поверили. Они думали, что за Хованским наказание постигнет и их. Поэтому они подняли бунт; по слухам, ожидая нападения на Москву царских войск, они привели город в осадное положение и приготовились к вооруженной защите. Это заставило правительство удалиться в Троицкую Лавру (бывшую первоклассной крепостью того времени) и собирать дворянское ополчение из городов. Военные приготовления правительства показали стрельцам их собственную слабость, невозможность сопротивления и необходимость покориться. Через посредство оставшегося в Москве патриарха просят они прощения у Софьи. Софья дает им прощение с одним условием: стрельцы вполне должны повиноваться начальству и не мешаться не в свое дела; 8 октября стрельцы дают в этом клятву. Они просят позволения сломать тот почетный столб, который был поставлен в память майских подвигов. Теперь в глазах их самих и правительства майские подвиги не заслуга, а бунт.

Так кончилось смутное время, тянувшееся с мая по октябрь 1682 г. В начале ноября двор возвратился в Москву; настало так называемое "правление царевны Софьи" (1682-1689).

Таковы были придворные и политические обстоятельства, в которых родился и провел годы детства Петр. С началом правления Софьи началось его отрочество. Посмотрим, что мы знаем достоверного о детстве Петра.

О первых днях жизни царевича сохранилось много любопытных сведений. Его рождение вызвало ряд придворных праздников. Крестили царевича только 29 июня в Чудовом монастыре, и крестным отцом был царевич Федор Алексеевич. По древнему обычаю, с новорожденного "сняли меру" и в ее величину написали икону апостола Петра. Новорожденного окружили целым штатом мам и нянь; кормила его кормилица. По некоторым отзывам, Петр с детства был очень крепок физически, "возрастен и красен и крепок телом". Очень рано его стали забавлять игрушки, и эти игрушки почти исключительно имели военный характер. По расходным дворцовым книгам мы знаем, что Петру постоянно делали в придворных мастерских и покупали на рынках луки, деревянные ружья и пистолеты, барабаны, игрушечные знамена и т. д. Этим оружием царевич и сам тешился, и вооружал "потешных ребяток", т. е. своих сверстников из семей придворной знати, всегда окружавших малолетних царевичей. Если бы царь Алексей жил более, можно было бы ручаться, что Петр получил бы такое же прекрасное, по тому времени, образование, как его брат Федор. Но царь Алексей умер, когда Петру не исполнилось и четырех лет. Вот почему Петр остался без правильного образования. Некоторые (И. Е. Забелин) думают, что начало обучения Петра положил еще его отец. Такое мнение основывается на том, что 1 декабря 1657 г. начали кого-то учить грамоте в царское семье, как это ясно из книг Тайного приказа. Но в царской семье не начинали учить детей раньше 5 лет, а Петру тогда было только 3,5 года. С другой стороны, первый известный нам учитель Петра, Никита Моисеевич Зотов, был определен к нему уже царем Федором. Поэтому такое мнение о раннем обучении Петра сомнительно. Достовернее, что Петр впервые сел за азбуку под руководством Зотова пяти лет от роду. Этого Зотова назначил к Петру его крестный отец, царь Федор, очень любивший своего крестника и брата. Зотов раньше был приказным дьяком и при назначении к Петру подвергся экзамену: читал и писал в присутствии царя и был одобрен как самим царем, так и известным Симеоном Полоцким. Курс учения в древней Руси начинался азбукой, продолжался чтением и изучением Часослова, Псалтиря, Апостольских деяний и Евангелия. Обучение письму шло позже чтения. Петр начал учиться письму, кажется, в начале 1680 г. и никогда не умел писать порядочным почерком. Кроме письма и чтения Зотов ничему не учил Петра (ошибиться здесь можно только относительно арифметики, которую Петр узнал довольно рано неизвестно от кого). Но Зотов как пособие при обучении употряблял иллюстрации, привозимые в Москву из-за границы и известные под именем "потешных фряжских" или "немецких листов". Эти листы, изображая исторические и этнографические сцены, могли дать много умственной пищи ребенку. Кроме того, Зотов ознакомил Петра с событиями русской истории, показывая и поясняя ему летописи, украшенные рисунками. Что Зотов и при отсутствии широкого образования и ума вел свое дело добросовестно и тепло, доказывается неизменным расположением к нему Петра, не забывшего своего учителя.

Чем больше становился Петр, тем хуже складывалась окружающая его обстановка. При отце любимый и ласкаемый, Петр при Федоре вместе с матерью разделял ее опалу. Хотя Федор его и любил, но борьба придворных партий отстраняла его и его мать от царя. Начиная понимать разговоры окружающих, Петр узнал от них, конечно, о семейной вражде, о гонениях на его мать и на близких ей людей. Он учился не любить Милославских, видел в них врагов и притеснителей. Десяти лет избранный царем, он в 1682 г. пережил ряд тяжелых минут. Он видел бунт стрельцов; старика Матвеева, говорят, стрельцы вырвали из его рук; дядя Иван Нарышкин был им выдан на его глазах; он видел реки крови; его матери и ему самому грозила опасность ежеминутной смерти. Петр так был потрясен "майскими днями" 1682 г., что от испуга у него явились и остались на всю жизнь конвульсивные движения головы и лица ("sa tete branle continuellement, bien qu'il ne soit age que de vingt ans", — пишет о нем видевший его современник). Чувство неприязни к Милославским, воспитанное уже раньше, перешло в ненависть, когда Петр узнал, сколь они виноваты в стрелецких движениях. С ненавистью относился он и к стрельцам, называя их "семенем Ивана Михайловича" (т. е. Милославского), потому что с представлением о стрельцах у него соединялось воспоминание об их бунтах 1682 г.

Так неспокойно кончилось детство Петра. В нем — начало его военных забав, в нем — тяжелые, даже ужасные минуты, повлиявшие на всю жизнь Петра. В детстве Петра, наконец, нет начатков правильного образования: его учат "грамоте", прочие сведения приходят случайно, усваиваются мимоходом.

Время царевны Софьи. Обратимся к правлению царевны Софьи. При ней главными деятелями являются боярин князь В. В. Голицын и думный дьяк Шакловитый. Первый был начальником Посольского приказа, главным правительственным деятелем во внешних сношениях Москвы и во внутреннем управлении. Второй был начальником стрелецкого войска и главным стражем интересов Софьи, оберегателем господствовавшей партии. Шакловитый был верным слугой Софьи, а Голицын не только служил царевне, но был ее любимым. Личность князя В. В. Голицына — одна из самых замечательных личностей XVII в. Иностранцы, знавшие его, говорят о нем с чрезвычайным сочувствием, как об очень образованном и гуманном человеке. Действительно, Голицын был очень образованным человеком, следовал во всех мелочах жизни западноевропейским образцам, дом его был устроен на европейский лад. По характеру своего образования он близок был к малорусскому образованному монашеству и находился до некоторой степени под влиянием польско-католическим. Гуманность Голицына обращала на себя внимание современников; ему приписывали широкие проекты освобождения крестьян от частной зависимости. Внутренняя правительственная деятельность времени Софьи отмечена мягкостью некоторых мероприятий, быть может, благодаря влиянию Голицына. При Софье было смягчено законодательство о несостоятельных должниках, ослаблены некоторые уголовные кары, отменена варварская казнь — закапывание в землю живого. Однако в той сфере, где сильно было влияние не Голицына, а патриарха, — в отношении к раскольникам — незаметно было большой гуманности: раскол преследовался по-прежнему строго.

Но главным поприщем Голицына была дипломатическая деятельность. Враждебные отношения Москвы к Турции и татарам не прекращались, хотя в 1681 г. и было заключено перемирие на 20 лет. Турция в то время была в войне с Австрией и Польшей, и Польша искала союза с Россией против Турции. Польский король Ян Собесский, деятельный враг турок, очень рассчитывал на русскую помощь и очень желал привлечь Москву к австро-польскому союзу. Но Москва, с самой Польшей находясь только в перемирии, соглашалась подать помощь лишь по заключении вечного мира. В 1686 г. Ян Собесский согласился на вечный мир, по которому навеки уступил Москве все, что она завоевала у Польши в XVII в. (важнее всего Киев). Этот мир 1686 г. была очень крупной дипломатической победой, которой Москва обязана была В. В. Голицыну. Но по этому миру Москва должна была начать войну с Турцией и Крымом, ей подчиненным. Решено было идти походом на Крым. Поневоле принял Голицын начальство над войсками и сделал на Крым два похода (1687—1689). Оба они были неудачны (только во второй раз, в 1689 г., русские успели дойти через степь до Перекопа, но не могли проникнуть далее). Не имея военных способностей, Голицын не мог справиться с трудностями степных походов, потерял много людей, возбудил ропот войска и навлек со стороны Петра обвинение в нерадении. Впрочем, до низвержения Софьи ее правительство старалось скрыть неудачу, торжествовало переход через степи к Перекопу как победу и осыпало наградами Голицына и войска. Но неудача была ясна для всех: ниже увидим, что Петр воспользовался ею и оставил в покое Крым в своем наступлении на юг.

Такова была внешняя деятельность правительства Софьи. Государственные вопросы развивались своим чередом; семейная вражда в то же время шла своим чередом и сплеталась с другими обстоятельствами общественной жизни в очень сложные комбинации общественного движения в Москве.

Правила делами одна часть царской семьи, власть которой воплощала в себе Софья. Она знала, что в другой части царской семьи первым человеком была царица Наталья. Обе женщины враждовали друг против друга, сильно и сознательно вдохновляли ненависть к врагу и своих близких. Одна (Софья) жила настоящим, знала, что власть ее падет скоро, с совершеннолетием Петра, и не желала этого. Другая (Наталья Кирилловна) была лишена власти, была в опале и знала, что скоро сын возвратит ей надлежащее место во дворце; все ее надежды были в будущем. Семейная вражда породила две враждебные партии людей, связавших себя с той или другой частью царской семьи и враждовавших из-за влияния, из-за карьеры и личного возвышения. Эта борьба была уже не семейной, но политической враждой. Личное чувство любви поставило Голицына около Софьи; он не чувствовал ненависти к Нарышкиным, но сознание, что они считают его своим врагом и в будущем не пощадят, заставляло его в отчаянии желать вслух смерти царицы Натальи. Но с начала и до конца он не был активным участником борьбы, стоял далеко не в центре политических интриг. Вел интригу Шакловитый, человек безнравственный и злобный, службой Софье строивший свою личную карьеру. Шакловитый спокойно выражал сожаление, что не все Нарышкины побиты в 1682 г.; он старательно стремился поправить такую ошибку и при случае уничтожить врагов, укрепить Софью на престоле, а себя — на службе. И много лиц мечтали, как он, помогая Софье, устроиться самим. На противоположной стороне, у Натальи Кирилловны, было не меньше друзей. Во главе ее партии стояли два человека: брат царицы Лев Кир. Нарышкин, сдержанный, умный, но малообразованный и не привыкший к широкой деятельности человек, и князь Борис Алексеевич Голицын, "дядька" (т. е. воспитатель) Петра. Это был человек, по образованию мало уступавший своему двоюродному брату, князю В. В. Голицыну. Не уступал он ему и умом, и общей нравственной высотой, но был жертвой грустной привычки — пьянства. Бояре в ссоре упрекали его, что он "весь налит вином", в народе шел говор, что князь Борис "и государя (т. е. Петра) пить научил". Слабость эта много мешала ему и в жизни, и в службе; однако, охраняя интересы Петра против Софьи, князь Борис явился боевым руководителем партии Нарышкиных и доставил Петру победу в последнем столкновении 1689 г. Партия Нарышкиных, как и партия Софьи, имела многих приверженцев во всех слоях общества, даже среди бывших помощников Милославских — стрельцов. И чем ближе подходило время совершеннолетия Петра, тем более примыкало к партии Нарышкиных дальновидных людей, предвидевших, в чью пользу разрешится семейно-политическая борьба.

Но рядом с политической борьбой в Москве в то время шла борьба религиозная: стало распространяться мнение, что пресуществление Св. Даров совершается за литургией не во время молитвы Иерея, призывающей св. Духа, а во время произнесения слов И. Христа ("Примите, ядите..."). Это католическое мнение, появившееся в Малороссии под польским влиянием, было принесено в Москву известным С. Полоцким; затем поддерживалось его учеником, русским ученым монахом Сильвестром Медведевым и теми русскими, которые получили образование в южнорусских школах. Шумные споры, шедшие в Москве об этом предмете при патриархе Иоакиме (1674—1690 гг.), перешли и в литературу. С. Медведев написал в защиту своей "хлебопоклоннической ереси" книгу "Манна". В ответ на нее представители православия, греки братья Лихуды, написали книгу "Акос". За этими трудами явились и другие. Богословский спор окончился только в 1690 г. церковным собором, осудившим ересь, и гонением на малорусских ученых, которые спешили уехать из Москвы. Следя за развитием этого богословского спора, мы замечаем, что представители ереси (С. Медведев и др.) очень близки к царевне Софье, воспитанной в их же духе, к В. В. Голицыну и другим лицам стороны Милославских. Близость к правительству даже помогает еретикам распространять свои взгляды. Напротив, православный патриарх стремится опереться в борьбе с ними на сторону Петра. Ересь только тогда подвергается церковному осуждению, когда власть с 1689 г. переходит к Нарышкиным. Таким образом, различные религиозные направления примкнули в своей борьбе к готовым политическим партиям и в них искали себе опоры. С. Медведев поэтому пострадал одновременно и как еретик, и как политический преступник, приверженец Софьи. Спор о пресуществлении привлек внимание не только русского общества, но и католической иерархии. Желая торжества ереси, католичество послало в Москву своих представителей иезуитов, которые высматривали положение дела, готовясь воспользоваться в своих целях всяким удобным случаем. В Москве, вероятно, их стараниями, появились католические книги. Князь В. В. Голицын дружил с иезуитами и старался добыть им позволение жить постоянно в Москве. Трудно сказать в точности, каковы были надежды католичества, но нет сомнения, что католическая пропаганда цеплялась за сильнейшую партию 80-х годов XVII в., имея виды на Россию. В то же время юноша Петр подпал иноземному влиянию совсем иного сорта. Далекий от богословских тонкостей, он был враждебен католичеству, не интересовался протестантским богослужением, но увлекался западноевропейской культурой в том ее складе, какой установился в протестантских государствах. С падением Софьи католические попытки пропаганды на Руси прекратились, иезуиты были прогнаны из Москвы, а с реформой Петра протестантская культура стала широко влиять на Русь.

Так, рядом с борьбой семейной, политической и церковной в конце XVII в. разрешился вопрос о форме воздействия на Москву западноевропейской культуры. Разрешили его те влияния, под которыми Петр находился в годы отрочества и юности. Посмотрим на первые шаги этих влияний.

"Потехи" Петра. В детстве, как мы видим, Петр не получил никакого образования, кроме простой грамотности и кое-каких исторических сведений. Забавы его носили ребячески-военный характер. Обстановка жизни сообщила ему несколько тяжелых впечатлений. Будучи царем, он в то же время находился под опалой с 10 лет и с матерью должен был жить в потешных подмосковных селах, а не в Кремлевском дворце. Такое грустное положение лишало его возможности получить правильное дальнейшее образование и в то же время освобождало от пут придворного этикета. Не имея духовной пищи, но имея много времени и свободы, Петр сам должен был искать занятий и развлечений. Можно думать, что мать никогда не стесняла любимого единственного сына и что воспитатель Петра, князь Борис Голицын, не следил за каждым его шагом. Мы не видим, чтобы Петр особенно подчинялся материнскому авторитету в своих вкусах и занятиях, чтобы Петра занимали другие. Он сам выбирает себе товарищей из тесного круга придворных и дворовых служителей царицына двора и сам с этими товарищами ищет себе потех. Отрочество Петра отмечено самодеятельностью, и эта самодеятельность шла в двух направлениях: 1) Петр предавался по-прежнему военным забавам, 2) Петр стремился к самообразованию.

С 1683 г. вместо "потешных ребяток" около Петра видим "потешные полки" ("потешные", ибо стояли в потешных селах, а не потому, что служили только для потехи). В ноябре 1683 г. Петр начинает формировать Преображенский полк из охочих людей (до последних лет своих Петр помнил, что первым охотником был придворный конюх Сергей Бухвостов). В отношении этого потешного полка Петр был не государем, а товарищем-соратником, учившимся наравне с прочими солдатами военному делу. С разрешения, конечно, матери и с одобрения, быть может, Б. Голицына (даже, быть может, с некоторым его содействием) Петр, как говорится, и днюет, и ночует со своими потешными. Предпринимаются маневры и небольшие походы, на Яузе строится потешная крепость (1685 г.), названная Пресбургом, словом, практически изучается военное дело не по старым русским образцам, а по тому порядку регулярной солдатской службы, какой в XVII в. был заимствован Москвой с Запада. Эти военные "потехи" требуют военных припасов и денежных средств, которые и отпускаются Петру из московских приказов. Правительство Софьи не видит для себя никакой опасности в таких "потехах марсовых" и не мешает развитию потешных войск. Оно испугалось этих войск позже, когда из потешных выросла солидная военная сила. Но растил Петр эту силу беспрепятственно. Не следует думать, что Петр забавлялся с одной дворовой челядью. Вместе с ним в рядах потешных были и товарищи его из высших слоев общества. Стоявший вне придворного эти кета, Петр мешал родовитых людей и простолюдинов в одну "дружину", по выражению С. М. Соловьева, и из этой дружины бессознательно готовил себе круг преданных сотрудников в будущем. Военное дело и личность Петра сплачивали разнородные аристократические и демократические элементы в одно общество с одним направлением. Пока это общество забавлялось, — позже оно стало работать с Петром.

Несколько позднее, чем организовались военные игры Петра, пробудилось в нем сознательное стремление учиться. Самообучение несколько отвлекло Петра от исключительно военных забав, сделало шире его умственный кругозор и практическую деятельность. Лишенный правильного образования, Петр, однако, рос в кругу, далеко не вполне невежественном. Нарышкины из дома Матвеева вынесли некоторое знакомство с западной культурой. Сын А. С. Матвеева, близкий к Петру, был образованным на европейский лад. У Петра был немец-доктор. Словом, не только не было национальной замкнутости, но была некоторая привычка к немцам, знакомство с ними, симпатия к Западу. Эта привычка и симпатия перешли и к Петру и облегчили ему сближение с иноземцами и их наукой. Сближение это произошло около 1687 г. таким образом: в предисловии к Морскому Регламенту сам Петр рассказывает, что кн. Я. Долгорукий привез ему в подарок из-за границы астролябию, и никто не знал, как сладить с иностранным инструментом; тогда нашли Петру знающего человека, голландца Франца Тиммермана, который объяснил, что для употребления астролябии нужно знать геометрию и иные науки. У этого-то Тиммермана Петр "гораздо с охотою пристал учиться геометрии и фортификации". В то же время он нашел в селе Измайлове старый английский бот, валявшийся в амбаре. Тиммерман объяснил Петру, что на этом боте можно ходить против ветра, лавировать (чего русские не умели). Петр заинтересовался и нашел человека (как и Тиммермана — из Немецкой слободы), голландца Карштен-Бранта, который стал учить Петра управлению парусами. Сперва учились на узенькой Яузе, а потом — в селе Измайлове на пруде.

Искусство навигации так увлекло Петра, что стало в нем страстью. К изучению этого дела он отнесся очень серьезно. В 1688 г. недовольный тем, что негде плавать под Москвой, он переносит свою забаву на Переяславское озеро (в 100 с лишком верстах от Москвы на север). Мать согласилась на отъезд Петра, и Петр принялся в Переяславле строить суда с помощью мастеров-голландцев. В это время он ничего не хотел знать, кроме математики, военного дела и корабельных забав. Но ему уже шел 17-й год, он был очень развит и физически, и умственно. Его мать вправе была ждать, что достигший совершеннолетия сын обратит внимание на государственные дела и устранит от них ненавистных Милославских. Но Петр не интересовался этим и не думал бросать свое ученье и забавы для политики. Чтобы остепенить его, мать его женила (27 января 1689 г.) на Евдокии Федоровне Лопухиной, к которой Петр не имел влечения. Подчиняясь воле матери, Петр женился, однако через какой-нибудь месяц после свадьбы уехал в Переяславль от матери и жены к кораблям. Но летом этого 1689 г. он был вызван матерью в Москву, потому что неизбежна была борьба с Милославскими.

Разрыв с Софьей. Переяславскими потехами и женитьбой окончился период отроческой жизни Петра. Теперь он — взрослый юноша, привыкший к военному делу, привыкающий к кораблестроению, сам себя образовывающий, не богословски, как были образованы его отец и братья, а полупрактически, полутеоретически, преимущественно в области точных и прикладных знаний. У него нет привычки к этикету, есть привычка к иноземцам — его учителям, у него демократический круг товарищества. Он привык к занятиям и труду, но не дорос еще до общественной деятельности; много обещая, как способная личность, он возбуждает неудовольствие и беспокойство близких, потому что занят только забавами, и странными для царя забавами. Его интересы как государя берегут другие: другие выбирают минуты для последней борьбы с узурпаторами его власти, другие руководят действиями Петра в этой борьбе.

Эти другие были: Наталья Кирилловна, ее брат Лев Нарышкин и, кажется, больше всего "дядька" Петра, князь Б. Голицын. В 1689 г., когда Петру минуло 17 лет, он мог уже, как взрослый, упразднить регентство Софьи. Неудача второго Крымского похода 1689 г, возбудила общее недовольство и дала удобный повод к действиям против нее. Соображая эти обстоятельства, партия Петра приготовилась действовать; руководителем в этих приготовлениях, по довольно распространенному мнению, был князь Б. Голицын.

Но прямо начать дело против Софьи не решались. В то же время и Софья, понимая, что время близится к развязке, что следует отдать власть Петру, и не желая этого, не решалась на какие-нибудь резкие меры для укрепления себя на престоле. Ей очень хотелось из правительницы стать "самодержицей", иначе говоря, венчаться на царство. Еще с 1687 г. она и Шакловитый думали достигнуть этой цели помощью стрелецкого войска. Но стрельцы не хотели поднимать новый бунт против Нарышкиных и требовать незаконного восшествия на престол Софьи. Лишенная в этом деле сочувствия стрельцов, Софья отказывается от мысли о венчании, но решается самозванно именовать себя "самодержицей" в официальных актах. Узнав об этом, Нарышкины громко протестуют: раздается ропот и в народе против этого нововведения. Чтобы удержать власть, Софье остается одно: привлечь к себе народную симпатию и в то же время возбудить народ против Петра и Нарышкиных. Вот почему и Софья, и ее верный слуга Шакловитый жалуются народу на своих противников и употребляют все средства, чтобы поссорить с ними народ, особенно стрельцов. Но стрельцы весьма мало поддавались речам Софьи, и это лишало ее храбрости. Со страхом следила она за поведением Нарышкиных и ждала от них нападения. Отношения двух сторон с часу на час обострялись.

Петр, вызванный матерью из Преяславля в Москву летом 1689 г., начал показывать Софье свою власть. В июле он запретил Софье участвовать в крестном ходе, а когда она не послушалась, сам уехал, устроив таким образом сестре гласную неприятность. В конце июля он едва согласился на выдачу наград участникам Крымского похода и не принял московских военачальников, когда они явились к нему благодарить за награды. Когда Софья, напуганная выходками Петра, стала возбуждать стрельцов с надеждой найти в них поддержку и защиту, Петр не задумался арестовать на время стрелецкого начальника Шакловитого.

Петр или, вернее, руководившие им лица опасались стрелецкого движения в пользу Софьи. Находясь в Преображенском, они внимательно следил и за положением дел и настроением стрельцов в Москве через преданных им лиц. В то же время и Софья боялась дальнейших неприятностей со стороны Петра и посылала в Преображенское своих лазутчиков. Отношения к началу августа 1689 г. стали до того натянуты, что все ждали открытого разрыва; но ни та, ни другая сторона не хотели быть начинающей, зато обе старательно приготовлялись к обороне.

Разрыв произошел таким образом: 7 августа вечером Софья собрала в Кремле значительную вооруженную силу. Говорят, что ее напугал слух о том, что в ночь с 7 на 8 августа Петр с потешными явится в Москву и лишит Софью власти. Стрельцов, призванных в Кремль, волновали в пользу Софьи и против Петра несколько преданных правительнице лиц. Видя военные приготовления в Кремле, слыша зажигательные речи против Петра, приверженцы царя (в числе их были и стрельцы) дали ему знать об опасности. Но они преувеличили опасность и сообщили Петру, что на него с матерью стрельцы "идут бунтом" и замышляют на них смертное "убийство". Петр прямо с постели бросился на лошадь и с тремя провожатыми ускакал из Преображенского в Троицкую Лавру. В следующие дни, начиная с 8 августа, в Лавру съехались все Нарышкины, все бывшие на стороне Петра знатные и чиновные лица; явилась и вооруженная сила — потешные и Сухарев стрелецкий полк. С отъездом Петра и его двора в Лавру настал открытый разрыв.

Из Лавры Петр и руководящие им лица потребовали от Софьи отчета в вооружениях 7 августа и присылки депутаций от всех стрелецких полков. Не отпустив стрельцов, Софья отправила к Петру патриарха Иоакима как посредника для перемирия. Но преданный Петру патриарх не вернулся в Москву. Петр вторично потребовал представителей от стрельцов и от тяглых людей Москвы. На этот раз они явились в Лавру наперекор желаниям Софьи. Видя, что сопротивляться Петру невозможно, что в стрельцах нет поддержки, Софья сама едет к Троице мириться с Петром. Но ее возвращают с дороги именем Петра и угрозой, если она приедет к Троице, обойтись с нею "нечестно". Возвратясь в Москву, Софья пробует поднять стрельцов и народ на Петра, но терпит неудачу. Стрельцы сами заставляют Софью выдать Петру Шакловитого, которого он потребовал. Лишается Софья и князя В. В. Голицына; после выдачи Шакловитого Голицын добровольно явился в Лавру и ему от Петра была объявлена ссылка в Каргополь (позднее в Пинегу) за самоуправство в управлении и за нерадение в Крымском походе. Шакловитый подвергся допросу и пытке, повинился во многих умыслах против Петра в пользу Софьи, выдал много единомышленников, но не признался в умысле на жизнь Петра. С некоторыми близкими ему стрельцами он был казнен (11 сентября). Не избег казни и преданный Софье Сильвестр Медведев. Обвиненный как еретик и государственный преступник, он сперва был приговорен к ссылке, но позднее (1691), вследствие новых на него обвинений, казнен.

Вместе с участью друзей Софьи решилась и ее участь. Расправляясь с этими друзьями, Петр написал своему брату Ивану письмо о своих намерениях: "Теперь, государь братец, настает время нашим обоим особам Богом врученное нам царство править самим, понеже пришли есмы в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами, в титлах и в расправе дел быти не изволяем... Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас". Так высказывал Петр свое желание отстранить Софью и вступить во власть; а немного позднее этого письма Софья получила от Петра прямое приказание на житье в Новодевичий монастырь (под Москвой), но в монахини не постриглась.

Так, осенью 1689 г. кончилось правление Софьи. Цари стали править без опеки или, точнее, при больном и слабоумном Иване правил один Петр со своими близкими <<* О первых годах жизни Петра см.: 1) Погодин "17 первых лет в жизни имп. Петра В.". М., 1875; 2) Шмурло "Критические заметки по истории Петра В." и "Петр В. в оценке современников и потомства" (оба труда — в журнале М. Н. Проев, за 1900 и 1911 гг.); 3) Забелин "Опыты изучения русских древностей и истории". 1. М., 1872; 4) Соловьев "Ист. Рос.", XIII и XIV; 5) Щебальский "Чтения из русск. ист. с исхода XVII в.". М., 1864—1868; 6) Аристов "Моск. смуты в правление цар. Софьи Алексеевны". Варшава. 1871.>>.

Годы 1689 — 1699

Продолжение "потех". С 1689 г. Петр стал самостоятельным правителем безо всякой видимой опеки над ним. Однако сам он не чувствует никакого вкуса к власти и отлает ее другим. С падением Софьи главными лицами в правительстве стали царица Наталья и патриарх Иоаким. Иностранные сношения (Посольский приказ) были поручены Льву Кирилловичу Нарышкину. Прежде влиятельный, Борис Голицын потерял теперь свое влияние, благодаря тому, что его заподозрили в желании смягчить участь кн. В. В. Голицына. Сам Петр, оставив дела на руки матери и родных, возвратился к потехам и кораблестроению. Если же иногда он и вмешивался в жизнь двора и государства, то при столкновениях со взглядами своей матери и патриарха должен был им уступать. Так, новое правительство обнаруживало резкое нерасположение к иноземцам (вероятно, под влиянием патриарха), несмотря на то, что Петр лично к ним благоволил. По смерти же патриарха Иоакима (1690 г.) на его место был избран Адриан положительно против воли Петра, предлагавшего другое лицо.

Петр зато совершенно самостоятельно устраивал свою личную жизнь. В эти годы он окончательно сблизился с иноземцами. Прежде они являлись около него как учителя и мастера, необходимые для устройства потех, и только. Теперь же мы видим около Петра иностранцев — друзей, сотрудников и наставников в деле, товарищей в пирушках и веселье. Заметнее прочих из таких иностранцев были шотландец Патрик Гордон, в то время уже генерал русской службы, и швейцарец Франц Лефорт, полковник русской службы. Первый был очень умным и образованным инженером и артиллеристом. Всегда серьезный, но любезный и остроумный, всегда следящий за наукой и политикой, Гордон был слишком стар, чтобы стать товарищем Петру (в 1689 г., когда с ним познакомился Петр, ему было 54 года); но Гордон привлек к себе Петра своим умением обходиться с людьми и по своим знаниям и уму стал его руководителем во всех серьезных начинаниях. Петр до самой смерти Гордона выказывал ему свое уважение и привязанность. Но ближе и сердечнее сошелся Петр около того же 1689 г. с Лефортом. Это был не совсем уже молодой человек (род. в 1653 г.), но живость характера и редкая веселость и общительность позволили Лефорту стать другом юноши-царя. Далекий от серьезной науки, Лефорт, однако же, имел некоторое образование и мог действовать на Петра развивающим образом. Ему именно приписывают некоторые исследователи наибольшую роль в развитии у Петра стремления к Западу. Думают, что Лефорт, доказывая царю превосходство западноевропейской культуры, развил в нем слишком пренебрежительное отношение ко всему родному. Но и без Лефорта, по своей страстности, Петр мог воспитать в себе это пренебрежение.

Преимущественно через Гордона и Лефорта Петр ознакомился с бытом Немецкой слободы. Иноземцы в XVII в. были выселены из Москвы в подгородную слободу, которая и получила название Немецкой. Ко времени Петра слобода эта успела обстроиться и смотрела нарядным западноевропейским городком. Иноземцы жили в ней, конечно, на западный лад. В эту-то европейскую обстановку и попал Петр, ездя в гости к своим знакомым иностранцам. Лефорт, который пользовался в слободе большой известностью и любовью, ввел Петра запросто во многие дома, и Петр без церемонии гостил и веселился у "немцев". Слобода оказала на него большое влияние, он увлекся новыми для него формами жизни и отношений, отбросил этикет, которым была окружена личность государя, щеголял в "немецком" платье, танцевал "немецкие" танцы, шумно пировал в "немецких" домах. Он даже присутствовал на католическом богослужении в слободе, что, по древнерусским понятиям, было для него вовсе неприлично. Сделавшись в слободе обычным гостем, Петр нашел там и предмет сердечного увлечения — дочь виноторговца Анну Монс. Мало-помалу Петр, не выезжая из России, в слободе ознакомился с бытом западноевропейцев и воспитал в себе привычку к западным формам жизни. Вот почему историки придают важное значение влиянию на Петра Немецкой слободы. Она явилась для Петра первым уголком Европы и завлекла его к дальнейшему знакомству с ней.

Но с увлечением слободой не прекратились прежние увлечения Петра — воинские потехи и кораблестроение. В 1690 г. мы видим большие маневры в селе Семеновском, в 1691 г. — большие маневры под Пресбургом, потешной крепостью на Яузе. Все лето 1692 г. Петр проводит в Переяславле, куда приезжает и весь московский двор на спуск корабля. В 1693 г. Петр с разрешения матери едет в Архангельск, с увлечением катается по морю и основывает в Архангельске верфь для постройки кораблей. Море, первый раз виденное Петром, влечет его к себе. Он возвращается и в следующем году в Архангельск. Мать его, царица Наталья, умерла в начале 1694 г., и Петр стал теперь вполне самостоятелен. Но он еще не принимается за дела, — все лето проводит на Белом море и чуть не гибнет во время бури по дороге в Соловки. В Архангельске с ним теперь значительная свита; Петр строит большой корабль, Гордон носит название контр-адмирала будущего флота; словом, затевается серьезный флот на Белом море. В том же 1694 году мы видим последние потешные маневры под деревней Кожуховом, которые нескольким участникам стоили жизни.

Так кончил Петр свои потехи. Постепенно охота к лодкам довела его до мысли о флоте на Белом море; постепенно игра в солдаты привела к сформированию регулярных полков и к серьезным военным маневрам. Потехи теряли потешный характер, царь уже не только тешился, но и работал. Мало-помалу складывались в нем и политические планы — борьба с турками и татарами.

В свои 20-22 года Петр многое знал и многое умел сравнительно с окружающими. Самоучкой или под случайным руководством он познакомился с военными и математическими науками, с кораблестроением и военным делом. Руки его были в мозолях от топора и пилы, физическая деятельность и подвижность укрепили и без того сильное тело. Напряженные физические и умственные работы вызывали, как реакцию, стремление отдохнуть и повеселиться. Нравы этой эпохи и особенности окружавшей Петра среды обусловили несколько грубоватый характер веселых отдохновений Петра. Не довольствуясь семейными вечеринками в Немецкой слободе, Петр любил кутнуть в холостой компании. Эта компания даже получила некоторую постоянную организацию и называлась "всешутейшим собором"; председателем ее был бывший учитель Петра Никита Зотов, носивший звание "Ианикита, всешутейшаго пресбургскаго, яузскаго и кокуйскаго патриарха". Служила эта компания, как сама выражалась, "Бахусу и Ивашке Хмельницкому". С этой компанией Петр устраивал иногда сумасбродные забавы (например, публично в 1694 г. отпраздновал свадьбу шута Тургенева с шутовским церемониалом). На святках с ней Петр ездил веселиться в дома своих придворных. Но жестокой ошибкой было бы думать, что эти забавы и компания отвлекали Петра отдела. И сам Петр, и его окружающие умели работать и "делу отдавали время, а потехе час".

Однако дружба Петра с иноземцами, эксцентричность его поведения и забав, равнодушие и презрение к старым обычаям и этикету дворца вызывали у многих москвичей осуждение — в Петре видели большого греховодника. И не только поведение Петра, но и самый его характер не всем мог понравиться. В природе Петра, богатой и страстной, события детства развили долю зла и жестокости. Воспитание не могло сдержать эти темные стороны характера, потому что воспитания у Петра не было. Вот отчего Петр был скор на слово и руку. Он страшно вспыхивал, иногда от пустяков, и давал волю гневу, причем иногда бывал жесток. Его современники оставили нам свидетельства, что Петр многих пугал одним своим видом, огнем своих глаз. Примеры его жестокости увидим на судьбе стрельцов. Петр вообще казался грозным царем уже в своей молодости.

Азов. Таков был царь Петр, когда постоянные нападения татар на Русь и обязательства, принятые в отношении союзников, вызвали в московском правительстве мысль о необходимости возобновить военные действия против турок и татар. В 1695 г. война началась походом Петра на крепость Азов. Мы уже видели причины, по которым в Москве отказались от мысли вести нападения на Крым. Видели также, что еще в XVI и XVII вв. Азов считался удобным пунктом нападения. Но мы не знаем, когда и у кого явилась мысль об Азовском походе. В народе считали виновником похода Лефорта, но насколько это справедливо, сказать трудно. Еще в 1694 г., во время "Кожуховского похода", австрийский дипломатический агент доносил из Москвы цесарю, что Петр готовится к войне с Турцией. Но сам Петр писал в своих письмах, что у него под Кожуховом "ничего более, кроме игры, на уме не было". Во всяком случае мысль о походе явилась очень скоро после кожуховских маневров: уже с самого начала 1695 г. готовили дворянское войско к походу на Крым (этот мнимый поход на Крым должен был отвлечь внимание неприятеля от Азова). Весной же регулярные московские войска в числе 30 тыс. реками Окой и Волгой на судах дошли до Царицына, оттуда перешли на Дон и явились под Азовом. Но сильный Азов, получая провиант и подкрепления с моря, не сдался. Штурмы не удавались; русское войско страдало от недостатка провианта и от многовластия (им командовали Гордон, Лефорт и Головин). Петр, бывший сам в войске в качестве бомбардира Преображенского полка, убедился, что Азова не взять без флота, который бы отрезал крепость от помощи с моря. Русские отступили в сентябре 1695 г.

Неудача, несмотря на попытки ее скрыть, огласилась. Потери Петра были не меньше потерь Голицына в 1687 и 1689 гг. Недовольство в народе против иноземцев, которым приписывали неудачу, было очень велико. Петр не падал духом, не прогнал иноземцев и не оставил предприятия. Впервые показал он здесь всю силу своей энергии и в одну зиму, с помощью иноземцев, построил на Дону, в устье реки Воронежа, целый флот морских и речных судов. Части галер и стругов строили плотники и солдаты в Москве и в лесных местах, близких к Дону. Эти части свозились в Воронеж и из них собирались уже целые суда. Много препятствий и неудач преодолел царь, ставший в это время единодержавным государем (брат Петра, царь Иван, умер 29 января 1696 г.). На Пасху 1696 г. в Воронеже уже были готовы 30 морских судов и более 1000 речных барок для перевозки войск. В мае из Воронежа Доном двинулось русское войско к Азову и вторично осадило его. На этот раз осада была полной, ибо флот Петра не допускал к Азову турецких кораблей. На суше под единоличным начальством боярина Шеина дела шли счастливо. Петр сам присутствовал в войске (в чине капитана) и, наконец, дождался счастливой минуты: 18 июля Азов сдался на капитуляцию.

Как тяжела была раньше неудача, так велика была радость в Москве при получении известия о победе. Радовался и сам Петр: в успехе он видел оправдание своей предшествовавшей деятельности, своих "потех". Победа была отпразднована торжественным вступлением войск в Москву, празднествами и большими наградами. Торжественно были извещены и союзники о русской победе. В Польше и на Западе не ждали такого успеха Петра и были им поражены. Слух о взятии Азова прошел по всей Европе. Польские дипломаты плохо скрывали свой страх, внушаемый им политическими успехами соседки — Москвы. Сами москвичи со времени царя Алексея не видали таких побед и находились под обаянием взятия Азова.

И после победы, как после неудачи, Петр не опустил рук. Зима 1696/97 г. прошла в заботах об укреплении Азова и о построении флота для Азовского моря. В Азов решено переселить 3000 семей из волжских городов и 3000 стрелецкого войска. Построение флота решено было совершить силами и средствами всего государства: таким образом создалась своеобразная земская повинность: с каждых 10 000 крестьянских дворов, принадлежавших светским владельцам, правительство желало получить снаряженный корабль; с каждых 8000 крестьянских дворов духовных владельцев — то же самое. Городское сословие всего государства должно было снарядить 12 кораблей. Для этой цели землевладельцы должны были съехаться в Москву, образовать компании ("кумпанства"), разверстать издержки и повинности и готовить корабли в 1698 г. Правительство же снабжало кумпанства инструкциями и необходимыми чертежами.

Заботясь о привлечении в Россию техников-иностранцев, Петр решился, для лучшего утверждения в России морского дела, создать и русских техников, для чего послал за границу знатную молодежь "учиться архитектуры и управления корабельнаго". Пятьдесят молодых придворных были посланы в Италию, Англию и Голландию, т. е. в страны, знаменитые тогда развитием мореплавания.

Высшее московское общество было неприятно поражено этим новшеством; Петр не только сам сдружился с немцами, но желает, как видно, сдружить и других. Еще больше поражены были русские люди, когда узнали, что сам Петр едет за границу.

Но раньше, чем царь успел собраться в дорогу, произошел ряд тревожных событий. В 1697 г. простой монах Аврамий подал царю рукопись, наполненную упреками. Аврамий писал, что Петр ведет себя "печально и плачевно", уклонился в потехи, а государством правят дьяки-мздоимцы. На эти упреки Петр ответил строгим следствием и ссылкой Аврамия с его друзьями. Еще ранее Петр за что-то пытал дядю своей жены П. А. Лопухина; другие Лопухины были разосланы из Москвы. Очевидно, и они были недовольны за что-то Петром. Так, ко времени возмужалости Петра возрастало и недовольство им в разных слоях общества. В некоторых же кружках недовольство перешло в определенный умысел убить Петра. Следствие, произведенное перед самым отъездом его за границу, выяснило, что главными заговорщиками на жизнь государя были бояре Соковнин и Пушкин, и стрелецкий полковник Циклер. Мотивами покушения они выставляли жестокости и новшества Петра и желали возмутить стрельцов. Циклер оговорил в соучастии и Софью. По этому делу виновные подверглись казни. Поверив соучастию Софьи и видя в заговоре против себя семя, посеянное Ив. Мих. Милославским, Петр отомстил и Софье, и Милославскому (уже умершему в 1685 г.) тем, что велел с бесчестием вырыть гроб Милославского и подставить его под плаху так, чтобы при казни заговорщиков на него текла кровь казненных.

После этой свирепой мести, устранив из Москвы подозрительных лиц для государственной и своей безопасности, Петр отправился за границу.

Путешествие. Петр ехал инкогнито, в свите "великого посольства", под именем Петра Алексеевича Михайлова, урядника Преображенского полка. Отправление великого посольства к западным державам (Германии, Англии, Голландии, Дании, Бранденбургу, также к Римскому папе и в Венецию) решено было еще в 1696 г. Цель посольства состояла "в подтверждении древней дружбы и любви" с европейскими монархами и "в ослаблении врагов Креста Господня", т. е. в достижении союза против турок. Во главе посольства стояли генералы Франц Лефорт и Федор Алексеевич Головин. При них состояло 50 человек свиты. Мы не знаем, как тогда Петр объяснял цели своего собственного путешествия. Современники судили о небывалой поездке русского царя в чужие земли самым различным образом. Одни говорили, что Петр едет в Рим молиться ап. Петру и Павлу; другие — что он просто хочет развлечься; некоторые думали, что Петра за границу увлек Лефорт. Сам Петр впоследствии, вспоминая свою поездку, писал, что поехал учиться морскому делу. Это объяснение, конечно, всего вернее, но оно слишком узко. Не одному морскому делу хотел учиться Петр, как мы увидим ниже.

Москву и государство Петр оставил на руки Боярской думы. Это не было при нем неизведанной новизной: царь и раньше подолгу не бывал в Москве, уезжая в Архангельск и под Азов. Официально считалось, что государь не уезжал; дела решались его именем, бояре не получали никаких особых полномочий. Некоторые исследователи замечают, что единственной экстренной мерой при отъезде Петра было удаление из Москвы подозрительных лиц (вроде Лопухиных).

Для достижения цели союза против турок посольство должно было отправиться прежде всего в Вену. Но так как русский резидент в Вене как раз в это время успел продолжить союз с императором на три года, то посольство, минуя Вену, отправилось в Северную Германию морем через Ригу и Либаву. В Риге, принадлежавшей шведам, Петр получил ряд неприятных впечатлений и от населения (которое дорого продавало продукты русским), и от шведской администрации. Губернатор Риги (Дальберг) не допустил русских к осмотру укреплений города, и Петр посмотрел на это как на оскорбление. В Курляндии зато прием был радушнее, а в Пруссии (тогда еще в Бранденбургском курфюршестве) курфюрст Фридрих встретил русское посольство чрезвычайно приветливо. В Кенигсберге для Петра и послов дан был ряд праздников. Между весельем Петр серьезно занимался изучением артиллерии и получил от прусских специалистов диплом, признавший его за "искуснаго огнестрельнаго художника". Русское посольство между тем вело с бранденбургским правительством оживленные переговоры о союзе; но русские желали союза против турок, а пруссаки — против шведов, и дело кончилось ничем. После некоторых экскурсий по Германии Петр отправился в Голландию ранее своих спутников. На дороге туда встретился он с двумя курфюрстинами (Ганноверской и Бранденбургской), которые оставили нам его характеристику. "У него прекрасныя черты лица и благородная осанка, — пишет одна из них; — он обладает большою живостью ума; ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтобы в нем было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе очень дурной; в нравственном отношении он полный представитель своей страны. Если бы он получил лучшее воспитание, то из него вышел бы человек совершенный, потому что у него много достоинств и необыкновенный ум". Грубость Петра выражалась в отсутствии той светской выдержки, к какой привыкли германские принцессы. При начале беседы с принцессами Петр очень конфузился, закрывал лицо руками. "Видно также, что его не выучили есть опрятно", — заметила другая курфюрстина. Этой светской выдержкой Петр не овладел вполне, кажется, никогда, но впоследствии он потерял свою робость и застенчивость.

В Голландии Петр прежде всего направился в городок Саардам (Саандам); там были знаменитые корабельные верфи, о которых он слышал еще в России. В Саардаме принялся он плотничать и на досуге кататься по морю. Но его инкогнито, плохо соблюдавшееся и в Германии, было нарушено и здесь; в Петре Михайлове узнали царя Петра, и весь город стремился посмотреть на диковинного гостя. Петр сердился, жаловался, даже бил назойливых зевак, но ему толпа не давала ни спокойно работать на верфи, ни отдыхать в его скромном домике (этот домик в ноябре 1886 г. передан Нидерландами в дар России и принят нашим правительством). Рассерженный Петр, пробыв в Саардаме всего неделю, переехал в Амстердам, где оставался с половины августа 1697 до января 1698 г., лишь на короткое время выезжая в Гаагу и другие города. В Амстердаме он учился кораблестроению на Ост-Индской верфи и достиг значительных успехов, но остался недоволен голландским кораблестроением. Уже в России он научился плотничать, в Голландии же искал изучить теорию кораблестроения. Но голландцы строили суда навыком, не умея составлять корабельных чертежей, не зная теории корабельного искусства. Это-то и сердило Петра. "Зело ему стало противно, — писал он сам о себе, — что такой дальний путь для сего восприял, а желаемаго конца не достиг". Случайно узнал он, что теория судостроения выработана у англичан, и решился поехать в Англию; в Москву же послал приказ подчинить голландских мастеров на Воронежской верфи мастерам венецианским и датским.

Неудачу потерпел Петр в занятиях морским делом, неудачу потерпело и посольство русское в Гааге: Голландия отклонила от себя всякое участие в войне против турок. С чувством неудовольствия оставлял Петр Голландию, но в ней тем не менее он многому научился. Одновременно с работами на верфи он занимался математикой, астрономией, рисованием и гравированием, он посещал разные музеи, слушал лекции медицины, интересовался всеми отраслями положительных знаний, присматривался к различным механическим усовершенствованиям, знакомился с морскими промыслами (например, китоловными). Привыкая к особенностям блестящей, зажиточной и просвещенной голландской жизни, Петр приобретал массу новых культурных впечатлений, развивался и образовывался.

В Англии, куда Петр переехал без посольства в начале 1698 г., повторилось то же самое, что и в Голландии. Петр учился теории судостроения и военному делу, катался по Темзе и присматривался к английской жизни, вращаясь в самых разнообразных сферах. Английские инженеры, техники, моряки производили на Петра лучшее впечатление, чем голландские, и он усердно приглашал их в Россию. Зато политическая и придворная жизнь в Англии мало интересовала Петра (то же было и в Голландии), и высшее английское общество имело основание считать Петра "мизантропом" и "моряком". Избегая придворных церемоний, Петр держал себя так свободно и странно для монарха, что встретил осуждение со стороны английского двора, которому "надоели причуды царя", как писал один дипломат.

В апреле 1698 г. Петр вернулся в Голландию, к посольству, чтобы с ним ехать в Вену. До Вены он доехал только в июне и прожил там около месяца. Встреченный императором Леопольдом очень радушно, он осматривал Вену, а между тем деятельно шли переговоры русских и венских дипломатов в войне с турками. С удивлением и досадой видел Петр, что австрийские политики не только не разделяют его завоевательных видов на Турцию, но даже не желают продолжения и той вялой войны, какую вели до тех пор, Русские говорили, что если уже император желает мира, то следует заключить его в интересах не одной Австрии, а всех союзников. Но и эта мысль не находила в Вене сочувствия. Петр убедился, что коалиция против турок, о которой он мечтал, невозможна, что следует и России мириться с Турцией, если она не хочет воевать с нею один на один.

В июле царь думал ехать из Вены в Италию, но получил известия из Москвы о новом бунте стрельцов. Хотя скоро пришло донесение, что бунт подавлен, однако Петр поспешил домой. По дороге в Москву, проезжая через Польшу, Петр виделся с новым польским королем Августом II (в то же время и курфюрстом саксонским); встреча их была очень дружественная (Россия сильно поддерживала Августа при выборах на польский престол). Август предложил Петру союз против Швеции, и Петр, наученный неудачей своих противотурецких планов, не ответил таким отказом, как ответил раньше Пруссии. Он в принципе согласился на союз. Так, за границу повез он мысль об изгнании из Европы турок, а из-за границы привез мысль о борьбе со Швецией за Балтийское море.

Что же дало Петру заграничное путешествие? Результаты его очень велики: во-первых, оно послужило для сближения Московского государства с Западной Европой, во-вторых, окончательно выработало личность и направление самого Петра.

Пользуясь пребыванием за границей царя, европейские правительства спешили извлечь из сношений с ним всевозможные выгоды для своих стран. Дипломатические отношения России с Западом пошли гораздо живее со времени путешествия Петра. Русские дипломаты и учащаяся молодежь, явившаяся на Запад вместе с посольством и отдельно от него, знакомили европейцев с Россией. В свою очередь, иностранцы толпами потянулись на Русь вследствие приглашения самого Петра и его уполномоченных. Необычайный факт путешествия московского царя возбудил любопытство всего западноевропейского общества и к личности царя, и к его народу. В германских университетах темой диспутов ставили поездку Петра и будущее просвещение России как результат этой поездки. Философ Лейбниц составлял просветительные проекты преобразования Руси. Европа, видя поведение Петра, догадывалась, что результатом просвещения самого Петра будет просвещение его государства. Поэтому поездка Петра стала весьма популярным предметом для политических и культурных рассуждений.

Для самого Петра путешествие было последним актом самообразования. Он желал получить сведения по судостроению, а получил сверх того массу впечатлений, массу знаний. Более года пробыл он за границей, всегда в толпе, среди разнообразных лиц, среди разных национальных культур. Он не только увидел культурное и материальное превосходство богатейших стран Запада над своей бедной Русью, но и сжился с обычаями этих стран, стал в них как бы своим человеком и не мог вернуться к старому мировоззрению. Сознавая превосходство Запада, он решился приблизить к нему свое государство путем реформы. Смело можно сказать, что Петр как реформатор созрел за границей. Но все воспитание Петра, вся его жизнь в Москве обусловили собой некоторую односторонность в его заграничном самообразовании: покоритель Азова и создатель русского флота, Петр далеко стоял от вопросов внутреннего управления Московского государства. И за границей Петра завлекали морское и военное дело, культура и промышленность, но сравнительно весьма мало занимало общественное устройство и управление Запада. По возвращении в Москву, Петр немедленно начинает "реформы", окончательно порывает со старыми традициями; но его первые шаги на пути реформ не касаются еще государственного быта. Он является с культурными новшествами по преимуществу и с большой резкостью проводит их в жизнь. К реформе государственного устройства и управления он переходит гораздо позднее.

Годы 1698 и 1699. 25 августа 1698 г. вернулся Петр в Москву из путешествия. В этот день он не был во дворце, не видел жены; вечер провел в Немецкой слободе, оттуда уехал в свое Преображенское. На следующий день на торжественном приеме боярства в Преображенском он начал резать боярские бороды и окорачивать длинные кафтаны. Брадобритие и ношение немецкого платья были объявлены обязательными. Не желавшие брить бород скоро стали платить за них ежегодную пошлину, относительно же ношения немецкого платья не существовало никаких послаблений для лиц дворянского и городского сословия, в старом наряде осталось одно крестьянство да духовные лица. Старые русские воззрения не одобряли брадобрития и перемены одежды, в бороде видели внешний знак внутреннего благочестия, безбородого человека считали неблагочестивым и развратным. Московские патриархи, даже последний — Адриан — запрещали брадобритие; московский же царь Петр делал его обязательным, не стесняясь авторитетом церковных властей. Резкое противоречие меры царя с давними привычками народа и проповедью русской иерархии придало этой мере характер важного и крутого переворота и возбудило народное неудовольствие и глухое противодействие в массе. Но и более резкие поступки молодого монарха не замедлили явиться глазам народа. Не медля по возвращении из-за границы, Петр возобновил следствие о том бунте стрельцов, который заставил его прервать путешествие.

Бунт этот возник таким образом. Стрелецкие полки по взятии Азова были посланы туда для гарнизонной службы. Не привыкнув к долгим отлучкам из Москвы, оставив там семьи и промыслы, стрельцы тяготились дальней и долгой службой и ждали возвращения в Москву. Но из Азова их перевели к польской границе, а в Азов на место ушедших двинули из Москвы всех тех стрельцов, которые еще оставались там. В Москве не осталось ни одного стрелецкого полка, и вот среди стрельцов на польской границе разнесся слух, что их навсегда вывезли из столицы и что стрелецкому войску грозит опасность уничтожения. Этот слух волнует стрельцов; виновниками такого несчастья они считают бояр и иностранцев, завладевших делами. Они решаются силой противозаконно возвратиться в Москву и на дороге (под Воскресенским монастырем) сталкиваются с регулярными войсками, высланными против них. Дело дошло до битвы, которой стрельцы не выдержали и сдались. Боярин Шеин произвел розыск о бунте, многих повесил, остальных бросил в тюрьмы.

Петр остался недоволен розыском Шеина и начал новое следствие. В Преображенском начались ужасающие пытки стрельцов. От стрельцов добились новых показаний о целях бунта: некоторые признались, что в их деле замешана царевна Софья, что это в ее пользу стрельцы желали произвести переворот. Трудно сказать, насколько это обвинение Софьи было справедливо, а не вымучено пытками, но Петр ему поверил и страшно мстил сестре и карал бунтовщиков. Софья, по показанию современника, была предана суду народных представителей. Приговора суда мы не знаем, но знаем дальнейшую судьбу царевны. Она была пострижена в монахини и заключена в том же Новодевичьем монастыре, где жила с 1689 г. Перед самыми ее окнами Петр повесил стрельцов. Всего же в Москве и Преображенском было казнено далеко за тысячу человек. Петр сам рубил головы стрельцам и заставлял то же делать своих приближенных и придворных. Ужасы, пережитые тогда Москвой, трудно рассказать: С. М. Соловьев характеризует осенние дни 1698 г. как время "террора".

Рядом с казнями стрельцов и уничтожением стрелецкого войска Петр переживал и семейную драму. Еще будучи за границей, Петр уговаривал свою жену постричься добровольно. Она не согласилась. Теперь Петр отправил ее в Суздаль, где она, спустя несколько месяцев, была пострижена в монахини под именем Елены (июнь 1699 г.). Царевич Алексей остался на руках у тетки Натальи Алексеевны.

Ряд ошеломляющих событий 1698 г. страшно подействовал и на московское общество, и на самого Петра. В обществе слышался ропот на жестокости, на новшества Петра, на иностранцев, сбивших Петра с пути. На голос общественного неудовольствия Петр отвечал репрессиями: он не уступал ни шагу на новом пути, без пощады рвал всякую связь с прошлым, жил сам и других заставлял жить по-новому. И эта борьба с общественным мнением оставляла в нем глубокие следы: от пытки и серьезного труда переходя к пиру и отдыху, Петр чувствовал себя неспокойно, раздражался, терял самообладание. Если бы он высказывался легче и обнаруживал яснее свой внутренний мир, он рассказал бы, конечно, каких душевных мук стоила ему вторая половина 1698 г., когда он впервые рассчитался со старым порядком и стал проводить свои культурные новшества.

А политические события и внутренняя жизнь государства шли своим чередом. Обращаясь к управлению государством, Петр в январе 1699 г. проводит довольно крупную общественную реформу: он дает право самоуправления тяглым общинам посредством выборных Бурмистерских палат. Эти палаты (а за ними и все тяглые люди) изъяты из ведения воевод и подчинены московской Бурмистерской палате, также выборной. В конце того же 1699 года Петр изменяет способ летосчисления. Наши предки вели счет лет от сотворения мира, а начало года — с 1 сентября (по старому счету 1 сент. 1699 г. было 1 сент. 7208 г.). Петр предписал 1 января этого 7208 года отпраздновать как Новый год и этот январь считать первым месяцем 1700 г. от Рожд. Христова. В перемене календаря Петр опирался на пример православных славян и греков, чувствуя, что отмена старого обычая многим не понравится.

Так в виде отдельных мер Петр начинал свои реформы. Одновременно с этим намечал он и новое направление своей внешней политики: Подготовительный к деятельности период кончился. Петр сформировался и принимался за тяжелое бремя самостоятельного управления, самостоятельной политики. Рождалась великая эпоха нашей исторической жизни.

Внешняя политика Петра с 1700 года

С 1700 г. Петр начал шведскую войну (главное дело его внешней политики). С 1700 г. Петр является уже вполне созревшим правителем-реформатором. Хронологический обзор его жизни, имевший целью проследить развитие личности и взглядов Петра и обстановку этого развития, мы можем теперь заменить систематическим обзором деятельности преобразователя. Общеизвестность событий времени Петра избавляет нас от необходимости излагать подробности этих событий: мы будем следить лишь за общим ходом, смыслом и связью их, обращая внимание преимущественно на результаты, достигнутые Петром. Это даст нам возможность в целом отметить сущность преобразовательной деятельности Петра.

Первоначально обратимся к внешней политике, затем рассмотрим внутренние реформы и, наконец, попробуем дать характеристику самого преобразователя и ту степень успеха и общественного сочувствия, какой пользовалась его деятельность.

Выше было сказано, что заграничное путешествие показало Петру невозможность коалиции против турок и необходимость коалиции против шведов. Сильно занятый до своего путешествия мыслью об изгнании турок из Европы, Петр затем постоянно мечтает о приобретении берегов Балтийского моря (мечта эта привела Ивана Грозного к тяжелой неудаче). Соблазнительным показалось Петру предложение Августа о союзе против шведов, но он соглашался на него только принципиально, потому что не вполне надеялся на мир с турками, а турецкая война исключала возможность всякой иной.

Возвратясь в Москву, Петр хлопочет о мире с турками, чтобы не быть покинутым немцами-союзниками. В конце 1698 г. думный дьяк Возницын заключает с турками перемирие, а летом 1699 г. другой думный дьяк Украинцев на русском корабле отправлен в Константинополь для заключения мира. Но переговоры о мире затянулись почти на целый год, и это обстоятельство связывало Петру руки. Во время препирательств Украинцева с турками в Москву явились послы от Августа Саксонско-Польского, чтобы окончательно выработать условия коалиции против Швеции. Инициатором коалиции был Август, искавший союза не с одним Петром, но и с Данией. Соседние со Швецией державы желали лишить ее преобладания на Балтийском море и земель, занятых шведами на восток и юг от Балтики. Эти желания держав вдохновили шведского эмигранта Паткуля к возбуждению коалиции против его бывшего правительства. Будучи жертвой "редукции", т. е. конфискации дворянских земель, предпринятой шведскими королями с целью добить ослабевшую аристократию, Паткуль эмигрировал и желал отомстить шведскому правительству отнятием Лифляндии (родины Паткуля). Думая не без основания найти поддержку у Августа, Паткуль к нему обратился со своим планом союза против Швеции. Август ухватился за этот план, привлек к союзу Данию и отправил Паткуля в Москву привлекать Петра.

В Преображенском осенью 1699 г. происходили в глубокой тайне переговоры о союзе. Результатом их явился союзный договор Петра с Августом, по которому Петр обязывался вступить в войну со Швецией, но оставлял за собой право начать военные действия не ранее заключения мира с турками. Такое направление дал Петр своей дальнейшей политике. Можно с достоверностью сказать, что при самом начале войны со Швецией у Петра была единственная цель — завладеть берегом Финского залива, приобрести море с удобной гаванью. Союзники Петра думали эксплуатировать силы России в свою пользу, получить русские войска в свое распоряжение и направить их для завоевания южных шведских областей на восточном берегу Балтийского моря; они не желали усиления России и боялись, что Петр будет действовать на севере в своих исключительно видах. Боязнь их была основательной; верный традициям родины, Петр немедленно после заключения договора начинает военные разведки в окрестностях Нарвы, важнейшей шведской крепости на Финском заливе (с этой целью в марте 1700 г. послан в Нарву Кормчин). Очевидно, Петр думает о приобретении ближайших к Руси балтийских берегов, а не о простой помощи союзникам.

Но, готовясь к войне, Московское правительство и сам Петр настолько искусно скрывают свои планы, что участие России в союзе против Швеции долго остается тайной. Германская и шведская дипломатия могла ловить только смутные слухи о намерении Петра объявить шведам войну, а шведский резидент в Москве (Книперкрон) усердно доносил своему правительству о миролюбии и дружеских чувствах Петра. Петр ласкал Книперкрона, обещал ему, если Август возьмет у шведов Ригу, "вырвать" ее у короля (не договаривая, в чью пользу); в то же время Петр отправил в Швецию посла кн. Хилкова с дружественными уверениями. Это было в июне 1700 г.; мир с турками еще не был заключен.

Между тем Дания и Август начали военные действия; датские войска заняли герцогство Голштейн-Готторпское, союзное Швеции; Август осаждал Ригу. На шведском престоле был молодой, 18-летний государь Карл XII, проявлявший признаки государственных способностей в меньшей степени, чем охоту к шумным забавам. Для врагов Швеции одна личность Карла представлялась уже хорошим шансом успеха. Но, узнав о нападении врагов, Карл неожиданно оставил свои мальчишества, тайно приехал к войску, переправился с ними к Копенгагену и заставил датчан заключить мир (в Травендале 8 августа 1700 г.). Дания отпала от коалиции. Август не имел успеха под Ригой. В эту-то минуту Петр начал войну, не зная еще о Травендальском мире и о том огромном впечатлении, какое произвели военные способности Карла.

18 августа Петр узнал о мире с Турцией, 19-го объявил войну и 22-го выступил с войсками из Москвы к Нарве. Петр решил трудиться для себя, а не помогать войсками союзникам. Нарва была осаждена сильным русским войском (35—40 тыс. человек). Но Петр начал кампанию под осень, погода мешала военным операциям, бездорожье оставляло войско без хлеба и фуража. Недостатки военной организации давали себя знать: хотя войска, стоявшие под Нарвой, были регулярные, нового строя, но сам Петр сознавался, что они были "не обучены", т. е. плохи. Кроме того, офицерами в большинстве были иностранцы, не любимые солдатами, плохо знавшие русский язык, а над всей армией не было одной власти. Петр поручил команду русскому генералу Головину и рекомендованному немцами французу, герцогу де Кроа. И сам Петр не отказался от распоряжений военными действиями. Было, таким образом, многоначалие. При всех этих условиях среди русских войск естественно возникала боязнь столкновения с армией Карла, покрытой лаврами недавних побед в Дании.

А Карл после разгрома Дании шел на Петра. Русские под Нарвой узнали о приближении шведов уже тогда, когда Карл был всего в 20—25 верстах. Петр немедленно уехал из войска, оставив команду де Кроа. Зная мужество и личную отвагу Петра, мы не можем объяснить его отъезд малодушием; вернее думать, что Петр считал дело под Нарвой проигранным и уехал готовить государство к обороне от шведского нашествия. 20 ноября 1700 г. Карл действительно разбил русскую армию, отнял артиллерию и захватил генералов. Петр спешил укрепить Новгород и Псков, поручил Репнину собрать остатки возвратившейся разбитой армии и ждал Карла на границах Московского государства.

Но ошибка Карла спасла Петра от дальнейших бед. Карл не воспользовался своей победой и не пошел на Москву. Часть голосов в его военном совете высказалась за поход в Россию, но Карл близоруко смотрел на силы Петра, считал его слабым врагом — и отправился на Августа. Петр мог вздохнуть свободней. Но положение все-таки было тяжелое: армия была расстроена, артиллерии не было, поражение дурно повлияло на настроение духа внутри государства и уничтожило престиж России за границей. Рядом с дифирамбами Карлу западноевропейская публицистика разразилась градом насмешек над слабостью Москвы и Петра. Была пущена в обращение медаль, изображавшая с одной стороны осаду Нарвы и Петра, греющегося при пушечном огне (подпись взята из Библии: "бе же Петр стоя и греяся"), а с другой стороны — Петра и русских, позорно бегущих от Нарвы (подпись оттуда же: "исшед вон плакася горько").

Под свежим впечатлением поражения у Петра мелькнула мысль искать мира, но Петр не нашел ни у кого за границей охоты помочь России и взять на себя посредничество между ней и Швецией. Однако и сам Петр недолго останавливался на мысли о прекращении войны. Он деятельно готовил новые войска; рекрутские наборы (со всех сословий) дали ему много людей, страшная энергия помогла ему устроить из них армию. Обруселому немцу Виниусу Петр поручил изготовление новых пушек. Медь, которою Московское государство было далеко не богато, доставали, между прочим, из церковных колоколов, взятых в казну. В течение года Виниус успел изготовить 300 пушек. К лету 1701 г. у Петра, таким образом, снова явились средства продолжить войну.

В феврале 1701 г. Петр близ Динабурга в местечке Биржах виделся с королем Августом, на которого теперь обратился Карл XII. Петр и Август условились продолжать борьбу со Швецией, причем Петр обязался помогать Августу войсками, отдавал ему в случае успеха Эстляндию и Лифляндию, но оставлял себе свободу действий в Ингрии и Карелии и в завоевании этих областей полагал свою конечную цель. Летом 1701 г. начались военные действия у Финского залива и в Польше. В продолжение нескольких лет Петр делил свои силы надвое: на севере он действовал за себя, в Польше помогал Августу.

На севере у Финского залива дела шли удачно для Петра. Слабые силы, оставленные Карлом для защиты Эстляндии и Лифляндии, не могли отразить русских войск. В 1701 и 1702 гг. Шереметев с большой армией опустошил эти области и два раза разбил шведского генерала Шлиппенбаха (при Эрестфере в декабре 1701 и Гуммельсгофе в июле 1702 г.). Первые победы очень радовали Петра. Сам он не принимал постоянного участия в военных действиях против шведов. Он оставил на свою долю трудное дело организации государственной защиты и военных сил. Он ездил из конца в конец по России: в Архангельске принимал меры против нападения шведов с моря; в Москве следил за общим ходом военных приготовлений; в Воронеже удостоверялся, годен ли недавно сооруженный флот для защиты южных областей в случае нападения турок. Ежегодно появлялся он и на театре войны. В 1702 г. Петр из Архангельска без дорог, через леса и болота прошел до Ладожского озера и протащил с собой две яхты (следы рубленых им просек видны до сих пор). Явившись к истокам Невы и действуя с корпусом Апраксина, Петр взял здесь шведскую крепость Нотебург (древние новгородцы владели им и звали его Орешком; Петр назвал его Шлиссельбургом, т. е. ключом к морю). Весной 1703 г., после поездки в Воронеж, Петр снова явился на Неве с войсками Шереметева, взял укрепление Ниеншанц (вблизи от устьев Невы) и основал при море укрепленную гавань Петербург (в мае 1703 г.). Место было выбрано для первой русской гавани не без расчета: во-первых — восточный берег Финского залива есть ближайший к Руси пункт Балтийского поморья (о Риге Петр тогда еще не мог мечтать), а во-вторых — Нева, на которой основан был порт, представляет конец естественной системы водных путей, лежащих внутри России. Петр очень дорожил новой гаванью и все дальнейшие военные операции на севере направлялись к тому, чтобы обеспечить обладание Петербургом. С этой целью шло систематическое завоевание южного берега Финского залива: были взяты Копорье, Ям (Ямбург), Нарва. В 1704 г. был взят самим Петром Дерпт. На Финском заливе Петр немедленно завел флот, а в новый порт приглашались иностранные корабли, чтобы тотчас начать и торговлю с Западом новым путем.

На другом театре войны, в Польше, дела шли не так удачно. Летом 1701 г. соединенные русско-саксонские войска были разбиты Карлом, который, тесня Августа в Польше, добился "детронизации" Августа и возвел на польский престол познанского воеводу Станислава Лещинского. Но многие паны держались Августа, и в Польше настало междоусобие. В 1705 г. Петр, после успехов своих на Балтийском побережье, решился поддержать Августа серьезно, чтобы не потерять с его падением и последнего союзника. Русская армия в 60 000 человек вошла в Курляндию и Польшу. Но после некоторых успехов русских Карл принудил главные силы русской армии отступить от Гродно к Киеву, и только военный талант Меншикова, берегшего солдат по приказу Петра, дал возможность русским сохранить артиллерию и боевой порядок. Саксонские же войска (с вспомогательным русским корпусом) были разбиты Карлом в Силезии. В 1706 г. неудачи продолжались: Карл напал на Августа в самой Саксонии и принудил его к заключению мира (в Альтранштадте), по которому Август отказался от польской короны и от союза с Петром (при этом Паткуль был выдан Карлу). Петр остался без союзников, в единоборстве с таким королем, который приобрел в Европе славу непобедимого.

Положение Петра представлялось ему самому крайне тяжелым: в письмах своих в то время он подписывался "печали исполненный Петр". Но и с печалью в сердце он не потерял своей энергии. Ожидая врага с юго-запада, Петр укреплял границы и в то же время старался в самой Польше найти опору против Карла и его союзника короля Станислава. Петр вошел в сношение с панами, недовольными Станиславом, и искал человека, которого можно было бы противопоставить Лещинскому в качестве претендента в короли польские. Но эти старания не увенчались успехом. После Альтранштадтского мира Карл в 1707 г. перешел в Польшу и распоряжался ею.

Только в декабре 1707 г. начал он наступление против Петра и занял Гродно (через два часа после отъезда из Гродно Петра). Русские отступали. Ясно было, что наступал кризис войны, подходили решительные минуты. Карл из Гродно мог двинуться или на север, чтобы отнять у Петра завоевания на берегах Балтийского моря, или на северо-восток, на Москву, с целью в корне подорвать силы Петра. Петр не знал, чего ждать. Москву укрепляли под руководством царевича Алексея Петровича, южная армия была поручена Меншикову, заботы о завоеванном Прибалтийском крае взял на себя Петр. Он удалился с юга в Петербург в тяжелом, угнетенном настроении духа. Болея телом и духом, тревожно ожидая развязки войны, он просил Меншикова не вызывать его из Петербурга без крайней надобности и требовал, чтобы Меншиков держался против Карла с полной осторожностью. Однако Петр скоро сам оставил Петербург и принял деятельное участие в кампании 1708 г.

Эта кампания 1708 г. далеко не была проигрышем для русских. Карл начал наступление к Москве, с боя завладел переправой через Березину (при Головчине), дошел до Могилева и ждал соединения с вспомогательным корпусом Левенгаупта, который из Лифляндии шел на помощь к королю с большими запасами продовольствия. Но благодаря стратегическим оплошностям Карла, часть его войска была поражена при м. Добром кн. М. М. Голицыным, а весь корпус Левенгаупта был наголову разбит Петром при деревне Лесной 28 сентября 1708 г. Все запасы попали в руки русских. Теперь вся надежда Карла была на Малороссию, где он рассчитывал найти запасы и союзника в лице гетмана Мазепы. Победа при Лесной была большим успехом Петра: он называл день 28 сентября "начальным днем нашего добра", и это была правда; перевес военного счастья стал склоняться заметно на сторону Петра с этого 1708 года.

Карл и в Малороссии потерпел неудачу. Малороссия, во второй половине XVII в. присоединенная к Москве, жила до времени Петра неспокойной внутренней жизнью; в ней постоянно шло брожение, была рознь общественных классов. Задачей Москвы было уничтожение этой розни, но московские меры не всех удовлетворяли: если низшие классы малороссиян были довольны сменой польского господства на московское, то высший класс — казачья старшина — скорее желал занять место польского панства в Малороссии и сочувствовал польскому строю жизни. Вместе с тем стремление Москвы крепче взять в руки Малороссию и получить больший контроль в малорусских делах не нравилось многим малороссиянам. Малороссийские гетманы всегда были в трудном положении: с одной стороны — Москва, требующая строгого подчинения, с другой стороны — малорусское общество, требующее автономии; с одной стороны — Москва, требующая порядка, с другой — внутренний раздор, партии, стремящиеся к господству в стране. Эти обстоятельства делали гетманов жертвой самых разнообразных и противоположных влияний, происков, интриг, — ив результате "после Богдана Хмельницкого, — как говорит С. М. Соловьев, — не было ни одного гетмана в Малороссии, который бы спокойно кончил жизнь свою в гетманском достоинстве". В течение десятилетнего гетманства Мазепа не только умел держать в руках малорусское общество, но успел и в Москве заслужить редкое доверие Петра. Петр не верил многочисленным доносам на Мазепу, а сам Мазепа умел убедительно оправдываться от обвинений. Когда Карл в 1707 г. решил идти на Россию, то Мазепа был убежден, что Петру не справиться с врагом, и рассчитывал, что если Малороссия останется верной побежденной Москве, то победители Карл и Станислав Лещинский не пощадят ни Мазепу, ни Малороссию. Если же Малороссия перейдет ранее на ту сторону, чья победа вероятнее, то такой переход обеспечит в будущем и самостоятельность внутренней жизни Малороссии, и высокое положение гетмана. По этим соображениям, как объясняют наши историки, Мазепа решил отложиться от Московского государства и стал союзником Карла. При таком шаге он надеялся на сочувствие всех тех, кто был недоволен режимом Москвы. Гетман думал, что за ним пойдет вся Малороссия.

Долго вел он тайные переговоры об отпадении с польским двором и Карлом. Хотя в Москву и шли доносы об измене гетмана, но Петр им не верил, потому что верил Мазепе. Известный донос Кочубея (генерального судьи) и Искры (полтавского полковника) кончился пыткой и казнью их обоих в 1708 г. Но осенью того же 1708 года, когда Карл с войсками пошел в Малороссию, Мазепа принужден был открыть свою игру и прямо примкнуть к одному из противников. Боясь неудачи задуманного шага, Мазепа долго колебался и сказывался больным, когда получал приказания от Петра действовать против шведов. Наконец, когда притворяться было уже нельзя, он уехал из своей столицы Батурина и с отрядом казаков пристал к шведскому войску. Его измена для Петра была неожиданна, и не только для Петра, но и для массы малороссиян. Никто не мог сказать, пойдет ли Малороссия за гетманом или останется верной Руси. В таких обстоятельствах русский главнокомандующий Меншиков проявил замечательную ловкость: 29 октября 1708 г. Мазепа соединился с Карлом, а уже 31-го преданный Мазепе Батурин был взят русскими штурмом и сожжен. Центр предполагаемого восстания был уничтожен, вся Малороссия почувствовала энергию и силу русских. Через неделю в Глухове казаки избрали нового гетмана (Ивана Скоропадского); Мазепа, как изменник, был предан анафеме духовенством. Малороссия фактически оказалась в руках Петра, а малороссийские крестьяне начали народную войну против наступавших шведов. Так неудачно окончился для Карла 1708 год.

Но шведы сохраняли престиж непобедимости и казались грозным врагом. Петр боялся, что турки воспользуются пребыванием этого грозного врага на юге Руси и начнут войну со своей стороны; на это твердо надеялся и Карл. Поэтому Петр зимой 1708/09 г. принял все меры обороны от турок, лично побывал в Воронеже и Азове, а к лету 1709 г. прибыл к армии Меншикова. Хотя в действиях против шведов Петр держался крайне осторожно, не рискуя вступать в открытые столкновения с Карлом, однако он решился открытым боем выручить осажденный шведами город Полтаву; 27 июня 1709 г. произошло знаменитое сражение при Полтаве. Эта генеральная битва кончилась полным бегством шведов на юг, к Днепру. Сам Карл успел переправиться через Днепр и уйти в Бендеры, в турецкие владения, но вся его армия у Днепра (у Переволочны) положила оружие и была взята в плен.

Полтавская победа совершенно сломила могущество Швеции: у нее не осталось армии, у Карла не стало прежнего обаяния; раньше торжествовавший над всеми врагами, а теперь разбитый Петром, он сразу передал Петру и Московскому государству то политическое значение, которым до тех пор пользовалась Швеция. И Петр сумел воспользоваться плодами победы. Естественным образом, он перенес военные операции к Балтийскому морю и в 1710 г. взял Выборг, Ригу и Ревель. Русские стали твердой ногой на Балтийском побережье, существование Петербурга обеспечивалось. В то же время вместе с военными успехами Петр сделал и большие политические успехи. Поражение Карла подняло против Швеции всех ее врагов: Дания и Саксония снова объявили Швеции открытую войну; северогерманские владетели тоже стали принимать живое дипломатическое участие в великой Северной войне, не вступая пока открыто в борьбу со Швецией. Среди всех союзников первое место теперь стало принадлежать России и Петру. Петр сделался гегемоном Северной Европы и сам чувствовал, что он сильнейший и влиятельнейший монарх Севера. Ниже мы увидим, что тревожный для союзников Петра вопрос о его неожиданной гегемонии повел к охлаждению между Петром и остальными членами коалиции. Но политическое преобладание России оставалось неизменным с 1709 г., несмотря даже на неудачи Петра в Прутском походе.

Прутский поход 1711 г. получил свое название оттого, что развязка русско-турецкой войны 1710—1711 гг. произошла на берегах реки Прут. Эта русско-турецкая война была результатом дипломатической деятельности Карла XII и дружественного ему французского двора. Карл жил в Турции после полтавского поражения, и ему не раз грозила выдача в руки Петра. Россия требовала выдачи Карла, а он доказывал туркам своевременность и необходимость для турок воевать с Петром. Результатом его настояний был дипломатический разрыв Турции с Россией. Петр объявил Турции (в ноябре 1710 г.) войну и задумал вести ее наступательно. Он рассчитывал на помощь турецких славян, на союз с вассальными турецкими владетелями (господарями) Молдавии и Валахии и на поддержку Польши. Весной 1711 г. Петр поспешил в поход, думая раньше турок завладеть Молдавией, Валахией и переправами через Дунай. Но никто из союзников не явился на помощь вовремя. Присоединение к Петру молдавского господаря Кантемира не спасло русскую армию от голода, переход через степи истомил людей. К довершению всего турки ранее перешли Дунай и на берегу Прута окружили громадными силами армию Петра. По недостатку провианта и воды (русские были отрезаны от Прута) нельзя было держаться на месте, а по сравнительной малочисленности войска невозможно было с успехом пробиваться сквозь турок. Петр вступил в переговоры о мире с великим визирем. Отправляя к нему доверенных лиц, Петр дал им полномочие для освобождения войска и заключения мира уступить Азов, все завоевания на Балтийском море (если турки потребуют этого для Карла), даже Псков; но Петр желал, чтобы Петербург и восточный берег Финского залива оставался во что бы то ни стало в руках русских. Однако уступлено было гораздо меньше того, на что готов был Петр. Случилось так благодаря тому, что турки сами желали окончить войну, в которую были втянуты посторонними влияниями. Кроме того, делу пособили ловкость русского дипломата Шафирова и богатые подарки, посланные Петром визирю. Мир был заключен, и русская армия освобождена на таких условиях: Петр отдавал Турции Азов и некоторые укрепленные пункты близ Черного моря, отказывался от вмешательства в дела Польши (необходимо заметить, что тогда уже были проекты раздела Польши, пользовавшиеся сочувствием Петра); наконец, Петр давал Карлу свободный проезд в Швецию. Хотя Петр возвратился в Россию "не без печали", по его собственным словам, но его избавление от плена и сравнительно легкие условия мира с Турцией могли казаться даже удачей. Он дешево отделался от турок и продолжал удерживать то высокое политическое положение в кругу европейских государств, какое дала ему Полтавская победа.

После кампании 1709 г. война со шведами в общем шла вяло. Для Петра существовало два театра войны со Швецией: как сильнейший член коалиции против Карла, он участвовал в общих союзнических предприятиях на южном берегу Балтийского моря, где были шведские провинции (Померания), в то же время действовал и особо от союзников, завоевывая Финляндию.

Приобретение Финляндии для Петра казалось важным делом "двух ради причин главнейших (так писал он адмиралу Апраксину): первое — было бы что при мире уступить... другое, что сия провинция есть матка Швеции, как сам ведаешь: не только что мясо и прочее, но и дрова оттоль". В 1713—1715 гг. русские войска и флот овладели Финляндией и стали грозить самой Швеции. Таким образом, на этом театре войны Петр имел положительный успех.

Менее удачно шли дела с союзниками. Военные действия против шведов на юге от Балтийского моря были, правда, не без удач: шведы теряли свои северогерманские владения. Но дипломатические недоразумения и столкновения мешали единству союзных действий. Когда, после Прутского похода, Петр в 1711 и 1712 гг. приезжал в Германию, ему удалось теснее сблизиться с Пруссией; но прочими своими союзниками он уже был недоволен за их неискренность и неумение согласно вести войну. Но в то же самое время и дипломатия, и западноевропейская публицистика были, в свою очередь, недовольны Петром. Они ему приписывали завоевательные виды на Германию, в его дипломатах видели диктаторские замашки и боялись вступления русских вспомогательных войск в Германию. И после неудачи на Пруте Петр своим могуществом был страшен Европе.

От союза с Петром, однако, не отказывались. При участии русских союзники вытеснили шведов окончательно из их германских владений в 1715 и 1717 гг. Не помогло шведам и присутствие самого Карла, который в 1714 г, вернулся из Турции. Одновременно со взятием у шведов последней крепости в Германии (Висмара) союзники задумали высадку в самую Швецию и отдали союзные флоты под личное начальство Петра, но высадка не состоялась благодаря крупным недоразумениям между Петром и союзниками. Петр думал занять Висмар своими войсками, желая передать его герцогу Мекленбургскому, за которого выдал замуж свою племянницу Екатерину Иоанновну. Но датская и германская дипломатии воспротивились занятию Висмара, ибо видели в этом желание русских овладеть и Мекленбургом, и Висмаром. В то время (1716 г.) страх перед Петром на Западе достиг своего апогея. Петр действительно держал себя с большим чувством собственного достоинства и давал понять союзникам свои силы. Благодаря этому он стал любимым предметом политических памфлетов, которые приписывали ему самые чудовищные завоевательные планы.

Опасения прессы разделяла и дипломатия: английские дипломаты делали представления германскому императору о необходимости удалить русских из Германии; датчане желали, чтобы Петр со своими войсками оставил Данию, где он был в 1716 г.; в Германии требовали выхода русских из Мекленбурга. Петр всюду видел страх и недоброжелательство, то скрытое, то явное. Понимая, что при таких условиях нет возможности действовать против Швеции решительно, и рассерженный недопущением русских в Висмар, Петр пришел к мысли действовать отдельно от союзников. Голштинский дипломат барон Герц взялся быть посредником между Петром и Карлом, но, пока это посредничество не привело еще к определенным результатам, Петр вступил в оживленные сношения с Францией, которая до тех пор держала сторону Швеции, а к России была враждебна, потому что Москва дружила с ее врагом — германским императором. В 1717 г. Петр предпринял даже поездку через Голландию во Францию с надеждой заключить и политический, и брачный союз с французским королем (малолетним Людовиком XV). Но пребывание Петра в Париже, представляющее любопытный эпизод в личной жизни Петра, не привело ни к чему. Он добился только обещания Франции отступить от дружеских договоров со Швецией. Возвратившись в Голландию, Петр возобновил переговоры с Герцем об отдельном мире между Швецией и Россией. На 1718 год был назначен русско-шведский конгресс на Аландских островах.

Конгресс этот состоялся (с нашей стороны были на конгрессе Брюс и Остерман). Обе стороны желали мира, но об условиях его не могли сговориться очень долго. Когда же пришли к соглашению, смерть Карла XII помешала делу. После Карла на престол Швеции была избрана его сестра Ульрика-Элеонора, и правление перешло в руки аристократии. Переговоры о мире были прерваны, и возобновилась война. Но теперь Петр стал действовать крайне решительно. Несмотря на поддержку Англии, оказанную Швеции, Петр ежегодно — в 1719, 1720 и 1721 гг. — посылал русские корпуса в самую Швецию и этим принудил шведское правительство возобновить мирные переговоры. В 1721 г. состоялся съезд русских и шведских дипломатов в Ништадте (недалеко от Або), и 30 августа 1721 г. мир был заключен. Условия Ништадтского мира были таковы: Петр получил Лифляндию, Эстляндию, Ингрию и Карелию, возвращал Финляндию, уплачивал два миллиона ефимков (голландских талеров) в четыре года и не принимал на себя никаких обязательств против прежних союзников. Петр был чрезвычайно доволен этим миром и торжественно праздновал заключение его.

Значение этого мира для Московского государства определяется кратко: Россия становилась главной державой на севере Европы, окончательно входила в круг европейских государств, связывала себя с ними общими политическими интересами и получала возможность свободного сообщения со всем Западом посредством новоприобретенных границ. Усиление политического могущества Руси и новые условия политической жизни, созданные миром, были поняты и Петром, и его сотрудниками. Во время торжественного празднования мира 22 октября 1721 г. Сенат поднес Петру титул Императора, Отца отечества и Великого. Петр принял титул Императора. Московское государство, таким образом, стало Всероссийской Империей, и эта перемена послужила внешним знаком перелома, совершившегося в исторической жизни Руси.

Русский государь, по сознанию русских современников, имел право именоваться Императором. Но западноевропейские исторические традиции, вам, конечно, известные, признавали этот титул за одним лишь Императором Священной Римской Империи (германским). Поэтому на Западе новый титул Петра не был признан сразу. Только Пруссия и Нидерланды признали его немедленно; в 1723 г. его признала Швеция; Австрия и Англия стали его признавать только с 1742 г.; Франция и Испания — и того позже, с 1745 г.

Чтобы окончить обзор внешней политики Петра Великого, следует упомянуть об его отношениях к Востоку. Всем известно, какое важное значение играл Восток в экономическом развитии Европы, как упорно стремились европейцы узнать пути к конечной цели торговых вожделений — Индии. В XVI и XVII вв. в Москве являлись иноземцы, искавшие путей на Восток. Отчасти благодаря им, отчасти благодаря собственному торговому опыту в Москве умели ценить значение Востока и путей, туда ведущих. Петр, высоко ставивший торговлю как рычаг общественного благосостояния, не упустил из виду и торговли с Востоком. С 1715 г. он старался производить разведки о водных путях в Азии, которые вели бы к Индии (с подобными целями были посланы в 1715 г, Волынский в Персию, в 1716 г. Бекович-Черкасский в Хиву). В конце концов Петр остановился на мысли о приобретении берегов Каспийского моря как базиса для азиатской торговли. С этой целью, как только окончена была шведская война, Петр объявил войну Персии. В 1722—1723 гг. русские взяли Дербент и Баку. В начале кампании Петр сам был на театре войны, но в 1723 г. вернулся в Петербург, где и заключен был осенью того же года мирный договор с Персией, по которому Россия приобрела взятые города и все западное побережье Каспийского моря.

Внутренняя деятельность Петра с 1700 года

Эта деятельность выразилась в ряде общественных реформ, значительно изменивших древнерусский общественный быт, но, как мы уже говорили выше, не изменивших главнейших оснований государственного строя, созданного до Петра. Изложить систематически внутренние реформы Петра Великого несравненно легче, чем в стройной хронологической картине представить их постепенный ход; Петр реформировал общественное устройство и управление не по строгому, заранее составленному плану преобразований, а отрывочными постановлениями, отдельными мерами, между походами и военными заботами. Лишь в последние годы царствования, когда война уже не требовала чрезмерных усилий и средств, Петр пристальнее взглянул на внутреннее устройство и стремился привести в систему ряд разновременных отдельных мероприятий.

Невозможно, впрочем, было и ждать от Петра заранее составленного и теоретически разработанного плана преобразовательной деятельности. Его воспитание и жизнь не могли выработать в нем наклонности к отвлеченному мышлению: по всему своему складу он был практическим деятелем, не любившим ничего абстрактного. И среди его сотрудников, запечатленных таким же практическим направлением, мы не видим человека, который мог бы стать автором плана общих преобразований. Правда, из-за границы предлагались Петру отвлеченные теории общественного переустройства: Лейбниц сочинил для царя проект преобразований, были и другие усердные доктринеры. Но здравый смысл преобразователя удержал его от пересадки на русскую почву совершенно чуждых ей доктрин. Если Петр и перенес на Русь коллегиальное устройство административных органов, то это потому, что везде на Западе он видел эту форму управления и считал ее единственной нормальной и пригодной где бы то ни было. Но если бы даже и была в голове Петра какая-нибудь предрешенная система преобразований, он вряд ли бы мог выполнить ее последовательно. Нужно помнить, что война со Швецией поглощала все силы царя и народа. Можно ли было при этом условии предаться систематической реформе, когда военные нужды обусловливали собой всю внутреннюю деятельность правительства?

Таким образом, Петр вел свои реформы без заранее составленного плана и сообразуясь с военными потребностями в своей деятельности. Идея общего народного блага обусловливала всю деятельность преобразователя. Войну со Швецией он предпринял с глубоким пониманием национальных интересов и в победах искал не личной славы, а лучших условий для культурного и экономического преуспеяния Руси, — и внутреннюю деятельность свою Петр направлял к достижению народного блага. Но когда шведская война стала главным делом Петра и потребовала громадных усилий, тогда Петр поневоле отдался ей, и внутренняя деятельность его сама собой стала в зависимость от военных потребностей. Война требовала войск: Петр искал средств для лучшей организации военных сил, и это повело к реформе военной и к реформе дворянских служб. Война требовала средств: Петр искал путей, которыми бы можно было поднять платежные силы (иначе говоря, экономическое состояние) государства, и это повело к податной реформе, к поощрению промышленности и торговли, в которых Петр всегда видел могущественный источник народного благосостояния. Так, под влиянием военных нужд Петр совершил ряд нововведений; одни нововведения вызвали необходимость других, и уже тогда, когда война стала менее тяжела, Петр мог все совершенное им внутри государства привести в одну систему, закончить новое административное устройство и дать своему делу стройный вид. Таков был ход внутренней деятельности Петра. Понятно, как трудно сделать изложение его реформы в связном хронологическом перечне: этот перечень обратится в нестройный каталог отдельных указов, в несвязное описание отдельных постановлений. Для нашей цели — изучить общее содержание общественных преобразований Петра — гораздо удобнее систематический обзор реформ. Мы рассмотрим их в таком порядке: 1) меры относительно сословий; 2) меры относительно управления; 3) военное устройство; 4) меры для развития народного хозяйства и, наконец, 5) меры относительно церковного управления.

1. Меры относительно сословий. Проведенные Петром Великим меры относительно сословий многим кажутся полной реформой всего общественного строя; на самом же деле Петр не изменил основного положения сословий в государстве и не снял с них прежних сословных повинностей. Он дал только новую организацию государственным повинностям разных сословий, почему несколько изменилась и организация самих сословий, получив большую определенность. Одно только малочисленное на Руси городское сословие существенно изменило свое положение благодаря исключительным заботам Петра о его развитии. Рассмотрение законодательных мер по отдельным сословиям покажет нам справедливость высказанного положения.

Дворянство в XVII в., как мы уже имели случай показать, являлось высшим общественным классом; оно было повинно государству личной, преимущественно военной службой и в воздаяние за нее пользовалось правом личного землевладения (вотчинного и поместного); с вымиранием старого боярства дворянство получало все большее и большее административное значение; из него выходила почти вся московская администрация. Таким образом, дворяне были до Петра классом военным, административным и землевладельческим. Но как военный класс дворянство в XVII в. не удовлетворяло уже потребностям времени, потому что нестройные дворянские ополчения не могли бороться с регулярными войсками европейскими; в то же время дворянские войска отличались плохой подвижностью, медленно собирались: с успехом они могли нести только местную оборонительную службу на границах. Московское правительство поэтому стало заводить в XVII в. регулярные полки, набирая в них солдат вербовкой из "гулящих людей" (но и эти полки имели свои недостатки). В них дворянство являлось уже в качестве офицеров. Таким образом, военная повинность дворянства уже до Петра нуждалась в переустройстве. В качестве администраторов допетровские дворяне не обладали никакой специальной подготовкой и не оставались постоянно в гражданских должностях, потому что не существовало тогда и разделения должностей военных и гражданских. Если, таким образом, дворянские повинности государству организованы были неудовлетворительно, то дворянское землевладение, напротив, чем далее, тем более развивалось. Дворяне в конце XVII в. (1676 г.) достигли права наследовать поместья по закону, как прежде наследовали их по обычаю; с другой стороны, власть помещиков над крестьянами росла более и более, — дворяне совершенно сравняли своих крестьян с холопами, посаженными на пашню ("задворные люди").

Петр задался мыслью дать лучшую организацию службе дворян и достиг этого таким образом: он со страшной строгостью привлекал дворян к отбыванию государственной службы и, как прежде, требовал бессрочной службы, пока хватало сил. Дворяне должны были служить в армии и флоте; не более одной трети от каждой "фамилии" допускалось к гражданской службе, которая при Петре обособилась от военной. Подраставших дворян требовали на смотры, которые производил часто сам государь в Москве или Петербурге. На смотрах или определяли в тот или другой род службы, или посылали учиться в русские и заграничные школы. Первоначальное же образование сделано было обязательным для всех молодых дворян (по указам 1714 и 1723 гг.). Они должны были до 15 лет обучиться грамоте, цифири и геометрии в нарочно для того устроенных школах при монастырях и архиерейских домах. Уклонявшийся от обязательного обучения терял право жениться. Поступая на службу, дворянин делался солдатом гвардии или даже армии. Он служил вместе с людьми из низших классов общества, которые поступали по рекрутским наборам. От его личных способностей и усердия зависело выбиться в офицеры; личная заслуга выдвигала в офицеры и простого крестьянина-солдата. Ни один дворянин не мог стать офицером, если не был солдатом; но всякий офицер, кто бы он ни был по происхождению, становился дворянином. Так вполне сознательно Петр поставил основанием службы личную выслугу вместо старого основания — родовитости. Но это не было новостью, личная выслуга признавалась уже и в XVII в.; Петр дал ей только окончательный перевес, и это пополнило ряды дворянства новыми дворянскими родами. Вся масса служилых дворян была поставлена в прямое подчинение Сенату вместо прежнего Разрядного приказа, и Сенат ведал дворянство через особого чиновника "герольдмейстера". Прежние дворянские "чины" были уничтожены (прежде они были сословными группами: дворяне московские, городовые, дети боярские); вместо них появилась лестница служебных чинов (собственно, должностей), определенная известной "Табелью о рангах" 1722 г. Прежде принадлежность к известному чину обусловливалась происхождением человека, при Петре стала обусловливаться личными заслугами. Вне служебных должностей все дворяне слились в одну сплошную массу и получили общее название шляхетства (кажется, с 1712 г.).

Таким образом, служба дворян стала правильнее и тяжелее; поступая в полки, они отрывались от местности, были регулярным войском, служили без перерывов, с редкими отпусками домой, и не могли укрываться легко от службы. Изменилась, словом, организация государственной повинности дворян, но существо повинности (военной и административной) осталось прежним.

Зато прочнее стало вознаграждение за службу. При Петре уже не видим раздачи поместий служилым людям; если кому-нибудь дается земля, то в вотчину, т. е. в наследственную собственность. Мало того, законодательство Петра превратило и старые поместья в вотчины, расширив право распоряжения ими. При Петре закон уже не знает различия между поместным и вотчинным владением: оно различается только по происхождению. Кто может доказать право собственности на землю, тот вотчинник; кто помнит, что его наследственная земля принадлежит государству и отдана его предкам во владение, тот помещик. Но, превратив законом поместья в вотчины, Петр на вотчины смотрел как на поместья, считая их владениями, существующими в интересах государства. Прежде для государственной пользы не дозволялось дробить поместья при передаче их в потомство. Теперь Петр в тех же видах распространил это правило и на вотчины. Указом 1714 г. (марта 23-го) он запретил дворянам дробить земельные владения при завещании сыновьям. "Кто имеет несколько сыновей, может отдать недвижимое одному из них, кому хочет", — говорил указ. Лишь тогда, когда не было завещания, наследовал старший сын; поэтому некоторые исследователи несколько неправильно называют закон Петра о единонаследии законом о майорате. Этот закон, соблюдавшийся дворянством относительно поместий, вызвал сильное противодействие, когда был перенесен на вотчины. Начались злоупотребления, обход закона, "ненависти и ссоры" в дворянских семьях, — и в 1731 г. императрица Анна отменила закон Петра и вместе уничтожила всякое различие вотчин и поместий. Но этим последним распоряжением она докончила лишь то, что признал Петр, за трудности службы давший дворянству больше прав на поместья.

Но помимо расширения землевладельческих прав, сделавших более прочным обладание поместьями, дворянство при Петре крепче завладело и крестьянами. Этот вопрос об отношении дворян к крестьянам приводит нас к общему вопросу о положении последних при Петре.

Мы уже видели, что созданное в XVII в. прикрепление крестьян к земле на практике в конце века перешло в личную зависимость крестьян от землевладельцев. Крестьяне, как холопы, продавались без земли. В то же время лично зависимые люди — холопы — по воле господ садились на пашню и своей жизнью и хозяйством ничем не отличались от крестьян. Правительство еще до Петра заметило таких холопов ("задворных людей") и облагало их наравне с крестьянами государственными податями. Выходило так, что землевладельцы стремились сравнять крестьян с холопами, а правительство — холопов с крестьянами. Результатом этого было то обстоятельство, что и крестьяне, и холопы чрезвычайно сблизились между собой на деле, хотя строго различались по закону, Петр застал это положение и смешал крестьянство с холопством в один податной и зависимый от землевладельцев класс. На этом основании многие думают, что Петр вместо бывшего прикрепления к земле создал крепостное право на крестьян. Но предыдущее изложение показывает, что это неверно: на деле крестьянин становился в личную крепость от землевладельца еще до Петра. С другой стороны, в законодательстве Петра нет ни одного указа, отменяющего прикрепление к земле и устанавливающего крепостную зависимость личную; крестьянин и при Петре оставался гражданином.

Смешение крестьян и холопов произошло не на основании прямого об этом закона, а как следствие податной реформы Петра. До Петра прямые подати взимались или с обработанной земли, или со двора. Петр вместо поземельной и подворной подати ввел подушную. По новейшим исследованиям, это произошло так: Петр желал разместить армию на постоянные квартиры в различных губерниях и содержание полков возложить на население того округа, где стоял полк. Для этого признано было нужным высчитать сумму, необходимую для содержания полка, перечислить всех податных лиц в округе и рассчитать, сколько каждое лицо повинно было внести денег на содержание войска. С 1718 по 1722 г. производилась перепись податного населения и ее поверка — "ревизия"; сперва писали крестьян и холопей пахотных, потом стали писать в "сказки" и непахотных зависимых людей; наконец, стали записывать и "гулящих" (не приписанных к сословиям) людей. Эта перепись получила официально название ревизии, а переписанные люди носили название "ревизских душ". Всякая ревизская душа облагалась одинаковой податью, а ответственность в исправном поступлении подати возлагалась на землевладельца. Таким образом землевладелец получал совершенно равную власть и над крестьянином, и над холопом. Здесь и заключалось основание последовавшего за этим фактического уравнения крестьян с холопами. Но по закону крестьянин рабом не становился; владельческие крестьяне сохраняли гражданские права: за ними закон признавал гражданскую правоспособность и дееспособность, они могли даже вступать с казной в подряды и договоры. В глазах законодателя и холопы уравнивались с крестьянами. Но на практике податная ответственность землевладельца за крестьян и право суда над крестьянами, оба эти явления, существовавшие помимо закона; по обычаю, давали помещикам такую власть над крестьянином, что в их глазах крестьянин становился равным холопу. Уже при Петре началась продажа крестьян без земли не только семьями, но и в розницу, и Петр напрасно прилагал старания прекратить этот обычай.

Таким образом, при Петре, как и ранее, закон понимал крестьян как граждан и в то же время холопов стремился привести в одно положение с крестьянами под общим термином "подданных" шляхетства. Но шляхетство, получая от правительства власть над "подданными", смотрело на крестьян, как на холопов, и на практике обращалось со всеми своими "подданными", как с холопами. Стало быть, новых начал в положение крестьян владельческих при Петре внесено не было. Новостью являлась при Петре лишь система подушной подати, заменявшая древнее прикрепление к земле началом личной (податной) зависимости крестьянина от землевладельца. Но эта личная зависимость существовала и в XVII в. уже до Петра.

Не одни владельческие крестьяне составляли крестьянское сословие. Кроме них в качестве податного класса граждан при Петре существовали: 1) крестьяне черные или черносошные, жившие на государственных черных землях и оставшиеся при Петре в том же свободном состоянии, в каком были ранее; 2) крестьяне монастырские, при Петре изъятые из управления монастырей и переданные в казенное управление, а потом в ведение Синода (впоследствии они получили название экономических, потому что были переданы в коллегию экономии); 3) крестьяне дворцовые, обязанные различными повинностями ведомству двора государева; 4) крестьяне, приписанные к фабрикам и заводам; этот разряд крестьян создан был указом Петра 1721 г., которым разрешалось владельцам фабрик (и дворянам, и недворянам) покупать деревни и людей к фабрикам; наконец, 5) однодворцы — класс измельчавших служилых землевладельцев, когда-то поселенных по южным, преимущественно, границам Московского государства для их защиты. При Петре они были записаны в ревизские "сказки", платили подушные подати, но сохраняли право личного землевладения и владения крестьянами.

Городское сословие, состоявшее в XVII в. из торговых людей (купечества) и посадских (городских податных обывателей), было замкнуто лишь в половине XVII в. и было ничтожно своей численностью и промышленной деятельностью. Петр же в городском торгово-промышленном классе видел, по примеру западных меркантилистов, главный фактор народного богатства. Понятно, какие старания должен был он приложить к тому, чтобы поднять городской класс до желаемой степени развития. Его меры для поднятия русской промышленности и торговли мы увидим в своем месте; в глазах Петра к такому поднятию должна была вести и правильная организация городского сословия, которая позволила бы городам преуспевать в торговле и промышленности. Еще в 1699 г. он дал городам самоуправление, но Бурмистерские палаты не создали никакой организации сословию, их избиравшему. Этой организации города достигли лишь в конце царствования Петра.

Руководясь западноевропейскими формами городского устройства, Петр в начале! 720 г. учредил в Петербурге Главный Магистрат, которому поручил ведать городское сословие повсеместно, и дал Магистрату в следующем году регламент, в котором изложены были основания городского устройства. Города разделялись по числу жителей на 5 классов; граждане каждого города — на два основных класса: граждан регулярных и нерегулярных.

Регулярные граждане делились на две гильдии: к первой гильдии принадлежали банкиры, купцы, доктора и аптекари, шкиперы, живописцы и ювелиры, художники и ученые. Вторую гильдию составляли мелочные торговцы и ремесленники, объединенные в цехи.

Нерегулярными гражданами были "подлые", т. е. низкого происхождения люди (чернорабочие, наймиты, поденщики).

Лица иных сословий (духовные, дворяне, крестьяне), живущие постоянно в городе, в число граждан не входили, только "числились в гражданстве" и не участвовали в городском самоуправлении.

Городом управляла выборная коллегия — магистрат. Ее избирали из своей среды только регулярные граждане. Подлые же люди избирали своих старост, представлявших их интересы в магистрате. Магистрат, подчиненный Главному Магистрату, ведал хозяйство города, смотрел за порядком. Главной его целью было развитие торговли и промыслов; в его руках находилась большая власть. Под ведением магистрата было цеховое управление: во главе каждого ремесленного цеха стоял старшина (альдерман), выбранный из мастеров; на его руках было управление цеховыми делами. На звание мастера-ремесленника нужно было сдавать экзамен; без экзамена нельзя было открыть никакого производства.

Дав городскому сословию стройную организацию, Петр не только оставил ему все старые льготы, какими пользовались горожане до него, но дал и новые. Регулярные граждане хотя и сохранили характер тяглого сословия, но были избавлены от обязательной рекрутской повинности; в 1722 г. Петр снял с горожан и личную службу по казенным надобностям, которой горожане тяготились до Петра; наконец, горожане получили право владеть крепостными людьми и землей наравне с дворянством, если были фабрикантами или заводчиками. Таким образом, Петр создал городскому сословию довольно привилегированное положение. Он внес в городской быт совершенно новую организацию. Но новы были и здесь только формы; благосклонное же отношение правительства к горожанам заметно и в XVII в., особенно во второй его половине.

Итак, обзор сословных реформ показывает нам, что Петр многое изменил в сословной жизни и отношениях. Шляхетство стало правильнее служить и получило лучшее обеспечение за свою службу; крестьянство слилось с холопством в одну податную категорию и, не теряя гражданской личности, стало под личную власть помещика; горожане получили организацию, право самоуправления и некоторые привилегии. Внешние формы общественных отношений очень изменились; но в существе общественный строй остался старым; государство сохранило свой земледельческий и военный характер, дворянство — свое высокое административное и экономическое положение, крестьяне по-прежнему относились к государству через землевладельца, а городскому сословию по-прежнему принадлежала далеко не главная роль в развитии народного хозяйства.

2. Меры относительно управления. Административные реформы Петра развивались так же, как и сословные меры, без строгой системы, путем частных нововведений в центральном и местном управлении. Однако легко можно заметить, что сперва внимание Петра было занято преимущественно переустройством областных учреждений, а затем перешло на организацию центрального управления. Это видно уже из простого хронологического перечня крупных установлении Петра в сфере администрации. В 1702 г. произошло уничтожение старых губных старост и замена их воеводами, управлявшими совместно с присутствием из выборных (от уезда) дворян; в 1708 г. последовало разделение России на губернии (губернии делились на уезды), во главе которых были поставлены губернаторы. При них в качестве советников и помощников были учреждены с 1713 г. ландраты (выборные от дворян); кроме ландратов дворяне в каждом уезде для управления уездом избирали земского комиссара. В 1719 г. ландраты были уничтожены, но земские комиссары остались; государство было поделено вновь на 12 губерний, губернии — на провинции, а провинции — на уезды. Таким образом, если мы вспомним знакомые нам бурмистерские палаты 1699 г. и городские магистраты 1720 г., то скажем, что Петр во все время своей деятельности трудился над переустройством местного управления. Крупные же реформы в центральном управлении начались лишь с 1711 г. В этом году был учрежден Сенат. В 1718 г. устроены коллегии; в 1721 г. окончательно установлена должность генерал-прокурора. Так, заботы о местной администрации шли впереди забот о центральной администрации. Существует поэтому мнение, что Петр желал всю тяжесть управления перенести из центра государства в области, но, потерпев неудачу вследствие недостатка в областях способных людей, обратился к устройству центральных органов администрации, которым подчинил все местные учреждения и передал все стороны государственного управления.

В систематическом изложении созданная Петром администрация представится в таком виде.

Во главе всего управления с 1711 г. стоит Сенат. Около 1700 г. старая Боярская дума исчезает как постоянное учреждение и заменяется ближней канцелярией государя, в которой, как в старину, происходит иногда совещание бояр. Во время своих беспрестанных поездок ведение государственных дел в Москве Петр поручал не учреждению, а нескольким доверенным лицам из старых думных чинов (Петр никому не давал этих чинов, но и не отнимал их у имевших) и лицам новых чинов и званий. Но в 1711 г., отправляясь в Прутский поход, Петр вверяет государство не лицам, а вновь основанному учреждению. Это учреждение — Сенат. Его существование, как объявлял сам Петр, вызвано именно "отлучками" государя, и Петр повелевал всем слушаться Сената, как его самого. Таким образом, миссия Сената первоначально была временной. Он заменял собой: 1) старые думские комиссии, назначаемые для того, чтобы в отсутствие государя "Москву ведать", и 2) постоянную "Расправную палату", бывшую как бы судебным департаментом Боярской думы. Но с возвращением Петра к делам Сенат не был упразднен, а стал постоянным учреждением, в организации которого при Петре замечают три фазиса. С 1711 до 1718 г. Сенат был собранием лиц, назначенных специально для присутствования в нем; с 1718 по 1722 г. Сенат делается собранием президентов коллегий; с 1722 г. Сенат получает смешанный состав, в него входят некоторые президенты коллегий (военной, морской, иностранной) и в то же время в нем есть сенаторы, чуждые коллегиям.

Ведомство Сената состояло в контроле над администрацией, в разрешении дел, выходящих из компетенции коллегий, и в общем направлении административного механизма. Сенат был, таким образом, высшим административным органом в государстве. Ему, в последние годы Петра, присвоена была и судебная функция: Сенат стал высшей судебной инстанцией. Относительно того, присуща ли была Сенату законодательная деятельность, существуют разные оттенки взглядов. Одни (Петровский "О Сенате в царствование Петра Великого") полагают, что Сенат в первое время имел законодательную власть и иногда даже отменял указы самого Петра. Другие (Владимирский-Буданов в критической статье "Учреждение Правит. Сената") доказывают, что законодательная функция никогда Сенату не принадлежала. Но все признают, что Петр, видоизменяя положение Сената в 1722 г., лишил его законодательной власти; ясно, что Петр рядом с собою, как с единственным источником законодательной власти в государстве, не мог поставить собрания с законодательными правами. Поэтому, если и признавать за Сенатом законодательную функцию, то следует считать ее случайным и исключительным явлением.

От разницы представлений о компетенции Сената зависит и разница в представлениях о государственном значении его. Одни считают Сенат безусловно высшим учреждением в государстве, объединяющим и направляющим всю администрацию и не знающим над собой иной власти, кроме государевой (Градовский, Петровский). Другие полагают, что, контролируя и направляя администрацию, Сенат сам подвергался контролю и зависел от "верховных господ министров" (т. е. приближенных к Петру лиц, управляющих войсками, флотом и иностранными делами) и от генерал-прокурора, представителя особы государя в Сенате (Владим.-Буданов, Дмитриев).

Должность генерал-прокурора, учрежденная в 1722 г., должна была, по мысли Петра, служить связью между верховной властью и центральными органами управления и средством для контроля над Сенатом. Петр испытал много средств контроля: сперва за Сенатом смотрел генерал-ревизор (1715), затем в Сенате дежурили, с целью ускорения дел и охранения порядка в заседаниях, штаб-офицеры гвардии (1721); средством контроля были и обязательные протоколы заседаний; наконец, была учреждена прокуратура. Генерал-прокурор докладывал государю дела Сената, а Сенату передавал волю государя; он мог остановить решение Сената; указы Сената получали силу только с его согласия; он следил за исполнением этих указов (иначе говоря, за всей администрацией); он, наконец, начальствовал над канцелярией Сената. Под его прямым начальством действовали и другие агенты правительственного надзора: обер-прокуроры и прокуроры при коллегиях и в губерниях (параллельно с ними действовали и лица тайного надзора — обер-фискалы и фискалы). Такое значение генерал-прокурора сделало его самым властным лицом во всей администрации, тем более что первый генерал-прокурор Ягужинский, человек способный и деятельный, умел сообщить своей должности необыкновенный престиж. Современники считали генерал-прокурора начальником Сената и первым лицом в империи после монарха. Такой взгляд разделяется и теперь теми, кто склонен принижать значение Сената. Напротив, некоторые (Градовский в своей книге "Высшая администрация России XVIII в. и генерал-прокуроры") думают, что, сливаясь с Сенатом в органическое целое и вне Сената не имея никакого значения, генерал-прокурор только поднимал еще выше государственное значение самого Сената.

Под ведением Сената стоял ряд центральных учреждений, известных под названием коллегий; они были учреждены в 1718 г. и окончательно сформированы в 1720 г. Коллегии заменили собой старые приказы. С учреждением Сената, мало-помалу усваивавшего себе функции главнейших приказов, эти последние (напр., Разряд) заменялись "столами" Сената; мелкие же приказы превращались в канцелярию и конторы разных наименований и сохраняли прежнюю организацию. Приблизительно с 1711 г. Петр задумал устроить центральное управление по западноевропейским образцам. Вполне сознательно он желал перенести на Русь шведское коллегиальное устройство. Коллегиальную систему рекомендовал ему и теоретик Лейбниц. За границу были посланы люди для изучения бюрократических форм и канцелярской практики; из-за границы выписывали опытных канцеляристов, чтобы организовать с их помощью новые учреждения. Но этим иностранцам Петр не давал в коллегиях начальнического положения, и они не поднимались выше вице-президентов; президентами же коллегий назначались русские люди.

С 1719 г. коллегии начали свою деятельность, и каждая сама для себя составляла устав, определявший ее ведомство и делопроизводство (эти уставы подучили название регламентов). Всех коллегий учреждено было двенадцать: 1) Коллегия иностранных дел, 2) Коллегия военная, 3) Коллегия адмиралтейская (морская), 4) Штатс-коллегия (ведомство расходов), 5) Камер-коллегия (ведомство доходов), 6) Юстиц-коллегия (судебная), 7) Ревизион-коллегия (финансовый контроль), 8) Коммерц-коллегия (торговая), 9) Мануфактур-коллегия (промышленность), 10) Берг-коллегия (горное дело), 11) Вотчинная коллегия (промышленность), 12) Главный Магистрат (городское управление). Последние три коллегии образованы были позже остальных. Вновь основанные учреждения не заменили, однако, всех старых приказов. Приказы продолжали существовать или под именем канцелярий, или под прежним именем приказов (Медицинская канцелярия, Сибирский приказ).

Коллегии были подчинены Сенату, который посылал им свои указы; в свою очередь, местные органы управления были ниже коллегий и повиновались им. Но, с одной стороны, не все коллегии одинаково подчинялись Сенату (военная и морская были самостоятельнее прочих); с другой стороны, не все коллегии имели отношение к областным органам управления. Над провинциальными властями, в качестве прямой высшей инстанции, стояли только Камер- и Юстиц-коллегии и Главный Магистрат. Таким образом, и центральные, и местные органы управления не представляли строгой и стройной иерархии.

Каждая коллегия состояла, как и приказ XVII в., из присутствия и канцелярии. Присутствие состояло из президента, вице-президента, советников, асессоров и 2 секретарей, которые были начальниками канцелярии. Всего в присутствии было не более 13 человек, и дела решались большинством голосов.

Всматриваясь в различия между коллегиями и старыми приказами, мы видим, что система коллегий значительно упростила прежнюю путаницу ведомств, но не уничтожила того смешения личного начала с коллегиальным, которое лежало в основании прежнего центрального управления. Как в приказах при их коллегиальной форме личное начало выражалось деятельностью властного председателя, так и в коллегиях влиятельные президенты и приставленные к коллегиям для общего контроля прокуроры нарушали коллегиальный строй своим личным влиянием и на деле заменяли иногда коллегиальную деятельность единоличной.

Областное управление, много раз изменяясь в своих частностях, приняло в 1719 г. следующие окончательные формы. Вся Россия была поделена на губернии, губернии — на провинции, провинции — на уезды. Во главе губернии стоит губернатор; во главе провинции, по общему правилу, — воевода или вице-губернатор; в уездах финансовое и полицейское управление возложено на земских комиссаров, которые отчасти назначались Камер-коллегией, отчасти же избирались дворянами-землевладельцами в уездах. При Петре Великом были попытки отделить суд от администрации (мысль для этой эпохи замечательная); но эти попытки не увенчались успехом, и с 1722 г. администрация снова участвует в деле суда. В каждой губернии был надворный суд под председательством губернатора; в каждой провинции действовал провинциальный суд под председательством воеводы.

Все эти местные учреждения, бывшие в большинстве единоличной, а не коллегиальной властью, касались лишь дворян и через их посредство — подчиненных им крестьян; стало быть, земское представительство, введенное в областную администрацию в виде ландратов и комиссаров, не было общеземским, а было сословным; в уезде оно было дворянским, в городах — гильдейским и цеховым, как мы это видели в обзоре городского устройства. Такой же характер единоличного управления с участием сословного представительства носила администрация и до Петра, как мы это уже видели.

Вся масса вновь созданных при Петре учреждений не стояла в такой строгой иерархической системе, как учреждения древней Руси. Прежде, в XVII в., все в уезде было в зависимости от воеводы, воевода был в зависимости от приказа, приказ — от Боярской думы. В петровских учреждениях такого цельного иерархического порядка нет: губернаторы, завися от коллегий, в то же время находятся в непосредственных отношениях к Сенату; городские магистраты хотя и находятся в некоторой зависимости от губернаторов, но подчинены Главному Магистрату. С достаточным основанием можно считать, что в прямом подчинении Сенату находились не одни коллегии, но и вся областная администрация, городская и губернская. Таким образом Сенат объединял и контролировал различные отрасли управления. Элементами, связавшими всю администрацию и служившими для контроля, были фискалы (контролеры финансовые и отчасти судебные) и прокуроры (органы открытого надзора); они состояли при всех учреждениях и были подчинены генерал-прокурору, бывшему как бы связью между государем и Сенатом, а также органом верховного контроля. Такова была в общих чертах система петровской администрации.

В ней новы все учреждения и по именам, и по внешней организации; ново стремление законодателя разграничить ведомства, ввести деятельный контроль; новым представлялась Петру и коллегиальная система, о введении которой он так старался. Но исследователи замечают, что при всей новости форм и при том условии, что новые формы администрации были явно не национальны и пахли иноземным духом, учреждения Петра все-таки стали очень популярны на Руси в XVI II в. Объясняют это тем, что в администрации Петра "старая Россия вся сказалась в преобразовательных учреждениях". И в самом деле, основания административной системы остались прежние: Петр оставил все управление России в руках почти исключительно дворянских, а дворянство и в XVII в. несло на себе всю администрацию; Петр смешал в администрации коллегиальное начало с единоличным, как было и раньше; Петр, как прежде, управлял "системою поручений", приказав администрацию Сенату, с генерал-прокурором. Так при новых формах осталась старая сущность (см. Градовского "Высшая администрация России в XVIII в. и генерал-прокуроры").

3. Военное устройство. Московское правительство XVII в. располагало сотнями тысяч вооруженного люда и вместе с тем ясно сознавало отсутствие правильной организации и боевой готовности своих войск, О недостатках дворянского ополчения, малоподвижного" и лишенного правильной военной подготовки, мы уже говорили. Упоминали мы и о том, что уже в XVII в. в Москве старались устроить правильные войска, увеличивая число стрелецких полков и образуя полки "иноземного строя" (солдатские, рейтарские, драгунские) из людей разных общественных состояний. С помощью иностранных офицеров достигнуты были большие результаты; солдатские полки ко времени Петра выросли уже до размеров внушительной военной силы. Однако и у стрелецких, и у регулярных полков был один крупный, с военной точки зрения, недостаток: и стрельцы (в большей степени), и солдаты (в меньшей степени) были не только военными людьми, занимались не одной службой. Поселенные на казенных землях, имея право жениться и заниматься промыслами, солдаты, и особенно стрельцы, стали полувоенным, полупромышленным сословием. При таких условиях их боевая готовность и военные качества не могли быть высокими.

Петр видоизменил организацию войск. Воспользовавшись старым военным материалом, он сделал регулярные полки господствующим, даже исключительным типом военной организации (только малороссийские и донские казаки сохранили старое устройство). Кроме того, изменив быт солдат, он иначе, чем прежде, стал пополнять войска. Только в этом отношении он и может считаться творцом новой русской армии. Давая ему такое название, мы должны помнить, что регулярная армия (совершенная или нет, другой вопрос) создалась уже в XVII в.

Петр привязал солдата исключительно к службе, оторвав его от дома и промысла. Воинская повинность при нем перестала быть повинностью одних дворян, стрелецких и солдатских детей, да "гулящих" охотников. Повинность эта легла теперь на все классы общества, кроме духовенства и граждан, принадлежащих к гильдиям. Дворяне все обязаны были служить бессрочно солдатами и офицерами, кроме немощных и командированных в гражданскую службу. С крестьян же и горожан производились правильные рекрутские наборы, которые в начале шведской войны были очень часты и давали Петру громадные контингенты рекрут. В 1715 г. Сенат постановил, как норму для наборов, брать одного рекрута с 75 дворов владельческих крестьян и холопов. Вероятно, такая же приблизительно норма была и для казенных крестьян и горожан. Рекруты из податных классов в войсках становились на одинаковом положении с солдатами-дворянами, усваивали одинаковую военную технику, и вся масса служащего люда составляла однородное войско, не уступавшее своими боевыми качествами лучшим европейским войскам.

Результаты, достигнутые в этом отношении крайне энергичною деятельностью Петра, были блестящи: в конце его царствования русская регулярная армия состояла из 210 000 человек. Кроме того, было около 100 000 казачьих войск. Во флоте числилось 48 линейных кораблей, 787 галер и мелких судов и 28 000 человек.

4. Меры для развития народного хозяйства. Заботы о народном хозяйстве в деятельности Петра Великого всегда занимали очень видное место. Признаки таких забот мы замечаем и в XVII в. И предшественники Петра были озабочены поднятием экономического благосостояния Руси, расшатанного смутой. Но до Петра не было достигнуто никаких результатов в этом отношении. Государственные финансы, бывшие для московского правительства верным показателем народного благосостояния, и до Петра, и в первое время его царствования были в неудовлетворительном положении. Петр нуждался в деньгах и должен был изыскивать новые источники государственных доходов. Забота о пополнении государственной казны постоянным бременем лежала на нем и привела Петра к той мысли, что поднять финансы страны возможно только путем коренных улучшений народного хозяйства. Путь к таким улучшениям Петр видел в развитии национальной промышленности и торговли. К развитию торговли и промышленности он и направлял всю свою экономическую политику. В этом отношении он отдавал дань идеям своего века, создавшим на Западе известную меркантильно-покровительственную систему. В стремлении Петра создать на Руси торговлю и промышленность и этим указать народу новый источник богатства заключалась новизна экономических мер Петра. До него в XVII в. только немногие личности (Крижанич, Ордин-Нащокин) мечтали под влиянием западноевропейской жизни об экономических реформах на Руси. Само правительство, издавая Новоторговый устав 1667 г., высказывало мысль о важном значении торговли в государственной жизни. Но сознанная потребность не повела за собой почти никаких практических мер к ее удовлетворению до времени преобразований.

Трудно сказать, когда именно явилась у Петра мысль о необходимости развивать на Руси промышленно-торговую деятельность. Всего вероятнее, что он усвоил ее уже в первое заграничное путешествие. Уже в 1699 г. он заботился о торговом и промышленном классе (Бурмистерские палаты), а в замечательном манифесте 1702 г., которым Петр вызывал в Россию иностранцев, ясно выражена уже мысль о громадном значении в государственной жизни торговли и промышленности. Стечением времени Петр все определеннее и энергичнее шел к поставленной цели, сделав ее одной из главных задач своей внутренней деятельности. Мы видим ряд многообразных мер преобразователя, направленных к развитию экономической жизни. Изложение их заняло бы слишком много времени, и мы ограничимся перечислением важнейших из них:

а) Петр постоянно предпринимал разведки с целью узнать лучше те природные богатства, которыми обладала Россия. При нем было найдено много таких богатств: серебряные и другие руды, вызвавшие развитие горнозаводского промысла; селитра, торф, каменный уголь и т. д. Так Петр создавал новые виды промышленно-торгового труда.

б) Петр всячески поощрял развитие промышленности. Он вызывал иностранцев-техников, ставил их в превосходное положение в России, давал массу льгот с одним непременным условием: учить русских своему производству. Он посылал русских за границу для изучения разных отраслей западной промышленности. И дома, в цехах, мастера должны были правильно обучать своих учеников. Пользу технического образования и самой промышленности Петр усиленно доказывал в своих указах. Предпринимателям он давал всякие льготы; между прочим, право владеть землей и крестьянами. Иногда же правительство само являлось инициатором в том или другом роде производства и, основав промышленное дело, сдавало его в эксплуатацию частному лицу. Но, создавая льготное положение для промышленников, Петр надо всей промышленностью учредил строгий надзор и следил как за добросовестностью производства, так и за тем, чтобы оно согласовалось с видами правительства. Такой надзор нередко переходил в мелочную регламентацию производства (точно была определена, например, обязательная ширина холста и сукон), но клонился в общем к пользе промышленности. Результаты мер Петра в отношении промышленности выразились в том, что в России при Петре основалось более 200 фабрик и заводов и положено было начало многим отраслям производства, существующим в наши дни (горное дело и пр.).

в) Петр поощрял всеми мерами русскую торговлю. Как в отношении к промышленности, так и в отношении к торговле Петр держался покровительственной системы, стремясь развить торговлю настолько, чтобы вывоз из России товаров превышал ввоз их из других стран. Как Петр стремился путем указов объяснить подданным пользу развития промыслов, так старался он возбудить в них и торговую предприимчивость. По выражению одного исследователя; при Петре "престол часто обращался в кафедру", с которой монарх объяснял народу начала общественного прогресса. Такую же регламентацию, какая прилагалась к промышленному делу, Петр прилагал и к делу торговли. Он настойчиво рекомендовал торгующему люду составлять торговые компании на манер западноевропейских. Построив Петербург, он искусственно отвлекал товары от Архангельского порта к Петербургскому. Заботясь о том, чтобы русские купцы сами торговали за границей, Петр стремился завести русский торговый флот. Не надеясь на скорые торговые успехи малочисленного городского сословия, представлявшегося Петру "рассыпанной храминой", он привлекал к торговле и прочие классы населения. Он доказывал, что и дворянину можно без позора заниматься торговыми и промышленными делами. Понимая значение путей сообщения для торговли, Петр спешил соединить свою новую гавань Петербург с центром государства водными путями, устроил (в 1711 г.) Вышневолоцкий канал, а после Ладожский.

Однако Петр не дождался результатов своей торговой политики. Оживилась внутренняя торговля, устроились кое-какие внутренние торговые компании, явился даже русский купец (Соловьев), торговавший в Амстердаме; но в общем дело внешней русской торговли не изменилось заметно, и русский вывоз оставался преимущественно в руках иноземцев. Не было заметных успехов и в торговле с Востоком, которая очень занимала Петра. Однако при отсутствии резких изменений в торговой жизни Руси оживление торговли произошло уже на глазах Петра, и он до конца не бросал своих надежд.

Но, заботясь об увеличении народного благосостояния, Петр не мог выжидать, пока улучшение народного хозяйства естественным путем увеличит государственные доходы. Война требовала больших средств. Потребности государственной казны становились, таким образом, в коллизию с интересами народного хозяйства. Петр против желания был вынужден увеличивать доходы казны и все более эксплуатировал платежные силы народа, создавая новые налоги и строже взыскивая старые подати. Поэтому, несмотря на постоянные заботы Петра об увеличении народного благосостояния, экономическое положение народа очень терпело от финансовых мер правительства. По мнению податного народа, при Петре стало тяжелее жить: "Тягота на мир, рубли да полтины, да подводы". И по соображениям исследователей, при Петре подати были увеличены значительно. К увеличению податных тягостей присоединились злоупотребления администрации, взимавшей подати. Хотя Петр жестоко карал за эти злоупотребления, однако совсем прекратить их не мог. Народ от государственных тягот или уходил в казаки, или брел в пределы Польши, и побеги при Петре приняли большие размеры.

Но государственные доходы Петру все-таки удалось значительно увеличить. Это было достигнуто путем увеличения косвенных налогов и реформы прямой подати. Что касается до косвенных налогов, то Петр не только не уменьшил старых платежей, но нашел еще и новые предметы обложения. После 1700 г. соляные промыслы, пчельники, рыбные ловли, мельницы стали оброчными статьями государственной казны. Система казенных монополий (например, питейной и табачной) процветала при Петре и была связана с системой откупов. Нуждаясь в средствах, Петр изобретал иногда странные, с нашей точки зрения, налоги: пошлиной были обложены бороды "бородачей", которые не желали бриться; пошлины брали с бань; очень высокую цену брали за дубовые гробы, продажа которых стала казенной монополией. Раскольники должны были нести двойной податный оклад; таким образом, не только реальные потребности, но и предметы нравственного порядка стали источником казенного дохода. При Петре была создана особенная должность "прибыльщиков", на обязанности которых лежало наблюдение за правильным поступлением в казну доходов и взыскание новых предметов обложения (из таких прибылыциков особенно заметен Курбатов, впоследствии бывший Архангельским вице-губернатором: он предложил ввести гербовую бумагу). В 1710 г. у Петра явилась мысль даже об общем и постоянном подоходном налоге, не приведенная, однако, в дело. Косвенные налоги при Петре, насколько можно судить по некоторым данным, составляли больше половины доходов государства.

Другую половину (около 5 млн. руб.) доставляла прямая подушная подать. Ее установление мы уже рассмотрели. В первую податную ревизию было записано около 6 000 000 душ. Из них каждый помещичий крестьянин платил 70 коп. в год, крестьянин государственный — 114 коп., горожанин — 120 коп. По расчету (который можно произвести лишь приблизительно) подушная подать была гораздо тяжелее прежних подворных и поземельных податей и давала правительству гораздо большую, сравнительно со сборами XVII в., сумму.

Благодаря своим финансовым мерам Петр увеличил значительно сумму государственного дохода. В самом конце XVII в. доходы государства немного превосходили 2 000 000 руб.; в 1710 г. казна получила 3 134 000 руб. По исчислению 1722 г., доходы возросли уже до 7 850 000 руб., по исчислению же 1725 г. — до 10 186 000 руб. <<* Чтобы правильно понять соотношение этих цифр, надобно знать, что в первые годы XVIII в. Петр "испортил" монету — с целью увеличения правительственных средств. Ранее "ефимок" (талер) равнялся в среднем русской полтине; Петр из талера чеканил целый рубль (с надписью "монета новая" или "монета добрая" — "цена рубль"), а полтину чеканил в полталера. Таким образом, количество серебра в рубле уменьшилось вдвое, а соответственно понизилось и достоинство рубля.>>. Громадные дефициты первых лет XVI II в. уменьшились к концу царствования Петра, хотя и на склоне своих лет он все еще не переставал нуждаться в деньгах.

Итак, экономическая и финансовая политика Петра привела к различным результатам. Руководимый мыслью улучшить обстановку и расширить сферу деятельности народного труда, Петр был поставлен в трудное положение: финансовые интересы страны прямо противоречили экономическим потребностям населения. Стараясь поднять экономическое благосостояние народа, Петр в то же время был вынужден сурово эксплуатировать его платежную способность. Военные и другие нужды государства требовали немедленного удовлетворения, немедленных и усиленных сборов, а экономическое положение народа можно было поднять лишь продолжительными усилиями. Вот почему Петр добился более осязательного результата в том, что требовало скорого решения, — в финансах; между тем как в деле экономических реформ он успел посеять только семена плодотворных начинаний и почти не видел их всходов, напротив, чувствовал, что его финансовые меры иногда еще более расстраивают то самое народное хозяйство, процветания которого он искренно и сильно желал.

При всех неудачах в этой сфере Петр сделал, однако, большой шаг вперед сравнительно со своими предшественниками; в XVII в. только смутно чувствовали необходимость экономической реформы и лишь немногие люди сознавали, по какому пути она должна идти. Петр сделал эту реформу одной из главных задач правительственной деятельности, ясно поставил вопрос и указал, где и как надо искать его разрешения. В этом его большая заслуга.

5. Меры относительно церковного управления. Эпоха Петра Великою в жизни русской церкви полна историческим содержанием. Во-первых, уяснилось и приняло новые формы как отношение церкви к государству, так и церковное управление. Во-вторых, внутренняя церковная жизнь была отмечена борьбой богословских взглядов (например, знакомый нам спор о пресуществлении между великорусским и малорусским духовенством и другие несогласия). В-третьих, оживилась литературная деятельность представителей церкви. В своем изложении мы коснемся только первого из указанных пунктов, потому что второй имеет специальный церковно-исторический интерес, а третий рассматривается в истории литературы.

Рассмотрим сперва те меры Петра, которыми устанавливались отношения церкви к государству и общий порядок церковного управления; затем перейдем к частным мерам относительно церковных дел и духовенства.

Отношение церкви к государству до Петра в Московском государстве не было точно определено, хотя на церковном соборе 1666—1667 гг. греками было принципиально признано главенство светской власти и отрицалось право иерархов вмешиваться в светские дела. Московский государь считался верховным покровителем церкви и принимал активное участие в церковных делах. Но и церковные власти призывались к участию в государственном управлении и влияли на него. Борьбы церковной и светской властей, знакомой Западу, Русь не знала (не было ее, строго говоря, и при Никоне). Громадный нравственный авторитет московских патриархов не стремился заменить собой авторитет государственной власти, и если раздавался со стороны русского иерарха голос протеста (например, митрополита Филиппа против Ивана IV), то он не сходил никогда с нравственной почвы.

Петр вырос не под таким сильным влиянием богословской науки и не в такой благочестивой обстановке, как росли его братья и сестры. С первых же шагов своей сознательной жизни он сошелся с "еретиками немцами" и, хотя остался православным по убеждениям человеком, однако свободнее относился ко многим обрядностям, чем обыкновенные московские люди, и казался зараженным "ересью" в глазах старозаветных ревнителей благочестия. Можно с уверенностью сказать, что Петр от своей матери и от консервативного патриарха Иоакима (ум. 1690) не раз встречал осуждение за свои привычки и знакомство с еретиками. При патриархе Адриане (1690—1700), слабом и несмелом человеке, Петр встретил не более сочувствия своим новшествам, вслед за Иоакимом и Адриан запрещал брадобритие, а Петр думал сделать его обязательным. При первых решительных нововведениях Петра все протестующие против них, видя в них ересь, искали нравственной опоры в авторитете церкви и негодовали на Адриана, который малодушно молчал, по их мнению, тогда, когда бы следовало стать за правоверие. Адриан действительно не мешал Петру и молчал, но он не сочувствовал реформам, и его молчание, в сущности, было пассивной формой оппозиции. Незначительный сам по себе, патриарх становился неудобен для Петра, как центр и объединяющее начало всех протестов, как естественный представитель не только церковного, но и общественного консерватизма. Патриарх же, крепкий волею и духом, мог бы явиться могучим противником Петра, если бы стал на сторону консервативного московского мировоззрения, осуждавшего на неподвижность всю общественную жизнь.

Понимая эту опасность, Петр после смерти Адриана не спешил с избранием нового патриарха, а "местоблюстителем патриаршего престола" назначил Рязанского митрополита Стефана Яворского, ученого малоросса. Управление же патриаршим хозяйством перешло в руки особо назначенных светских лиц. Нет нужды предполагать, как делают некоторые, что уже тотчас после смерти Адриана Петр решился упразднить патриаршество. Вернее думать, что Петр просто не знал, что делать с избранием патриарха. К великорусскому духовенству Петр относился с некоторым недоверием, потому что много раз убеждался, как сильно не сочувствует оно реформам. Даже лучшие представители древней русской иерархии, которые сумели понять всю национальность внешней политики Петра и помогали ему как могли (Митрофаний Воронежский, Тихон Казанский, Иов Новгородский), — и те были против культурных новшеств Петра. Выбрать патриарха из среды великорусов для Петра значило рисковать создать себе грозного противника. Малорусское духовенство держало себя иначе: оно само подверглось влиянию западной культуры и науки и сочувствовало новшествам Петра. Но поставить малоросса патриархом было невозможно потому, что во время патриарха Иоакима малорусские богословы были скомпрометированы в глазах московского общества, как люди с латинскими заблуждениями; за это на них было воздвигнуто даже гонение. Возведение малоросса на патриарший престол повело бы поэтому к общему соблазну. В таких обстоятельствах Петр и решил остаться без патриарха.

Установился временно такой порядок церковного управления: во главе церковной администрации стояли местоблюститель Стефан Яворский и особое учреждение, Монастырский приказ, со светскими лицами во главе; верховным авторитетом в делах религии признавался собор иерархов; сам Петр, как и прежние государи, был покровителем церкви и принимал живое участие в ее управлении. Это участие Петра привело к тому, что в церковной жизни важную роль стали играть архиереи малороссы, прежде гонимые. Несмотря на протесты и на Руси, и на православном Востоке, Петр постоянно выдвигал на архиерейские кафедры малорусских ученых монахов. Великорусское малообразованное и враждебное реформе духовенство не могло явиться помощником Петру, тогда как малороссияне, имевшие более широкий умственный кругозор и выросшие в стране, где православие вынуждено было к деятельной борьбе с католицизмом, воспитали в себе лучшее понимание задач духовенства и привычку к широкой деятельности. В своих епархиях они не сидели сложа руки, а обращали в православие инородцев, действовали против раскола, заводили школы, заботились о быте и нравственности духовенства, находили время и для литературной деятельности. Понятно, что они более отвечали желаниям преобразователя, и Петр ценил их более, чем тех духовных лиц из великорусов, узкие взгляды которых часто становились ему на дороге. Можно привести длинный ряд имен малороссов архиереев, занявших видные места в русской иерархии. Но особенно замечательны из них: помянутый выше Стефан Яворский, св. Дмитрий, митрополит Ростовский и, наконец, Феофан Прокопович, при Петре — епископ Псковский, впоследствии архиепископ Новгородский. Это был очень способный, живой и энергичный человек, склонный к практической деятельности гораздо более, чем к отвлеченной науке, однако весьма образованный и изучивший богословскую науку не только в Киевской академии, но и в католических коллегиях Львова, Кракова и даже Рима. Схоластическое богословие католических школ не повлияло на живой ум Феофана, напротив, — поселило в нем неприязнь к схоластике и католичеству. Не получая удовлетворения в православной богословской науке, тогда плохо и мало разработанной, Феофан от католических доктрин обратился к изучению протестантского богословия и, увлекаясь им, усвоил некоторые протестантские воззрения, хотя был православным монахом. Эта наклонность к протестантскому мировоззрению, с одной стороны, отразилась на богословских трактатах Феофана, а с другой стороны — помогла ему сблизиться с Петром во взглядах на реформу. Царь, воспитавшийся на протестантской культуре, и монах, закончивший свое образование на протестантском богословии, прекрасно поняли друг друга. Познакомясь с Феофаном впервые в Киеве в 1706 г., Петр в 1716 г. вызвал его в Петербург, сделал его своей правой рукой в деле церковного управления и защищал от всех нападков со стороны прочего духовенства, заметившего в любимце Петра протестантский дух. Феофан же в своих знаменитых проповедях явился истолкователем и апологетом реформ Петра, а в своей практической деятельности был искренним и способным его помощником.

Феофану и принадлежит разработка и, может быть, даже самая мысль того нового плана церковного управления, на котором остановился Петр. Более двадцати лет (1700—1721) продолжался временный беспорядок, при котором русская церковь управлялась без патриарха. Наконец, 14 февраля 1721 г. совершилось открытие "Святейшего Правительствующего Синода". Эта духовная коллегия навсегда заменила собой патриаршую власть. В руководство ей был дан Духовный регламент, составленный Феофаном и редактированный самим Петром. В регламенте откровенно указывалось на несовершенство единоличного управления патриарха и на политические неудобства, проистекающие от преувеличения авторитета патриаршей власти в делах государственных. Коллегиальная форма церковного управления рекомендовалась как наилучшая во всех отношениях. Состав Синода по регламенту определяется так: президент, два вице-президента, четыре советника и четыре асессора (в число их входили представители черного и белого духовенства). Заметим, что состав Синода был аналогичен с составом светских коллегий. Лица, состоявшие при Синоде, были таковы же, как и при коллегиях; представителем особы государя в Синоде был обер-прокурор, при Синоде было и целое ведомство фискалов, или инквизиторов. Внешняя организация Синода была, словом, взята с общего типа организации коллегии.

Говоря о положении Синода в государстве, следует строго различать роль его в сфере церкви от роли в общей системе государственного управления. Значение Синода в церковной жизни ясно определяет Духовный регламент, по выражению которого Синод имеет "силу и власть патриаршую". Все сферы ведения и вся полнота церковной власти патриарха присущи Синоду. Ему передана и епархия патриарха, бывшая под его личным управлением. Этой епархией Синод управлял через особую коллегию, получившую название дикастерии, или консистории. (По образцу этой консистории были постепенно устроены консистории и в епархиях всех архиереев). Так, в церковных делах Синод вполне заменил патриарха.

Но в сфере государственного управления Синод не вполне наследовал патриарший авторитет. О значении Синода в общем составе администрации при Петре существуют у нас разнообразные мнения. Одни полагают, что "Синод во всем был сравнен с Сенатом и наряду с ним непосредственно подчинен государю" (такого мнения держится, например, П. Знаменский в своем "Руководстве к Русской церковной истории"). Другие же думают, что при Петре, на практике, государственное значение Синода стало ниже значения Сената. Хотя Синод и стремится стать независимо от Сената, однако последний, рассматривая Синод как обыкновенную коллегию по духовным делам, считал его себе подчиненным. Такой взгляд Сената оправдывался общей мыслью преобразователя, положенной в основу церковной реформы: с учреждением Синода церковь становилась в зависимость не от лица государя, как прежде, а от государства, управление ею было введено в общий административный порядок и Сенат, управлявший делами церкви до учреждения Синода, мог считать себя выше Духовной коллегии, как верховный административный орган в государстве (такой взгляд высказан в одной из статей проф. Владимирского-Буданова). Трудно решить, какое мнение справедливее. Ясно одно, что политическое значение Синода никогда не поднималось так высоко, как высоко стоял авторитет патриархов (о начале Синода см. П. В. Верховского "Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент", два тома. 1916; также Г. С. Рункевича "Учреждение и первоначальное устройство Св. Пр. Синода", 1900).

Так учреждением Синода Петр вышел из того затруднения, в каком стоял много лет. Его церковно-административная реформа сохранила в русской церкви авторитетную власть, но лишила эту власть того политического влияния, с каким могли действовать патриархи. Вопрос об отношении церкви и государства был решен в пользу последнего, и восточные иерархи признали вполне законной смену патриарха Синодом. Но эти же восточные греческие иерархи при царе Алексее уже решили в принципе тот же вопрос и в том же направлении. Поэтому церковные преобразования Петра, являясь резкой новинкой по своей форме, были построены на старом принципе, завещанном Петру Московской Русью. И здесь, как и в других реформах Петра, мы встречаемся с непрерываемостью исторических традиций.

Что касается до частных мероприятий по делам церкви и веры в эпоху Петра, то мы можем лишь кратко упомянуть о главнейших из них, именно: о церковном суде и землевладении, о духовенстве черном и белом, об отношении к иноверцам и расколу.

Церковная юрисдикция была при Петре очень ограничена: масса дел от церковных судов отошла в суды светские (даже суд о преступлениях против веры и церкви не мог совершаться без участия светской власти). Для суда над церковными людьми, по искам светских лиц, был в 1701 г. восстановлен (закрытый в 1677 г.) Монастырский приказ со светскими судами. В таком ограничении судебной функции духовенства можно видеть тесную связь с мероприятиями Уложения 1649 г., в которых сказалась та же тенденция.

Такую же тесную связь с древней Русью можно видеть и в мерах Петра относительно недвижимых церковных имуществ. Земельные вотчины духовенства при Петре сперва подверглись строгому контролю государственной власти, а впоследствии были изъяты из хозяйственного ведения духовенства. Управление ими было передано Монастырскому приказу; они обратились как бы в государственное имущество, часть доходов с которого шла на содержание монастырей и владык. Так пробовал Петр разрешить вековой вопрос о земельных владениях духовенства на Руси. На рубеже XV и XVI вв. право монастырей владеть вотчинами отрицалось частью самого монашества (Нил Сорский); к концу XVI в. правительство обратило внимание на быстрое отчуждение земель из рук служилых людей в руки духовенства и стремилось если не вовсе прекратить, то ограничить это отчуждение. В XVII в. земские челобитья настойчиво указывали на вред такого отчуждения для государства и дворянского класса; государство теряло земли и повинности с них; дворяне становились безземельными. В 1649 г. в Уложении явился, наконец, закон, запрещавший духовенству дальнейшее приобретение земель. Но Уложение еще не решилось возвратить государству те земли, которыми владело духовенство.

Заботясь о поднятии нравственности и благосостояния в среде духовенства, Петр с особым вниманием относился к быту белого духовенства, бедного и малообразованного, "ничем от пахотных мужиков неотменного", по выражению современника. Рядом указов Петр старался очистить среду духовенства тем, что насильно отвлекал лишних его членов к другим сословиям и занятиям и преследовал дурные его элементы (бродячее духовенство). Вместе с тем Петр старался лучше обеспечить приходское духовенство уменьшением его числа и увеличением района приходов. Нравственность духовенства он думал поднять образованием и строгим контролем. Однако все эти меры не дали больших результатов.

К монашеству Петр относился не только с меньшей заботой, но даже с некоторой враждой. Она исходила из того убеждения Петра, что монахи были одной из причин народного недовольства реформой и стояли в оппозиции. Человек с практическим направлением, Петр плохо понимал смысл современного ему монашества и думал, что в монахи большинство идет "от податей и от лености, чтобы даром хлеб есть". Не работая, монахи, по мнению Петра, "поедают чужие труды" и в бездействии плодят ереси и суеверия и занимаются не своим делом: возбуждают народ против новшеств. При таком взгляде Петра понятно стремление его к сокращению числа монастырей и монахов, к строгому надзору за ними и ограничению их прав и льгот. У монастырей были отняты их земли, их доходы, и число монахов было ограничено штатами; не только бродяжничество, но и переход из одного монастыря в другой запрещался, личность каждого монаха была поставлена под строгий контроль настоятелей: занятия в кельях письмом запрещены, общение монахов с мирянами затруднено. В конце царствования Петр высказал свой взгляд на общественное значение монастырей в "Объявлении о монашестве" (1724). По этому взгляду, монастыри должны иметь назначение благотворительное (в монастыри помещались на призрение нищие, больные, инвалиды и раненые), а кроме того, монастыри должны были служить к приготовлению людей к высшим духовным должностям и для приюта людям, которые склонны к благочестивой созерцательной жизни. Всей своей деятельностью относительно монастырей Петр и стремился поставить их в соответствие с указанными целями.

В эпоху Петра отношение правительства и церкви к иноверцам стало мягче, чем было в XVII в. К западноевропейцам относились с терпимостью, но и при Петре к протестантам благоволили больше, чем к католикам. Отношение Петра к последним обусловливалось не одними религиозными мотивами, но и политическими: на притеснения православных в Польше Петр отвечал угрозами воздвигнуть гонение на католиков. Но в 1721 г. Синод издал важное постановление о допущении браков православных с неправославными — и с протестантами и католиками одинаково.

Политическими мотивами руководился отчасти Петр и по отношению к русскому расколу. Пока он видел в расколе исключительно религиозную секту, он относился к нему довольно мягко, не трогая верований раскольников (хотя с 1714 г. и велел с них брать двойной податной оклад). Но когда он увидел, что религиозный консерватизм раскольников ведет к консерватизму гражданскому и что раскольники являются резкими противниками его гражданской деятельности, тогда Петр изменил свое отношение к расколу. Во вторую половину царствования Петра репрессии шли рядом с веротерпимостью: раскольников преследовали как гражданских противников господствующей церкви; в конце же царствования и религиозная терпимость как будто бы уменьшилась и последовало ограничение гражданских прав всех без исключения раскольников, замешанных и не замешанных в политические дела. В 1722 г. раскольникам дан был даже определенный наряд, в особенностях которого видна была как бы насмешка над расколом.

Отношение современников к деятельности Петра

Мы окончили наш обзор преобразовательной деятельности Петра. Она касалась всех сторон общественной жизни и всех классов московского общества. Поэтому люди всех направлений и положений почувствовали реформу Петра и, задетые ею, так или иначе высказывали свое отношение и к преобразованию, и к преобразователю. Отношение это было разнообразно. Не все понимали, к чему стремился Петр, не все могли сознательно отнестись к преобразованиям. Массе реформы казались странным, ненужным и непонятным делом. Народ не мог уловить в деятельности Петра исторической традиции, какую видим теперь мы, и поэтому считал реформу не национальной и приписывал ее личному капризу своего царя. Однако много отдельных лиц, не только из высших слоев общества, но и из народной массы, умели сочувствовать Петру вполне или отчасти. Эти люди являлись деятельными сотрудниками государя и апологетами его преобразований. Так, в эпоху Петра образовалось в его государстве две стороны людей: противников и сторонников реформы.

Противников реформы мы уже отметили, когда говорили о первых шагах преобразований. В 1698 г. стрелецкий розыск и резкие нововведения Петра по возвращении из-за границы сразу возбудили внимание народа, который был удивлен и жестокостью государя, и его немецкими еретическими замашками. В обществе пошли оживленные толки, о которых мы знаем довольно из дел Тайного приказа (Преображенского), занимавшегося следствиями политического характера. В Москве и в областях роптали на Петра за то, что "бороды бреет и с немцами водится и вера стала немецкая". По мнению многих, Петр обасурманился, "ожидовился"; за близость к немцам и расположение Петра к девице Монс, знакомой ему через Лефорта, в народе звали Петра "Лефортовым зятем". Соображая, "чего ждать от басурмана", не удивлялись, что Петр оказался жестоким в стрелецком розыске. Однако проявление этой жестокости поражало народное воображение; даже бабы говорили между собой, что "котораго дня государь и князь Ромодановский крови изопьют, того дня и те часы они веселы, а котораго дня не изопьют, и того дня им хлеб не естся". Позже, когда с началом шведской войны очень усилились подати и повинности, происходили частые рекрутские наборы и служба дворян стала тяжелей, это напряжение государственных сил объяснили не политическими потребностями, а личным капризом и жестокостью Петра. Ему желали смерти, потому что думали: "Как бы Петра убили, так бы и служба минула и черни бы легче было". Но Петр жил и требовал от народа усиленного труда. Не привыкшие к такому труду с отчаянием восклицали: "Мироед, весь мир переел. На него, кутилку, переводу нет, только переводит добрыя головы". Петр казался врагом, "он дворян всех выволок на службу, крестьян разорил с домами", побрал их в солдаты, а жен их "осиротил и заставил плакать век". "Если он станет долго жить, он и всех нас переведет", — говорили в народе.

Таким образом, личность Петра и его культурные вкусы и политическая деятельность были не поняты массой и возбуждали неудовольствие. Не понимая происходящего, все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: "Какой он царь?" — и не находили сразу ответа. Поведение Петра, для массы загадочное, ничем не похожее на старый традиционный чин жизни московских государей, приводило к другому вопросу: "Никак в нашем царстве государя нет?" И многие решались утверждать о Петре, что "это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить себе, кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет?"

Уже в первые годы XVIII в. появилось несколько ответов. Заграничная поездка Петра дала предлог к одному ответу; "немецкие" привычки Петра создали другой. На почве религиозного консерватизма вырос третий ответ, столь же легендарный, как и первые два. Во-первых, стали рассказывать, что Петр во время поездки за границу был пленен в Швеции и там "закладен в столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который и владеет царством, Вариантами к этой легенде служили рассказы о том, что Петр в Швеции не закладен в столб, а посажен в бочку и пушен в море. Существовал рассказ и такой, что в бочке погиб за Петра верный стрелец, а Петр жив, скоро вернется на Русь и прогонит самозванца-немчина. Во-вторых, ходила в народе легенда о том, будто Петр родился от "немки беззаконной", он "замененный". И как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и в то число говорила: "Ты, де, не сын мой, замененный". На чем основывалось такое объяснение происхождения Петра, высказывали наивно сами рассказчики легенды: "Велит носить немецкое платье — знатно, что родился от немки". В-третьих, наконец, в среде, кажется, раскольничьей, выросло убеждение, что Петр антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру христианскую". Получив широкое распространение в темной массе народа, все эти легенды спутывались, варьировались без конца и соединялись в одно определение Петра: "Он не государь — латыш; поста никакого не имеет; он льстец, антихрист, рожден от нечистой девицы".

Но недовольство народа не переходило в общее открытое сопротивление Петру. Народ, правда, уходил от тяжести государственной жизни целыми массами — в казаки, в Сибирь, даже в Польшу. Однако обаяние грозной личности Петра, отсутствие самостоятельных общественных союзов, наконец, отсутствие единодушного отношения к Петру и реформе привели к тому, что против реформ Петра были лишь отдельные местные вспышки. В 1705 г. произошел бунт в Астрахани, не имевший ни твердой организации, ни ясно сознанной цели. Бунтовщики объявили, что встали за веру, но не против Петра, а против бояр, воевод и немцев, утеснителей и веры, и народа. Перед бунтом в Астрахани ходили самые нелепые слухи о положении дел в государстве: так, астраханцы спешили выдать замуж дочерей, боясь, что будут присланы казенные женихи-немцы из Казани. Бунт был подавлен в 1706 г. В 1707 г. вспыхнул один бунт среди инородцев (башкир), в другой — на Дону у казаков под предводительством атамана Булавина. Казачье движение было очень серьезно и охватило обширный район: казаки штурмовали неудачно Азов и приближались к Тамбову. Направлялось неудовольствие казаков против той государственной опеки, которой с течением времени все более и более подпадали прежде вольные казачьи общины. При Петре правительственный контроль над казаками был сразу усилен: Петр потребовал от них всех бежавших на Дон в недавние годы возвратить обратно в государство, кроме того, запретил казакам заводить новые поселения (городки) без его указа. Когда же казаки не исполнили этих требований, Петр для их исполнения отправил на Дон вооруженную силу. Не знавшие прежде такого крутого отношения со стороны Москвы, казаки восстали против государства за свою отжившую вольность, но были усмирены. Булавин кончил самоубийством, бунтовщики сильно поплатились, и весь Дон был разорен. Петр, очень серьезно посмотревший на казачий бунт, не отступил перед строгой репрессией и не ослабил правительственного контроля над казачеством.

Этими явлениями и ограничивался протест населения против новшеств Петра. Нам этот протест, и активный и пассивный, может показаться ничтожным, но Петр всю свою жизнь прожил под давлением несочувствия к нему и к его заветным стремлениям со стороны малоразвитого общества.

Сторонники и сотрудники Петра являлись, без сомнения, меньшинством в русском обществе; но воспитанные в школе Петра и поставленные им у власти, они прониклись взглядами своего воспитателя и после его смерти не дали государству уклониться на путь реакции. Стремление к реакции было сильно в обществе и при Петре. После него оно могло высказаться свободнее, могло надеяться на успех. Победа над ним принадлежит "птенцам" Петра, и в этом их главное историческое значение. Но птенцы Петра отличаются таким различием происхождения, характеров, способностей и деятельности, что дать их общую характеристику нет возможности. У них есть, пожалуй, единственная общая черта — практический характер воспитания и деятельности. Поэтому их можно назвать школой практических дельцов, но характеризовать эту школу по ее деятельности и направлению трудно. В нашем обзоре мы можем лишь назвать виднейших помощников преобразователя.

С некоторыми мы уже встречались в предшествующем изложении, например с Александром Даниловичем Меншиковым. Он был весьма низкого происхождения и за свои способности из потешных солдат стал правой рукой Петра. Чрезвычайная восприимчивость, ясность мысли, разносторонние способности давали ему возможность понимать и исполнять лучше других то, что хотел Петр. Петр наделил его большими полномочиями, и Меншиков стал вторым после Петра лицом в государстве. Он работал во всех сферах государственной деятельности, и многим казались настолько большими значение Меншикова и его способности, что, по их мнению, дела стали бы, если бы не было Меншикова. Армия видела в Меншикове талантливого полководца. Но любовью он не пользовался за свою гордость, заносчивость и лихоимство. Последний порок привлекал внимание и самого Петра: Меншикову не раз грозила ссылка, не раз государь собственноручно бивал его; в конце царствования Меншиков находился под формальным следствием. Но любовь к нему Петра и нужда, которую чувствовал Петр в его способностях, заставляли держать Меншикова на высоте того положения, какого он достиг в государстве. Спасало его и заступничество супруги Петра — Екатерины, жившей до брака с Петром в доме Меншикова.

Были и другие заметные сотрудники Петра, взятые им из низших слоев общества. Таковы, например, оставивший по себе яркую память генерал-прокурор Сената Ягужинский и дипломат барон Шафиров. Оба они были не русские, а только обруселые люди с довольно темным происхождением. Выдвинули их недюжинные личные способности, разбирать которые Петр был большой мастер. Большинство сотрудников Петра достигло высокого государственного положения именно личными заслугами и талантами, а не аристократичностью происхождения. Великий канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, дипломаты Петр Андреевич Толстой, Матвеев, Неплюев, Артемий Волынский — далеко не отличались родовитостью и вышли из рядов неродословного дворянства XVII в.; их предки или вовсе не играли роли до Петра, или стали заметны (вследствие личной выслуги) очень незадолго до него. Из людей "родословных" на высоких административных постах при Петре удерживались представители трех фамилий: Борис Петрович Шереметев, ставший графом и фельдмаршалом; князья Голицыны — Дмитрий Михайлович, сенатор, и Михаил Михайлович, фельдмаршал; и князья Долгорукие, из которых сенатор Яков Федорович стал героем исторических преданий, как образец высокой честности и бесстрашия. Он резко противоречил иногда распоряжениям Петра и в глаза Петру высказывал, например, что царь Алексей стоял выше царя Петра по внутренней государственной деятельности. Из родовитых лиц необходимо еще упомянуть кн. Никиту Ивановича Репнина, фельдмаршала.

Так разнообразен был по своему социальному составу ближайший к Петру круг его помощников. И знатный, и незнатный, и русский, и обруселый иноплеменник одинаково могли подняться до непосредственной близости к царю-реформатору. Поднимались до такой близости и иностранцы, случайно появившиеся в России и ей чуждые; но Петр, лаская их и доверяя им, не ставил их на первые места: везде над ними возвышался русский человек, хотя бы и меньше иностранца знавший дело. (На назначение Брюса президентом, а не только вице-президентом Берг-коллегии указывают как на редкое исключение из этого правила). Из иностранцев, занявших видное положение в России, следует назвать упомянутого графа Брюса, отчасти ученого, отчасти военного деятеля, отчасти и дипломата; далее — барона Остермана, дипломата и администратора, способности которого Петр по справедливости ставил высоко; наконец, Миниха, который явился в Россию только в 1721 г. и заведовал, в качестве инженера, постройкой Ладожского канала.

Вся среда, окружавшая Петра, при разнообразии деятельности отличалась, как мы уже заметили, разнообразием характеров и взглядов. В то время как одни руководились личными стремлениями и заботами исключительно о своей карьере (иностранцы), другие жили более широкими интересами, имели определенные взгляды на служебную деятельность (Меншиков и кн. Яков Долгорукий в этом отношении резко противоположны во взглядах на самую реформу, деятелями которой они были). Далеко не все они относились одинаково к тому, что совершалось на их глазах и их же трудами: в то время как Борис Шереметев душою предан был культурной реформе и помимо настояний Петра сам стремился к западноевропейскому образованию, Голицыны были поклонниками староотеческих преданий и не одобряли ни слепого поклонения Западу, ни близкого общения с иностранцами.

Однако авторитет могучего государя, привычка к долгому совместному служебному и житейскому общению, привычка к новым формам государственной жизни и деятельности соединили всю эту разноплеменную и разнохарактерную дружину Петра в плотный, однородный круг практических государственных дельцов. Не во всем понимая и разделяя планы Петра, его дружина вела, однако, государство по привычному пути и после смерти реформатора-государя. Если в частностях постановления Петра и нарушались, если его предначертания исполнялись не вполне, все же "птенцы" Петра не допустили торжества реакции и обратного превращения Российской империи в Московское государство.

Все перечисленные нами люди действовали на широкой государственной арене, стояли над обществом. В самом обществе, в разных его слоях, находились лица, преклонявшиеся перед Петром и перед его реформой; и таких людей было немало. Необычайное распространение в обществе XVIII в. дифирамбов личности и делам Петра, составленных современниками реформы, свидетельствует о том, что сочувствие Петру было очень сильно среди более или менее образованных русских людей. У некоторых это сочувствие было вполне сознательно и явилось следствием того, что сами эти люди своим умственным развитием были обязаны тем новым условиям жизни, какие создал Петр. Таков был, например, Василий Никитич Татищев — администратор, географ, историк, даже философ, один из первых серьезно образованных людей на Руси, теперь известный более по своей "Истории Российской" и другим сочинениям ученого и публицистического характера. Таков был и зажиточный крестьянин подмосковного села Покровского Иван Посошков, сперва "хромавший раскольничьим недугом" и недовольный Петром, а затем поклонник и Петра, и реформы. В своих литературных трудах (главный — "Книга о скудости и богатстве") наблюдательный и умный мужик, с одной стороны, является апологетом Петра, с другой — стремится по мере сил помочь и правительству, и обществу своим практическим советом по разным вопросам общественной жизни. Такие личности, как Татищев и Посошков, действуя в совершенно различных сферах общества, выполняли одно и то же назначение: являлись хранителями новых начал общественной жизни, получивших силу с царствования Петра; они своими трудами, речами и жизнью распространяли эти начала среди косной и недоверчивой массы и, увлекая многих за собой, были действительными сотрудниками Петра.

Хотя и достаточно было у Петра таких сотрудников, однако они оставались в меньшинстве перед косной массой народа. Уже в конце царствования Петра Посошков с грустью замечал, что "видим мы все, как Великий наш Монарх трудит себя, да ничего не успеет, потому что пособников по его желанию немного: он на гору еще и сам-десят тянет, а под гору миллионы тянут, то как дело его скоро будет?". Если дело Петра и не пропало с кончиной его, а стало жить в истории, то причина этого не в непосредственном сочувствии общества, а в полном соответствии реформы с вековыми задачами и потребностями народа.

Семейные отношения Петра

Приведенные слова Посошкова до некоторой степени можно приложить и к семейной жизни Петра: "Великий Монарх" не встречал полного сочувствия себе и в семейном кругу. Мы видим, что в молодости поведение и разница взглядов далеко отвели его от первой жены Евдокии Федоровны. Он нашел себе другую привязанность (Монс) и дошел до открытого разрыва с родней жены — Лопухиными. По возвращении из-за границы, он в 1698 г. постриг свою жену, открыто ему не сочувствовавшую. С тех пор она жила в суздальском Покровском монастыре под именем Елены, но далека была от верности вынужденным обетам монашества.

От брака с Евдокией у Петра был сын Алексей, родившийся в 1690 г. До 9 лет он жил при матери и, конечно, воспитывался в несочувствии к отцу. После пострижения матери он остался на попечении сестер отца в старом московском дворце, в старозаветной обстановке царевичей. Петр, при своих постоянных заботах и поездках, мало обращал внимания на воспитание сына; иногда бывали у царевичей воспитатели-иностранцы (Гюйссен), обсуждался план образования царевича за границей, но не был приведен в исполнение. И воспитатели мало повлияли на Алексея, зато подействовала среда. От духовника царевича до последнего товарища его забав возле Алексея собрались люди старого закала, ненавистники реформ, боявшиеся и не любившие Петра. В старом забытом дворце уцелела и старая по направлению среда. Царевич впитал в себя дореформенные взгляды, дореформенную богословскую науку и дореформенные вкусы: стремление к внешнему благочестию, созерцательному бездействию и чувственным удовольствиям. Дряблая натура сына еще более усиливала его резкую противоположность отцу. Боясь отца, царевич не любил его и даже желал ему скорой смерти; быть с отцом для Алексея было "хуже каторги", по его признанию. А чем больше рос царевич, тем чаще тревожил его отец. Петр привлекал его к делу, думал практическим трудом воспитать в сыне достойного себе помощника и наследника, давал ему поручения важного характера и часто возил его с собой. Но с первых же шагов он убедился, что сын хотя и умен, но к делу не способен, потому что бездеятелен по натуре и враждебен отцу по взглядам. Петр думал силой переделать сына, даже "бивал" его, но безуспешно. Сын остался пассивным, но упорным противником.

В 1711 г. Петр устроил женитьбу сына на принцессе Вольфенбюттельской Софии Шарлотте. Нужно думать, что этим он еще надеялся переделать сына, изменить условия его жизни, открыв доступ влиянию на сына культурной женщины. Царевич хорошо относился к жене, но не изменился. Когда у Алексея родился сын Петр и умерла жена (1715 г.), царь Петр стал иначе смотреть на сына: с рождением внука можно было устранить сына от престола, ибо являлся другой наследник. Кроме того, Петр мог рассчитывать сам иметь сыновей, так как в 1712 г. он формально вступил во второй брак. Женился он на женщине, с которой уже несколько лет жил душа в душу. Она была дочерью простого лифляндца, в Лифляндии попала в плен к русским, долго жила у Меншикова, в его доме стала известна Петру и прочно овладела его привязанностью. Приняв православие, она получила имя Екатерины Алексеевны Михайловой (а ранее называлась Скавронской и Василевской) и еще до 1712 г. подарила Петру дочерей Анну и Елизавету.

Екатерина была подходящим Петру человеком: скорее сердцем, чем умом понимала она все взгляды, вкусы и желания Петра, откликалась на все, что интересовало мужа, и с замечательной энергией умела быть везде, где был муж, переносить все то, что переносил он. Она создала Петру не знакомый ему ранее семейный очаг, достигла крепкого влияния на него и, будучи неустанной помощницей и спутницей государя дома и в походах, добилась формального замужества с Петром. Влиянию Екатерины некоторые исследователи склонны приписывать решительный поворот в отношениях Петра к царевичу Алексею.

Поворот этот состоял в том, что Петр после смерти жены Алексея (1715) передал сыну обширное письмо, в котором указывал на его неспособность к делам и требовал или исправиться, или отказаться от надежды наследовать престол. В необходимости дать ответ отцу царевич обратился за советом к приятелям, и те посоветовали ему отказаться от престола лицемерно, для избежания дальнейших неприятностей в случае упорства. Царевич так и сделал. Но для Петра не было секретом, что все недовольные ходом дел видят в консервативных привычках царевича надежду на возвращение старых порядков и поэтому после Петра могут Алексея возвести на престол, несмотря на его теперешний отказ. Петр потребовал от сына не простого отказа от престола, а пострижения в монахи (что лишало его возможности вступить на трон) и снова предлагал сыну приняться задело. Но Алексей на это отвечал, что готов идти в монахи, и ответил снова лицемерно. Петр отложил решение этого вопроса, не настаивая на пострижении сына, дал царевичу полгода на размышление и вскоре уехал за границу.

Прошло полгода, и в 1716 г. Петр из Дании потребовал у сына ответа и звал его к себе в том случае, если он раздумал идти в монахи. Под видом поездки за границу к отцу царевич выехал из России и отправился в Австрию к императору Карлу VI, у которого и просил защиты от отца. Карл скрыл его в Неаполе. Но в 1717 г. посланные Петром на розыски царевича Толстой и Румянцев нашли его и убедили добровольно вернуться в Россию. Алексей приехал в Москву в 1718 г. и в присутствии многочисленного народа, собранного во дворец, получил от отца прощение под условием, чтобы он отрекся от престола и назвал тех лиц, по совету которых он бежал. Царевич назвал их.

Следствие, наряженное над этими людьми, вскрыло всю обстановку прежней жизни царевича и дало такие результаты, каких Петр вряд ли ожидал. Он узнал о непримиримой вражде сына и к самому себе, и ко всей своей деятельности, узнал, что его сына окружали лица резко оппозиционного направления, что они настраивали Алексея со временем действовать против отца и что Алексей готов был на это. В то же время открылся ряд скандалов, в которых позорно участвовали родственные Петру лица и даже его первая жена. Розыск привел к суду, к строгим приговорам, много лиц было казнено; царица Евдокия заключена в Новой Ладоге. Хотя следствие не открыло заговора против Петра со стороны царевича, однако дало Петру полное юридическое основание взять назад свое прощение сыну и передать царевича суду как государственного преступника.

Суд состоял из высших сановников (более ста), допросил царевича и при допросах подверг его пытке. Результатом судебного следствия был смертный приговор царевичу. Но судьба не допустила привести его в исполнение: царевич, измученный страшными нравственными потрясениями И, быть может, пыткой, умер в Петропавловской крепости 27 июня 1718 г.

Петр лишился старшего сына. Младшие сыновья его от второго брака, Петр и Павел, умерли в младенчестве. Остался один внук Петр Алексеевич и дочери Анна и Елизавета; остались также племянницы Екатерина и Анна Ивановна. При таком положении своей семьи Петр в 1722 г. издал указ о порядке престолонаследия, которым отменялся прежний обычай наследования по семейному старшинству и устанавливался новый порядок: царствующий государь имеет право назначить своим наследником кого угодно и лишить престола назначенное лицо, если оно окажется недостойным. Этот закон Петра после его смерти не раз подвергал колебаниям судьбу русского престола, а сам Петр им не воспользовался. Он не назначил себе преемника; косвенным же образом, как думали, Петр указал на свою жену как на избранную наследницу: в 1724 г. Екатерина была коронована в Москве Петром весьма торжественно, в ознаменование ее заслуг перед государством и супругом.

Заметим, что закон о престолонаследии, шедший против векового обычая, потребовал обстоятельного оправдания в глазах народа и вызвал любопытнейший трактат Феофана Прокоповича "Правда воли монаршей". В нем оправдывалось право монарха с разнообразных точек зрения — даже с точки зрения теорий Гуго Гроция и Гоббса.

Историческое значение деятельности Петра

Мы приступили к изложению эпохи преобразований с тем убеждением, что эта эпоха была обусловлена всем ходом предшествовавшей исторической жизни России. Мы ознакомились поэтому с существенными чертами допетровской жизни, как она сложилась к тому моменту, когда начал свою деятельность Петр. Мы изучали затем воспитание и обстановку детства и юности Петра, чтобы ознакомиться с тем, как развилась личность преобразователя. И, наконец, мы рассмотрели сущность реформационной деятельности Петра во всех ее направлениях.

К какому выводу приведет нас наше изучение Петра? Была ли деятельность традиционной или же она была резким неожиданным и неподготовленным переворотом в государственной жизни Московской Руси?

Ответ довольно ясен. Реформы Петра по своему существу и результатам не были переворотом; Петр не был "царем-революционером", как его иногда любят называть.

Прежде всего деятельность Петра не была переворотом политическим: во внешней политике Петр строго шел по старым путям, боролся со старыми врагами, достиг небывалого успеха на Западе, но не упразднил своими успехами старых политических задач по отношению к Польше и к Турции. Он много сделал для достижения заветных помыслов Московской Руси, но не доделал всего. Покорение Крыма и разделы Польши при Екатерине II были следующим шагом вперед, который сделала наша нация, чем прямо продолжено было дело Петра и старой Руси. В политике внутренней Петр недалеко ушел от XVII века. Государственное устройство осталось прежним, полнота верховной власти, формулированная царем Алексеем в словах Деяний Апостольских, получила более пространное определение при Петре в Артикуле Воинском <<* Арт. 20: "...Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять".>>, в указах, наконец, в философских трактатах Феофана Прокоповича. Земское самоуправление, имевшее не политический, но сословный характер до Петра, осталось таким же и при Петре. Над органами сословного самоуправления, как и раньше, стояли учреждения бюрократические, и хотя внешние формы администрации были изменены, общий тип ее оставался неизменным: как и до Петра, было смешение начал личного с коллегиальным, бюрократического с сословным.

Деятельность Петра не была и общественным переворотом. Государственное положение сословий и их взаимные отношения не потерпели существенных изменений. Прикрепление сословий к государственным повинностям осталось во всей силе, изменился только порядок исполнения этих повинностей. Дворянство при Петре не достигло еще права владения людьми как сословной привилегии, а владело крестьянским трудом лишь на том основании, что нуждалось в обеспечении за свою службу. Крестьяне не потеряли прав гражданской личности и не считались еще полными крепостными. Жизнь закрепощала их все более, но, как мы видели, началось это еще до Петра, а окончилось уже после него.

В экономической политике Петра, в ее целях и результатах, также нельзя видеть переворот. Петр ясно определил ту задачу, к решению которой неверными шагами шли и до него, — задачу поднятия производительных сил страны. Его программа развития национальной промышленности и торговли была знакома в XVII в. теоретически Крижаничу, практически — Ордину-Нащокину. Результаты, достигнутые Петром, не поставили народного хозяйства на новое основание. Главным источником народного богатства и при Петре остался земледельческий труд, и Россия, имея после Петра более 200 фабрик и заводов, была все-таки земледельческой страной, с очень слабым торговым и промышленным развитием.

И в культурном отношении Петр не внес в русскую жизнь новых откровений. Старые культурные идеалы были тронуты до него; в XVII в. вопрос о новых началах культурной жизни стал резко выраженным вопросом. Царь Алексей, отчасти и царь Федор, вполне являлись уже представителями нового направления. Царь Петр в этом — прямой их преемник. Но его предшественники были учениками киевских богословов и схоластиков, а Петр был учеником западноевропейцев, носителей протестантской культуры. Предшественники Петра мало заботились о распространении своих знаний в народе, а Петр считал это одним из главных своих дел. Этим он существенно отличался от государей XVII в. Так, Петр не был творцом культурного вопроса, но был первым человеком, решившимся осуществить культурную реформу. Результаты его деятельности были велики: он дал своему народу полную возможность материального и духовного общения со всем цивилизованным миром. Но не следует, однако, преувеличивать этих результатов. При Петре образование коснулось только высших слоев общества, и то слабо; народная же масса пока осталась при своем старом мировоззрении.

Если, таким образом, деятельность Петра не вносила по сравнению с прошлым ничего радикально нового, то почему же реформы Петра приобрели у потомства и даже современников Петра репутацию коренного государственного переворота? Почему Петр, действовавший традиционно, в глазах русского общества стал монархом-революционером?

На это есть две категории причин. Одна — в отношении общества к Петру, другая — в самом Петре.

На русское общество реформы Петра, решительные и широкие, произвели страшное впечатление после осторожной и медлительной политики московского правительства. В обществе не было того сознания исторической традиции, какое жило в гениальном Петре. Близорукие московские люди объясняли себе и внешние предприятия, и внутренние нововведения государя его личными капризами, взглядами и привычками. Частные нововведения они противополагали частным же обычаям старины и выносили убеждение, что Петр безжалостно рушил их старину. За разрушенными и введенными вновь частностями общественного быта они не видели общей сущности старого и нового. Общественная мысль еще не возвышалась до сознания основных начал русской государственной и общественной жизни и обсуждала только отдельные факты. Вот почему современникам Петра, присутствовавшим при бесчисленных нововведениях, и крупных и мелких, казалось, что Петр перевернул вверх дном всю старую жизнь, не оставил камня на камне от старого порядка. Видоизменения старого порядка они считали за полное его уничтожение.

Такому впечатлению современников содействовал и сам Петр. Его поведение, вся его манера действовать показывали, что он не просто видоизменяет старые порядки, но питает к ним страстную вражду и борется с ними ожесточенно. Он не улучшал старину, а гнал ее и принудительно заменял новыми порядками. Это неспокойное отношение к своему делу, боевой характер деятельности, ненужные жестокости, принудительность и строгость мероприятий — все это явилось у Петра как результат впечатлений его детства и молодости. Выросший среди борьбы и вражды, видевший и открытые бунты, и тайную оппозицию, Петр вступил на путь реформ далеко не со спокойным духом. Он ненавидел ту среду, которая отравляла его детство, и те темные стороны старой жизни, которые сделали возможной эту среду. Поэтому, уничтожая и видоизменяя старые порядки, он в свою деятельность монарха вносил личные чувства пострадавшего человека. Принужденный бороться за свою власть и самостоятельность при начале правления, Петр сохранил боевые приемы навсегда. Встреченный открытой враждой сначала, чувствуя и потом скрытое противодействие себе в обществе, Петр все время боролся за то, во что верил и что считал полезным. В этом объяснение тех особенностей в реформационной деятельности Петра, которые сообщили его реформе черты резкого, насильственного переворота.

Однако по существу своему реформа эта не была переворотом.

Время от смерти Петра Великого до вступления на престол Елизаветы (1725—1741)

Впервые 16—17 лет, прошедших со смерти Петра Великого, судьбу русского престола нельзя было назвать благополучной: на нем сменилось пять монархов; Россия пережила несколько дворцовых переворотов; у власти стояли иногда люди, чуждые стране, по своим эгоистическим наклонностям не достойные власти. Причины, обусловившие эту эпоху переворотов и временщиков, коренились, с одной стороны, в состоянии царской семьи, а с другой — в особенностях той среды, которая управляла делами. Чтобы ознакомиться с этими причинами, обратимся прежде всего к рассмотрению обстоятельств дворцовой жизни и престолонаследия от Петра до Елизаветы.

Дворцовые события с 1725 по 1741 год

Законом 1722 г., как мы видели, отменялся обычный порядок престолонаследия, действовавший в Московской Руси, и монарху предоставлялось право назначения наследников. При таком порядке важное значение получало завещание монарха. Но Петр умер от случайной простуды, сломившей его расшатанное трудами здоровье, умер всего 52-х лет и не оставил никакого завещания. Вельможи и "господа Сенат", собравшиеся во дворце в ночь на 28 января 1725 г. ввиду неминуемой кончины Петра, от кабинет-секретаря Макарова узнали, что Петр не выразил своей воли о наследнике. Приходилось подумать, кем заменить умиравшего императора.

Петр оставлял после себя жену, внука Петра Алексеевича, двух дочерей и двух племянниц. Естественно, что жена Екатерина Алексеевна и внук Петр Алексеевич сочтены были за ближайших кандидатов; но голоса присутствовавши во дворце вельмож разделились: одни желали Екатерину провозгласить императрицей, другие в Петре видели законного наследника. За Екатерину, иностранку и неродовитую по происхождению женщину, высказывались сотрудники Петра, стоявшие за новый порядок, потому что благодаря ему они поднялись на такую общественную высоту. В воцарении Екатерины они видели залог того, что уцелеют установленный Петром порядок и их личное положение. В царевиче же Петре они видели сына того царевича Алексея, который был приговорен к смерти; некоторые из них с воцарением Петра могли бояться и мести от него за отца и возвращения к старым общественным порядкам, для них неприятным. Во главе этих новых людей, приверженцев Екатерины, стояли Меншиков, Ягужинский и Толстой.

За Петра Алексеевича были, напротив, люди из старого боярства, удержавшиеся на верху общества и при Петре. Реакционные стремления к старым московским порядкам, жившие в них, заставляли их чуждаться Екатерины, а в Петре — еще мальчике — видеть такого же представителя старых начал, каким был его отец. За внука Петра была и народная масса, лишенная, однако, возможности подать свой голос. Зато на стороне Екатерины были гвардейские полки, любившие Екатерину и Меншикова.

Всю ночь шли рассуждения о наследнике престола, предлагались и отвергались различные комбинации. Толстой произнес речь о заслугах Екатерины перед государством и указывал на ее торжественную коронацию, как свидетельство ее прав на престол со стороны самого императора. Эта речь была поддержана незаметно явившимися в залу заседания гвардейскими офицерами, а мнение офицеров (вероятно, введенных по желанию Екатерины) нашло поддержку в неожиданном появлении перед дворцом обоих гвардейских полков, Преображенского и Семеновского, пришедших "по воле императрицы", как было объявлено знати. Вмешательство гвардии, преданной и уже повиновавшейся "императрице", весьма повлияло на собрание. К утру все высказались в пользу Екатерины, и она была объявлена императрицей и самодержицей со всеми правами ее мужа императора.

Избранная правящими лицами и гвардией, которая, следует заметить, состояла из шляхетства, Екатерина неспокойно принимала власть, боясь движения народных масс против воцарения иноземки. Однако волнений не было: были отдельные случаи неудовольствия на господство женщины (были такие люди, которые не хотели присягать Екатерине, говоря: "Если женщина царем, то пусть и крест бабы целуют"). Все войска присягнули спокойно. Гвардия же восторженно относилась к императрице, и императрица платила ей полным вниманием и заботами, весьма заметными для современников. Гвардейские полки были внешней опорой нового правительства.

Так совершился небывалый факт воцарения женщины в России, так в первый раз новые русские войска выступили в качестве не только боевой, но и политической силы. Екатерина правила с помощью тех же людей и тех же учреждений, какие действовали при Петре. Энергичная и умная жена Петра была в высшей степени замечательной женщиной в узкой среде семейных и частных отношений, но не стала заметным деятелем в широкой сфере государственной жизни. Ей не хватало ни образования, ни привычки к делам, и потому она скрывалась за личностью талантливого Меншикова, который, пользуясь расположением и доверием императрицы, стал полным распорядителем дел, временщиком. Но столкновения Меншикова с Сенатом (причем Меншиков однажды позволил себе оскорбить сенаторов) уже к началу 1726 г. привели к раздору среди правящих лиц и тревожным слухам о том, что обиженные лица желают возвести на престол Петра Алексеевича. Слухи добавляли, что воцарение Петра проектируется с ограничением его власти. Благодаря рассказам современников, мы с вероятностью можем полагать, что в данном случае против Меншикова стали те родовитые люди, которые и раньше отдавали предпочтение кандидатуре Петра перед кандидатурой императрицы Екатерины. Предвидя смуту, Толстой явился посредником между враждующими сторонами и успел потушить ссору. Однако она не прошла бесследно, а привела к учреждению Верховного тайного совета. Так назывался новый орган государственного управления, поставленный выше Сената и лишивший его прежнего значения. У Сената был отнят генерал-прокурор; вместо титула "правительствующий", Сенат стал пользоваться титулом "высокий"; между верховной властью и Сенатом не стало прямого общения, и Сенат должен был повиноваться указам Верховного тайного совета; Сенат сошел на степень коллегии и считался равным Военной, Иностранной и Морской коллегиям.

Верховный тайный совет, учрежденный в феврале 1726 г., состоял из 6 членов: Меншикова, Апраксина, Головкина, Толстого, Дмитрия Михайловича Голицына и Остермана. Характер этого Совета не был точно определен указом, его учреждавшим; было только сказано, что Совет устроен "для государственных важных дел". Но, по собственному мнению Совета, круг его деятельности был широкий, и Совету присваивалось значение законодательного учреждения; предполагалось даже, что ни один указ не мог быть издан государыней без обсуждения Совета. При такой постановке дела немудрено, что некоторым показалось, будто Верховный совет есть шаг к ограничению монаршей власти, хотя этого и не было на деле.

Учреждение Верховного совета было, с одной стороны, направлено к тому, чтобы избавить Меншикова, как главу военного управления (он был президентом Военной коллегии), от контроля Сената, а с другой стороны, к тому, чтобы удовлетворить оскорбленное чувство знати, дав ей возможность достигнуть высокого государственного положения путем участия в Верховном совете. Виднейший представитель этой знати Д. М. Голицын и был призван в Совет наряду с самыми влиятельными административными лицами: Меншиковым, Апраксиным, Толстым (см. Градовского: "Высшая администрация России", гл. 4-я). Таким образом, из столкновения временщика с другими влиятельными людьми родилось новое учреждение, помирившее обе враждебные стороны, т. е. родословных людей с неродословными.

В основании В. Т. Совета, однако, лежала не одна случайная "конъюнктура". В последние годы царствования Петра В. в высшей бюрократии созрело сознание, что в административной системе Петра допущен пробел: именно, на место старой думы не было поставлено соответствующего законодательного учреждения, ибо Сенату не было дано полностью всех полномочий думы. Князь Д. М. Голицын с голштинцем Фиком (вызванным в Россию для организации коллегий) много беседовал о необходимости устроить "высшее правительство" в виде "Тайного совета" — такого, который бы дал твердую организацию самой верховной власти. В момент смерти Петра В. Голицын гласно желал воцарить внука его Петра, а опеку над ним вручить Сенату с повышением его полномочий. Проиграв на этом, Голицын выдвинул идею законодательного "Тайного совета" против произвола временщика Меншикова и сумел, как видим, настоять на своем: законодательное учреждение было создано и скоро даже покусилось на формальное ограничение верховной власти (1730).

Однако между Меншиковым и его противниками и с учреждением Верховного тайного совета все же не было прочного мира. Люди, недовольные временщиком, как допущенные в Верховный тайный совет, так и не попавшие в него (Ягужинский и многие другие), по-прежнему не могли помириться с исключительным значением Меншикова. Дальновидный Меншиков сам понимал, что у него много врагов и что все они возлагают свои надежды на царевича Петра. Чем старее становилась Екатерина, чем более вырастал Петр, тем более становилось вероятным, что власть перейдет к Петру, Меншиков потеряет свое значение и влияние приобретут родовитые люди, всегдашние приверженцы Петра. Такая перспектива страшила временщика, заставляя его заранее обдумывать меры, чтобы упрочить свое положение и на будущее время.

Вначале 1727 г. Меншиков уже знал, что ему нужно было делать. По совету датского и австрийского послов он решил сблизиться с царевичем Петром и добиться того, чтобы Екатерина позволила женить Петра на дочери Меншикова и признала его наследником престола. Делаясь тестем будущего государя, Меншиков обеспечивал себе высокое положение надолго. Екатерина согласилась на просьбу Меншикова о женитьбе Петра, несмотря на то, что обе дочери ее со слезами молили отказать. Придворные люди в большинстве были против Меншикова, но вопрос о престолонаследии разделил их. Сближение всемогущего временщика с Петром для приверженцев Петра было как бы ручательством в том, что Петр наследует престол. Поэтому многие из них примирились с женитьбой царевича на Меншиковой (Голицыны). Но те, кто были против Меншикова, и против Петра, забили тревогу. Толстой рискнул представить Екатерине свои доводы против предполагаемой женитьбы. Однако Екатерина осталась при своем, хотя и заявила, что никто не знает ее воли о преемнике престола и что Меншиков не может изменить этой воли.

В таком положении были дела, когда императрица неожиданно захворала горячкой. Во время ее болезни Меншиков успел сослать главного своего врага Толстого в Соловки и остался распорядителем дел, довольный сочувствием Голицыных и молчанием прочих. 6 мая 1727 г. Екатерина скончалась. На другой день царская фамилия, Сенат, Синод, Верховный совет и все высшие чины слушали завещание Екатерины, про которое в то же время пошли слухи, что оно подложное. Этим завещанием наследником назначался Петр; в случае его бездетной смерти престол переходил к цесаревне Анне Петровне с наследниками, затем к цесаревне Елизавете Петровне с наследниками (этим пунктом завещания нарушался закон Петра Великого о престолонаследии). До совершеннолетия нового императора утверждалось регентство из Верховного тайного совета с включением в него царевен Анны и Елизаветы.

Петру тогда было 11 лет. Меншиков перевез государя из дворца в свой дом, через две недели обручил его со своей дочерью Марией и вверил его воспитание вице-канцлеру и обер-гофмейстеру Остерману. Неприятные Меншикову лица были понемногу удалены от двора: с влиятельной же знатью, Голицыными и Долгорукими, Меншиков дружил с тех пор, как стал на стороне Петра. Однако эта дружба не была прочна. Самовластие и заносчивость временщика раздражали придворную среду; много лиц стремилось разделить с Меншиковым его влияние и власть.

Петр II не любил ни Меншикова, ни его дочери, своей невесты. Раньше других придворных этой антипатией Петра воспользовались князья Долгорукие. Действуя через любимца Петра, молодого князя Ивана Алексеевича Долгорукого, они внушили государю мысль избавиться от опеки временщика и надоевшей невесты. Так как исключительное положение Меншикова при дворе обусловливалось только благоволением к нему монарха, то свергнуть Меншикова было очень легко. По приказу императора он был подвергнут аресту и удален в свое рязанское имение, а затем в Сибирь, в Березов, после того, как четыре месяца самовластно распоряжался государством.

Ссылка Меншикова вызвала общую радость в верхних слоях петербургского общества. Однако при малолетнем монархе должны были явиться новые лица с сильным влиянием: сам Петр управлять еще не мог, но его благоволение могло создать фаворитов и влиятельных лиц. Любовью Петра завладели Долгорукие, его уважением завладел Остерман. На первые же вакантные места были назначены в Верховный тайный совет двое Долгоруких: Василий Лукич и Алексей Григорьевич. Несмотря на это, Остерман сохранял приобретенное им после Меншикова первенствующее влияние на дела, не уступая его и родовитейшему русскому человеку, Д. М. Голицыну.

В 1727 г. Петр переехал для коронации в Москву, где остался и после коронации. Пребывание двора в Москве, однако, не означало той общей реакции против преобразования, на которую надеялись многие приверженцы Петра. В управлении государством не было никакой определенной тенденции — ни к возврату в допетровские формы жизни, ни к продолжению преобразований Петра Великого. Государь не занимался ни наукой, ни правлением: придворное влияние Долгоруких очень дурно действовало на малолетнего Петра, направляя все его интересы в сторону забав и удовольствий. При таких условиях все в государстве жило день за день. Иностранные послы находили, что "все в России в страшном беспорядке"; один Остерман работает усердно, но сил его не хватает на все дела; Верховный тайный совет собирается редко; администрация неудовлетворительна, финансы в расстройстве.

Но такое положение дела тянулось годы и не возбуждало неудовольствия вне дворца. Народ, довольный облегчением от податей после Петра Великого, видел в Петре II законного государя и не усматривал в Долгоруких вредных временщиков, не видел и особого расстройства правления. Во дворце же влияние Долгоруких настолько выросло, что в конце 1729 г. они достигли высокой чести: Петр обручился с княжной Екатериной Алексеевной Долгорукой. Но и вторая помолвка государя не окончилась свадьбой: Петр II захворал и умер 14-ти лет, в ночь с 18 на 19 января 1730 г., не оставив завещания.

Зато было завещание Екатерины I, передававшее престол в семью Анны Петровны в случае бездетной смерти Петра. Сильные люди теперь не считали его обязательным: они считали престол вакантным и не знали, кому его предоставить. Ночью 18—19 января Верховный тайный совет, некоторые сенаторы и высшие военные чины, всего человек 10—15, в Петровском дворце (где умер Петр II) стали рассуждать о судьбе престола, и здесь обнаружилось, как мало они были приготовлены к предстоящему делу. Долгорукие рискнули предложить в императрицы княжну Долгорукую, невесту Петра, и, конечно, безо всякого успеха. Среди тревожных и разноречивых толков раздался, наконец, голос князя Д. М. Голицына: не без задней мысли он назвал одинокую бессемейную особу царского дома Анну Иоанновну, бездетную и лишенную политического веса вдову герцога Курляндского. Предложение Голицына встретило общее сочувствие, на избрание Анны согласился сразу главный делец того времени — Остерман. Действительно, и личной сдержанностью, и своим одиночеством Анна могла показаться прекрасным кандидатом на корону: она была законной дочерью старшего из братьев-царей — Иоанна и потому, конечно, имела более прав на избрание, чем дочери Петра.

Когда вопрос о престолонаследии был решен и предмет суждения сановников, казалось, был исчерпан, — князь Дмитрий Голицын неожиданно высказал в собрании свою затаенную мысль. "Надо бы нам себе полегчить, — сказал он собранию, — так полегчить, чтоб воли прибавить... Надобно, написав, послать к ее величеству пункты". В таких выражениях была высказана Голицыным мысль об ограничении власти новой императрицы в пользу Верховного тайного совета. Еще в 1725 г., в минуту смерти Петра Великого, Голицын предлагал до совершеннолетия Петра II передать верховную власть в руки Сената и Екатерины. Теперь же он желал и при совершеннолетней государыне дать формальное участие во власти первому учреждению в Империи. Пять лет, прошедших со смерти Петра, показали Голицыну, что при дворе возможны временщики и фавориты, что при таком условии влияние принадлежит случайным людям, а не достойнейшим представителям высшей администрации и высшего дворянства. Действительнейшим средством против фаворитизма Голицын счел ограничение личной власти монарха Верх. тайн. советом, который в ту минуту имел характер аристократического по составу учреждения. Во время воцарения Анны в Совете были четверо Долгоруких, двое Голицыных, канцлер Головкин и Остерман; стало быть, из восьми лиц — шесть принадлежало к старой русской знати. Крупнейшим из них был сам Д. М. Голицын, он и взял на себя инициативу: назвал как кандидата на престол Анну Иоанновну, от которой не ждал противодействия своим планам, а когда ее избрали, то прямо поставил вопрос об ограничениях, или "пунктах".

Предложение Голицына удивило собрание: оно не вызвало протеста, но и не подверглось всестороннему обсуждению, а было принято сгоряча. "Пункты" ограничений были редактированы тут же и сообщены по секрету бывшим в ту ночь во дворце некоторым сановникам. Те отнеслись к "затейке" пассивно и разъехались. Наутро 19 января в Кремль, во дворец, были собраны "генералитет" и духовенство. На предложение об избрании Анны это собрание ответило сочувственно и на этом было распущено. А "верховники", уединясь, пересмотрели "пункты", дополнили их и составили письмо к герцогине Курляндской с извещением об избрании в императрицы и особый лист с условиями избрания. Письмо и условия повез в Митаву к Анне Вас. Лук. Долгорукий. Условия сводились к следующему: 1) императрица должна обещать не выходить замуж и не назначать себе наследника; 2) Верх. тайн. совет содержать всегда в восьми персонах и без его согласия не объявлять войны и не заключать мира; не налагать податей и не расходовать государственных доходов; не жаловать вотчин и не отнимать имения и чести у шляхетства; не жаловать никого в придворные и генеральные чины; 3) гвардии и всем прочим войскам быть в ведении Верх. тайн. совета, а не императрицы. Условия были редактированы так, как будто Анна давала их по своему почину.

"Все гарантии для восьми, а против восьми для остальных — где гарантии?" — замечает по поводу этих ограничительных пунктов С. М. Соловьев. "Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий,— боязливо замечал современник Артемий Волынский, — так мы, шляхетство, совсем пропадем". То же думало прочее шляхетство, собранное во множестве в Москве по случаю пребывания там двора.

Когда по Москве распространился слух о тайных ограничениях в пользу Верх. тайн. совета, не только видное духовенство (Феофан Прокопович), не только государственные люди, не участвовавшие в "затейке" верховников, но и все среднее и низшее дворянство пришло в большое негодование на верховников. Смелый и ловкий Ягужинский успел тайно отправить из Москвы дворянина Сумарокова в Митаву к Анне с советом "не всему верить, что станут представлять" ей посланные от Верх. тайн. совета. Ягужинский, как говорят, действовал так поличным видам: он хотел ограничений, но не был принят в Верх. тайн. совет, за что и мстил верховникам. Его посланный был Долгоруким схвачен после того, как исполнил поручение в Митаве. Анна подписала ограничительные пункты, несмотря на предостережения Ягужинского; сам же он был арестован в Москве. Однако ему удалось своим советом возбудить в Анне подозрение, что пункты действительно не "от всего народу" привезли.

Ягужинский действовал в Митаве, шляхетство волновалось в Москве. Одни дворяне были против ограничений и желали просто перебить верховников; другие более или менее охотно мирились с совершившимся фактом отмены самодержавия, но возмущались новой формой власти — олигархической — и желали изменить ограничительные пункты так, чтобы дать и шляхетству участие во власти. По отзывам современников, возбуждение умов было чрезвычайное, тайные сборища носили страстный характер. Верховники, напуганные таким движением дворянства, думали сдержать его угрозами простому дворянству и уступками людям заметным, которых они ласкали и успокаивали обещаниями, что, как только будет получено согласие Анны, немедленно будут призваны все чины для обсуждения нового государственного устройства.

Так прошло две недели. 3 февраля высшим чинам объявлено было, что Анна Иоанновна приняла престол и сама благоволила дать на себя ограничительные обязательства, которые и были прочитаны собравшимся. Все молчали: очевидно, что условия не нравились никому. Хотя затем и подписали "благодарственный" протокол собрания, однако кем-то из толпы было брошено в лицо верховникам недовольное замечание: "Не ведаю, да и весьма чуждуся, отчего пришло на мысль государыне так писать". А князь Алексей Михайлович Черкасский настоятельно просил позволения, чтобы шляхетству позволили подать свои мнения о новом государственном устройстве в В. Т. Совет. Позволение было дано.

На основании его началось в среде шляхетства уже гласное составление политических проектов, которых различными кружками было составлено 12. Они были представлены Верховному тайному совету и сохранились до нашего времени. Наиболее выработанные из них (самый обстоятельный принадлежит известному историку Татищеву) требуют увеличения числа членов В. Т. Совета и назначения их по выбору всего дворянства. Собственно, участием шляхетства в назначении членов В. Т. С. и исчерпывалась политическая роль дворянского сословия по проектам самого дворянства. Помимо планов политического переустройства проекты содержали в себе просьбы о льготах дворянству: просили ограничить государственную службу дворян 20-ю годами, уничтожить единонаследие в дворянских имениях и учредить школы для дворянства.

Верховники, приняв проекты, не обнаружили желания делать уступки и не думали делиться властью со шляхетством; они обещали только доброжелательство и отеческое попечение всем сословиям одинаково. Понятно, что это не удовлетворило никого.

С 3 по 15 февраля, когда императрица приехала в Москву, страсти разгорелись еще больше; общее Неудовольствие верховниками возросло до открытого сопротивления: Преображенский полк отказался присягать по форме присяги, какая была всего удобнее для В. Т. Совета. Через приближенных к императрице Анне дам (между прочим, через Салтыковых, из рода которых была мать Анны) противники ограничений успели войти в сношения с императрицей, когда она приехала в Москву. Но и до этого сама императрица не раздавала чувствовать верховникам, что ограничения не настолько крепки, чтобы подавить ее волю совершенно. Когда же настроение московского общества стало ей известно, Анна еще самостоятельнее повела себя по отношению к В. Т. Совету. Она упорно отказывалась быть в заседаниях Совета, хотя в то же время и не решалась сбросить с себя принятые добровольно обязательства.

"Затейка" В. Т. Совета была разрушена не Анной, а шляхетством. Верховники задумали заменить самодержавие аристократическим правлением и не имели в своих руках никаких средств для того, чтобы силой поддержать свои планы. Шляхетство же, не имея определенного плана государственного переустройства и восставая против олигархии, было единственной силой в государстве, потому что имело военную организацию. Первое же открытое вмешательство этой силы в отношения верховной власти и В. Т. Совета повело к тому, что прерогативы первой были восстановлены и планы второй разрушены. Произошло это так.

25 февраля утром во дворец явилась толпа шляхетства, человек из 800, и подала императрице просьбу о том, чтобы она приказала рассмотреть те проекты, которые были поданы В. Т. Совету от шляхетства и оставлены Советом безо всякого движения. Удивленные верховники просили императрицу об обсуждении поданной просьбы совместно с ними. Но Анна прямо написала на просьбе резолюцию о рассмотрении проектов. Тогда часть шляхетства (а именно гвардейские офицеры) неожиданно обратились к Анне с шумной и настойчивой просьбой принять самодержавие. Боясь поднявшегося шума и желая прекратить беспорядок, Анна не дала решительного ответа, но нарушила свои ограничения тем, что отдала гвардию под начальство преданного ей генерала Салтыкова и тем самым отстранила от командования В. Т. Совет. В тот же день гвардейство и прочее шляхетство поднесли Анне уже формальную просьбу о восстановлении самодержавия. Анна разорвала свои ограничительные пункты и "учинились в суверенстве". Прежние проекты о новом государственном устройстве превратились в этот день во всеподданнейшую просьбу шляхетства об уничтожении В. Т. Совета, о реформе Сената, "как при Петре I было", и замещении высших административных должностей выборными от шляхетства.

Верховники не имели никакой возможности помешать совершившемуся на их глазах государственному перевороту, потому что гвардия была против них и охотно ушла из-под их начальства, потому что все шляхетство было против олигархического Совета, и Совет при таких условиях стал детски слаб и беспомощен. При всем разногласии шляхетских взглядов и проектов, при отсутствии строго выработанного плана действий против Совета дворянство легко победило Совет, как только императрица пошла навстречу желаниям дворянства. Неизвестно, насколько союз верховной власти и дворянского сословия 25 февраля был подготовлен и условлен заранее (ходили слухи, будто Анна знала о том, что готовится), — во всяком случае переворот совершен был шляхетством, его силами, его авторитетом.

Естественно ожидать, что, став самодержицей, Анна воздаст сословию за его услугу должное. Но следует при этом помнить, что шляхетство, совершая переворот 25 февраля, явилось во дворец сперва не восстановить самодержавие, а изменить содержание ограничений в свою пользу. Восстановило самодержавие не шляхетство, а гвардия, т. е. лишь часть шляхетства. Вот почему мы видим, что Анна, лаская гвардию, учреждая новые гвардейские полки (Измайловский), в то же время соблюдает общие интересы всего дворянства не всегда и не совсем. Правда, она немедленно уничтожает В. Т. Совет и восстановляет прежнее значение Сената, как того просили дворяне; она уничтожает ненавистный шляхетству закон Петра о единонаследии 1714 г., учреждает дворянское училище — Шляхетский корпус — и дает некоторые служебные облегчения шляхетству. Но прошение дворянства об участии в избрании администрации остается без выполнения, и вся политика Анны не только не дворянская, но даже не национальная. Боясь русской знати, поднесшей ей пункты, подвергая ее гонениям и даже унижению, опасаясь, с другой стороны, политических движений среди шляхетства и помня, что в Голштинии есть родной внук Петра Великого (будущий Петр III), которого Анна в гневе звала "чертушкой в Голштинии" и который мог стать знаменем движения против нее, — Анна не нашла лучшего для себя выхода, как организовать свое правительство из лиц немецкого происхождения. Это обстоятельство, вызванное неумением найти себе опору в своем народе, в той или иной его части, привело к печальным результатам. Правление Анны — печальная эпоха русской жизни XVIII в., время временщиков, чуждых России. Находясь под влиянием своих любимцев, Анна не оставила по себе доброй памяти ни государственной деятельностью, ни личной жизнью. Первая сводилась к удовлетворению эгоистических стремлений нескольких лиц, вторая отмечена странностями, рядом расточительных празднеств, грубыми нравами при дворе, блестящими, но жестокими затеями вроде "ледяного дома".

С первых же минут после восстановления самодержавной власти началось возвышение иностранцев и опалы на русскую знать. Постепенно представители знати теряли свое придворное значение и служебные места, подвергались гонению, ссылке или в деревни, или в Сибирь, даже казням. Сперва пострадали Долгорукие: некоторым из них — Василию Лукичу, Ивану Алексеевичу — были отсечены головы. Потом пришел черед и Голицыных. Из членов бывшего Совета уцелели только Головкин и Остерман — неродовитые люди. Преследование знати было возведено как бы в систему: подвергались ссылкам и заключению такие представители старой аристократии, которые не принимали никакого участия в замысле верховников и не играли видной роли (Черкасские и Юсуповы). В то же время не менее систематически шло возвышение немцев. Уже в мае 1730 г. замечали, что императрица находится под влиянием Бирона (курляндского камергера) и Левенвольда (лифляндского дворянина). Оба они были осыпаны милостями и взяли дела в свои руки. Последний из них сформировал для Анны Измайловский полк с офицерами из прибалтийских немцев, сам был сделан полковником этого полка, а в помощники получил шотландца Кейта. Бирон же старался о замещении немцами всех видных мест в администрации. При Анне в придворной сфере первое место занимали немцы; во главе текущего управления стоял немец (Остерман); в коллегиях президентами были немцы; во главе армии находились немцы (Миних и Ласси). Из них главная сила принадлежала Бирону. Это был человек совершенно ничтожный по способностям и безнравственный по натуре. Будучи фаворитом Анны и пользуясь ее доверием, Бирон вмешивался во все дела управления, но не имел никаких государственных взглядов, никакой программы деятельности и ни малейшего знакомства с русским бытом и народом. Это не мешало ему презирать русских и сознательно гнать все русское. Единственной целью его было собственное обогащение, единственной заботой — упрочение своего положения при дворе и в государстве. Действуя с помощью толпы немцев и тех русских, которые думали сделать свою карьеру службой временщику, Бирон не управлял государством, а эксплуатировал страну в своих личных выгодах, презирая закон и совет и обманывая императрицу. С первых же минут своей власти в России он принялся за взыскание податных недоимок с народа путем самым безжалостным, разоряя народ, устанавливая невозможную круговую поруку в платеже между крестьянами-плательщиками, их владельцами-помещиками и местной администрацией. Все классы общества платились и благосостоянием, и личной свободой: крестьяне за недоимку лишались имущества, помещики сидели в тюрьмах за бедность их крестьян, областная администрация подвергалась позорным наказаниям за неисправное поступление податей. Когда же поднялся ропот, Бирон для сохранения собственной безопасности прибегнул к системе доносов, которые развились в ужасающей степени. Тайная канцелярия, преемница Преображенского приказа петровской эпохи, была завалена политическими доносами и делами. Никто не мог считать себя безопасным от "слова и дела" (восклицание, начинавшее обыкновенно процедуру доноса и следствия). Мелкая житейская вражда, чувство мести, низкое корыстолюбие могли привести всякого человека к следствию, тюрьме и пытке. Над обществом висел террор. И в то же время одно за другим шли физические бедствия: мор, голод. Войны с Польшей и Турцией истощали народные силы. Понятно, что при таких обстоятельствах жизни народ не мог быть спокоен, несмотря ни на какие страхи тайной канцелярии.

В 1734—1738 гг. на юго-востоке и на юге появились самозванцы, называвшие себя сыновьями Петра. Они имели успех среди населения и войск, но скоро были изловлены. Но и без них народный ропот не смолкал. В народе хорошо знали, что "Бирон взял силу, и государыня без него ничего не делает. Всем ныне овладели иностранцы. Вот какия фигуры делаются у нас". Так рассуждали русские люди. Они находили, что дела России очень плохи. "Нет у нас никакого доброго порядка, — раздавались голоса, — пропащее наше государство". В народной массе угадывали, что немцы-правители не заботятся о стране, а "боготворят чрево", "слезные и кровавые сборы употребляют на потеху". Немцы пользуются тем, что на престоле слабая женщина: "Где ей столько знать, как мужской пол". Женской власти приписывали все беспорядки, все беды; были уверены, что даже "хлеб не родится", потому что "женский пол царством владеет".

Неспокойно было и в придворной среде, растленной страхами перед доносами и раболепством перед временщиком. Вокруг себя Бирон не видел ни одной самостоятельной личности. Всех заметных русских людей он губил исподволь и являлся полным распорядителем дел. Так называемый Кабинет, учрежденный в ноябре 1731 г. из трех лиц (Остермана, Головкина и Черкасского), должен был заменить собой упраздненный В. Т. Совет и стать над Сенатом и Синодом во главе государственного управления. Но Кабинет этот склонялся перед Бироном и был ему послушен. Один только хитрый и скрытный Остерман, переживший Меншикова, Долгоруких и верховников, умел сохранить свое значение и при Бироне. Он не стремился к "фавору", оставался только дельцом, но таким влиятельным, что стал казаться Бирону опасным человеком. Придумывая, кем бы заменить его, Бирон пришел к тому, что сделал кабинет-министром способного администратора Артемия Петр. Волынского. Он надеялся, что Волынский останется преданным ему человеком, как было до тех пор, и своими способностями и привычкой к делам заменит Остермана. Но Волынский, хотя и стал мешать Остерману, явился в то же время неприятным и Бирону. Лишенный всякой нравственной поддержки, новый кабинет-министр не соразмерил своих сил и влияния с теми задачами, какие себе поставил. Он желал стать в придворном мире не только самостоятельно, но и выше прочих деятелей, он думал перестроить и придворную среду, и управление. Понятно, что такие планы вооружили против него Бирона, который стал бояться Волынского. При бестактности Волынского Бирону легко было найти в его поступках предлог для обвинения. Волынский был отдан под суд, обвинен в целом ряде действительных и фиктивных проступков и приговорен к смертной казни. На его место, в противовес Остерману, Бирон выдвинул Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Но Остерман продолжал сохранять свое положение, держась необыкновенно осторожно и не мешая Бирону в его фаворе.

Десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался. Люди, пострадавшие от немцев, независимо от своих личных качеств, за то только, что они были русские, — в глазах народа превращались в героев-мучеников. Но при всем при том народ не поднимался против немцев, а только роптал. Причины этого заключались в том, что, с одной стороны, страшный режим не давал народу возможности сплотиться (так объяснял народное бездействие французский посланник маркиз Шетарди), а с другой стороны, не было лица, во имя которого могло произойти движение: род Петра в мужском колене пресекся. Анна боялась голштинского принца, но для народа он был тоже немец, и притом малоизвестный. Маркиз Шетарди предсказывал, что нельзя надеяться на движение народа против немцев и в случае смерти Анны. Но он был в этом не вполне прав. В конце 1740 г. Анна неожиданно занемогла и умерла после кратковременной болезни. Перед смертью она назначила своим преемником только что родившегося принца Брауншвейг-Люнебургского, Иоанна Антоновича (правнука царя Иоанна Алексеевича). Но хотя у него в Петербурге были и отец (Антон-Ульрих), и мать (Анна Леопольдовна), императрица медлила назначением регента. Бирону хотелось получить регентство в свои руки и соединить, таким образом, власть над Россией с курляндской герцогской короной, которую Бирон получил в 1737 г. Преданный Бирону Бестужев-Рюмин особенно старался об этом. Придворная знать желала того же: одни боялись пропасть без Бирона, ибо жили благодаря ему; другие боялись идти против Бирона, потому что за это могли погибнуть, когда Бирон станет регентом. Желание придворного круга было выдано императрице за народное желание, и она "по народному желанию" накануне смерти отдала Россию в руки Бирона.

Ненавистный народу фаворит стал формально распорядителем России до совершеннолетия монарха, иначе говоря, на 17 лет. На лицах русских бывшие тогда иноземцы читали горе и стыд: так ужасно действовало на русские умы вступление во власть презренного немца. Гвардия, обласканная Анной, ждала лишь той минуты, когда прах императрицы предан будет земле, чтобы подняться на Бирона. Брожение в войсках было сильно, но гвардейцы не имели руководителя, не знали, во имя кого следует подняться, не знали, как отнесется к их движению мать государя — Анна Леопольдовна. Но как только она призвала их на Бирона, движение вспыхнуло сразу и Бирон был свержен и захвачен гвардейцами. Произошло это через какой-нибудь месяц после начала регентства Бирона таким образом.

Бирон знал, что отец и мать императора недовольны его регентством, что гвардия в своем брожении смотрит на родителей государя, как на законных правителей, — и поэтому Бирон теснил принца и принцессу, видя в них опасных для себя соперников, он создал им такую невыносимую обстановку, что Анна Леопольдовна не могла удержаться и со слезами пожаловалась Миниху на притеснения регента. Честолюбивый Миних, недовольный Бироном за свое второстепенное положение при дворе, ответил на жалобы принцессы обещанием освободить ее от Бирона. Разговор между ними происходил 7 ноября, а в ночь с 8 на 9 Миних уже арестовал Бирона. Едва он объявил преображенцам, караулившим во дворце, что намерен свергнуть правителя по желанию Анны Леопольдовны, как все солдаты до одного выразили свою радость и готовность помогать Миниху. Сотня солдат легко совершила государственный переворот. Бирон и ближайшие к нему люди (между прочим, А. П. Бестужев-Рюмин) были взяты; Бирон особым судом был приговорен к казни за многократное "оскорбление Величества", но помилован и только сослан на житье в Сибирь (в Пелым). Бестужев был также сослан. Анна Леопольдовна стала правительницей государства и приняла титул великой княгини. Остерман, переживший и влияние Бирона, сохранил при правительстве все свое значение и пожалован в генерал-адмиралы. Но Миних, блестящий фельдмаршал, смело произведший переворот и награжденный за него чином "первого министра", скоро был отставлен от должности, потому что возбуждал опасения правительницы своим честолюбием.

Народ ликовал, когда узнал о падении Бирона: думали, что с Бироном исчезнет и бироновщина. Но то, что называли этим именем, осталось: правительство по-прежнему осталось немецким, по-прежнему оно существовало для себя, а не для народа. "Много непорядков происходит", — отзывались о делах русские люди. В главе дел и двора стояли частью прежние лица: Остерман, уцелевший Левенвольд, частью новые фавориты-иностранцы — фрейлина Менгден и ее жених саксонский посланник Линар, об отношениях которого к правительнице шла вполне основательно дурная молва. Не без претензий на влияние был и муж Анны Леопольдовны, принц Антон, генералиссимус русских войск. Из русских пользовались высоким положением кабинет-министры — канцлер князь Алексей Михайлович Черкасский и вице-канцлер гр. Михаил Гаврилович Головкин. Головкин умел даже влиять на правительницу, но не умел стать во главе дел. Сама Анна Леопольдовна была совершенно неспособна не только к управлению, но и к деятельности вообще. Детски близорукая и неразвитая, она была избалована, любила роскошь и тесный кружок веселых людей, желала жить для себя и подальше от дел. Не только к государственным делам, но и к окружающим ее отношениям придворного круга она не могла присмотреться сознательно, не могла примирить бесчисленных ссор и распрей, происходивших между людьми, близкими к власти. При таких условиях правительство не могло быть сильным. Его слабость была заметна для всех, его свойства никого не привлекали. Явилась возможность скорого и легкого переворота.

Не только русские люди знали дурное положение дел в России, — его знали и им пользовались иностранные правительства. Традиционная дружба России и Австрии, от которой не решилась отступить и Анна Леопольдовна, привела Россию при Анне Леопольдовне к тому, что необходимо было подать Австрии вооруженную помощь. Но это шло против видов Франции, которая старалась удержать Россию от вмешательства в дела Австрии путем дипломатических интриг. С одной стороны, Франция возбуждала Швецию к войне с Россией для возвращения завоеваний Петра Великого, и Швеция считала эту войну возможной ввиду внутренних замешательств России. С другой стороны, Франция желала в самой России произвести государственный переворот и поставить на русском престоле лицо с более удобными для Франции взглядами, чем правительница Анна. Тот же самый маркиз Шетарди, который при Анне Иоанновне не надеялся на народное движение против немцев в России, теперь вместе с французским правительством твердо верил в возможность такого движения и сам пытался его организовать. Он желал видеть на русском престоле дочь Петра I Елизавету, с которой вошел в оживленные сношения, убеждая ее действовать для достижения престола.

В самом деле, если русскую корону носит малолетний внук царя Иоанна, сын немца, то отчего не вступить на престол дочери царя Петра, чисто русской женщине, любимой народом и единственной действительно русской представительнице царствующего дома? Елизавета была в стороне от престола, пока живы были виднейшие представители семьи Петра Великого, пока царствовала избранная народом Анна, но теперь за недостатком чисто русских потомков московских государей и при постылом господстве иноземщины Елизавета становилась желанной государыней в глазах русских людей. Шетарди удачно обратился к Елизавете, потому что переворот мог легко совершиться в ее именно пользу при общем к ней сочувствии. Трудности дела заключались не во внешних обстоятельствах, а в самой Елизавете.

Красавица собой, мягкого, общительного характера, Елизавета не была деятельным и энергичным человеком. Не лишенная способностей, но отличавшаяся ленью, она немного знала, хотя и говорила по-французски, по-немецки, даже по-шведски. Нужно заметить, что в дни ее молодости учили ее вообще небрежно; мы знаем, что у нее были учителя (преимущественно французы), но знаем, что они были непостоянно. Любовь отца и матери скрасили годы детства и отрочества Елизаветы. У нее только было одно большое горе: она потеряла любимого жениха принца Карла Голштинского, умершего перед свадьбой. При Петре II 20-летняя Елизавета имела сильнейшее влияние на племянника. Но она не пользовалась своим влиянием, потому что по характеру и интересам была далека от придворных борьбы и интриг. Со смертью Петра II кончились светлые годы Елизаветы: императрица Анна боялась ее и поставила под строгий надзор. Дочь Петра Великого, чтобы остаться целой, должна была вести самый осторожный и скромный образ жизни. Ее удалили от всех придворных и политических дел, стеснили в средствах к жизни, наблюдали за каждым шагом, за каждым ее знакомством. Все выдающиеся немцы времен Анны (Миних, Остерман и др.) были ей враждебны, потому что видели в ней человека, способного стать (и не по своей воле) во главе народного движения против немцев. Но Бирон, как это ни странно, был расположен к Елизавете, довольный тем, что она с почтительностью относилась к нему и к императрице. Однако его личное расположение мало помогало Елизавете; ей оставалось замкнуться в тесной сфере своего частного хозяйства, в узком кружке близких к ней, состоящих при ее дворе, лиц. Юношеская резвость Елизаветы пропала. Отсутствие широкой деятельности не тяготило ее бездеятельную натуру: склонность к веселью удовлетворялась скромными увеселениями в близком кружке. В этом кружке Елизавета нашла крепкую сердечную привязанность в лице Алексея Григорьевича Разумовского, нашла преданных лиц в своих камер-юнкерах, братьях Шуваловых и Воронцове. Можно думать, что если бы Елизавету оставили в покое, она никогда не решилась бы выйти из узкой сферы своего быта, где главным ее горем было не потеря придворного значения, а недостаток денежных средств. Однако ее в покое не оставляли.

В регентство Бирона Елизавета могла ждать улучшения своего положения, и действительно ее содержание было увеличено; но Бирона свергли, и на его место стала женщина, боявшаяся всего потомства Петра Великого; для Анны Леопольдовны и ее сына были страшными соперниками и дочь Петра — Елизавета, и внук его — Петр-Ульрих Голштинский, потому что они имели не менее прав на престол, чем император Иоанн Антонович. За дворцом Елизаветы начали следить внимательно; желая уничтожить ее планы на престол, думали отдать ее замуж; с Елизаветой вообще обращались так, что сами наводили ее на мысль о политических ее правах. О необходимости осуществить эти права и взять престол заговорил в то же время с Елизаветой и Шетарди через ее доктора француза Лестока, который имел на Елизавету некоторое влияние. Елизавета была далека от всякого политического риска. Несмотря на то, Лесток и сам Шетарди употребляли всю свою ловкость, чтобы склонить ее на переворот. Но можно сказать, что их старания были бы напрасны, если бы Елизавета не видела себе поддержки среди русского общества, недовольного немецким правительством: и народ, и гвардия стали высказывать Елизавете свою обычную преданность все настойчивее и горячее. В гвардии шло сильное брожение в пользу Елизаветы, о котором она знала. Но ни Шетарди, ни Лесток, ни другие близкие к Елизавете люди не могли, конечно, руководить движением гвардии, потому что не имели к ней отношения. Не было таких лиц и в самой гвардии. Поэтому во главе движения должна была стать сама Елизавета, но этого-то и трудно было достигнуть Шетарди с ее характером. Между тем время шло; интрига Шетарди и гвардейское движение становилось все более известным правительству. Остерман предостерегал правительницу; от австрийского двора шли такие же предостережения; но Анна Леопольдовна ограничилась только тем, что наивно открыла Елизавете существующие подозрения. Это побудило Елизавету действовать решительнее, тем более что гвардия должна была выступить в поход против Швеции. Все близкие к Елизавете люди (Разумовский, Воронцов, Шувалов и Лесток), составив как бы придворный совет 24 ноября 1741 г., настояли на немедленном исполнении давно задуманного переворота. Елизавета решилась сама стать во главе преданных ей солдат, побуждаемая опалой правительницы.

В ночь с 24 на 25 ноября Елизавета приехала в казармы гренадерской роты Преображенского полка и с помощью ее произвела с чрезвычайной легкостью государственный переворот. Правительница со всей ее семьей была арестована в Зимнем дворце и перевезена во дворец Елизаветы. В своих домах были арестованы: Остерман, Миних, Левенвольд, Головкин и другие близкие к правительнице люди. Остальные немедленно явились поздравить новую императрицу, и в числе их сразу стал на виду только что вернувшийся из ссылки А. П. Бестужев-Рюмин.

Несмотря на морозную ночь, улицы Петербурга были полны ликующим народом. В новой императрице видели чисто русскую государыню и праздновали падение немецкого режима. Вскоре увидели доказательства этого падения. Все видные деятели бывших царствований, немцы, были отданы под суд. Остерман, переживший пять царствований и всех временщиков не только благополучно, но и с пользой для личной карьеры и влияния, теперь не увернулся от опалы и падения, как самый видный немец в правительстве. Елизавета не любила его, боялась более, чем кого-либо другого, потому что Остерман при всей своей ловкости не мог скрыть своего враждебного отношения к Елизавете. Вместе с Остерманом попали под следствие Миних, Левенвольд, Менгден и русский граф Головкин, близкий к бывшей правительнице. Обвиненные в разнообразных государственных преступлениях, они все были приговорены к смерти, взведены на эшафот, но помилованы и сосланы в Сибирь. Вместе с ссылкой главных иностранцев исчезли из администрации и второстепенные. Ясно было, что императрица желает править Россией посредством русских людей. При дворе, в управлении, во внешних сношениях России выступали вперед чисто русские люди; все русское, что было поругано и унижено, получало свои права; на русских людей сыпались награды. Гренадерская рота Преображенского полка, произведшая переворот, была переименована в лейб-кампанию. Все ее чины были признаны потомственными дворянами и получили земли из конфискованных имений иностранцев. Вся гвардия, с восторгом поддерживавшая преображенцев, была щедро награждена, "понеже (говоря словами Елизаветы) их службою... успех в восприятии престола получили".

Свержение иноземцев и ласка к русским людям обусловили собою прочность и популярность нового царствования, объявившего своим лозунгом верность традициям Петра Великого.

Так закончился темный период нашей истории XVIII в. Мы сказали, что причины частых переворотов после Петра Великого заключались в состоянии царской семьи и в особенностях той общественной среды, которая влияла на государственные дела.

Обозрение событий при дворе за 1725—1741 гг. достаточно показало нам, в каком состоянии была семья Петра Великого: мужское его потомство состояло из одного внука, умершего до совершеннолетия, дочери его родились до его церковного брака с Екатериной, и это первоначально было препятствием к достижению ими престола. Племянницы Петра и одна из его дочерей (Анна) были замужем за немецкими владетельными принцами, и их дети были не русскими царевичами, а немецкими принцами. При таких условиях трудно было, конечно, согласиться относительно законного порядка престолонаследия и невозможно было избежать немецкого элемента при дворе. Неизбежны были замешательства при передаче престола от одного лица к другому, и они еще поддерживались законом о престолонаследии Петра, узаконившим личный произвол монарха вместо народного обычая. Но этот закон Петра, ставя при каждом царствовании трудный вопрос о преемнике престола, в то же время имел и хорошую сторону: он устранял возможность междоусобия претендентов на престол, санкционируя самую прихотливую передачу престола. Как бы то ни было, состояние царствующего дома делало престолонаследие случайным и открывало широкую дорогу для всякого рода посторонних влияний на порядок преемства престола. Посторонние влияния особенно процветали благодаря тому, что на престоле были или женщины, или малолетние государи, — условия, благоприятные для развития фаворитизма и личных влияний при дворе и государстве. Уже тотчас после смерти Петра видим фаворита Меншикова, затем Долгоруких, Бирона. За ними тянется длинный ряд заметных и незаметных, способных и неспособных личностей с одной задачей — добиться фавора или влияния на дела. Придворная жизнь полна интригами, столкновениями лиц и партий. Государство управляется "силою персон" вместо твердых убеждений, о чем так заботился Петр. Изучение придворной жизни многое объясняет в государственной жизни после Петра. Придворная среда получает большее значение, чем в нормальные эпохи истории.

Настроение этой среды объясняет нам, почему после Петра его начинания не продолжались, почему Россия жила день за день, и многое, что насадил Петр, было заглушено после него. Среда людей, стоявших около престола и управлявших Россией после Петра, составилась из самых разнообразных лиц: в ней были представители старой московской аристократии (Голицыны, Долгорукие, Трубецкие и Черкасские); были люди, сами себе сделавшие карьеру (Меншиков, Ягужинский, Толстой, Бестужев); были, наконец, люди чуждые более или менее России происхождением и интересами (Миних, Остерман и Бирон). Понятно, что в этой среде не могло быть общих интересов. Если родовитых людей могла соединять забота об утверждении положения аристократии, если иностранцы могли действовать сообща ради водворения и обеспечения своего режима, то русских неродовитых людей могла соединять только память об общем их учителе Петре и дело реформы. Но мы знаем, что ученики и сотрудники Петра разно смотрели на реформу, не в одинаковой мере ей сочувствовали; мы знаем, что они не составляли тесного круга внутренне сплоченных людей. При этом условии они могли не дать хода реакционным стремлениям, бывшим в обществе, удерживали Россию на том пути, на котором она была при Петре; но они не могли ни продолжать дело Петра, ни сохранить его неприкосновенным во всех частностях. Среди них большую роль играли личные стремления и заботы, разъединявшие их на враждебные партии. То же господство личных стремлений видим и среди иноземцев. Отсюда масса мелких интриг и столкновений: Меншиков ссылает Толстого, Бирон борется с Остерманом и т. д. Однако при таком разъединении замечаем и попытки соединенных действий той или другой стороны. Тотчас после смерти Петра делами правят неродовитые русские люди: они добиваются того, что престол переходит к Екатерине, они занимают большинство видных мест в администрации и в Верховном совете. Виднее их всех временщик Меншиков. С воцарением Петра II первая роль достается мало-помалу старой знати, впереди которой идут временщики Долгорукие. После смерти Петра II, пользуясь удачным моментом, старая знать желает законом упрочить свое высокое государственное положение. Сознавая, что на это положение она имеет некоторое право не только по личным талантам и случайной выслуге, но по происхождению и исторической традиции Москвы, знать подносит Анне "пункты", но терпит неудачу. При Анне ни знатные, ни простые сотрудники Петра не пользуются прежним значением: в систему возводится управление посредством иностранцев с временщиком Бироном во главе. Национальное неудовольствие прекращает эту систему: к делам становятся снова русские люди, но это уже не сотрудники Петра, а люди более поздней формации.

При такой смене придворных влияний борьба разных людей и направлений влияет на порядок престолонаследия. Современники уверяли, что Петр II вступил на престол отчасти благодаря влиянию Меншикова на Екатерину. Сама Екатерина взошла на престол по выбору придворной среды, Анна Иоанновна — точно так же. Завещание Екатерины, предрешавшее судьбу престола после бездетной смерти Петра, было отвергнуто в 1730 г. придворной знатью. Таким образом, судьба престола часто зависела от влияния временщиков.

Такой порядок вещей отражался, конечно, на общем ходе государственной жизни и имел такие последствия, какие были чужды петровскому времени. Прежде всего ряд дворцовых переворотов не совершался исключительно в сфере дворцовой жизни, но выходил, так сказать, за пределы дворца, совершался с участием гвардии и народа. Гвардейские полки не один раз являлись вершителями дворцовых дел и отношений. При воцарении Екатерины голос гвардейских офицеров и то обстоятельство, что гвардия повиновалась императрице, решили дело ее избрания. При Анне гвардейские офицеры первые заговорили о восстановлении самодержавия, и оно было восстановлено. Бирона свергли гвардейцы; гвардейцы же возвели Елизавету. Ни один переворот во дворце и государстве не совершался без участия гвардейских полков. И это было естественным, потому что гвардия была военной силой, ближайшей к правительству. Важность политической роли, какую могла играть гвардия, не была тайной ни для самих гвардейцев, ни для правительства, которое не бывало равнодушно к настроению гвардии: оно или ласкало гвардейцев (например, при имп. Екатерине), или не доверяло им и боялось их, как при Бироне, который думал даже реформировать гвардию, и при Анне Леопольдовне, когда гвардию хотели удалить из Петербурга от Елизаветы. Сами гвардейцы тоже понимали, что составляют политическую силу: они очень сознательно относились ко всем политическим переворотам и не скрывали своего отношения к ним. Когда господство немцев привело к регентству Бирона, гвардия явилась первой выразительницей народного негодования на то, что "отдали все государство регенту". Гвардейцы собирались "убрать регента и сообщников его" и действительно убрали, как только явился у них руководитель. Толки о Бироне шли без особой опаски: на улице один офицер возбуждал солдат настолько явно, что это слышал из кареты министр Бестужев-Рюмин и должен был обнажить шпагу против офицера, чтобы заставить его замолчать. Другие офицеры безбоязненно являлись к вельможам (Черкасскому, Головкину) с протестами против регента. Недовольная правительницей гвардия с особенной настойчивостью показывала свою преданность Елизавете; офицеры и солдаты постоянно приходили к ней, не боясь того, что за каждым шагом Елизаветы следили; однажды гвардейцы толпой окружили цесаревну в Летнем саду со словами: "Матушка, мы все готовы и только ждем твоих приказаний, что наконец велишь нам". На это царевна могла отвечать лишь усиленной просьбой молчать и не губить ни себя, ни ее. В таком поведении гвардии сказывалось лучше всего сознание своей силы и значения.

Однако, наблюдая такую роль гвардейских полков, не следует думать, что Россия стала жертвой преторианства. Чтобы понять смысл и значение того положения, какое заняла гвардия после Петра, следует помнить ее состав. Гвардейские полки в большинстве своем состояли из людей дворянского класса; преимущественно в гвардии дворянство отбывало свою обязательную службу и наполняло ее ряды не только в качестве офицеров, но и рядовых. Все, что в гвардии было недворянского, дослуживалось до того же дворянства. Поэтому гвардия в первой половине XVI 11 в. была вполне отражением дворянства, частью его; она носила в себе интересы шляхетства и, стоя близко удел, направляла самый класс; передавала дворянству свои впечатления и из дворянской провинциальной среды переносила в столицу пожелания своего класса. Гвардия, словом, не было оторванным от земства войском, а "заключала в себе лучших людей, которым дороги были интересы страны и народа; доказательством служит то, что все перевороты имели целью благо страны, производились по национальным побуждениям" (Соловьев). Гвардия явилась в переворотах не бестолковой военной вольницей, а частью русского общества, которая приобрела силу, потому что владела военной организацией.

Такие особенности состава и положения гвардии имели большие последствия. В силу того, что важное политическое значение приобрела часть шляхетства — гвардия, важное значение приобрело и все шляхетство. Награды, которые получала гвардия, в сущности бывали наградой всему шляхетству. Политическое значение гвардии передавалось всему дворянскому классу. Таково было одно последствие ненормального хода дел в центре государства.

Другое последствие его заключалось в том, что при частой смене правительств и "сил различных персон" не было твердой системы в управлении государством ни во внутренних, ни во внешних делах. Это приводит нас к обзору управления и политики России после Петра Великого.

Управление и политика с 1725 по 1741 год

Администрация и сословия. Мы видели при обзоре деятельности Петра Великого, что он создал сложную систему административных органов с идеей разделения власти административной и судебной. Эта система учреждений была объединена под контролем Сената и прокуратуры и в областном управлении допускала активное участие сословных представителей — дворянских (земских комиссаров) и городских (в магистратах). Мы видели также, что одной из самых важных забот Петра были народное хозяйство и государственные финансы.

Тотчас после смерти Петра начались некоторые перемены в управлении и в экономической политике правительства, отчасти нам уже знакомые. Перед памятью Петра благоговели, не желая отступать с пути, по которому он вел Россию; но вместе с тем не совсем берегли наследие Петра и изменяли в частях его работу, причем изменяли далеко не в его духе. Прежде всего отступили от системы Петра в устройстве центрального управления: по мыслям Петра, высшим учреждением должен был быть Сенат, посредством генерал-прокурора связанный с верховной властью. Но вместо Сената, как мы уже знаем, поставили Верховный тайный совет (1726—1730 гг.): этим свели Сенат на степень коллегиа, а должность генерал-прокурора, "око государево", лишили того значения, какое придал ей Петр. Должность эта и совсем исчезла, как лишенная своего смысла. Восстановленный при Анне Иоанновне генерал-прокурор не получил прежнего значения, потому что не получил его и Сенат. Анна в 1730 г. уничтожила В. Т. Совет, восстановила права Сената, разделив Сенат на 5 департаментов; но вскоре над Сенатом поставила Кабинет, аналогичный по значению В. Т. Совету, и этим снова уронила значение Сената и генерал-прокурора. Таким образом верховный административный орган в системе Петра потерял свое место, уступив его другим учреждениям. Но эти новые учреждения не отличались прочностью и жили недолго. В них (в Верх. Тайн. Совете и Кабинете) собиралась та чиновная знать "верховные господа министры", которая и при Петре часто распоряжалась Сенатом. Но при Петре приближенные к нему высшие административные лица не были организованы в учреждение и не имели того влияния, какое они получали при слабых представителях власти после Петра (женщинах и детях). Когда же у них явилось это влияние, они стремились сомкнуться в учреждение, не подчиненное общему правительственному контролю (Сенату и прокуратуре), напротив, сами взяли контроль в свои руки и управляли страной силой своих "персон", стоя над всей системой администрации. В 1730 г. они даже покусились править не только страной, но и самой властью. Попытка не удалась и повела к видоизменению того учреждения, которое ее совершало; но и при самодержавии персоны Верх. Тайн. Совета и Кабинета, ниспровергнув административную систему Петра, направленную против произвола лиц, развили этот произвол. Ясный ум Н. И. Панина и тонкая наблюдательность его современницы, Екатерины II, подметили и строго осудили это зло, назревшее после Петра.

Потерпев существенное изменение в одном из своих оснований, административный порядок Петра терпел изменения и во многих частностях. Лица, управлявшие Россией после Петра, должны были считаться с теми же самыми делами, на которые всегда направлял энергию Петр, — с финансовыми и экономическими. Благосостояние народа много пострадало от войн петровского времени, да и ранее не было блестяще, Петр, как мы видели, не успел его поправить, хотя и достиг финансового успеха. Но и сам Петр нуждался в деньгах; после же него нужда не прекращалась, а искусства с ней справляться стало меньше. Перед правительством Екатерины I грозно стал вопрос о финансах и еще грознее — о расстройстве платежных сил народа. Многие сотрудники Екатерины считали экономическое положение государства не только трудным, но и опасным. В начале 1725 г. генерал-прокурор Ягужинский подал императрице записку о положении дел и в ней требовал немедленных мероприятий не только к "поправлению нынешнего в государстве состояния", но и к сохранению "целости" государства и народа. В 1726 г. Верх. Тайн. Совет рассуждал о положении дел финансовых и экономических весьма серьезно и не скрывал от себя трудного положения главного плательщика — крестьянина. Сознавая, что "когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата", т. е. падет сила государства, Верх. Тайн. Совет проектировал ряд мер для облегчения крестьян и других податных классов. Эти меры имели в виду: во-первых, непосредственное облегчение плательщиков (подушный оклад был прямо уменьшен), во-вторых — покрытие убытков от такого уменьшения подушных платежей иными средствами, в-третьих — сокращение правительственных расходов. Эти меры, будучи приведены в исполнение, внесли много нового в управление. В видах сокращения расхода признали нужным упростить сложную администрацию Петра. Уничтожили много ненужных "канцелярий" и контроль (но оказалось, что многие из них необходимо было возобновить). В областях уничтожили много должностей и соединили административную и судебную власти в лице губернаторов и воевод (1727 г.), что далеко не было успехом (принцип разделения властей был существенной заслугой петровской системы). Городовые магистраты подчинили, как и суд, тем же губернаторам и воеводам, что шло вразрез с сознательными стремлениями Петра, желавшего избавить горожан от административных злоупотреблений. Эти меры приняты были при Екатерине, а при Петре II уничтожен был и Главный Магистрат, ведавший городское самоуправление. Таким образом, упрощение петровской администрации сделано было с нарушением начал, руководивших Петром. Управление не развивалось и не улучшалось; изменением разрушали его стройность, нарушали его начала, но не вносили ни новой системы, ни новых начал. Мы не можем считать руководящим началом тот факт, что новые мероприятия стесняли местное самоуправление и создавали в провинции бюрократическое управление...

Уменьшая расходы, думали о новых источниках доходов. Важными источниками признавались, как и при Петре, торговля и промышленность, развитие которых должно было обогащать казну путем косвенного обложения. Еще при Екатерине 1 были убеждены, что русские торговля и промышленность находятся в неудовлетворительном положении и что меры Петра иногда не только не содействовали, но даже мешали их развитию. Указывали в В. Т. Совете, например, на такие факты: Петр Великий запретил ткать узкие холсты, а велел ткать широкие, как это было за границей; запрещение Петра уничтожило, а не подняло ткацкий промысел, которым кормилось много крестьян, потому что крестьяне не могли завести широких ткацких станков; "разорились от этого крестьяне северные, у которых мало хлеба родится", а между тем "широкие холсты за море мало потребны, больше узкие требуются". Далее, Петр требовал, чтобы внешняя морская торговля шла Балтийским морем, поэтому насильственно отвлекал товары от Архангельска к Петербургскому порту. После Петра увидели, что "к Архангельску провоз товаров дешевле был, чем к Петербургу", и поэтому нашли полезным "отворить порт Архангельский", закрытый Петром. Рассуждая о положении торговли и промыслов, правительство Екатерины видело, что торгово-промышленный класс тяготился правительственной оценкой, какую наложил на него Петр, и "воли требует". Для устройства этого дела была предложена при Екатерине и открыта при Петре II Комиссия о коммерции под председательством Остермана; она должна была руководиться и теми заявлениями, какие было дозволено подавать в Комиссию как отдельным купцам, так и целым городским обществам. Действуя продолжительное время, эта Комиссия выработала ряд торгово-промышленных мероприятий освободительного характера, если можно так выразиться: она высказалась против откупов, отдав многие предметы (табак, соль) "в вольную торговлю", и отменила ряд стеснений, тормозивших развитие того или другого вида промышленности, сняла многие пошлины. В таком характере деятельности комиссии заключалось прямое отступление от направления Петра, нарушение его покровительственной системы. Эта система была направлена более всего к тому, чтобы поставить на ноги национальную торговлю и дать ей силы конкурировать с иностранцами. Комиссия о коммерции не отказывалась, конечно, от этой цели, но не всегда имела ее в виду: например, в 1731 г., при водворении немецкого режима, она разрешила иноземцам свободную торговлю в России, что вряд ли нашло бы одобрение Петра Великого.

Так и управление, и экономическая политика Петра потерпели изменения при его преемниках. Эти изменения были вызваны экономическими и финансовыми затруднениями. Но все эти перемены не привели ни к какому успеху. Экономических затруднений не стало меньше. Из многих источников мы знаем, что ни финансы не могли быть приведены в равновесие, ни благосостояние народа не становилось заметнее. При Анне недоимки взыскивались с редкой настойчивостью. Оповещалось, что прощать их не будут, но все-таки приходилось прощать, и подушных денег только в 1730 и 1735 гг. было сложено с народа 4 млн. руб. У крестьянства не хватало средств нести податные тягости, от податей и рекрутства крестьяне бежали даже за границу (в Польшу) и, по словам Миниха, "многие провинции точно войною или моровым поветрием разорены". Тяжелые войны при Анне способствовали этому разорению податных классов и недобору прямой подати, которая составляла главную статью государственного дохода. Положение финансов при этих условиях не могло быть хорошим. Они недостаточны были для нужд управления и находились в беспорядке. Императрица Анна в одном из своих указов Сенату выразилась весьма резко, говоря, "что государственная казна растеряна и раскрадена". Правительство, не имея средств покрывать все расходы, уменьшало жалованье чиновников, сокращало даже траты на войско и флот. От этого армия пришла в упадок, как сознавали в Верх. Тайн. Совете, а относительно флота в 1731 г. говорили, что "флот погибает, едва 12 кораблей могут выйти в море". При общем неуспехе финансовой политики правительство, как мы уже заметили, не имело успеха в реформах управления. Учреждения Петра казались бесполезными; сокращая их, нарушали систему Петра, но упрощения и улучшения не достигали цели. Масса нерешенных дел, недостаток административных средств заставляли часто восстановлять уничтоженные учреждения и должности. Так, например, было в 1730 г., когда при вступлении на престол Анны Сенат представлял ей необходимость создания новых судебных и административных учреждений. Нарушая систему Петра при учреждении новых органов управления, не держались никакой системы, и это вносило хаос в порядок Петра; то восстановляемые, то уничтожаемые учреждения не могли окрепнуть и определиться, не были в состоянии выработать определенный порядок и сферу действий и уяснить свои отношения к другим учреждениям. Управление принимало характер беспорядочный, при котором, пользуясь словами Екатерины II, государственные места не имели "своих пределов и законов к соблюдению доброго во всем порядка".

Внеся эти изменения в систему управления, правительства, действовавшие после Петра Великого, внесли нечто новое и в положение сословий.

Прежде всего изменилось положение дворянства. Петр Великий крепко привязал дворянство к бессрочной государственной службе и в государственных видах стеснил дворянское землевладение условиями закона о единонаследии 1714 г. После Петра, и особенно при императрице Анне, служебные обязанности шляхетства были несколько облегчены, и землевладельческие права увеличены. Таким образом положение шляхетства улучшилось. Причина такого улучшения нами отчасти была уже указана: она заключалась в той роли, какую стали играть в столице гвардейские полки. Составляя военную силу, на которую должны были опираться правительства, сменявшиеся одно за другим, гвардия получала награды за верную службу; но гвардия была дворянством, поэтому и награды, получаемые ею, были, в сущности, наградами дворянству: они и давались не гвардии, а всему шляхетству. Награды заключались в уменьшении государственных повинностей и в увеличении землевладельческих прав. Однако, когда мы связываем улучшение дворянского быта с положением гвардии, мы не должны забывать, что облегчение государственной (военной) службы дворянства могло осуществиться только при тех условиях продолжительного мира, которые позволили России отдохнуть после войн Петра Великого и не требовали усиленной службы войск. Только по этой причине могло осуществиться облегчение государственных повинностей дворянства. Правда, оно совершилось как раз во время войн времени Анны, но эти войны далеко не так напрягали народные силы, как войны начала XVIII в. Они давали правительству смелость облегчить бремя дворянства даже до конца военных действий.

Облегчение дворянских повинностей и увеличение прав состояло в следующем: мы видели, что при вступлении на престол Анны дворянство подавало Верховному тайному совету проекты реформ; в этих проектах оно добивалось, между прочим, уничтожения закона о единонаследии, открытия для дворянства школы, из которой дворянин мог бы выходить прямо в офицеры, минуя солдатство, и ограничения дворянской службы 20-ю годами. Получив самодержавие из рук простого шляхетства, императрица Анна скоро его отблагодарила: она уничтожила закон Петра о единонаследии и дала свободу дворянам завещать как вотчины, так и поместья, причем законом уничтожила всякое различие между поместьями и вотчинами (указ 17 марта 1731 г.). Так дворянство получило в наследственную собственность массу земель, которые закон считал до тех пор государственными. Анна же начала раздачу государственных земель дворянству, прекращенную Петром, причем земля уже давалась прямо в полную собственность. Так выросли землевладельческие права дворянства; ниже увидим, что вырастала и власть над крестьянами в дворянских имениях. Облегчение государственной службы последовало немногим позже. Уже в июле 1731 г. императрица учредила так называемый "Сухопутный шляхетский корпус", военную школу для дворян в Петербурге. Одним из прав, какими пользовались воспитанники корпуса, было право производства в офицеры, "не быв в солдатах, матросах и других нижних чинах". Но, давая права дворянству, императрица не сразу решилась установить какие-либо сроки для службы дворян взамен существовавшей бессрочной службы. Только манифестом 31 декабря 1736 г. этот срок был установлен. Было указано, что дворянин повинен служить государству 25 лет (сами дворяне просили 20-летний срок); один из братьев в семье освобождался от службы для управления семейным хозяйством; дворянин, выходивший в отставку из службы, должен был за свою отставку ("абшид", как тогда говорили) поставить рекрута. Едва был обнародован этот желанный для дворянства манифест, как половина офицеров подала в отставки. Этим оправдывались опасения правительства, что дворянство перестанет служить, и действие манифеста тотчас поспешили приостановить, не давая отставок.

Действительно, дворянство не желало служить. Строгости Петра Великого хотя и держали шляхетскую массу на службе, но не могли все-таки до конца пресечь укрывательство от службы отдельных представителей шляхетства. После Петра это укрывательство растет благодаря упадку требовательности правительства. Всеми мерами дворяне уходят из службы: или просто не являются служить, надеясь на безнаказанность, или бегут от службы в отпуск, добывая его законными и незаконными путями. Вот почему правительство опасалось уменьшать служебные требования; оно боялось расстроить армию потерей офицерства и администрацию потерей чиновничества. Более развитые дворяне осуждали уклонение своей братии от службы и признавали необходимость принудительных мер; без них, думали они, "всяк захочет лежать в своем доме" (слова А. Волынского). Но масса дворянства желала стряхнуть с себя бремя службы и добивалась законодательных мер, облегчавших это бремя. Дворяне служебной карьере предпочитали сельскохозяйственную деятельность и неудержимо стремились из полков и канцелярий в свои деревни. "В дворянине-воине и царском слуге постепенно вырастал дворянин-помещик и обыватель уезда", — говорит один исследователь (Романович-Славатинский, "Дворянство в России"). При Анне дворянству удалось сделать первые шаги от службы к хозяйству благодаря тем особым заслугам, какие оно оказало престолу.

Нельзя не заметить, что само правительство после Петра Великого поощряло и возбуждало своими мерами такие стремления в дворянстве. В 1727 г. оно поставило взыскать недоимки не с крестьян, а с их помещиков или с помещичьих приказчиков; а в 1731 г. эта временная мера обращена в постоянное правило: в регламенте Камер-коллегии постановлялось, что подушные деньги должны платить сами помещики, недоимки должно взыскивать с них же. В царствование Анны помещиков за недоимки их крестьян сажали в тюрьмы и разоряли. Таким образом на помещиков была возложена с большой строгостью ответственность за казенные платежи их крестьян. Понятно, что при таком условии помещик стремился жить и хозяйничать в деревне, чтобы следить за податной к всякой исправностью не только своего, но и крестьянского хозяйства. Понятно, что и само правительство смотрело на помещика как на свой административно-хозяйственный орган в областной жизни.

При таких взглядах и условиях развивалось, с одной стороны, стремление дворян в деревню, а с другой стороны, большее подчинение крестьян помещикам, ответственным за них перед казной.

Экономическое положение крестьянства при Екатерине и Петре II очень заботило правительство. Понимая, что податная исправность крестьянства зависит от экономического благосостояния его, заботились о подъеме этого благосостояния, следили за развитием земледелия и промыслов, охраняли крестьян от злоупотреблений администрации и суда. При немецком режиме времени Анны такой заботливости было меньше; главное внимание обратилось на подати и недоимки. Но и в целях финансовых, и в видах экономических во все царствования шел ряд мер, подчинявших крестьян помещикам и уменьшавших личные и имущественные права крестьян. Развивавшийся факт крепостного права влиял на его законодательное признание. При Петре Великом ревизия сравняла холопов с крестьянами, признав первых податным классом. Но житейская практика пользовалась этим сравнением для того, чтобы на крестьян перенести черты холопьей зависимости. Крестьянин в жизни превращался в холопа, хотя дух петровского законодательства желал холопа превратить в крестьянина, и совершалось это потому, что в законодательстве не было определений, предусматривавших такое явление. Напротив, люди стоявшие у власти и сами имевшие у себя крестьян, вносили в законодательство частные ограничения крестьянских прав и этим создавали в законе как бы противоречие. При малолетнем Петре II запрещено было свободное вступление в военную службу частновладельческих крестьян, а прежде это было дозволенным выходом из крепостной зависимости. В 1730 г. крестьянам было запрещено покупать недвижимые имения, а в 1734 г. — заводить суконные фабрики. В 1726 г. крестьяне были лишены права без разрешения помещика отправляться на промысел, в 1731 г. им было запрещено вступать в откупа и подряды. Помещики получили право переселять своих крестьян из уезда в уезд, т. е., иначе говоря, отрывать их от определенного места, к которому они были прикреплены по ревизии. Наконец, в податном отношении крестьяне были с 1731 г. совершенно подчинены помещикам, и помещики имели право в случае неповиновения крестьян требовать содействия властей. Все эти постановления еще не установляли полного бесправия крестьян, но были шагом к потере крестьянами гражданской личности. Они ограничивали и личные, и имущественные права крестьян, но в них еще не видно отрицания гражданской личности крестьянина вообще.

Такое отрицание впервые мелькнуло в манифесте о вступлении на престол Елизаветы: в нем крестьяне были исключены из присяги на верноподданство. Казалось поэтому, что новое правительство уже не считает их гражданами государства. Действительно, при Елизавете крепостное право развивалось очень быстро: но и при ней, как увидим, закон еще не считал крестьян рабами. Манифест 25 ноября 1741 г. поэтому есть скорее обмолвка, чем сознательное выражение известного принципа.

Так изменилось положение главных сословий Петра: дворянство облегчало свои служебные тяжести и увеличивало землевладельческие права, словом, выигрывало; крестьянство, не изменяя качества и размера своих повинностей, теряло свои права и перед государством, и перед помещиком, словом — проигрывало. И у дворянства, и у крестьянства терялось то равновесие прав и обязанностей, которое до некоторой степени было установлено Петром Великим.

Внешняя политика. Международное положение России, созданное Петром Великим, было очень хорошо. Преследуя вековые задачи России с редким историческим чутьем, Петр достиг важных успехов: 1) приобрел Балтийское море — на западе, 2) прочно поставил русское влияние в Польше — на юго-западе, 3) явился грозным врагом Турции — на юге. При Петре Россия стала первоклассной державой в Европе, в делах Западной Европы ее голос пользовался большим значением. Но Петр не принял на себя никаких обязательств перед западноевропейскими державами и мало вмешивался в местные и частные вопросы западноевропейской политической жизни. Вместе с тем Петр установил прекрасные отношения с Австрией и Пруссией, т. е. теми державами, с которыми у России были общие интересы по отношению к Турции, Польше и Швеции.

После Петра I, при Екатерине и Петре II, продолжали действовать, как действовал Петр, потому что не хотели начинать ничего нового. При Екатерине борьба за Испанию продолжалась на западе Европы; против Австрии образовался союз Франции, Англии и Пруссии. Зная Россию как давнишнего друга Австрии, эти три державы старались всеми силами разъединить ее с австрийцами и не успели. Русское правительство вступило в формальный союз с Австрией, ибо желало ее помощи в своих отношениях к Турции. При Екатерине боялись войны, но в Европе ее не было, — и русским приходилось только вести вялую войну на персидских границах, потому что мир, заключенный Петром, оказался непрочным.

При Петре II снова вышел на сцену вопрос о разделе Польши, который существовал уже при Петре Великом. Пруссия и Австрия хотели этого раздела. Но Россия и при первом, и при втором императоре не относилась сочувственно к этому плану уничтожения Речи Посполитой. Напротив, Россия вступила в договор с Пруссией относительно того, чтобы действовать согласно при замещении польского престола после смерти короля Августа II.

До вступления на престол Анны, как мы видим, русская политика не выходила резко из программы Петра Великого. Если не было уже искусства Петра, если и случались ошибки, если не всегда вспоминали о тактике Петра, то не вносили ничего постороннего и нового, бессознательно шли по дороге, проторенной Петром, и, не думая о подражании Петру, в сущности, подражали ему. Совершенно напротив, при императрице Анне заявляли, что желают следовать примерам Великого Петра, и, в сущности, сознательно отступали от его программы и бессознательно грешили против нее. Прежде всего отказались от плана Петра завести торговлю с Азией и отдали обратно Персии (в 1732 г.) все те земли, которые были завоеваны у нее на берегах Каспийского моря. Эту меру приписывали тому, что прикаспийский климат губил понапрасну русские войска; но все-таки неловкость потери того, что было завоевано Петром Великим; чувствовалась всеми. В 1733 г. умер польский король, и кандидатами на польский престол выступили сын покойного Августа II, курфюрст Саксонский, и знакомый нам в эпоху Петра Станислав Лещинский. Первого поддерживали Австрия и Россия, второго — враждебная Австрии Франция. Когда на выборах Лещинский одержал верх, то Россия силой оружия решила действовать против него. Лещинский заперся в Данциге и был осажден русскими. Он держался 4 1/2 месяца сперва против генерала Ласси, потом против Миниха. Осада Данцига тянулась благодаря ряду военных ошибок русских, в которых нельзя, конечно, видеть подражания военным приемам Петра. Только рядом тяжелых жертв добилась Россия того, что Лещинский бежал и королем стал Август III. Немного спустя Россия приступила к войне с Турцией (1735—1739) из-за набегов крымцев на русские границы. Повод к войне ее не оправдывал. Сами современники, близкие к делам, свидетельствуют, что в Петербурге желали легкой войны для того, чтобы армию и всю нацию занять чем-нибудь и доказать, что желают следовать правилам Петра. В самом же деле война без достаточной необходимости была вопиющим противоречием правилам Петра, а этой войны с Турцией можно было в данном случае избежать. Войну вели в союзе с Австрией, и в то же время, когда австрийцы терпели ряд неудач, русские имели успех. Миних, честолюбию которого приписывают эту войну, прямо из Польши перешел на турецкие границы и, действуя вместе с Ласси, опустошил Крым, взял Очаков и Хотин, перешел Прут, разбил турок около Хотина при Ставучанах и хотел перейти Дунай. Ласси взял Азов. Но блестящие походы и победы стоили России 100 000 человек солдат. Белградский мир 1739 г. был невыгоден для Австрии и не дал положительных выгод и России. Россия приобрела часть степи между северным Донцом и Бугом и обязала турок срыть Азов — результат ничтожный. Во время этой войны в 1737 г. русские войска, после прекращения в Курляндском герцогстве династии Кетлеров, силой возвели на курляндский престол фаворита Анны — Бирона. Иными словами, Курляндия, подчиненная русскому влиянию, была отдана человеку, ничего общего не имевшему с интересами России, — поступок совсем чуждый духу петровской политики.

Так, желая подражать Петру, политика Анны далеко отошла от его приемов и целей. Причина этому лежит в коренном факте времени Анны — в господстве иноземцев. Русская дипломатия, как основательно доказывают ее историки, перестала при Анне быть чисто национальной: ряды дипломатов пополняются иностранцами, и преимущественно остзейцами (гр. Кейзерлинг, барон Корф и др.), — людьми, не знакомыми ни с историей России, ни с ее потребностями. Иностранцы-дипломаты были и при Петре (Остерман, Брюс), но их таланты служили русским интересам, потому что направлялись самим Петром и русскими людьми, стоявшими во главе всей дипломатии (Головиным и Головкиным). Во время же Анн 11 всю внешнюю политику России вели Остерман, Бирон и Миних, руководясь не всегда пользами государства и выбирая сотрудников не из русских людей.

В кратковременное царствование Иоанна Антоновича эта политика случайных людей дала уже свои плоды, привела Россию к ряду затруднений, вышедших не из обстоятельств существенных для России, а только из ошибок той близорукой политики случайностей, какая господствовала при русском дворе. Еще при императрице Анне Россия обязалась поддерживать "прагматическую санкцию" Карла VI, по которой все владения Габсбургов должны были перейти к его дочери Марии Терезии, по мужу герцогине Лотарингской. Это обязательство было навязано России личным влиянием Бирона; но оно могло еще оправдываться постоянными мирными отношениями Габсбургов и русских государей и общими интересами, какие были у России и Австрии в отношении Польши и Турции. Но интересы государств не зависели от судеб австрийской династии, и Россия не имела непременной надобности гарантировать династические интересы, чтобы сохранить в Австрии политическую союзницу. Австрия и без того была всегда естественной политической союзницей России. У Москвы и Вены были с давних пор одинаковые враги — на юге турки, а в Средней Европе Польша, — и поэтому они действовали всегда вместе, независимо оттого, кто сидел на престоле в Вене и в Москве, и кто бы ни был в Вене правителем, содействие ее в польском и турецком вопросах для нас было во всяком случае обеспечено.

Но как бы то ни было, обязательства перед Габсбургами были приняты, и это поставило против России Францию, исконного врага Габсбургов. Чтобы отвлечь внимание России от среднеевропейских дел, Франция не без участия других дворов агитировала в Швеции против России. За обязательство перед Габсбургами пришлось поплатиться страхом перед Швецией. Несмотря на то, что война со слабой Швецией не могла быть опасна для России, в России боялись войны; благодаря влиянию Миниха сблизились с другим врагом Габсбургов и шведов — с Фридрихом II Прусским и таким образом оказались одновременно в союзе с двумя врагами — Австрией и Пруссией. Оборонительный союз с Пруссией против шведов был близоруким шагом, потому что связал России руки, когда Пруссия начала с Австрией войну за Силезию. Этот союз принес пользу Фридриху и большой вред России; она потеряла влияние на австрийские дела и все же не избавилась от шведской войны. Летом 1741 г. шведы объявили России войну, во время которой Елизавета вступила на престол. Мы уже видели, что и самый переворот в России совершился с участием французской дипломатии. Так, ряд ошибок: потеря влияния в Европе, ничем не вызванная война со Швецией и внутренний переворот — явились результатом близорукой политики русских немцев. Эта политика имела одно хорошее следствие: она ускорила падение этих немцев.

Время Елизаветы Петровны (1741—1761)

Общая оценка эпохи. Приступая к изучению весьма любопытного времени Елизаветы Петровны, мы прежде всего наведем небольшую историческую справку. Значение времени Елизаветы оценивалось и до сих пор оценивается различно. Елизавета пользовалась большой популярностью; но были люди, и весьма умные люди, современники Елизаветы, которые с осуждением вспоминали ее время и ее порядки. Таковы, например, Екатерина II и Н. И. Панин; и вообще, если взять в руки старые мемуары, касающиеся этой эпохи, то найдешь в них почти всегда некоторую насмешку по отношению ко времени Елизаветы. К деятельности ее относились с улыбкой. И такой взгляд на эпоху Елизаветы был в большой моде; в этом отношении задавала тон сама Екатерина II, к которой вскоре после смерти Елизаветы перешла власть, а просвещенной императрице вторили и другие. Так, Н. И. Панин про царствование Елизаветы писал: "Сей эпох заслуживает особливое примечание: в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочных людей и всяким посторонним малым приключениям в делах". Панин, очевидно, плохо помнил то, что было до Елизаветы, потому что его характеристика может относиться и к эпохе временщиков, "припадочных людей" 1725—1741 гг. Если захотим верить Панину, то мы должны отозваться о времени Елизаветы как о времени темном и одинаковом с предыдущими временами. Точка зрения Панина перешла и в нашу историческую литературу. В труде С. В. Ешевского ("Очерк царствования Елизаветы Петровны") находим, например, такие слова: "С тех пор (с Петра Великого) до самой Екатерины Великой русская история сводится к истории частных лиц, отважных или хитрых временщиков, и истории борьбы известных партий, придворных интриг и трагических катастроф" (Соч., II, 366). Эта оценка (несправедливая вообще) за царствованием Елизаветы не признает никакого исторического значения. По мнению Ешевского, время Елизаветы такое же время непонимания задач России и реформы Петра, как и эпоха временщиков и немецкого режима. "Смысл реформы начинает снова открываться только при Екатерине II", — говорит он (Соч., II, 373). Так дело обстояло до С. М. Соловьева. Соловьев был отлично обставлен документами и хорошо ознакомился с делами архивов елизаветинского времени. Изученный им громадный материал совместно с Полным собранием законов привел его к иному убеждению. Соловьев, если искать точного слова, "полюбил" эту эпоху и писал о ней с сочувствием. Он твердо помнил, что русское общество почитало Елизавету, что она была очень популярной государыней. Главной заслугой Елизаветы считал он свержение немецкого режима, систематическое покровительство всему национальному и гуманность: при таком направлении правительства Елизаветы много полезных частностей вошло в русскую жизнь, успокоило ее и позволило разобраться в делах; национальные "правила и привычки" воспитали при Елизавете целый ряд новых деятелей, составивших славу Екатерины II. Время Елизаветы подготовило многое для блестящей деятельности Екатерины и внутри, и вне России. Таким образом, историческое значение времени Елизаветы определяется, по мнению Соловьева, его подготовительной ролью по отношению к следующей эпохе, а историческая заслуга Елизаветы состоит в национальности ее направления ("Ист. Росс.", XXIV).

Нет никакого сомнения в том, что последняя точка зрения более справедлива, чем враждебные Елизавете взгляды. Возвращение Елизаветы к национальной политике и внутри, и вне России в связи с мягкостью приемов ее правительства сделало ее очень популярной государыней в глазах современников и дало ее царствованию иной исторический смысл в сравнении с темным временем предшествовавших правлений. Мирные наклонности правительства во внешней политике, гуманное направление во внутренней — симпатичными чертами обрисовали царствование Елизаветы и повлияли на нравы русского общества, подготовив его к деятельности екатерининского времени.

Благоговея пред памятью Петра Великого и спеша вернуть Россию к его порядкам, Елизавета тем самым готовила почву для лучшего понимания и продолжения преобразовательной деятельности Петра и действительно являлась предшественницей Екатерины II. Но, признавая такое историческое значение за временем Елизаветы, мы, однако, не должны преувеличивать его. Мы увидим, что при Елизавете, как и раньше, много значили "припадочные люди", т. е. фавориты: делами управляла "сила персон", к порядкам Петра Великого вернулись далеко не вполне; в управлении государством не было определенной программы, а программа Петра Великого не всегда соблюдалась и не развивалась. Идеи Елизаветы (национальные и гуманные) вообще выше ее деятельности (несистематической и малосодержательной), и историческое значение времени Елизаветы основывается именно на этих идеях. Причины всех особенностей правления Елизаветы заключались, во-первых, в той обстановке, какую Елизавета получила от своих предшественников, вступая на престол (эту обстановку мы уже знаем), а во-вторых, в свойствах самой Елизаветы и ее сотрудников. Ознакомимся с главными деятелями времени Елизаветы.

Деятели времени Елизаветы. Что касается до самой императрицы, то ее судьба и личность нам уже насколько известны. На престол вступила она 32-летней женщиной после нескольких лет тяжелой жизни. Характер ее сформировался окончательно, вкусы и взгляды определились. По своему образованию и характеру Елизавета не могла стать во главе государства активным его правителем. Неподготовленность к делам заставляла ее управлять с помощью доверенных лиц. Современники иногда обвиняли Елизавету в чудовищной лени и беспечности в самых серьезных делах. Позднейшие исследователи не всегда верят этому обвинению: медленность, с которой императрица осуществляла свои решения, они объясняют не беспечностью и ленью, а той осторожностью и сдержанностью, с какой Елизавета отыскивала наилучший исход при разноречивых советах и всевозможных влияниях; когда же ее решение созревало, императрица не ленилась ее осуществить и тотчас же скрепляла бумагу неизменной подписью — "Елисавет". Во всяком случае в государственных делах императрица, давая общий тон правительству, не вмешивалась деятельно в частности управления и предоставляла их своим сотрудникам. В частном быту Елизавета была чисто русским человеком, любила повеселиться, хорошо покушать и распустила придворных настолько, что хроника ее дворца была не беднее анекдотами, интригами и сплетнями, чем предыдущее время, несмотря на большую крутость Елизаветы, способной сильно вспыхнуть и строго взыскать.

Вполне понятно, что ближайшими сотрудниками Елизаветы и главными государственными деятелями стали в большинстве случаев те люди, которые окружали Елизавету до вступления на престол и в трудное для нее время, при Анне, служили ей верную службу. Нужно, впрочем, отдать справедливость Елизавете в том, что, устраняя немцев, она не гнала тех русских, которые играли видную роль при немецком господстве. Так, рядом со старыми слугами Елизаветы — Разумовскими, Воронцовыми, Шуваловыми — стали удел и люди старого правительства — Бестужев-Рюмин, Черкасский и Трубецкой. В рядах дипломатов даже остались немцы: Кейзерлинг — посланник в Вене и Варшаве, Корф — в Копенгагене, Гросс — в Гааге.

Изо всех деятелей самым близким к императрице был Алексей Григорьевич Разумовский, о котором предание говорит, что он был негласно обвенчан с Елизаветой. Бедный малороссийский казачонок, он пас деревенское стадо и имел прекрасный голос. Благодаря последнему обстоятельству он попал в придворные певчие и был взят ко дворцу цесаревны Елизаветы. Привязанность Елизаветы к Разумовскому была очень крепка: она продолжалась до ее смерти, и Разумовский неизменно оставался одним из самых влиятельных людей в России. Он стал кавалером всех русских орденов и генерал-фельдмаршалом и был возведен в графы Римской империи. Он был очень властен, даже жил во дворце, но, отличаясь честным, благодушным и ленивым характером, мало влиял на государственное управление, постоянно уклоняясь от правительственных дел, делал много добра в Малороссии и России и по своим вкусам и привычкам оставался больше простым малороссом, чем русским вельможей. В истории русского двора он — замечательная личность, в истории государства — вовсе незаметный деятель.

Высокое положение Алексея Разумовского подняло и его брата Кирилла: 15-ти лет от роду, в 1743 г., Кирилл был "инкогнито" отправлен за границу учиться под присмотром адъюнкта Академии наук Г. Н. Теплова и получил там чисто аристократическое воспитание; 16-ти лет он был уже графом Римской империи, 18-ти — президентом Академии наук, 22-х — генерал-фельдмаршалом и гетманом Малороссии. Для него в 1750 г. и было восстановлено гетманство, не существовавшее с 1734 г. Характером этот баловень счастья пошел в старшего брата, и если более брата заметен был в государственной деятельности, то благодаря лишь своему образованию. Он был человеком честным и порядочным, но пассивным и, занимая высокие должности, к влиянию не стремился.

Гораздо более Разумовского влиял надела Петр Иванович Шувалов, сперва камер-юнкер Елизаветы, затем сенатор, конференц-министр, генерал-фельдцехмейстер (т. е. начальник артиллерии) и управитель многих иных ведомств. Занимая массу должностей, П. Шувалов был в то же время крупным промышленником и откупщиком. И в сфере управления, и в хозяйственных делах он проявил большие способности и в то же время сильное стремление к наживе и крайнее честолюбие. Властолюбивый интриган и нечестный стяжатель затмевали в нем государственного деятеля. Своим государственным влиянием он пользовался для личных целей. Он выхлопотал себе вредную для русской промышленности монополию на рыбный промысел в Белом и Каспийском морях; захватил на откуп Гороблагодатские железные заводы и массу иных откупных статей; являясь крупнейшим промышленником и торговцем в государстве, добился важной отмены внутренних таможенных пошлин для личных выгод. При дворе он крепко держался благодаря влиянию жены (Мавры Егоровны, рожд. Шепелевой, ближайшей фрейлины Елизаветы), а отчасти и по собственному уму и ловкости. Лицемерный и умевший примениться ко всяким обстоятельствам, он являлся страшным для всех человеком и по своему влиянию, и по своей мстительности. Один только Алексей Разумовский, говорят, безбоязненно и безнаказанно бивал его иногда батожьем под веселую руку на охоте. Вообще П. И. Шувалов был человек без принципов, без морали и представлял собой темное лицо царствования Елизаветы. Он был настолько ненавидим народом, что петербургская толпа на его похоронах не удержалась от враждебной демонстрации.

Совершенную противоположность ему представлял Ив. Ив. Шувалов, заметная личность в истории русской образованности. Его всегда видели с книгой в руках, он учился для знаний, потому что любил их; наука выработала в нем определенное нравственное мировоззрение и сделала одним из первых пионеров просвещения в России. Он поддерживал русскую науку, как мог (вспомним его переписку с Ломоносовым), основал первый в России Московский университет и при нем две гимназии. Будучи камергером и большим любимцем Елизаветы, И. И. Шувалов не стремился, однако, к государственной и политической деятельности и оставался меценатом и куратором Московского университета; на нем не лежит ни одного пятна — напротив, это была личность замечательно привлекательная, представитель гуманности и образованности, лучший продукт петровских культурных преобразований и украшение елизаветинской эпохи. Третий Шувалов — Александр Иванович, хотя и очень быстро сделал свою карьеру, но не проявил ни особенного ума, ни особых способностей. Он был начальником Тайной канцелярии, которая при Елизавете почти бездействовала, почему был незаметен и ее начальник.

Внешней политикой при Елизавете управляли три государственных канцлера: князь Алексей Михайлович Черкасский, граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и граф Михаил Илларионович Воронцов. Первый был совершенно неспособный и недалекий человек, сделавший свою карьеру той ролью, какую случайно сыграл при восстановлении самодержавия Анны. О его личности и неспособности ходили анекдоты: он был очень нерешителен, самую простую бумагу, требовавшую подписи, прочитывал по нескольку раз, брал перо, чтобы ее подписать, и оставлял его, и в конце концов бумага не получала подписи, ибо кн. Черкасский ее боялся. Значение его было ничтожно и в делах, и при дворе. Он умер в начале царствования Елизаветы (1742 г.), так что о нем мало приходится упоминать в обзоре ее царствования.

Внешнюю политику Елизаветы определил своим направлением преемник Черкасского — А. П. Бестужев-Рюмин, стоявший во главе русской дипломатии с 1742 по 1757 г. Это был человек времени Петра Великого, бесспорно умный и способный, по тому времени удивительно образованный и, что называется, на все руки. По натуре он был великий практик, что же касается моральной его физиономии, то она не совсем ясна, и о ней есть несколько мнений. Некоторые полагают, что он был очень честен. Несмотря на то, что он по службе принимал подарки, подкупить его было невозможно. Когда Фридрих II задумал дать ему подарок (узнав, что Бестужев берет таковые от Австрии), то убедился, что прусскими деньгами нельзя ни задобрить, ни купить Бестужева. Он был несомненно истинным патриотом и ни за что не поддался бы в сторону Пруссии, которую считал опасным соседом. Еще в 1708 г. он был отправлен Петром учиться за границу и приобрел там солидное разностороннее образование: был химиком, медиком и дипломатом. С 1712 г. он был на дипломатической службе при разных дворах, жил в Германии, Англии, Дании, Голландии и хорошо ознакомился с положением политических дел в Европе. Он сознательно относился к политической системе Петра Великого и в то же время усвоил основной принцип всех держав той эпохи — стремление к политическому равновесию. Его дипломатической программой и стала, с одной стороны, охрана системы Петра Великого, с другой — заботы о поддержании равновесия. Служебная карьера ему долго не удавалась. После Петра он был в немилости, и только приверженность к Бирону выдвинула его, как мы видели, в 1740 г. на должность кабинет-министра. Он снова, однако, пал при свержении Бирона и выдвинулся вполне только при Елизавете.

На Бестужева как на политического деятеля смотрят различно. Одни в нем видят деятеля без программы, другие, напротив, находят в Бестужеве удачного ученика Петра и здравого политика. Соловьев ("История России", т. XX — XXIV) и Феоктистов ("Отношения России к Пруссии в царствование Елизаветы Петровны") основательно признают за Бестужевым крупные дипломатические достоинства. Выдающимся дипломатом считает его и Е. Н. Щепкин ("Русско-австрийский союз"). Принято думать, что Бестужев держался традиции Петра Великого. "Союзников не покидать, — говорил он о своей системе, — а оные (союзники) суть: морские державы Англия и Голландия, которых Петр I всегда наблюдать старался; король польский яко курфюрст саксонский, королева венгерская по положению их земель, которыя натуральный с Российскою империею союз имеют; сия система — система Петра Великаго". Союз с Австрией ("с королевой венгерской"), который был с Петра как бы традицией всей русской дипломатии, поддерживался усердно и Бестужевым и привел к вражде с Францией (пока она враждебна Австрии) и с Пруссией. Французское влияние сперва было сильно при дворе Елизаветы; Бестужев постарался его уничтожить и после упорной интриги добился высылки из России знакомого нам Шетарди и ссылки Лестока, его агента (1748). Прусскому королю Фридриху II он был ярым врагом и приготовлял Семилетнюю войну, потому что считал его не только злым противником Австрии, но и опасным нарушителем европейского равновесия. Фридрих звал Бестужева "cet enraqe chancelier", позднейшие исследователи называют его одним из наиболее мудрых и энергичных представителей национальной политики в России и ставят ему в большую заслугу именно то, что его трудами сокращены были силы "скоропостижного прусского короля". Заслуги Бестужева неоспоримы, преданность его традициям Петра также; но при оценке Бестужева историк может заметить, что традиции Петра хранил он не во всем их объеме. Петр решал исконные задачи национальной политики, побеждал вековых врагов и брал у них то, в чем веками нуждалась Русь. Для достижения вековых задач он старался добыть себе верных друзей и союзников в Европе; но дела Европы сами по себе мало трогали его; про европейские державы он говаривал: "Оне имеют нужду во мне, а не я в них" — в том смысле, что счеты западных держав между собой не затрагивали русских интересов и Россия могла не вступаться в них, тогда как в Европе желали пользоваться силами России — каждая страна в своих интересах. Мы видели, что Петр не успел решить ни турецкого, ни польского вопроса и завещал их преемникам: он не успел определить своих отношений и к некоторым европейским державам, например к Англии. Традиция, завещанная Петром, заключалась, таким образом, в завершении вековой борьбы с национальными врагами и в создании прочных союзов в Западной Европе, которые способствовали бы этому завершению. Политика Бестужева не вела Россию по стопам Петра в первом отношении. Турецкий и польский вопросы решены были позже Екатериной II. Бестужев заботился только об установлении должных отношений России к Западу и здесь действительно подражал программе Петра, хотя, быть может, слишком увлекался задачей общеевропейского политического равновесия, больше, чем того требовал здравый эгоизм России.

После Бестужева, попавшего в опалу в 1757 г., его место занял граф Михаил Илларионович Воронцов, бывший ранее камер-юнкером Елизаветы. Еще в 1744 г. он был сделан вице-канцлером, но при Бестужеве имел мало значения. Трудолюбивый и честный человек, он, однако, не обладал ни образованием, ни характером, ни опытностью Бестужева. Получив в свои руки политику России во время войны с Пруссией, он не внес в нее ничего своего, был доступен влияниям со стороны и не мог так стойко, как Бестужев, держаться своих взглядов. При Елизавете он вел войну с Пруссией, при Петре III готов был к союзу с ней и при Екатерине II снова был близок к разрыву.

Если мы еще помянем князя Никиту Юрьевича Трубецкого, бывшего генерал-прокурором, человека двуличного и не без способностей, и уже известного нам Лестока, служившего проводником французского влияния при дворе Елизаветы в первые годы царствования, то перечень государственных деятелей и влиятельных лиц елизаветинского времени будет закончен. Всматриваясь в социальный состав и личные особенности правящего круга при Елизавете, мы можем сделать не лишенные значения выводы.

Кроме князя Черкасского, мало жившего в царствование Елизаветы, и князя Трубецкого, пользовавшегося только административным значением, все придворные влиятельные лица происходили из простого дворянского круга. В придворную и государственную среду они принесли с собой pia desideria дворянства и высказывали их открыто. До нас дошло, например, известие о том, что Воронцов (Роман, брат Михаила Илларионовича) твердил наследнику престола Петру Федоровичу о необходимости уничтожить обязательность дворянской службы. Естественно думать, что раз у власти стали люди из простого дворянства, они постараются не только высказывать желания своего круга, но и провести их в жизнь, тем более что сама императрица взошла на трон при восторженном сочувствии войска, состоявшего из таких же дворян, и была склонна вознаграждать их преданность. При разборе внутренней деятельности правительства Елизаветы мы увидим, что действительно в законодательстве проявился ряд мер, проведенных прямо в интересах дворянского класса.

С другой стороны, круг лиц, действовавших при Елизавете, чрезвычайно разнообразен по личным качествам, способностям, даже по возрасту деятелей. Рядом с петровским дельцом Бестужевым видим человека, воспитавшегося в эпоху временщиков (Трубецкого), и юношу, только при Елизавете вступившего в жизнь (Кирилл Разумовский). Понятно, как различны должны были быть у них привычки, взгляды и приемы. Различие еще усиливалось личными особенностями: Бестужев был образованный практик, Иван Иванович Шувалов — образованный теоретик, Петр Иванович Шувалов — малообразованный и себялюбивый корыстный делец, Алексей Разумовский — необразованный и бескорыстный человек. Нет ни одной внутренней черты, которая бы позволила характеризовать их всех одинаково с какой бы то ни было стороны. При этом и жили они очень несогласно, постоянно ссорясь друг с другом. При Елизавете было много интриг. Петр Великий умел объединять своих сотрудников, лично руководя ими. Елизавета же не могла это сделать; она менее всего годилась в руководительницы и объединительницы. Лаской и гневом она умела тушить ссоры и устранять столкновения, но объединить не могла никого, несмотря на то, что не была лишена ума и хорошо понимала людей. Она могла иногда подгонять лиц, ее окружавших, но управлять ими не могла. Не было объединителя и среди ее помощников. Понятно, что такая среда не могла внести в управление государством руководящей программы и единства действий; не могла подняться выше, быть может, прекрасных, но, по существу, частных государственных мер. Так и было. Историк может отметить при Елизавете только национальность общего направления и гуманность правительственных мер (черты, внесенные самой Елизаветой), а затем ему приходится изучать любопытные, но отдельные факты.

Управление и политика времени Елизаветы

Внутренняя деятельность. Ее главный факт — перемены в положении сословий, дворянства и крестьянства.

Вступая на престол с желанием возвратить Россию к порядкам Петра Великого, Елизавета не достигла этого прежде всего в своем законодательстве о сословиях. Мы видели, что после Петра, ко времени Елизаветы, дворянство изменило к лучшему условия своего быта; оно облегчило свои повинности государству, успело снять те стеснения, какие лежали на его имущественных правах, и получило большую, чем прежде, власть над крестьянами. При Елизавете успехи дворянства продолжались и в сфере его имущественных прав, и в отношении к крестьянам. Только долгосрочная обязательная служба осталась неизменной.

В 1746 г. последовал замечательный указ Елизаветы, запрещавший кому бы то ни было, кроме дворян, покупать "людей и крестьян без земель и с землями". Межевой инструкцией 1754 г. и указом 1758 г. было подтверждено это запрещение и предписано, чтобы лица, не имеющие права владеть населенными землями, продали их в определенный срок. Таким образом, одно дворянство могло иметь крестьян и "недвижимые имения" (термин, сменивший в законодательстве старые слова — вотчина и поместье). Это старое право, будучи присвоено одному сословию, превращалось теперь в сословную привилегию, резкой чертой отделяло привилегированного дворянина от людей низших классов. Даровав эту привилегию дворянству, правительство Елизаветы, естественно, стало заботиться, чтобы привилегированным положением пользовались лица только по праву и заслуженно. Отсюда ряд правительственных забот о том, чтобы определить яснее и замкнуть дворянский класс.

И в XVII в., и в начале XVIII в., когда дворянство отличалось от прочих классов только обязанностью службы и условным правом личного землевладения, дворяне не дорожили своим положением и скрывались от службы переходом в низший класс, даже в холопы. В свою очередь, и правительство, нуждаясь в служебных силах, легко принимало, или, как тогда выражались, "верстало" различных людей в дворянство. Петр своей Табелью о рангах открыл широкий доступ в ряды дворян всем людям, дослужившимся до обер-офицерского чина. Но только люди, дослужившиеся до первых восьми рангов или чинов, причислялись к "лучшему", "старшему", т. е. потомственному дворянству; прочие состояли в дворянстве личном. С течением времени чем лучше становилось положение дворянства и чем более знакомились дворяне с западноевропейскими правами и понятиями, тем более в дворянстве формировалось чувство сословной чести. Явилось понятие о том, что прилично и что неприлично дворянину. Волынский, известный уже нам, не хотел "связываться с бездельниками" по одному делу, потому что делать это, по его словам, не было "и последнему дворянину прилично и честно". Бедные дворяне, служившие рядовыми, плакались на то, что в таком положении они "уже все свои шляхетные поступки теряют".

Это чувство шляхетской чести было не чувством личного достоинства, а чувством сословным, и находило признание в правительственных кругах. В 1730 г. В. Т. Совет обещал шляхетству "содержать его в надлежащем почтении и консидерации, как и в прочих европейских государствах". При Елизавете это обещание до некоторой степени переходило в дело. Рядом с созданием сословной привилегии идет забота отделить дворянство от остальных низших слоев населения путем его обособления, недопущением в дворянство демократических элементов.

Таким пришлым элементом было дворянство личное, т. е. те люди, которые своей службой приобрели личные права дворянства. Указами Елизаветы это личное дворянство лишено было права покупать людей и земли. Сенат в 1758 и 1760 гг. постановил о личных дворянах: "Так как дети их не дворяне, то не могут иметь и покупать деревни"; "недворяне, произведенные по статской службе в обер-офицеры, не могут считаться в дворянстве и не могут иметь за собою деревень". Так пресекалась возможность для личного дворянства пользоваться льготами потомственного дворянского класса. Дворяне по роду становились отдельно от дворян по службе. Но из среды дворянства, пользовавшегося всеми правами и льготами, правительство стремилось вывести всех тех людей, дворянское происхождение которых было сомнительно. Дворянином стали считать только того, кто мог доказать свое дворянство. С 1756 г. рядом постановлений Сенат определил, что в дворянские списки могут быть вносимы только лица, доказавшие свое дворянское происхождение. При этом определен был и самый порядок такого доказательства. Очищая этим путем дворянство от случайных примесей, правительство желало вместе с тем удержать в дворянстве те обедневшие роды, которые сошли в разряд однодворцев, и не приказывало смешивать их с прочей массой однодворцев.

Всеми указанными мерами времени Елизаветы дворянство из класса, отличительным признаком которого служили государственные повинности, стало превращаться в класс, отличием которого делались особые исключительные права: владение землей и людьми. Иначе говоря, дворянство становилось привилегированным сословием в государстве, наследственным и замкнутым. Это был очень важный шаг в историческом развитии русского дворянства; это было введением к знаменитым мерам о дворянстве Петра III и Екатерины II. Как мы уже видели, дворяне при Елизавете, получив имущественные привилегии, стали мечтать об освобождении и от служебной повинности.

Но для этого освобождения не пришло еще время. Напротив, при Елизавете службу с дворян спрашивали очень строго. За укрывательство грозили строгими наказаниями; смотры недорослям, вновь вступающим на службу, производились по-прежнему, и за неявку на них налагались суровые кары. Однако стремление дворянства избегнуть службы, заметное и раньше, не уменьшалось. Оно и было причиной, почему правительство не могло решиться не только снять с дворян их обязанность, но даже облегчить ее. Правительство боялось остаться без людей.

Зато в царствование Елизаветы много было сделано, чтобы облегчить дворянству обязательное для него обучение. В 1747 г. дан был регламент Петербургской Академии наук, учрежденной для развития науки в России, по мысли Петра Великого, еще при Екатерине I. Эта Академия в первые годы жила исключительно силами и трудами ученых немцев. Между ними не было согласия. С течением времени в Академии появились и русские деятели: Нафтов, Тредиаковский, Ломоносов. Последний начал борьбу с академическими немцами, и в Академии по-прежнему не было мира и порядка. Назначение в 1746 г. Кирилла Разумовского президентом Академии еще раз вывело наружу и прежде не скрытые беспорядки и повело к регламенту 1747 г. Этим регламентом Академия определялась как ученое и учебное учреждение. Она состояла собственно из Академии (собрание ученых людей), Университета (собрание учащих и учащихся людей) и подготовительной к Университету Гимназии. Десять академиков с их адъюнктами (помощниками), непременно из русских людей, составляют Академию. Особые от Академии профессора и их ученики-студенты составляют Университет. Гимназия из 20 молодых людей готовит своих питомцев к университетскому курсу. Учиться при Академии могут люди всех званий, кроме податных.

Однако первыми шагами академического университета правительство было недовольно. Явилась мысль выделить университет как самостоятельное учреждение. В 1754 г. Ив. Ив. Шувалов выработал проект университета в Москве, центральном городе России, который более Петербурга доступен был провинциальному дворянству и "разночинцам" (допущенным в университет наравне с дворянством). В 1755 г. университет в Москве был открыт, и Ив. Ив. Шувалов назначен его куратором. В университете было 10 профессоров и три факультета: юридический, медицинский и философский. При университете было две гимназии: одна для дворян, другая для разночинцев (но не для податных классов).

Хотя оба университета назначались не для дворянства, но и для прочих классов, однако пользоваться ими дворянство могло шире других лиц, потому что на нем лежала повинность обучения, и потому что ко времени Елизаветы дворянство ранее других классов сознало необходимость просвещения и прибегало к помощи домашних учителей (весьма сомнительных знаний и достоинств, по свидетельству самого правительства). Этому стремлению дворян учиться правительство Елизаветы сознательно шло навстречу. Оно не ограничилось университетом, но заботилось о развитии других дворянских учебных заведений (Сухопутный шляхетский корпус, Артиллерийская школа, школы при коллегиях и т. д.). Таким образом, для дворянства путь к образованию был хорошо обеспечен Елизаветой.

Из частных мер касательно дворянства при Елизавете должно упомянуть об учреждении Дворянского банка в Петербурге с конторой его в Москве. Этот банк обеспечивал дворянству недорогой кредит (6% в год) в довольно крупных суммах (до 10 000 руб.).

В истории XVIII в. улучшение положения дворянства постоянно связывалось с ухудшением быта и с уменьшением прав крестьянства. Мы видели, что в самый момент вступления Елизаветы на престол правительство, устранив крестьян от присяги новой государыне, тем самым взглянуло на них, как на людей, лишенных гражданской личности, как на рабов. Хотя такой взгляд не соответствовал ни фактическому положению крестьян, ни общим взглядам на них правительства, однако крестьяне по закону стали при Елизавете еще в худшее положение, чем были до нее. Уже самый факт передачи крестьян в исключительно дворянское владение теснее привязывал крестьянина к определенному кругу владельцев. Закон же все более и более давал власти над крестьянами их помещику. Право передачи крестьян было расширено: в 1760 г. помещику дано было право ссылать неисправных крестьян в Сибирь, причем правительство считало каждого сосланного как бы за рекрута, данного помещиком в казну; наконец, крестьяне были лишены права входить в денежные обязательства без позволения своих владельцев. Владельцы получили, таким образом, широкие права над личностью и имуществом своих крестьян. И мы знаем, что они часто пользовались этими правами; исследователи истории крестьянского сословия указывают обыкновенно на краткие экономические записки В. Н. Татищева (передового человека своего времени), которые относятся к 1742 г. и излагают нормальные, по мнению автора, отношения землевладельцев и их крестьян. Опека над личностью, хозяйством и имуществом крестьянина доведена в этих записках до того, что прямо свидетельствует о самом полном подчинении крестьян помещику. Последний смотрит на крестьян, как на свою полную собственность, и распоряжается ими, как одной из статей своего хозяйства. И само правительство как бы разделяло такой взгляд: при Елизавете оно, например, не запрещало иметь крестьян дворянам безземельным, стала быть, считало крестьянина крепким не земле, а лицу дворянина, иначе — считало его собственностью помещика. Эта крепкая связь между лицом владельца и крестьянина возлагала на помещиков особые обязанности в отношении крестьян. Правительство требовало, чтобы помещики обеспечивали крестьян семенами в неурожайные годы, чтобы они наблюдали за порядочным поведением своих крестьян. Такие требования еще шире раздвигали пределы помещичьей опеки. Дворянин являлся перед правительством не только владельцем земли, населенной крестьянами, но собственником крестьян, податной и полицейской властью над ними. Дворянам правительство передало часть своих функций и власти над крестьянами, и это, конечно, создало прекрасные условия для дальнейшего развития крепостного права.

Итак, нетрудно видеть, что перемены, происшедшие при Елизавете в положении главных государственных сословий, были прямым продолжением тех перемен, которые произошли со времени Петра Великого в эпоху временщиков. Елизавета продолжала дело Анны и не возвратилась к порядкам Петра Великого. Хотя она часто говорила о своем великом отце и желала все устроить так, как делалось при нем, но в действительности ее правительство шло не туда, куда ей хотелось. Дворянство продолжало свои успехи, крестьяне непрерывно теряли свои права. А между тем Елизавета вступила на престол с ясным желанием возвратиться к началам своего отца. Причина некоторого разлада между этим желанием и результатом деятельности Елизаветы лежала в том, что императрица, как мы видели, правила помощью лиц дворянского класса, уже достаточно упрочившего свое положение. Обидеть этот класс было для Елизаветы и нежелательно и, невозможно по общему положению дел и отношений.

Зато вместе с этим классом Елизавета дружно и энергично стремилась возвратиться к началам Петра в устройстве государственного управления.

Управление времени Елизаветы встречало в нашей литературе самые разнообразные оценки. "Царствование Елизаветы Петровны не принадлежит к числу тех, которые оставляют по себе долгую память во внутреннем строе государства. Мы напрасно будем искать в правительственных распоряжениях какой-нибудь системы, какого-нибудь плана. В этом отношении царствование Елизаветы представляет продолжение предыдущих правлений", — говорит один исследователь (Ешевский. Соч., II, 537). "Время Елизаветы Петровны представляет один из любопытнейших моментов в истории нашего права. Высшая законодательная власть бездействует; нет теории, творческой деятельности Петра, его систематического объединения разных государственных вопросов... Вместе с тем заметно полное возвращение к началам, внесенным Петром в русские учреждения... Можно проследить дальнейшее развитие начатков, положенных Петром в нашу администрацию" — гак отзывается другой исследователь (Градовский "Высшая администрация России", 192—193). Наконец, третий историк (Соловьев "История России", XXII) такими словами характеризует управление Елизаветы: "Восстановление учреждений Петра Великого в том виде, в каком он их оставил, постоянное стремление дать силу его указам, поступать в его духе — сообщали известную твердость, правильность, систематичность действиям правительства, а подданным — уверенность и спокойствие".

Такие отзывы, сделанные разновременно, противоречат один другому и относительно направления, и относительно качества правительственной деятельности Елизаветы. Одни признают в ней сознательное стремление возвратиться к началам Петра, другие отрицают в ней всякое направление. Одни видят в ней систему, твердую и правильную, другие не видят никакой систематичности. Однако можно и при таких разноречиях найти достаточное число фактов, чтобы признать известное направление за правительство Елизаветы, не отрицать у него присутствия общего плана или, правильнее сказать, известного и определенного характера управления. Направление заключалось в стремлении к началам Петра и к национальной политике; отсутствие общих задач ясно доказывается тем, что время Елизаветы не оставило потомству ничего своего: оно не изменило в старых формах управления ни одной существенной черты и не принесло никакой существенной новизны. Законодательная деятельность шла за указаниями жизни, развивалась путем практики и не возвышалась до сознания руководящих норм, потому что у власти не было потребности что-либо переделывать и перестраивать. Идеалом был петровский порядок, но, как мы уже видели и еще увидим, его не всегда достигали и даже не все понимали.

Тотчас по вступлении на престол Елизавета уничтожила Кабинет, восстановила Сенат в том составе и значении, какие он имел при Петре, и высказала желание возвратить всю администрацию в те формы, какие установил Петр Великий. Это повело к восстановлению многих упраздненных коллегий (Берг- и Мануфактур-коллегии), к восстановлению Главного Магистрата и прежней подчиненности городского самоуправления (1743 г.). Но во всей точности восстановить формы петровского управления Елизавете не удалось. Даже сам елизаветинский Сенат был далек от Сената петровского времени. А местное управление оставалось в тех формах, какие оно приняло уже после Петра.

Елизаветинский Сенат представляет собой в истории XVIII столетия любопытнейшее явление. Он стал снова после уничтожения Кабинета высшим органом управления в государстве. Елизавета повелела, чтобы Сенат имел прежнюю свою силу и власть, как было при Петре Великом. По законам Петра, Сенату не принадлежала законодательная функция, он был только административно-судебным органом; таким должен он был стать и при Елизавете. Однако елизаветинский Сенат перешел границу и казался даже законодательным учреждением. По словам Екатерины II, "Сенат установлен для исполнения законов, ему предписанных, а он часто издавал законы, раздавал чины и достоинства, деньги, деревни, одним словом, почти все и утеснял прочие судебные места в их законах и преимуществах". Это случилось при Елизавете, и причиной этого Екатерина считала "неприлежание к делам некоторых моих предков (намек на Елизавету), а более случайных при них людей пристрастие". Отзыв наблюдательной современницы сходится с выводами историков XIX в. Градовский о елизаветинском Сенате отзывается так: "Без преувеличения правление Елизаветы можно назвать управлением важнейших сановников, собранных в Сенат". Исследование деятельности Сената в 1741—1761 гг. действительно показывает необычайную широту его действий и высокий правительственный авторитет. Он управляет всем государством, и его указы часто по существу своему суть законодательные акты. Позднейший исследователь елизаветинского Сената (А. Е. Пресняков) упрекает Сенат в стремлении централизовать всю власть в своих руках, хотя видит в этом не политическую тенденцию Сената, а сознание слабости я несовершенства подчиненных учреждений, которым Сенат не доверял.

Где же причины того странного факта, что учреждение, поставленное в точные рамки петровского законодательства, могло далеко и безнаказанно выйти из них? Находим две причины, и обе они указаны императрицей Екатериной. Во-первых, упрек Екатерины по отношению к Елизавете ("неприлежание к делам") хотя несправедливо зол, однако имеет некоторое основание. Личные свойства и непривычка к делам заставляли Елизавету управлять помощью приближенных лиц и лишали ее возможности деятельно контролировать административный организм, работавший без ее непосредственного руководства. В личности императрицы Сенат, таким образом, не мог встретить систематического сопротивления своим узурпациям. Во-вторых, чрезвычайный авторитет Сената не встречал противодействий и в приближенных императрице людях, потому что они сами были в Сенате, и сами поднимали его значение. Это-то и разумела Екатерина II под "пристрастием случайных людей". Мы видели, что влиятельные при дворе и в администрации люди, "верховные господа министры", "случайные и припадочные люди" еще при Петре влияли на Сенат; после Петра они действовали над Сенатом в Верховном тайном совете и Кабинете. Теперь, когда такого верховного учреждения не стало, влиятельные люди времени Елизаветы перешли в Сенат, подняли его авторитет и значение сенаторского звания и усвоили Сенату те черты деятельности, какими прежде отличались Совет и Кабинет. Их громадное влияние на дела, приобретение в силу фавора к ним императрицы, они передавали тому учреждению, в котором сходились и действовали. Это и было главной причиной возвышения елизаветинского Сената. Когда с течением времени была учреждена "для весьма важных дел" Конференция при дворе Елизаветы, она подчинила себе Сенат. Но членами ее были те же сенаторы, притом внимание ее было обращено на внешние дела России; поэтому внутри России по-прежнему главенствовал Сенат. Вышло так, что одни и те же "случайные люди" стали ведать один род дел в Конференции, другой в Сенате; этим и ограничивалось влияние Конференции на общий ход дел.

"Важные сановники, собранные в Сенат", управляя делами России, прежде всего были озабочены состоянием государственных финансов. Россия при Елизавете не сводила концов с концами в своем государственном хозяйстве, и вопросы о бюджете, увеличении доходов и сокращении расходов, беспокоившие одинаково все правительства XVIII в., тяжелым бременем лежали и на елизаветинском Сенате. Преимущественно из финансовых соображений вытекало постановление Сената о производстве ревизии податного населения через каждые 15 лет. В силу этого постановления при Елизавете было две ревизии. Одна началась в 1743 г. и насчитывала 6 643 335 податных душ (мужеска пола); другая — в 1761 г. и насчитала 7 363 348 душ. Эти переписи должны были привести в известность число прямых плательщиков государства и уяснить Сенату вопрос о лучшем устройстве прямых налогов. Но и о косвенных налогах, и об общем развитии торгов и промыслов заботились не меньше. Комиссия о коммерции, существовавшая при Елизавете, создала ряд проектов для развития внешней русской торговли. В видах поощрения внутренней торговли уничтожены были внутренние таможни и мелочные сборы с товаров. Купечеству, как и дворянам, государство открыло дешевый кредит, учредив вместе с дворянским и купеческий заемный банк.

Забота о финансах не отвлекала Сената от других дел. В деятельности елизаветинского Сената находим много любопытных черт. В числе поднятых Сенатом вопросов был весьма важный вопрос о размежевании земель в государстве; усиленно призывались колонисты для заселения южных окраин, и разумно призывались из-за границы не инородцы и иноверцы, но славяне (сербы) и православные, урегулирована была рекрутская повинность разделением России на пять частей, с которых рекруты брались по очереди только через 4 года в 5-й. Влияя на церковное управление, Сенат заботился о распространении православия, об обеспечении духовенства и монастырей, о благочинии церковном и о распространении духовного образования в народной массе. Словом, Сенат проявил весьма почтенную заботливость об интересах церкви и духовенства. Желая улучшения нравов в народе, Сенат сам проявлял своей деятельностью большую гуманность взглядов и приемов, чуждую предыдущему правительству. В этом он следовал за самой императрицей, фактически отменившей смертную казнь в России.

Вся деятельность елизаветинского Сената свелась к ряду частных мероприятий, вроде указанных. Перечислить их все нет возможности. Замечая подобный характер деятельности Сената, Градовский говорит о Сенате времен Елизаветы: "Он не думал об общегосударственных преобразованиях; строгий практик, он по частям удовлетворял возникшие потребности и из этих частных его усилий, отдельных мер, создавалась впоследствии систематическая деятельность, носившая уже известный определенный характер". Но мы выше уже видели, что систематическим в правительственной деятельности времени Елизаветы было только общее ее направление, по сравнению с предшествовавшей эпохой более гуманное и строго национальное, причем эта национальность направления заключалась в одном правиле: управлять Русским государством при помощи русских же людей и в духе Петра Великого.

Хотя Елизавета не во всем была верна духу своего отца, хотя ее царствование и не внесло полного благоустройства в жизнь народа (сама Елизавета в конце царствования сознавалась, что зло, с которым она боролась, "пресечения не имеет"), однако народ оценил и гуманность, и национальность ее правления. Отдохнувшее под властью русских людей, в течение мирных лет, народное чувство понимало, кому оно обязано долгим спокойствием, и Елизавета царствовала спокойно и стала весьма популярной государыней; можно сказать, что славой и популярностью своей в народе она обязана много своему Сенату. В этом оправдание правивших в Сенате "случайных людей" Елизаветы, о которых так незаслуженно зло отозвалась Екатерина.

Внешняя политика. Главных руководителей и общее направление политики Елизаветы мы уже видели. Мы знаем, что и во внешней политике при Елизавете старались следовать традициям Петра, но следовали не вполне точно, как это было и в политике внутренней. Теперь нам остается посмотреть на главные факты политических отношений и столкновений, бывших при Елизавете.

Вступая на престол, Елизавета застала Россию в войне со Швецией и находилась сама под сильным влиянием враждебных Австрии французов — Шетарди и Лестока. Мы знаем, что это влияние и ряд ошибок, сделанных русской дипломатией, дурно отразились на международном положении России; они связали России руки и вынудили ее на бездействие в борьбе Пруссии с Австрией. Елизавете прежде всего следовало окончить шведскую войну и затем занять независимое положение в европейских делах. Это и выполнил с успехом А. П. Бестужев-Рюмин. Война со Швецией окончена была в 1743 г. миром в Або, по которому Швеция не только не получила всей желаемой ею Финляндии, но должна была уступить России и новые области финляндские до реки Кюмени. После этого все внимание русской дипломатии устремилось на Запад.

Но Бестужеву не сразу и даже не скоро пришлось добиться того, что его влияние окрепло и его политическая система была усвоена русским правительством. При Елизавете в первые ее годы имел большое значение Лесток, бывший проводником французских интересов при русском дворе. Все свое влияние на Елизавету Лесток употреблял для того, чтобы (вместе с Шетарди) втянуть Россию в союз с Пруссией и Францией против Австрии, иначе говоря, заставить Россию идти в политике тем же путем, которого близоруко держались при Анне Леопольдовне. Несмотря на упорное противодействие Бестужева, Лесток был в силе до 1748 г. Россия бездеятельно смотрела на быстрый рост политического могущества Пруссии, вышедшей с полной победой из своей войны с Австрией за Силезию (1748 г). Но вместе с тем Елизавета держалась вне союза с Пруссией и Францией. Таким образом, Франции только удалось устранить русскую помощь Австрии, но не удалось распоряжаться русскими силами в свою пользу.

В 1748 г. Бестужев путем ловкой придворной интриги избавился от Лестока и его вдохновителя Шетарди. Лесток был изобличен в продажности и сослан в Устюг, а перехваченные письма Шетарди ясно показали Елизавете, что он относится дурно лично к ней, и Шетарди был выслан из России. С тех пор Бестужев начал без соперников и помехи (если не считать соперничеством случайного вмешательства в политику других любимцев Елизаветы) проводить свою систему. Уже в 1750 г. произошел дипломатический разрыв России с Пруссией, и вместе с тем росло сближение с Австрией. Как известно, в Европе возвышение Пруссии вызвало после 1748 г. боязнь за политическое равновесие, и эта боязнь повела к составлению коалиции против Фридриха II. Австрия сблизилась с Францией для мести Фридриху; и та, и другая искали союза с Россией. За союз с Австрией стоял, конечно, Бестужев; за союз с Францией — Шуваловы. Система Бестужева требовала, чтобы политическое равновесие не нарушалось вблизи России, чтобы интересы старой русской союзницы Австрии не страдали так явно, как они страдали от Фридриха. Взгляды Бестужева были приняты императрицей, лично не любившей Фридриха, и Россия вступила в коалицию против него. Положение дел было тогда таково. Две войны за Силезию держали Австрию в боевой готовности; русская же армия оказалась в то время вовсе не готовой, т. е. те 200 000 регулярных солдат, которыми в конце царствования Петра располагала Россия и которые в то время были громадной силой, оказались негодными для немедленного действия. Со времен Петра прошло много лет. Войска были расположены на постоянных квартирах и обжились там так, что утратили не только военную гибкость, но и военную годность. Пришлось поэтому готовить армию к войне в то время, когда Австрия уже начала оперировать, и на подготовку армии потребовался целый год. Только во втором году войны явились русские войска в Восточную Пруссию и начали наступательные действия против Фридриха. В 1757 г. под начальством С. Ф. Апраксина они разбили прусский корпус при Грос-Егерсдорфе, но затем, будто побежденные, отступили за Неман в Польшу. Это дало основание и своим, и чужим возвести на Апраксина обвинение в неспособности и недобросовестности. Современники и некоторые историки винили Апраксина в том, что он отступил вследствие слухов о болезни Елизаветы, ибо знал о нерасположении к войне ее преемника Петра II. Виновником позорного отступления считали и Бестужева. Но в позднейших исследованиях (особенно Д. Ф. Масловского "Русская армия в Семилетнюю войну") такой взгляд считается несправедливым. Апраксин отступил из Пруссии потому, что в войсках были большие потери и не было продовольствия. Тем не менее он был привлечен к ответственности и умер под судом в 1758 г. Вместе с тем начато было следствие и над Бестужевым; за многие "вины" политического и придворного характера он был отставлен от дел и сослан в деревню. В сущности, дело Апраксина и Бестужева не вполне было следствием военных дел: в него вмешались сложные придворные интриги.

Командование над войсками было передано генералу Фермору, который в 1758 г. вступил в Пруссию и выдержал нерешительную битву с Фридрихом при Цорндорфе. В 1759 г. войсками начальствовал граф Салтыков, который и разбил Фридриха при Кунерсдорфе. В 1760 г. русский корпус занял Берлин, столицу Фридриха, а в 1761 г. Бутурлин удачно действовал в восточной части Пруссии. Смертью Елизаветы (25 декабря 1761 г.) прекращено было пятилетнее участие русских в Семилетней войне. Оно прошло не без пользы для русских войск, так как практически подготовило военных людей для времени Екатерины II; но оно прошло без пользы для государства, хотя наши удачные походы показали Европе большие военные силы России. Наконец, и Пруссия была ослаблена настолько, что Екатерина II могла не бояться ее завоевательного аппетита.

Петр III и переворот 1762 года

Петр Федорович и Екатерина Алексеевна. В 1742 г. Елизавета объявила наследником своего племянника, родного внука Петра Великого (и внука сестры Карла XII шведского) герцога Шлезвиг-Голштинского Карла-Петра-Ульриха. Для русских людей он был таким же немецким принцем, как и те, от которых в 1741 г. освободилось русское общество и которые ему были так постылы. Этот свой выбор или, лучше сказать, необходимость этого выбора Елизавета скоро стала считать серьезным несчастьем. Четырнадцатилетний осиротелый герцог был перевезен из Голштинии в Россию, нашел в Елизавете вторую мать, принял православие и вместо немецкого воспитания стал получать русское. В 1745 г. его поспешили женить. Вопрос о невесте очень долго обсуждался при дворе, потому что браку придавали политическое значение и боялись ошибиться. Наконец Елизавета остановилась на том лице, на которое указала, в противность Бестужеву, французско-прусская партия, на которое указал и Фридрих прусский, — на принцессе Софии-Августе-Фредерике Ангальт-Цербст[ской]. Ее отец был только генералом прусской службы, комендантом Штетина; мать в заботах о довольно бедном хозяйстве успела потерять чувство такта и хороший характер, приобретя наклонность к стяжаниям и пересудам. Невеста с матерью приехала в Россию, приняла православие и была названа Екатериной Алексеевной; 25 августа 1745 г. произошла свадьба 17-летнего Петра с 16-летней Екатериной. Но все замечали, что жених был холоден к невесте и прямо ссорился с будущей тещей. Впрочем, мать Екатерины проявила свой неуживчивый характер по отношению ко всем и потому была отправлена из России в том же 1745 г. Молодая чета осталась как бы одинокой в большом елизаветинском дворце, будучи оторвана от немецкой среды, от обстановки своего детства. И мужу, и жене приходилось самим определять свою личность и свои отношения при дворе.

Петр Федорович был человеком слабоодаренным и физическими силами, и умственными, рано лишился матери и отца и остался на руках гофмаршала Брюммера, который был более солдат, чем образованный человек, более конюх, чем педагог. Детство Петра прошло так, что ничем добрым его нельзя было вспомнить. Его воспитание было запушено, как и его образование. Брюммер установил такой порядок жизни для своего воспитанника, который не мог не расстраивать его здоровья, и без того слабого: например, при продолжительных занятиях мальчик не имел моциона и не ел до двух часов дня. А в час обеда владетельный герцог часто лишь смотрел из угла, как его дворня ела обед, в котором ему самом было отказано педагогами. Плохо питая мальчика, ему не позволяли развиться, почему он и стал вялым и слабым. Нравственное воспитание было пренебрежено: стояние на коленях на горохе, украшение ослиными ушами, удары хлыста и даже битье чем попало были обыкновенным средством педагогического убеждения. Ряд нравственных унижений перед придворными, грубых окриков Брюммера и его наглых выходок не мог, конечно, выработать в принце ни здравых нравственных понятий, ни чувства человеческого достоинства. Умственное воспитание тоже было плохо. Петр изучал много языков, много предметов, но учили его через силу, не сообразуясь с его слабыми способностями, и он мало усвоил и получил отвращение к учению. Латынь же, которая в то время была обязательна для каждого образованного человека, ему надоела до того, что он запретил помещать в свою библиотеку в Петербурге латинские книги. Когда он явился в Россию и Елизавета познакомилась с ним, она удивилась скудости его познаний. Его принялись снова учить, уже на православный русский лад. Но науке помешали болезни Петра (в 1743—1745 гг. он три раза был серьезно болен), а затем женитьба. Выучив православный катехизис наскоро, Петр остался с воззрениями немца-протестанта. Знакомясь с Россией из уроков академика Штелина, Петр не интересовался ею, скучал уроками и оставался весьма невежественным и неразвитым человеком с немецкими взглядами и привычками. Россию он не любил и думал суеверно, что ему в России несдобровать. Его интересовали одни "увеселения": он любил танцевать, по-детски шалить и играть в солдаты. Военное дело его интересовало в высшей степени, но он не изучал его, а забавлялся им и, как немец, благоговел перед королем Фридрихом, которому хотел подражать всегда и во всем и не умел никогда ни в чем.

Женитьба не образумила его и не могла образумить потому, что он не чувствовал своих странностей и был очень хорошего мнения о самом себе. На жену, которая была неизмеримо выше его, он смотрел свысока. Так как учить его перестали, то он считал себя взрослым человеком и, разумеется, не хотел поучиться у жены ни ее такту, ни ее сдержанности, ни, наконец, ее деловитости. Дел он не хотел знать, напротив, расширил репертуар забав и странных выходок: то по целым часам хлопал по комнатам кучерским кнутом, то безуспешно упражнялся на скрипке, то собирал дворцовых лакеев и играл с ними в солдаты, то производил смотры игрушечным солдатикам, устраивал игрушечные крепости, разводил караулы и проделывал игрушечные военные упражнения; а раз, на восьмом году своей женитьбы, судил по военным законам и повесил крысу, съевшую его крахмального солдатика. Все это проделывалось с серьезным интересом, и по всему было видно, что эти игры в солдатики чрезвычайно его занимали. Жену свою он будил по ночам для того, чтобы она ела с ним устрицы или становилась на часы у его кабинета. Ей он подробно описывал красоту увлекшей его женщины и требовал внимания к такой оскорбительной для нее беседе. Бестактно относясь к Екатерине и оскорбляя ее, он не имел такта и в отношении посторонних лиц и позволял себе разные пошлости: например, в церкви во время службы, за спиной тетки, он передразнивал священников, а когда на него смотрели фрейлины, он показывал им язык, но так, чтобы тетка этого не видела: своей тетки он все-таки очень боялся. Сидя за столом, он издевался над прислугой, обливал ей платья, подталкивал блюда на соседей и старался поскорее напиться. Так вел себя наследник престола, взрослый человек и отец семейства (в 1754 г. у него родился сын Павел). "Петр обнаруживал все признаки остановившегося духовного развития, — говорит С. М. Соловьев, — он являлся взрослым ребенком". Императрица Елизавета понимала свойства Петра и часто плакала, беспокоясь за будущее, но изменить порядок престолонаследия не решалась, потому что Петр III был прямым потомком Петра Великого.

Не теряли, однако, надежды приохотить и приучить Петра к делам. Штелин продолжал его знакомить с государственными делами теоретически, а в 1756 г. Петра назначили членом Конференции, учрежденной, как мы видели, для особо важных дел. В то же время в качестве герцога голштинского Петр каждую неделю "в понедельник и пятницу со своими голштинскими министрами совет держал и дела своего герцогства управлял". Все эти заботы имели кое-какой результат. Петр заинтересовался делами, но не России, а Голштинии. Вряд ли он хорошо их узнал, но он усвоил голштинские взгляды, желая отвоевать у Дании голштинские земли и очень возился с голштинскими солдатами и офицерами, которых ему дозволено было с 1755 г. привезти в Россию. С ними летом он жил в лагерях в Ораниенбауме, усвоил себе их солдатские манеры и фатовство, у них выучился курить, пить по-солдатски и мечтать о голштинских завоеваниях.

Определилось с течением времени и отношение Петра к России и русским делам. Он говорил своей жене, что "не рожден для России, что он непригоден русским и русские непригодны ему и убежден он, что погибнет в России". Когда освободился шведский престол и Петр не мог его занять, хотя имел право, он со злобой говорил вслух: "Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как, если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа". Когда Петр присутствовал на Конференции, он подавал свои мнения и в них обнаруживал полное незнакомство с политическим положением России; о русских интересах рассуждал он с точки зрения своей любви к прусскому королю. Так, незнание России, презрение к ней, стремление уйти из нее, голштинские симпатии и отсутствие зрелой личности отличали будущего русского императора. Канцлер Бестужев серьезно думал о том, чтобы или совсем устранить Петра от власти, или оградить иным путем от его влияния интересы России.

Совсем иного рода человек была жена Петра, великая княгиня Екатерина Алексеевна. Выросши в скромной семье незначительного принца, строгого протестанта и отца, Екатерина получила некоторое образование, увеличенное собственной ее наблюдательностью и восприимчивостью. В детстве она много путешествовала по Германии, много видела и слышала. Уже тогда она своей живостью и способностями обращала на себя внимание наблюдательных лиц: в Брауншвейге один каноник, занимавшийся предсказаниями, заметил ее матери: "На лбу вашей дочери я вижу по крайней мере три короны". Когда Екатерину с матерью вызвали в Россию, для нее не была секретом цель поездки, и бойкая девочка сумела с большим тактом сделать свои первые шаги при русском дворе. Отец ее написал ей в руководство ряд правил благоразумной сдержанности и скромности. Екатерина к этим правилам присоединила свой собственный такт и замечательное практическое чутье и обворожила Елизавету, завоевала симпатии двора, а затем и народа. Не старше 15-ти лет, она вела себя лучше и умнее, чем ее руководительница мать. Когда мать ссорилась и сплетничала, дочь старалась приобрести общее расположение. Она усердно занялась русским языком и православным вероучением. Блестящие способности позволили ей оказать в короткое время большие успехи, и при церемонии крещения она так твердо прочла символ веры, что всех этим удивила. Но сохранились известия, что перемена религии для Екатерины была не так легка и радостна, как она показывала императрице и двору. В благочестивом смущении перед этим шагом Екатерина много плакала и, говорят, искала утешения у лютеранского пастора. Однако уроки православного законоучителя от этого не прекращались. "Честолюбие берет свое", — замечал по этому поводу один дипломат. И сама Екатерина признавалась, что она была честолюбива.

Не любя ни мужа, ни Елизаветы, Екатерина тем не менее держала себя в отношении их очень хорошо. Она старалась исправлять и покрывать все выходки мужа и не жаловалась на него никому. К Елизавете же она относилась почтительно и как бы искала ее одобрения. В придворной среде она искала популярности, находя для каждого ласковое слово, стараясь примениться к нравам двора, стараясь казаться чисто русской набожной женщиной. В то время, когда ее муж оставался голштинцем и презирал русских, Екатерина желала перестать быть немкой и отказалась после смерти родителей от всяких прав на свой Ангальт-Цербст. Ее ум и практическая осмотрительность заставляли окружающих видеть в ней большую силу, предугадывать за ней большое придворное влияние. И действительно, с годами Екатерина заняла при дворе видное положение; ее знали с хорошей стороны даже в народной массе. Для всех она стала виднее и симпатичнее своего мужа.

Но личная жизнь Екатерины была незавидна. Поставленная далеко от дел и оставляемая на целые дни мужем, Екатерина не знала, что делать, потому что совсем не имела общества: она не могла сближаться с придворными дамами, потому что "смела видеть перед собою только горничных", по ее собственным словам; она не могла сближаться с кругом придворных мужчин, потому что это было неудобно. Оставалось читать, и "чтение" Екатерины продолжалось восемь первых лет ее супружеской жизни. Сперва она читала романы: случайный разговор с знакомым ей еще в Германии шведским графом Гилленборгом направил ее внимание на серьезные книги. Она перечитала много исторических сочинений, путешествий, классиков и, наконец, замечательных писателей французской философии и публицистической литературы XVIII в. В эта годы она и получила ту массу сведений, которой удивляла современников, тот философский либеральный образ мыслей, который принесла с собой на престол. Она считала себя ученицей Вольтера, поклонялась Монтескье, изучала Энциклопедию и благодаря постоянному напряжению мысли стала исключительным человеком в русском обществе своего времени. Степень ее теоретического развития и образования напоминает нам силу практического развития Петра Великого. И оба они были самоучками.

Во второй половине царствования Елизаветы великая княгиня Екатерина уже была вполне сложившимся и очень заметным человеком при дворе. На нее обращено было большое внимание дипломатов, потому что, как они находят, "ни у кого нет столько твердости и решительности" — качеств, которые ей дают много возможностей в будущем. Екатерина независимее держится, явно не в ладах со своим мужем, навлекает на себя недовольство Елизаветы. Но самые видные "припадочные" люди Елизаветы, Бестужев, Шувалов, Разумовский, теперь не обходят великой княгини вниманием, а стараются, напротив, установить с нею добрые, но осторожные отношения. Сама Екатерина входит в сношения с дипломатами и русскими государственными людьми, следит за ходом дел и даже желает на них влиять. Причиной этого была болезненность Елизаветы: можно было ждать скорой перемены на престоле. Все понимали, что Петр не может быть нормальным правителем и что его жена должна играть при нем большую роль. Понимала это и Елизавета: опасаясь со стороны Екатерины какого-либо шага в свою пользу против Петра, она стала к ней относиться дурно и даже прямо враждебно; с течением времени так же относится к жене сам Петр. Окруженная подозрительностью и враждой и побуждаемая честолюбием, Екатерина понимала опасность своего положения и возможность громадного политического успеха. Об этой возможности говорили ей и другие: один из посланников (прусский) ручался ей, что она будет императрицей; Шуваловы и Разумовские считали Екатерину претенденткой на престол; Бестужев вместе с ней строил планы о перемене престолонаследия. Екатерина сама должна была готовиться действовать и для своей личной защиты, и для достижения власти после смерти Елизаветы. Она знала, что муж привязан к другой женщине (Елиз. Ром. Воронцовой) и желал заменить ею свою жену, в которой видел опасного для себя человека. И вот, чтобы смерть Елизаветы не застала ее врасплох, не отдала в руки Петра беззащитной, Екатерина стремится приобрести себе политических друзей, образовать свою партию. Она тайно вмешивается в политические и придворные дела, ведет переписку с очень многими видными лицами. Дело Бестужева и Апраксина (1757—1758 гг.) показало Елизавете, как велико было при дворе значение великой княгини Екатерины. Бестужева обвиняли в излишнем почтении перед Екатериной. Апраксин был постоянно под влиянием ее писем. Падение Бестужева было обусловлено его близостью к Екатерине, и самое Екатерину постигла в ту минуту опала императрицы. Она боялась, что ее вышлют из России, и с замечательной ловкостью достигла примирения с Елизаветой. Она стала просить у Елизаветы аудиенции, чтобы выяснить ей дело. И Екатерине была дана эта аудиенция ночью. Во время беседы Екатерины с Елизаветой за ширмами в той же комнате тайно были муж Екатерины Петр и Иван Ив. Шувалов, и Екатерина догадалась об этом. Беседа имела для нее решающее значение. При Елизавете Екатерина стала утверждать, что она ни в чем не виновата, и, чтобы доказать, что ничего не хочет, просила императрицу, чтобы ее отпустили в Германию. Она просила об этом, будучи уверена, что поступят как раз наоборот. Результатом аудиенции было то, что Екатерина осталась в России, хотя была окружена надзором. Теперь ей приходилось вести игру уже без союзников и помощников, но она продолжала ее вести еще с большей энергией. Если бы Елизавета не умерла так неожиданно скоро, то, вероятно, Петру III не пришлось бы вступить на престол, ибо заговор уже существовал и за Екатериной стояла уже очень сильная партия. С мужем Екатерина примириться не могла, она не могла его выносить; он же видел в ней злую, слишком независимую и враждебную ему женщину. "Нужно раздавить змею", — говорили окружавшие Петра голштинцы, передавая этим выражением мысли его о жене. Во время болезни Екатерины он даже прямо мечтал о ее смерти.

Так, в последние годы Елизаветы обнаружилась полная неспособность ее наследника и большое значение и ум его жены. Вопрос о судьбе престола очень занимал Елизавету; по словам Екатерины, государыня "с трепетом смотрела на смертный час и на то, что после ея происходить может". Но она не решалась отстранить племянника прямо. Придворная среда также понимала, что Петр не может быть правителем государства. Многие задумывались, как устранить Петра, и приходили к различным комбинациям. Устранить было можно, передав права малолетнему Павлу Петровичу, причем мать его Екатерина получила бы большую роль. Можно было бы поставить у власти и прямо Екатерину. Без нее же вопрос не мог быть решен ни в каком случае (о бывшем императоре Иоанне тогда никто и не думал). Поэтому Екатерина и помимо своих личных качеств и стремлений получила большое значение и являлась центром политических комбинаций и знаменем движения против Петра. Можно сказать, что еще до смерти Елизаветы Екатерина стала соперницей своему мужу и между ними начался спор о русской короне.

Правление Петра III. Болезнь и смерть Елизаветы хотя не была неожиданной случайностью, тем не менее застала придворный круг неприготовленным: против Петра не раздалось ни одного голоса, и он воцарился спокойно при общем горе и унынии двора и народа, потерявших любимую царицу. Екатерина сама в своих записках описывает эти первые дни царствования Петра. По ее словам, Петр III был недоволен, что его тетка умерла на святках и своей смертью помешала ему веселиться. Ужин во дворце уже был накрыт, когда наступил час смерти императрицы, и Петр приказал не снимать ужина, и ели через комнату от того покоя, где лежала Елизавета. Тогда же без церемоний и стеснений обнаружилась его пассия к Воронцовой, на которой он хотел жениться. Положение сразу сделалось зазорным и неприличным. Однако при дворе не переменилось ничего в первые минуты царствования: оставались Шуваловы и Воронцовы; старший Разумовский вышел в отставку, но не был опальным; младший остался у дел. Опал вообще не было, но явились мало-помалу новые люди в качестве любимцев. Из Германии прибыли два дяди Петра, голштинские принцы; из них принц Георгий (или "Жорж") стал сразу русским генерал-фельдмаршалом и временщиком; второй принц Петр был только фельдмаршалом, но не временщиком. Оба они были членами Совета, учрежденного Петром вместо елизаветинской Конференции и состоявшего из девяти человек. В этот Совет попал возвращенный из ссылки старый Миних, попали и люди времени Елизаветы, Н. Ю. Трубецкой и М. И. Воронцов. Все это были влиятельные персоны нового правления. Появились и придворные любимцы, вроде генерала Гудовича, шталмейстера Нарышкина и многих голштинцев.

Петр III начал свое правление довольно деятельно, рядом любопытных мер. Можно думать, что он действовал с чьей-то указкой, стараясь показать, что он достоин власти. Вступил он на престол 25 декабря 1761 г., а уже 17 января 1762 г. в Сенате подписал указ о возвращении опальных людей прошедшего царствования и заявил свою волю относительно службы дворян: "Дворянам службу продолжать по своей воле, сколько и где пожелают". 18 февраля явился и манифест о вольности дворянской. В нем говорилось, что прежде необходимо было заставлять дворян служить и учиться, невольная служба и учение принесли пользу, ибо дали государству много сведущих, годных к делу людей, а с другой стороны, истребили в дворянской среде "грубость и невежество" и вкоренили благородные мысли; поэтому уже нет необходимости принуждать дворян к службе. Все служащие могут или оставаться на службе, или уйти в отставку; только военные люди не могут брать отпусков и отставок во время кампании; не служащий дворянин имеет право даже ехать за границу и служить там. Но обязанности обучения манифест 18 февраля не упразднил, а выразил ее лишь в виде повелительного совета с высоты трона, "чтобы никто не дерзал без обучения наук детей своих воспитывать".

Так снята была с дворянства его тяжелая государственная повинность. Мы видели, что уже при Елизавете дворянство становилось привилегированным классом, получив имущественные права, каких не имели другие общественные классы. Освобождая его от личной государственной службы, Петр III создает ему этим личные привилегии, также чуждые другим классам. Ко времени Екатерины II, таким образом, дворянство делается уже вполне привилегированным сословием. Но оно не имеет внутренней организации; до сих пор ему организацию давала самая служба по полкам, его соединяли служебные связи; теперь эта организация должна была потерять свою прежнюю роль, ибо дворянство усиленно уходило из службы в деревню и нуждалось в новой организации — сословной. Ее дала дворянству Екатерина II.

Вольность дворянства была самым крупным делом Петра III, внушенным ему, как мы уже говорили, со стороны дворянства, близкого к Елизавете. По посторонним же внушениям, конечно, пришел он к решению уничтожить некогда страшную Тайную канцелярию, ведавшую политические преступления. При Елизавете ее деятельность не была заметна, потому что время Елизаветы было временем мира внутри государства. Уничтожить канцелярию, как малодействующее учреждение, было легко, а между тем это уничтожение могло содействовать популярности нового правительства в народной массе, как манифест о дворянстве должен был сделать его популярным среди дворян.

Но правительство Петра не только не достигло народного расположения, но возбудило общее неудовлетворение. Никакие разумные указания осторожных советников Петра не могли помочь ему и загладить его бестактность, исправить его ошибки, скрыть его невозможные выходки.

Он внутри государства обнаружил свои нерусские симпатии, окружил себя голштинцами, стал переделывать русские войска на прусский и голштинский лад, смеялся над всем русским, даже над православной обрядностью. Он закрывал, например, без всякого основания домовые церкви, которые были в обычае. Домовая церковь была тогда всегдашней принадлежностью всякой зажиточной усадьбы, даже городского богатого двора. От глубокой старины велся этот обычай, и уже в московскую эпоху на злоупотребление им жаловались ревнители доброго церковного порядка. У Авр. Палицына находим мы описание того, чем были домовые церкви: маленькая изба, бедный иконостас, деревянная утварь, холщовое облачение и полуголодный; на площади нанятый на одну службу, или на одну требу, "безместный" поп... Чем легче было завести и чем дешевле было содержать "свою" церковь, тем сильнее и распространеннее было стремление именно к "своей" церкви. Против этого глубоко вкоренившегося в быту стремления и стал Петр III. Помимо частного ущерба и обиды в уничтожении домовых церквей было и принципиальное неудобство: выходило так, как будто православный государь воздвигал гонение на церковь. Но этим дело еще не ограничивалось: Петр требовал от духовенства уничтожения икон в церквях и хотел заставить его носить светское платье; к Синоду обращался с оскорбительными указами; дело о церковных имуществах он привел к самому невыгодному для духовенства решению. Духовенство чувствовало себя оскорбленным и даже подало императору энергичный протест, не изменивший, однако, ничего: Петр не понял протеста. К гвардии, привыкшей к высочайшему вниманию, Петр относился так, что пошли слухи об уничтожении ее. Он называл гвардейцев янычарами, томил их ученьями по немецкому образцу, изменял привычные военные порядки и отдавал предпочтение своим немецким войскам. И гвардия чувствовала себя оскорбленной и питала "превеликое неудовольствие". Волновались и крестьяне: в них ясно жило сознание того, что они обязаны государством работать на помещиков именно потому, что помещики обязаны служить государству; в них жило сознание, что исторически одна обязанность обусловлена другой. Теперь снята дворянская обязанность, следует снять и крестьянскую. Но крестьяне видели, что правительство, разрешив дворянский вопрос, не замечает связанного с ним вопроса крестьянского. Поэтому начались крестьянские волнения.

В то же время внешняя политика Петра не нравилась русским людям и оскорбляла национальное чувство. Россия со славой вела войну с Пруссией, теряла для нее массу людей, тратила много денег, но был успех, и народ был спокоен. Как только вступил на престол Петр, война была прекращена; войска получили приказание сдать свои магазины пруссакам и оставаться в Померании для будущей помощи своим недавним врагам. Петр отказался от всех завоеваний в Пруссии и вступил с Фридрихом в тесный союз, условия которого были продиктованы прусским послом в Петербурге — Гольцем. Этот Гольц был при Петре III почти полным распорядителем действий русской дипломатии. Прусское влияние при русском дворе было всемогуще. И все это вышло из личных наклонностей императора: благоговея перед Фридрихом, Петр жертвовал своему личному чувству всеми интересами России. Такое направление дел, бесславное окончание славной войны и господство в Петербурге голштинцев и пруссаков давало народу повод думать, что давно прошедшее рабство перед немцами наступает снова с Петром III. Понятно, с каким негодованием относились ко всему этому русские люди. В одном только деле Петр III не шел на помочах своего кумира Фридриха: он упорно хотел воевать с Данией и отнять у нее Шлезвиг для Голштинии. В этом он действовал, как голштинский герцог; но действовал средствами и силами России. Ясно, что эта затея могла только усилить негодование русских, справедливо не желавших знать интересов Голштинии. Однако для этой Голштинии вербовали солдат на русские деньги; к походу на Голштинию делали приготовления; голштинцам дали первенство и полную волю в России.

И личная жизнь Петра возбуждала общее неудовольствие. Избавившись от опеки строгой тетки, Петр наполнил ее дворец дымом солдатского кнастера и запахом вина и портера, которыми злоупотреблял почти ежедневно, и еще с утра. Поэтому за обедом он уже не владел собой, говорил заведомые небылицы или обнаруживал такие секреты политики и придворных отношений, какие следовало хранить строго. День свой часто кончал он неприличными и шумными пирушками, которые видел весь город, потому что они происходили не в одном дворце, и о которых писали даже иностранные послы своим дворам. У русских людей обливалось сердце кровью от стыда за Петра III; им хотелось "бежать неоглядкою" от его выходок. Елизаветинские вельможи не могли примириться с казарменными нравами нового двора; Ив. Шувалов на коленях просил Петра избавить его от всех знаков его милости; Кирилл Разумовский не мог сдерживать гневной судороги на лице, бывая во дворце и видя новые порядки. Петр издевался над всеми старыми сановниками, заставляя их маршировать по плац-парадам в силу их военного звания. Он смеялся даже над пожилыми придворными женщинами и передразнивал их. "Он не похож был на государя" — таков был приговор придворной среды над Петром III.

К жене отношение Петра, и прежде враждебное, теперь перешло в ненависть. Екатерина мешала ему жить. При ней он не мог жениться на Воронцовой; в Екатерине мерещился ему иногда и политический враг, и каждую минуту он чувствовал, что она осуждает его, стоит в оппозиции ко всему, что ему нравится, что он затевает. Он хотел обуздать ее, но на это не хватало умения; да и Екатерина вела себя так, что не было предлога придраться к ней. Однако чем дальше, тем решительнее становился Петр по отношению к Екатерине. Он однажды оскорбил ее при всех на Торжественном обеде: Екатерина не встала во время тоста в честь императорской фамилии и на вопрос Петра объяснила, что не встала потому, что сама принадлежит к этой фамилии. За этот ответ Петр громко обозвал ее бранным словом и грозил арестом. Не стесняясь в отношении Екатерины ничем, Петр прямо показывал, что желает избавиться от жены: то начинал говорить, что заточит жену в монастырь, что разведется с нею; то намерен был заключить ее в Шлиссельбург. Однажды он отдал даже приказ арестовать ее, но отменил его по настоянию дяди Жоржа. Екатерина знала, что рано или поздно она погибнет от мужа, если он останется у власти. Знали это и в обществе, где Екатерину любили, и ее горе было одной из причин дурного отношения общества к Петру.

Так, деятельность и личность Петра вызывали народное негодование. По свидетельству современников, ропот на него был "всенародным"; все, кроме десятка царедворцев, желали перемены на престоле и говорили об этом открыто, "отваживались публично и без всякого опасения говорить и судить и рядить все дела и поступки государевы". Ропот поэтому был известен и при дворе Петра и даже дошел до Фридриха. Петра предостерегали и дом, и из-за границы. Фридрих советовал ему скорее короноваться и быть осторожным. Но Петр ко всему этому относился легкомысленно; хотя он и следил за И. Шуваловым, хотя и вспомнил, что жив император Иоанн Антонович, но не принимал серьезных мер общего характера.

Это и помогло развитию заговора, который созрел, по обычаю XVIII в., при дворе и в гвардии. Руководил им не Шувалов, и направлялся он не в пользу императора Иоанна, а в пользу Екатерины. О существовании заговора знали самые высокопоставленные лица при Петре (генерал-прокурор Глебов, начальник полиции Корф, Кирилл Разумовский, дипломат Никита Ив. Панин и др.), но они не предавали заговорщиков, хотя и не приставали к ним прямо.

Можно думать, что эти высокопоставленные лица имели свой план переворота и, мечтая о воцарении Павла Петровича, усвоивали его матери Екатерине Алексеевне лишь опеку и регентство до его совершеннолетия. С движением гвардейской молодежи придворные люди не имели видимых связей и на прямое обращение к ним офицерства не отвечали откровенностью. О Панине рассказывают, что он однажды прямо прогнал от себя молодежь, начав тушить свечи, когда разговор о делах стал приобретать неудобный по откровенности характер. Однако в минуту переворота, начатого молодежью, вельможи прямо стали на сторону Екатерины и подготовили ей быстрый и решительный успех. Они умели следить за развитием заговора через таких лиц, какова была, например, княгиня Е. Ром. Дашкова, рожденная Воронцова. По мужу принадлежа к кругу гвардейского офицерства, по отцовской семье она была близка к кругу вельмож и служила связью между обоими кругами заговорщиков.

Младший круг заговорщиков группировался вокруг семьи Орловых. Из нескольких братьев особенно известны были два: Алексей Орлов (младший), знаменитый своей физической силой, был казначеем гвардейской артиллерии и вел крупную игру, под предлогом которой и собирал вокруг себя гвардейскую молодежь. Другой — Григорий Орлов — был лично близок к Екатерине и передавал заговорщикам ее внушения. Умышленно раздувая свою славу кутил и дебоширов, Орловы умели маскировать и свою роль организаторов, и участие в интриге Екатерины. Между тем вряд ли можно сомневаться, что за спиной как вельмож, так и гвардейцев, стояла сама Екатерина, распоряжаясь всеми пружинами рискованного дела, но оставаясь совсем в тени не только от посторонних взглядов, но и от глаз самих участников заговора. Кроме Орловых в гвардии в роли главных руководителей стояли преображенцы Пассек и Бредихин и измайловцы Рославлев и Ласунский. Эти лица подготовляли гвардейских солдат к перевороту и ручались зато, что Екатерина может располагать 10000 солдат.

Беспорядочный жизнью и кутежами заговорщики отводили от себя всякие подозрения; но брожение среди солдат не могло долго быть скрытым. Летом 1762 г. Петр держал себя так, что Екатерина должна была со дня на день ждать погибели, и поэтому заговорщики готовы были действовать, но не решались начать сами. Приближалось время имени Петра, и этот день Петр, живший в Ораниенбауме, желал провести у Екатерины в Петергофе. Ждали, что 29 июня он и решит участь своей жены. Между тем 27 июня болтливый солдат, слышавший, что Екатерина в опасности, выдал тайну заговора постороннему офицеру. Это повело к аресту Пассека; боясь открытия всего заговора, заговорщики решились действовать не медля и 28 июня удачно совершили переворот. Вот как он произошел.

Воцарение Екатерины. Екатерина в последнее время жила уединенно в Петергофе и проводила очень беспокойные дни, ожидая развязки задуманного предприятия. Впрочем, она регулярно получала известия о положении дел в лагере союзников и в лагере неприятелей. Под предлогом очистки всех комнат дворца для императора, который собирался приехать сюда со свитой, императрица поселилась в отдаленном углу петергофского сада, в павильоне, носившем название Мон-Плезир. Таким образом она избавилась от надзора часовых, приобрела больше свободы в образе жизни и легко могла направить путь в Петербург, чтобы там сесть на престол, или же искать спасения за границей.

В этом павильоне, 28 июня, рано поутру Екатерину будят следующие слова: "Ваше Величество, вставайте, нельзя терять ни одной минуты". Она открывает глаза и видит перед собой старшего Орлова. На вопрос ее Алексей Орлов отвечал только многозначительной фразой: "Пассек арестован", — и вышел из комнаты. Несколько минут спустя он воротился, императрица уже успела кое-как одеться. Она села в экипаж Орлова, рядом с нею поместилась камер-фрау, позади стал камердинер Шкурин (впоследствии тайный советник). Орлов погнал лошадей во весь опор. На полдороге лошади стали от усталости, и путники очутились в крайнем затруднении. Сначала их выручает из опасности проезжавшая мимо крестьянская телега, а потом они увидели коляску, быстро приближавшуюся им навстречу. В ней сидели Григорий Орлов с князем Барятинским. "Все готово", — кричит Орлов. Барятинский уступил свое место Екатерине, и в седьмом часу утра она достигла казарм Измайловского полка, которые служили предместьем столицы.

Измайловский полк был, очевидно, предупрежден, так как солдаты успели взять из кладовых мундиры старой (елизаветинской) формы, и часть полка быстро выстроилась. Екатерина обращается к солдатам с энергичной речью, прося у них защиты от своих неприятелей, которые покушаются на ее собственную жизнь и на жизнь ее сына. Солдаты клянутся умереть за императрицу и бросаются целовать ее ноги, руки и платье. В это время офицеры приводят остальных измайловцев, является полковой священник с крестом, и весь полк присягает Екатерине II. Она садится опять в коляску и едет к казармам Семеновского полка. Выйдя к ней навстречу, семеновцы кричат "ура" и присоединяются к Екатерине. С таким же энтузиазмом примыкают к ней Преображенский полк и конная гвардия. Государыня посылает отряд арестовать начальника конных гвардейцев принца Жоржа и вместе с тем предохранить его от возможных оскорблений. Орловы спешат после того к артиллеристам и уговаривают их последовать примеру гвардии, но солдаты хотят узнать прежде мнение своего начальника. Генерал Вильбуа несколько минут колеблется, однако уступает, и артиллерия также переходит на сторону Екатерины.

Между тем на место действия прибывают: гетман Разумовский, Н. И. Панин, князь Волконский, И. И. Шувалов и многие другие вельможи, которые присоединяются к свите императрицы. Окруженная войском и народом, она отправляется в Казанский собор; здесь ее встречают архиепископ новгородский и высшее духовенство. Пропели благодарственный молебен и торжественно провозгласили Екатерину самодержавнейшей императрицей всея России, а великого князя Павла Петровича — наследником престола. Из собора государыня поехала в новый Зимний дворец, достроенный Петром III, где уже собирались для принесения присяги Сенат и Синод. Немедленно приняты и необходимые меры предосторожности: подступы ко дворцу защищены артиллерией, на многих пунктах расставлены сильные отряды часовых, сообщение с Петергофом и Ораниенбаумом совершенно прекращено, а в Кронштадт послан захватить эту крепость адмирал Талызин. Императрица поспешила разослать курьеров в провинцию к гражданским и военным начальникам, а также к генералам войск, находившихся в Пруссии; дипломатический корпус получил официальное уведомление о перемене царствующей особы. Необходимые меры были приняты настолько быстро, что нет никакого сомнения в том, что в Петербурге об этом заранее кто-то позаботился. До нас дошло, например, известие, что наборщики типографии Академии наук были в ночь на 28 июня заарестованы: очевидно, ожидалось, что им будет работа (печатание правительственных распоряжений, так как таковые всегда печатались в этой типографии). Самый манифест о восшествии на престол Екатерины II также вероятно составлен был не 28 июня, а ранее.

В это время Петр III находился в Ораниенбауме. Это был канун его именин; Петр желал начать их праздновать в Петергофе, и Екатерина должна была его там ждать. Император приказал подать экипаж и приехал в Петергоф. Осмотрев павильон, в котором жила Екатерина, убедились, что ее там нет. По всем признакам было видно, что произошел не отъезд, а бегство; значит, надобно было предполагать что-нибудь дурное. Старые вельможи, которые окружали Петра, предлагают поехать в Петербург, разыскать и образумить Екатерину. Петр согласился; старики поехали в Петербург, но там, конечно, присоединились к Екатерине. Петр в ожидании сведений о происходившем в Петербурге ходил и сидел на берегу моря, на берегу и обедал; он слушал советы придворных и не знал, что делать: ехать ли в Кронштадт или направиться в Ревель к войскам, там собранным. Между тем прибыл с моря офицер, привезший из Петербурга фейерверк, который предполагалось сжечь по случаю именин Петра; он рассказал, что слышал шум и выстрелы и больше ничего не мог сообщить. Но уже и этой вести было достаточно, чтобы узнать, что такое произошло в Петербурге. Петру со всех сторон советовали что-нибудь делать, но он не мог ни на что решиться, и только когда день уже склонялся к вечеру, решил ехать в Кронштадт. Но Кронштадт уже был захвачен Талызиным, и потому, когда Петр туда явился, его не приняли. Оказалось, что гавань заперта боном и оттуда кричали, что никого нельзя пускать. Петр показывается на палубе в белом мундире и с корабля объявляет, что приехал сам император. В ответ ему слышится, что императора нет, а есть императрица Екатерина, и что если он не уедет, то будут стрелять, "бомбы пускать". Начался плач дам, сопровождавших Петра; сам Петр находился почти в обмороке. Вместо того чтобы спасаться в Ревель, он стал ждать в Ораниенбауме Екатерину. Утром 29-го она явилась в Петергоф с войсками и послала свой авангард в Ораниенбаум. Войска сразу окружили дворец, и Петр оказался в плену. Все было кончено. Екатерина прислала вельмож переговорить с Петром и снабдила их текстом отречения от престола, которое Петр и принял в редакции, продиктованной Екатериной, после чего был отвезен в Ропшу; а Екатерина вернулась в Петербург, чтобы оформить дело, оправдать свой поступок в обстоятельном манифесте и успокоить свою столицу. Манифест был опубликован только спустя несколько дней, именно 6 июля. В манифесте Екатерина не поскупилась на краски до того, что потом, в 1797 г., он был изъят из обращения. Император Павел приказал его вырвать изо всех официальных сборников; а когда Сперанский печатал Полное собрание законов, то манифест этот в нем помещен не был. В манифесте было сказано, что политика Петра был не православна и не национальна, и доказывалось это очень пространно. И вот, как раз в те дни, когда манифест был опубликован и Петербург его читал, пришло известие о смерти Петра. Екатерина объявила, что бывший император скончался вследствие геморроидальной колики. Приказано было устроить ему пристойные похороны, но без оказания царских почестей. Внезапность кончины Петра III нашла свое истинное объяснение уже после смерти императрицы Екатерины, когда сын ее Павел Петрович случайно отыскал в ее бумагах письмо к Екатерине из Ропши от Алексея Орлова, состоявшего там при Петре. В подлиннике это письмо не сохранилось, ибо Павел его сжег; мы знаем его в копии Ф. Ростопчина, вряд ли точной, представляющей скорее пересказ на память интересного документа. Орлов в замешательстве, с горем извещал императрицу о нечаянной случайности, повлекшей за собой кончину императора непредвиденно для Орлова, а тем более для Екатерины. Император Павел имел возможность убедиться, что ответственность за этот несчастный случай совсем не лежит на памяти Екатерины.

Так началось самодержавие Екатерины II. Не все, кто хотел ее власти, думали о ее самодержавии; был возможен и другой исход переворота — воцарение Павла и регентство его матери. Но Екатерина была провозглашена императрицей в Казанском соборе ранее, чем вопрос о ее регентстве мог быть поднят сторонниками этой комбинации.

Время Екатерины II (1762—1796)

Обстановка воцарения. Новый переворот был совершен, как и прежние, гвардейскими дворянскими полками; он был направлен против императора, заявившего очень резко свои национальные симпатии и личные странности детски капризного характера. В таких обстоятельствах вступление на престол Екатерины имеет много общего с вступлением на престол Елизаветы. И в 1741 г. переворот совершался силами дворянской гвардии против ненационального правительства Анны, полного случайностей и произвола нерусских временщиков. Мы знаем, что переворот 1741 г. имел следствием национальное направление елизаветинского правительства и улучшение государственного положения дворянства. Таких же следствий вправе мы ожидать и от обстоятельств переворота 1762 г., и действительно, как увидим, политика Екатерины II была национальной и благоприятной дворянству. Эти черты были усвоены политике императрицы самими обстоятельствами ее воцарения. В этом она неизбежно должна была следовать Елизавете, хотя и относилась с иронией к порядкам своей предшественницы.

Но переворот 1741 г. поставил во главе правления Елизавету, женщину умную, но малообразованную, которая принесла на престол только женский такт, любовь к своему отцу и симпатичную гуманность. Поэтому правительство Елизаветы отличалось разумностью, гуманностью, благоговением к памяти Петра Великого. Но оно не имело своей программы и поэтому стремилось действовать по началам Петра. Переворот 1762 г., напротив, поставил на трон женщину не только умную и с тактом, но и чрезвычайно талантливую, на редкость образованную, развитую и деятельную. Поэтому правительство Екатерины не только возвращалось к хорошим старым образцам, но вело государство вперед по собственной программе, которую приобрело мало-помалу по указаниям практики и отвлеченных теорий, усвоенных императрицей. В этом Екатерина была противоположна своей предшественнице. При ней была система в управлении, и поэтому случайные лица, фавориты, менее отражались на ходе государственных дел, чем это было при Елизавете, хотя фавориты Екатерины были очень заметны не только деятельностью и силой влияния, но даже капризами и злоупотреблениями.

Так, обстановка воцарения и личные качества Екатерины определяют заранее особенности ее правления. Нельзя не заметить, однако, что личные взгляды императрицы, с которыми она взошла на престол, не вполне соответствовали обстоятельствам русской жизни и теоретические планы Екатерины не могли перейти в дело вследствие того, что не имели почвы в русской практике. Екатерина образовалась на либеральной французской философии XVIII в., усвоила и даже высказывала открыто ее "вольнодумные" принципы, но не могла провести их в жизнь или по неприложимости их, или вследствие противодействия окружавшей ее среды. Поэтому появилось некоторое противоречие между словом и делом, между либеральным направлением Екатерины и результатами ее практической деятельности, которая была довольно верна историческим русским традициям. Вот почему иногда обвиняют Екатерину в несоответствии ее слов и дел. Мы увидим, как произошло это несоответствие; увидим, что в практической деятельности Екатерина жертвовала идеями практике; увидим, что идеи, введенные Екатериной в русский общественный оборот, не прошли, однако, бесследно, но отразились на развитии русского общества и на некоторых правительственных мероприятиях.

Первое время правления. Первые годы правления Екатерины были для нее трудным временем. Сама она не знала текущих государственных дел и не имела помощников: главный делец времени Елизаветы, П. И. Шувалов, умер; способностям других старых вельмож она доверяла мало. Один граф Никита Ив. Панин пользовался ее доверием. Панин был дипломатом при Елизавете (послом в Швеции); ею же был назначен воспитателем великого князя Павла и оставлен в этой должности и Екатериной. При Екатерине, хотя канцлером оставался Воронцов, Панин стал заведовать внешними делами России. Екатерина пользовалась советами старика Бестужева-Рюмина, возвращенного ею из ссылки, и других лиц прежних правлений, но это были не ее люди: ни верить в них, ни доверяться им она не могла. Она советовалась с ними в разных случаях и поручала им ведение тех или иных дел; она оказывала им внешние знаки расположения и даже почтения, вставая, например, навстречу входившему Бестужеву. Но она помнила, что эти старики когда-то смотрели на нее сверху вниз, а совсем недавно предназначали престол не ей, а ее сыну. Расточая им улыбки и любезности, Екатерина их остерегалась и многих из них презирала. Не с ними хотела бы она править. Для нее надежнее и приятнее были те лица, которые возвели ее на трон, то есть младшие вожаки удавшегося переворота; но она понимала, что они пока не имели ни знаний, ни способностей к управлению. Это была гвардейская молодежь, мало знавшая и мало воспитанная. Екатерина осыпала их наградами, допустила к делам, но чувствовала, что поставить их во главе дел нельзя: им надо было раньше перебродить. Значит, тех, кого можно было бы немедля ввести в правительственную среду, Екатерина не вводит потому, что им не доверяет; тех же, которым она доверяет, она не вводит потому, что они еще не готовы. Вот причина, почему в первое время при Екатерине не тот или другой круг, не та или иная среда составляла правительство, а составляла его совокупность отдельных лиц. Для того чтобы организовать плотную правительственную среду, нужно было, конечно, время.

Так, Екатерина, не имея годных к власти надежных людей, не могла ни на кого опереться. Она была одинока, и это замечали даже иностранные послы. Они видели и то, что Екатерина переживала вообще трудные минуты. Придворная среда относилась к ней с некоторой требовательностью: как люди, возвышенные ею, так и люди, имевшие силу ранее, осаждали ее своими мнениями и просьбами, потому что видели ее слабость и одиночество и думали, что она им обязана престолом. Французский посол Бретейль писал: "В больших собраниях при дворе любопытно наблюдать тяжелую заботу, с какой императрица старается понравиться всем, свободу и надоедливость, с какими все толкуют ей о своих делах и о своих мнениях... Значит, сильно же чувствует она свою зависимость, чтобы переносить это".

Это свободное обращение придворной среды было очень тяжело Екатерине, но пресечь его она не могла, потому что не имела верных друзей, боялась за свою власть и чувствовала, что сохранить ее она может только любовью двора и подданных. Она и употребляла все средства, чтобы, по выражению английского посла Букингама, приобрести доверие и любовь подданных.

Были у Екатерины действительные основания опасаться за свою власть. В первые дни ее правления среди армейских офицеров, собранных на коронацию в Москву, шли толки о состоянии престола, об императоре Иоанне Антоновиче и великом князе Павле. Некоторые находили, что эти лица имеют больше прав на власть, чем императрица. Все эти толки не выросли в заговор, но очень тревожили Екатерину. Значительно позднее, в 1764 г., обнаружился и заговор для освобождения императора Иоанна. Иоанн Антонович со времени Елизаветы содержался в Шлиссельбурге. Армейский офицер Мирович сговорился со своим товарищем Ушаковым освободить его и его именем совершить переворот. Оба они не знали, что бывший император в заключении лишился ума. Хотя Ушаков утонул, Мирович и один не отказался от дела и возмутил часть гарнизона. Однако при первом же движении солдат, согласно инструкции, Иоанн был заколот своими надсмотрщиками и Мирович добровольно отдался в руки коменданта. Он был казнен, и его казнь страшно подействовала на народ, при Елизавете отвыкшей от казней. И вне войска Екатерина могла ловить признаки брожения и неудовольствия: не верили смерти Петра III, говорили с неодобрением о близости Г. Г. Орлова к императрице. Словом, в первые годы власти Екатерина не могла похвалиться, что имеет под ногами твердую почву. Особенно неприятно ей было услышать осуждение и протест из среды иерархии. Митрополит Ростовский Арсений (Мацевич) поднял вопрос об отчуждении церковных земель в такой неудобной для светской власти и для самой Екатерины неприятной форме, что Екатерина нашла нужным поступить с ним круто и настояла на его расстрижении и заключении.

При подобных условиях Екатерина, понятно, не могла сразу выработать определенную программу правительственной деятельности. Ей предстоял тяжелый труд сладить с окружающей средой, примениться к ней и овладеть ею, присмотреться к делам и главным потребностям управления, выбрать помощников и узнать ближе способности окружающих ее лиц. Понятно, как мало могли помочь ей в этом деле принципы ее отвлеченной философии, но, понятно, как много помогли ей природные способности, наблюдательность, практичность и та степень умственного развития, какой она владела вследствие широкого образования и привычки к отвлеченному философскому мышлению. Упорно трудясь, Екатерина провела первые годы своего царствования в том, что знакомилась с Россией и с положением дел, подбирала советников и укрепляла свое личное положение во власти.

Тем положением дел, какое она застала, вступая на престол, она не могла быть довольна. Главная забота правительства — финансы — были далеко не блестящи. Сенат не знал точно цифры доходов и расходов, от военных расходов происходили дефициты, войска не получали жалованья, а беспорядки финансового управления страшно запутывали и без того плохие дела. Знакомясь с этими неприятностями в Сенате, Екатерина получала понятие о самом Сенате и с иронией относилась к его деятельности. По ее мнению, Сенат и все прочие учреждения вышли из своих оснований; Сенат присвоил себе слишком много власти и подавил всякую самостоятельность подчиненных ему учреждений. Напротив, Екатерина в известном своем манифесте 6 июля 1762 г. (в котором она объяснила мотивы переворота) желала, чтобы "каждое государственное место имело свои законы и пределы". Поэтому она постаралась устранить неправильности в положении Сената и дефекты в его деятельности и мало-помалу свела его на степень центрального административно-судебного учреждения, воспретив ему законодательную деятельность. Это было сделано ею очень осторожно: для скорейшего производства дел она разделила Сенат на 6 департаментов, как это было при Анне, придав каждому из них специальный характер (1763 г.); с Сенатом стала сноситься через генерал-прокурора А. А. Вяземского и дала ему секретную инструкцию не поощрять Сената на законодательную функцию; наконец, повела все свои важнейшие мероприятия помимо Сената своею личной инициативой и авторитетом. В результате была существенная перемена в центре управления: умаление Сената и усиление единоличных властей, стоявших во главе отдельных ведомств. И все это достигнуто исподволь, без шума, крайне осторожно.

Обеспечивая свою самостоятельность от неудобных старых порядков управления, Екатерина с помощью того же Сената деятельно занималась делами: искала средств поправить финансовое положение, решала текущие дела управления, присматривалась к состоянию сословий, озабочена была делом составления законодательного кодекса. Во всем этом не было еще видно определенной системы; императрица просто отвечала на потребности минуты и изучала положение дел. Волновались крестьяне, смущенные слухом освобождения от помещиков, — Екатерина занималась крестьянским вопросом. Волнения достигали больших размеров, против крестьян употреблялись пушки, помещики просили защиты от крестьянских насилий, — Екатерина, принимая ряд мер для водворения порядка, заявляла: "Намерены мы помещиков при их мнениях и владениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении содержать". Рядом с этим делом шло другое: грамота Петра III о дворянстве вызвала некоторые недоумения недостатками своей редакции и сильное движение дворян из службы, — Екатерина, приостановив ее действие, в 1763 г. учредила комиссию для ее пересмотра. Однако эта комиссия не пришла ни к чему, и дело затянулось до 1785 г. Изучая положение дел, Екатерина увидела необходимость составить законодательный кодекс. Уложение царя Алексея устарело; уже Петр Великий заботился о новом кодексе, но безуспешно: законодательные комиссии, бывшие при нем, не выработали ничего. Почти все преемники Петра были заняты мыслью составить кодекс; при императрице Анне, в 1730 г., и при императрице Елизавете, в 1761 г., требовались даже депутаты от сословий для участия в законодательных работах. Но трудное дело кодификации не удавалось. Екатерина II серьезно остановилась на мысли обработать русское законодательство в стройную систему.

Изучая положение дел, Екатерина желала познакомиться и с самой Россией. Она предприняла ряд поездок по государству: в 1763 г. ездила из Москвы в Ростов и Ярославль, в 1764 г. — в Остзейский край, в 1767 г. проехала по Волге до Симбирска. "После Петра Великого, — говорит Соловьев, — Екатерина была первая государыня, которая предпринимала путешествия по России с правительственными целями" (XXVI, 8).

Так прошли первые пять лет внутреннего правления молодой государыни. Она привыкла к своей обстановке, присмотрелась к делам, выработала практические приемы деятельности, подобрала желаемый круг помощников. Положение ее окрепло, и ей не грозили никакие опасности. Хотя в эти пять лет не обнаружилось никаких широких мероприятий, Екатерина, однако, уже строила широкие планы реформаторской деятельности.

Законодательная деятельность Екатерины II

Наказ и Комиссия 1767—1768 гг. С самого начала екатерининского царствования, как мы уже видели, Екатерина выразила желание привести все правительственные места в должный порядок, дать им точные "пределы и законы". Исполнение этой мысли явилось только в осторожном преобразовании Сената. Сама Екатерина пока не шла далее. Но пошел далее виднейший ее советник Н. И. Панин, который был одним из умнейших людей той поры и которого по уму можно поставить рядом с самой Екатериной или, позднее, со Сперанским; он только не умел быстро передавать в практику то, что задумал, ибо был по природе медлителен и малоподвижен. Панин подал императрице обстоятельно мотивированный проект учреждений императорского совета (1762 г.); доказывая с едкой иронией несовершенства прежнего управления, допускавшего широкое влияние фаворитизма на дела, Панин настаивал на учреждении "верховного места", совета из немногих лиц с законодательным характером деятельности. Это законодательное "верховное место", стоя у верховной власти в качестве ее ближайшего помощника, одно было бы в состоянии, по словам Панина, "оградить самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оныя", т. е. временщиков. Совет при императрице, в то же время, был бы лучшим средством против беспорядка и произвола в управлении. Так Панин отвечал на заявленное Екатериной намерение внести в управление законность и порядок. Но он предлагал старое средство: в России существовали "верховные места" (Верховный тайный совет и Кабинет), которые, однако, не предохраняли от фаворитов и не охраняли законности. С другой стороны, "верховное место", усвоив законодательную функцию, стесняло бы верховную власть, для защиты которой предназначал его Панин. Современники заметили недостатки и даже неискренность проекта Панина. Когда Екатерина, подписав было поданный ей проект, стала затем колебаться, и собрала мнения государственных людей о проекте, то не увидела большого сочувствия к нему. Ей даже высказали (Вильбуа), что Панин "тонким образом склоняется более к аристократическому правлению; обязательный и государственным законом установленный императорский совет и влиятельные его члены могут с течением времени подняться до значения соправителей". Таким образом Екатерине указали, что крупная административная реформа, на которую она было согласилась, может превратить Россию из самодержавной монархии в монархию, управляемую олигархическим советом чиновной аристократии. Понятно, что Екатерина не могла утвердить такого проекта, и Панин, думавший пересадить в Россию знакомые ему формы шведского управления, потерпел неудачу.

Но, отклоняя реформу, предлагаемую Паниным, Екатерина вскоре сама остановилась на весьма оригинальном законодательном плане, более обширном, чем панинский проект. Это был план перестройки законодательства. Императрица желала законности и порядка в управлении; знакомство с делами показало ей, что беспорядок господствует не только в частностях управления, но и в законах; ее предшественники непрерывно заботились о приведении в систематический кодекс всей громады отдельных законоположений, накопившихся со времени Уложения 1649 г., и не могли сладить с этим делом. Екатерина также поняла настоятельность этого дела, но представляла себе несколько иначе суть предстоящей ей здесь задачи. Она не только хотела упорядочить законодательный материал, но стремилась создать новые законодательные нормы, которые содействовали бы установлению порядка и законности в государстве. В существующих же законах она находила недостатки и думала, что эти законы не соответствуют вообще современному состоянию народа.

Поэтому устранения существующих на деле недостатков Екатерина искала не только в практической правительственной деятельности, но и в теоретической перестройке действовавшего права. Эта мысль о выработке нового законодательства очень заняла Екатерину и повела к знаменитой "Комиссии для сочинения проекта нового Уложения", по поводу которой императрица впервые заявила о своих широких реформаторских планах.

Когда в 1648 г. при царе Алексее пожелали составить кодекс, то особой комиссии поручили собрать весь пригодный для этой цели материал из старого русского, византийского и литовского законодательства, а к слушанию собранных статей созвали Земский собор, который путем челобитий доводил до сведения правительства свои желания и, таким образом, своими челобитьями давал новый материал для законодательства. "Общим советом" создано было, таким путем, Уложение, ответившее вполне удовлетворительно на потребности своего времени. И в XVIII в. до Екатерины II, хотя законодательные работы и не привели к какому-либо важному результату, ясно замечаем тот же прием, как в 1648 г.: подготовительная редакционная работа поручается комиссиям бюрократического состава, а к "слушанию" составляемого кодекса призываются земские люди.

Екатерина не пошла таким путем. Она желала создать новое законодательство, а не приводить старое в систему. О старых русских законах, действовавших при ней, она отзывалась резко, считала их прямо вредными и, понятно, систематизировать их не желала. Она желала прямо установить отвлеченные общие правила, принципы законодательства и думала, что это ей удастся. "Можно легко найти общие правила, — писала она Вольтеру в 1767 г. — но подробности?.. Это почти все равно, что создать целый мир". Кто же будет определять принципы законодательства и кто обсуждать подробности? Ни в определении принципов, ни в выработке подробностей Екатерина не нашла возможным воспользоваться силами бюрократии. Чиновничество выросло на старых законах и знало лишь правительственную практику, но не народные нужды; стало быть, ни поставить правильных принципов, ни согласовать их с народными нуждами в частностях нового законодательства оно не могло. Екатерина поэтому обошлась без него. "Легкое", как думала она, дело установления принципов будущего кодекса Екатерина приняла на себя. Трудности установления подробностей она нашла всего приличнее возложить на земских представителей, нуждам которых должны были удовлетворить новые законы, а не европейские мечты.

Уже с 1765 г. Екатерина усидчиво принялась за изложение законодательных принципов и работала, не говоря никому о содержании своего труда. "Два года я читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, — сообщает сама императрица. — Предуспев, по мнению моему, довольно в сей работе, я начала казать по частям статьи, мною заготовленныя, людям разным, всякому по его способностям". Статьи, заготовленные Екатериной, были ее известным Наказом в его первоначальной редакции. Содержание Наказа исследовано обстоятельно, и теперь можно указать его главнейшие литературные источники: это "L'Esprit des Lois" Монтескье, "Institutions politiques" Бильфельда и вышедшее в 1764 г. сочинение итальянца Беккариа "О преступлениях и наказаниях". Екатерина о Монтескье сама писала Д'Аламберу, что в Наказе "обобрала президента Монтескье", не называя его; действительно, добрая половина статей Наказа есть пересказ "Духа законов". Таким образом, свои принципы нового русского законодательства Екатерина установила на почве философско-публицистических умствований современной ей европейской литературы. Ясно, что эти принципы, с одной стороны, были в высшей степени либеральны, потому что взяты из либерального источника, а с другой стороны — совершенно чужды русской жизни, потому что слишком либеральны и выросли из условий нерусской общественной жизни. Они должны были удивить русское общество и либерализмом, и несоответствием национальному быту. Екатерина чувствовала это; она рядом с общим либерализмом поставила и мотивировала в Наказе ясное утверждение, что единственной возможной для России формой власти находит самодержавие как по обширности страны, так и потому, что одной власти лучше повиноваться, чем многим господам. Постаралась она оправдать и отвлеченность своих принципов, и их несоответствие русским порядкам; она писала в Наказе: "Россия есть европейская держава. Доказательство сему следующее; которые в России предпринял Петр В., тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали с климатом и принесены к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. Петр I, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал". (Наказ, гл. 1, 6, 7). Итак, по мнению Екатерины, древняя Россия жила с чуждыми нравами, которые следовало переделать на европейский лад, потому что Россия — страна европейская. Петр начал эту переделку, вводя европейские обычаи, и это ему удалось. Теперь Екатерина продолжает это дело и вносит в русские законы общеевропейские начала. Именно потому, что они европейские, они не могут быть чуждыми России, хотя и могут такими показаться по своей новизне. Так Екатерина старалась оправдать либеральность и отвлеченность своих принципов. Если она оставалась верна народным воззрениям в том, что предпочитала самодержавие "угождению многим господам", то впадала в большую неточность в другом отношении: за начала общеевропейской жизни она приняла принципы европейской философии, которые не переходили в жизнь нигде в Европе и не были началами действительного быта. Являясь с этими принципами в русскую жизнь, Екатерина нимало не следовала Петру, который перенимал действительность, а не европейские мечты.

Когда Наказ был выработан и показан Екатериной многим лицам, то возбудил массу возражений с их стороны. Сначала Екатерина показывала его по частям приближенным лицам, и Панин на либеральные принципы Наказа тонко отозвался: "Ce sont des axiomes a renverser des muralies". Подобное же отношение к либерализму Наказа и от других лиц заставило Екатерину, по ее собственным словам, зачеркнуть, разорвать и сжечь "больше половины" написанного. Перед изданием в свете уже сокращенной редакции Екатерина созвала в село Коломенское, где тогда находилась, разных "вельми разномыслящих" людей, отдала им Наказ и позволила им "чернить и вымарать все, что хотели". При всем разномыслии позванных лиц они, однако, "более половины из того, что писано было ею, помарали — и остался Наказ, яко оный напечатан". Если верить точности слов Екатерины, напечатано было, стало быть, менее четверти того, что она составила. По сохранившимся рукописям императрицы видим, что возражения избранных ею цензоров направлены были против того, что либерально, и против того, что не соответствовало русским нравам. Цензура окружающих заставила Екатерину отказаться от напечатания весьма важных для нее частностей Наказа и скрыть многое из своих существенных взглядов.

Уступчивость Екатерины в деле составления Наказа показывает нам, во-первых, до какой степени доходила зависимость императрицы от окружающей ее придворной среды в первые годы ее правления, а во-вторых, до какой степени рознились ее личные, отвлеченные воззрения от тех взглядов, какие Екатерина высказывала официально. Для примера возьмем один важный вопрос общественной жизни, который при Екатерине стал на очереди в правительственной практике, — вопрос крестьянский. Мы видели, что еще с XVII в. жизнь и правительственная практика неудержимо шли к тому, что более и более подчиняли личность и труд крестьянина власти помещика. С освобождением дворянства от государственных повинностей, по логике истории, с крестьян должна была быть снята их частная зависимость, потому что исторически эта зависимость была обусловлена дворянскими повинностями: крестьянин должен был служить дворянину, чтобы дворянин мог исправно служить государству. С освобождением дворянства выступал вопрос об освобождении крестьян: они волновались уже с манифеста о вольности дворянства, потому что смутно помнили ход закрепощения. (При Петре Великом крестьянин Посошков весьма определенно заявил: "Крестьяном помещики не вековые владельцы... а прямый их владелец Всероссийский Самодержец, а они владеют временно". Соч., 1, 183.) Но освобождение крестьян казалось в половине XVII в. вещью невозможной: оно затрагивало их интересы, потому что лишило бы их дарового труда. Дворянство, составлявшее правительственный и административный класс XVIII в. и ставшее привилегированным землевладельческим сословием, хотя и задумывалось над крестьянским вопросом, но было далеко от его разрешения. Крепостное право продолжало не только существовать, но и развиваться.

Екатерина, воспитавшаяся на освободительных теориях XVIII в., не могла сочувствовать крепостному праву и мечтала об освобождении крестьян. В ее личных бумагах находили любопытные проекты постепенного уничтожения крепостной зависимости путем освобождения крестьян в отдельных имениях при их купле-продаже. Однако общее одновременное освобождение крепостных ее пугало, и она искренно была убеждена, что "не должно вдруг и через узаконение общее делать великаго числа освобожденных" (Наказ, 260). Но в то же время она искренно желала облегчить положение "рабов", т. е. крестьян, и уничтожить "рабство" в своей империи. И вот в первоначальной редакции Наказа рассеяно много замечаний и размышлений о крестьянах и о необходимости улучшить их положение и уничтожить крепостное право. Но в окончательной печатной редакции многие из этих либеральных размышлений о крестьянах были выпущены, очевидно под влиянием "разномыслящих персон", читавших и корректировавших Наказ (Соловьев, т. XXVII, 80).

Мало того, сама Екатерина была как бы вынуждена изменить свои взгляды, сделав уступки консервативным взглядам своих советников. Так, например, в первоначальном Наказе, следуя Монтескье, она писала: "Два рода покорностей: одна существенная, другая личная, т. е. крестьянство и холопство. Существенная привязывает, так сказать, крестьян к участку земли, им данной. Такие рабы были у германцев. Они не служили в должностях при домах господских, а давали господину своему известное количество хлеба, скота, домашняго рукоделия и проч., и далее их рабство не простиралось... Личная служба или холопство сопряжено с услужением в доме и принадлежит больше к лицу. Великое злоупотребление есть, когда оно в одно время и личное и существенное". Здесь Екатерина обнаружила точные представления о существе крестьянской и холопской зависимости и справедливо осудила их смешение, которое вредно отразилось на судьбах крестьянства. Но в окончательной редакции Наказа это рассуждение выпущено; очевидно, Екатерина в данном случае, спрятав свое рассуждение, подчинилась факту русской жизни — полному смешению крестьян и холопов — и отступилась от своих теоретических взглядов, не находя уже "великого злоупотребления" в этом смешении. Нет сомнения, что здесь действовало влияние окружающих людей, "помаравших ее Наказ". Однако отступничество от высказанных взглядов у Екатерины вовсе не было искренним. Когда большинство земских представителей, собранных Екатериной в Комиссию, оказались поборниками крепостного права, Екатерина была очень недовольна. Сохранилась одна ее отметка по поводу крепостнических мнений депутатов: "Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет. Все, что следует о рабе, есть следствие сего богоугоднаго положения и совершенно для скотины и скотиною делано". Ясно, что, обзывая крепостников "скотинами", Екатерина не считала крестьянина рабом и желала освобождения его из той зависимости холопа, какая развилась в XVIII в.; но она должна была сдерживать свои мнения и желания, отказываться от них по внешности, не отказываясь, однако, внутренне.

Взятый нами пример свидетельствует, как мы сказали, о зависимости Екатерины от окружавшей ее среды и о разнице ее действительных взглядов от тех, какие она высказывала официально. Она считала, что установить общие принципы нового законодательства будет делом легким. На самом же деле это легкое дело оказалось тяжелым и до некоторой степени потерпело неудачу. Устанавливая новые принципы, Екатерина в них делала уступки той самой среде, которую хотела исправить новыми законами, и потому ее новые принципы не были развиты так полно, как бы ей хотелось. Еще до окончательной редакции Наказа Екатерина в нем как будто разочаровалась и писала Д'Аламберу, что Наказ вовсе не похож на то, что она хотела сделать. Однако и в окончательной, т. е. сокращенной, редакции Наказа Екатерина успела сохранить цельность своего либерального направления и высказать, хотя и не вполне, но с достаточной определенностью, те отвлеченные начала, какими должно было руководиться предположенное ею законодательное собрание в своей практической деятельности. Наказ, сокращенный и выдержавший цензуру сотрудников Екатерины, будучи напечатан, произвел все-таки сильное впечатление и в России, и за границей. Во Франции он был даже запрещен. Действительно, он был исключительным правительственным актом как по своему общему характеру отвлеченного философского рассуждения, так и по либеральности внутреннего направления. (Ученое издание Наказа вышло под редакцией Н. Д. Чечулина в 1907 г. Интересен труд Ф. В. Тарановского "Политическая доктрина в Наказе".)

Читая печатный Наказ, мы видим, что он содержит в себе 20 глав (две главы: 21 и 22, о полиции и о государственном хозяйстве, Екатерина приписала к Наказу уже в 1768 г.) и более 500 параграфов, или кратких статей. Содержание этих статей касается всех главнейших вопросов законодательства. Кроме общих рассуждений об особенностях России как государства, и о русском государственном правлении в частности, обсуждается положение сословий, задачи законодательства, вопрос о преступлениях и наказаниях, судопроизводство, предметы гражданского права, кодификация и целый ряд вопросов государственной жизни и политики (есть даже рассуждение о признаках, по которым можно узнать падение и разрушение государства). Своим содержанием Наказ действительно довольно полно охватывает сферу тех вопросов, какие представляются законодателю, но он только намечает эти вопросы, трактует их отвлеченно и не может служить практическим руководством для законодателя. Наказ, как того и хотела Екатерина, есть только изложение принципов, какими должен руководиться государственный человек, пишущий законы.

Деятельность Комиссии. Так была исполнена первая часть задуманного императрицей плана: найдены "общие правила" нового законодательства. В исполнении этой первой части, как мы уже видели, Екатерину постигла некоторая неудача. Она не могла полно и откровенно высказать свои принципы, потому что кругом себя встретила противодействие. Неудача постигла ее и во второй части плана — в разработке подробностей нового законодательства. Эти подробности никогда не были выработаны.

Для составления нового кодекса манифестом 14 декабря 1766 г. были созваны в Москву представители сословий и присутственных мест. Их собрание получило название "Комиссии для сочинения проекта нового уложения". В эту Комиссию дворянство каждого уезда должно было послать одного депутата; каждый город, независимо от его величины, — тоже одного депутата; низшие разных служб служилые люди (ландмилицкие люди), черносошные (государственные) крестьяне — из каждой провинции, от каждого народа по одному депутату. Сенат, Синод, Коллегия, и др. присутственные места должны были также прислать по депутату. Таким образом основания представительства были различны: одни части населения посылали представителей уезда, другие — от провинции, третьи — от отдельного племени, четвертые — от присутственного места; одни избирали посословно (дворяне, крестьяне), другие — по месту жительства (горожане-домовладельцы, инородцы). Частновладельческие крестьяне и совсем были лишены права представительства. Не было и прямых представителей духовенства. Таким образом, хотя и собрали в Москву лиц самых разных состояний и племен, но все же представительство, установленное Екатериной, было далеко не полно. (Очень хорошо рассмотрена организация и состав комиссии 1767 г. в сочинении А. В. Флоровского "Состав Законодательной комиссии 1767—1774 гг." 1915.)

Депутат обеспечивался на все время пребывания в Комиссии казенным жалованьем и должен был привезти в Москву инструкцию от своих избирателей с изображением их нужд и желаний. Эти инструкции получили название депутатских наказов, а Наказ Екатерины в отличие от них стал называться "большим Наказом". Звание депутата Екатерина старалась сделать весьма почетным в глазах общества: депутаты навсегда освобождались от казни, телесного наказания и конфискации имения; за обиду депутата виновный нес двойное наказание.

30 июля 1767 г. с торжеством были открыты заседания Комиссии в Грановитой палате в Москве. Всех представителей, явившихся в Комиссию, было 565. Одна треть из них были дворяне, другая треть — горожане; число лиц податных сельских классов не доходило и до 100; депутатов от присутственных мест было 28. Понятно, что такое разнородное собрание могло с удобством обсуждать принципы законодательства, но не могло удобно заниматься редактированием законов в полном своем составе. Оно могло их только слушать, обсуждать и принимать в готовой редакции. Поэтому общее собрание Комиссии должно было выделить из себя особые комиссии, которые сделали бы для общего собрания все вспомогательные и подготовительные работы. Эти комиссии и были выделены: одни из них занимались тем, что обрабатывали отдельные части будущего кодекса после обсуждения их общим собранием Комиссии; другие же приготовляли предварительно материал для занятий общего собрания. Одна из этих комиссий, дирекционная, руководила занятиями как частных комиссий, так и общего собрания, была главной пружиной всего дела. В ней были поэтому членами генерал-прокурор и председатель (маршал) Комиссии (А. И. Бибиков). Масса частных комиссий вносила большую сложность в делопроизводство: каждый частный вопрос проходил через несколько комиссий и по несколько раз через одну и ту же. Это вызывало неизбежную медленность законодательных работ. А так как отношения частных комиссий и общего собрания не были точно определены, то неизбежны были беспорядок и путаница в их деятельности. Так несовершенство внешней организации дела, ее сложность и неопределенность создавали первое препятствие для успешного ведения дела.

В ходе занятий Комиссии найдем и другие препятствия. Общее собрание прежде всего прочитало Наказ императрицы и узнало из него те отвлеченные принципы деятельности, которые ему ставила Екатерина. Вместе с тем члены собрания привезли с собой более 1000 депутатских наказов, должны были ознакомиться с ними и уяснить себе те нужды и желания русского общества, какие в них находились. Эти нужды и желания депутаты должны были примирить с теоретическими желаниями наказа и слить их в гармонически стройный законодательный кодекс. Для такой цели необходимо было разобрать депутатские наказы и привести в систему все их содержание. Этот кропотливый труд мог быть совершен только специальной комиссией, потому что был неудобен для собрания в 500 человек и был, в сущности, черновой приготовительной работой. Далее, желания сословий были часто противоположны и непримиримы: для должного к ним отношения мало было знать отвлеченные принципы, а следовало изучить исторически положение того или другого вопроса, т. е., иначе говоря, разобраться в старом законодательстве, которое состояло из массы (более 10000) отдельных законоположений, весьма не упорядоченных. Поэтому вместе с систематизацией депутатских наказов являлась другая подготовительная работа, не доступная общему собранию, — систематизация, или простое собрание старых законов.

Пока обе эти работы не были исполнены, общему собранию нечего было делать, оно должно было ждать их исполнения и затем уже обсуждать приготовленные материалы и согласовать их с теоретическими началами. Но этих работ не думали исполнять предварительно и ожидали их от общего собрания. В инструкции, данной Екатериной Комиссии и определившей порядок ее действий, видим, что Екатерина на общее собрание возлагает обязанность "читать законы, в поправлении которых более состоит нужды", и "читать наказы, разобрав по материям и сделав выписку". В этом скрывается отсутствие ясного представления о том, что подготовительные законодательные работы недоступны для обширного собрания, не имеющего в них достаточного навыка. Так, рядом с несовершенствами внешней организации и неумелая постановка самых задач, смешение подготовительных работ с прямой обязанностью Комиссии служили вторым препятствием к успеху дела.

Комиссия сначала верно поняла, что ей необходимо было делать в ее обстановке. Прочтя Наказ Екатерины, она приступила к чтению наказов депутатских и прослушала несколько крестьянских наказов. Не окончив этого дела, по предложению маршала Бибикова, она перешла к чтению законов о дворянстве, затем о купечестве. Потратив на это около 60 заседаний, Комиссия занялась вопросом о правах остзейских дворян и не окончила этого дела, как не кончила прежних. В конце 1767 г. Комиссию перевели в Петербург, где она также переходила от предмета к предмету и ничего не достигла. В конце 1768 г. члены общего собрания были распущены ввиду войны с Турцией. Частные комиссии работали немногим лучше. Виной такого беспорядка в занятиях было, по мнению исследователей, неумение Бибикова и других направляющих лиц. Сама Екатерина чувствовала неуспех дела, старалась ему помочь, посылала наставления Бибикову и не добились ничего. Так, рядом с другими препятствиями неумение ближайших руководителей дела мешало его успеху. Более опытный председатель и более опытная дирекционная комиссия скорее поняли бы, что нужно делать. Это поняла, кажется, только сама Екатерина. Распустив общее собрание, она оставила некоторые частные комиссии, которые и работали, кажется, до 1774 г. Общее собрание в то же самое время не считалось уничтоженным, а было распущено на время. Таким образом, подготовительные работы не прекратились, но их обсуждение в общем собрании было отсрочено. В этом было бы можно, пожалуй, видеть правильный шаг в ходе законодательных работ; но с 1775 г. Екатерина стала забывать о своей Комиссии и решилась повести свою законодательную деятельность без ее участия. Комиссия не была созвана вторично. Блестящие и широкие планы не осуществились, затея нового законодательства не удалась.

Припомним вкратце весь ход дела: Екатерина убедилась в необходимости исправить недостатки русского общественного быта путем создания нового законодательства. В этом, в сущности неисполнимом, предприятии ее пугали не общие принципы законов, а их подробности. Она думала, что общие принципы уже твердо установлены в трудах французских либеральных философов, и сама взялась истолковать их в своем Наказе. Но ей не удалось этого сделать с желаемой полнотой и цельностью направления. Подробности, которые должны были нарасти на общих началах Наказа, по мысли Екатерины, определялись нуждами и желаниями русского общества. Оно и было призвано высказать то, что думало, в депутатских наказах и было обязано прислать своих депутатов для законодательных работ. Вся трудность, все стадии этих работ были возложены именно на депутатов. Для них не были, сделаны самые необходимые подготовительные работы — собирание и систематизация как старого, так и нового законодательного материала, старых и новых законов. В то же время депутаты были подавлены сложностью, какая была внесена в организацию их собрания, и неясностью, с какой были определены их задачи и их положение в общем собрании и частных комиссиях. Практически неопытность маршала и распорядительной дирекционной комиссии окончательно связала руки депутатам. Вследствие всех этих причин, т. е. 1) отсутствия подготовительных работ, 2) непрактичности и неопределенности внешней организации дела и 3) практического неумения руководителей, Комиссия не только не совершила всего своего дела, не только не обработала какой-нибудь части кодекса, но даже в полтора года, в 200 своих заседаниях, не прочла всех депутатских наказов.

Нет основания винить в этом самих депутатов; они не могли сделать большего и делали то, что с них спрашивали. У них спрашивали мнений по различным вопросам — они давали их; у них требовали работы в частных комиссиях — они работали. Не они, а несовершенства организации Комиссии лишили ее всякого прямого результата. Если бы, впрочем, дело устроено было и лучше с внешней стороны, все-таки можно было предсказать, что из работ Комиссии ничего не выйдет. Грандиозный проект нового законодательства был недостижимой утопией, прежде всего по количеству необходимого для него труда. Кроме того, нельзя было примирить либеральные принципы французской философии с противоречивыми желаниями русских сословий. Депутаты стояли в этом отношении среди многих исключающих друг друга противоположностей, и можно ручаться, что они никогда не вышли бы из них, как не могла выйти из них сама Екатерина.

Однако, несмотря на полную неудачу Комиссии, несмотря на ясный отказ Екатерины от общей реформы законодательства, екатерининская Комиссия имела важные последствия для последующей деятельности императрицы. В этом влиянии Комиссии на правительственную деятельность Екатерины заключается историческое значение знаменитого собрания депутатов 1767—1768 гг. Депутаты не сделали ничего осязательного, но они привезли с собой массу наказов и оставили их в руках Екатерины. Они много говорили — и от лица своих избирателей, и лично от себя—о самых разнообразных предметах государственной жизни, и речи их остались в бумагах Комиссии. Таким образом, мнения как сословий, так и отдельных избранных ими лиц о предметах, интересовавших Екатерину, были высказаны, и Екатерина могла их узнать из архива Комиссии. Сохраня свои принципы, она овладела теперь мнениями и желаниями русского общества и могла их изучать обстоятельно. Она и изучала их. По ее собственному признанию, Комиссия подала "свет и сведение о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно". Ясно, что при таком взгляде на значение Комиссии Екатерина должна была в своей дальнейшей деятельности обращать большое внимание на сословные заявления. Она сама взяла на себя задачу примирять разноречивые и противоречивые желания депутатов, к общей пользе сословий, и согласовать практические стремления сословий с теоретическими взглядами своей философии. На почве отвлеченной философии и ясно высказанных земских желаний ей предстояла возможность строить законодательные реформы, которые могли быть ответом на земские желания. С неудачей Комиссии не умирало ее дело. Если оно не удалось депутатам, то могло удаться самой императрице.

Так, с роспуском Комиссии не только не падала мысль Екатерины путем переделки законодательства переделать формы общественной жизни к лучшему, но эта мысль становилась как будто ближе к осуществлению. Созывая Комиссию, Екатерина имела только принципы; Комиссия показала, что именно надо исправить, к чему нужно приложить эти принципы, о чем прежде всего "пещись должно". Этот результат и не позволил Екатерине совсем разочароваться в Комиссии и в своем плане. Она принялась по частям выполнять свой план, давала ряд отдельных законоположений, из которых замечательны губернские учреждения 1775 г. и грамота сословиям 1785 г. Мы увидим при их разборе, как совмещались в них принципы Екатерины и стремления сословий.

Губернские учреждения Екатерины II и грамоты 1785 г. Губернские учреждения императрицы Екатерины составили эпоху в истории местного управления России. Мы видели, что в управлении центральном Екатерина произвела некоторую перемену еще в первое время своего царствования: она отняла у Сената его полномочия, какими он пользовался при Елизавете. Сенат получил эти полномочия как бы в наследство от Кабинета Анны, но Екатерина не восстановила Кабинета и не удержала при себе того совета из 9 членов, какой сформировался было при Петре III. Она вообще не поставила в государственном управлении ничего выше Сената. Только с 1768 г., по случаю начавшейся войны с турками, у нее явилась мысль устроить при себе совет на манер Конференции Елизаветы. Этот совет и существовал, но не имел определенной организации и не влиял заметно на управление. Собственно этим и ограничивалась реформаторская деятельность Екатерины относительно центральных учреждений.

Зато в 1775 г. были изданы "Учреждения для управления губерний". Вместо прежних 20 губерний, существовших в 1766 г., по этим "учреждениям о губерниях" явилось к 1795 г. уже пятьдесят одна губерния. Прежде губернии делились на провинции, а провинции — на уезды; теперь губернии делятся прямо на уезды. Прежде областное деление производилось случайно, почему и выходило так, что, например, Московская губ. имела 2230000 жителей, а Архангельская — только 438000, а между тем численный штат администрации был приблизительно одинаков и в той, и в другой губернии. Теперь же, при новом административном разделении, было принято за правило, чтобы в каждой губернии было от 300 до 400 тыс. жителей, а в уезде — от 20 до 30 тыс. В основу нового деления было, таким образом, положено начало статистическое, при проведении которого в жизнь упускалось из виду, что управлять теми же 300—400 тыс. душ гораздо труднее, если они разбросаны на больших пространствах. При большей дробности новых административных округов нужно было и более административных центров; поэтому возникло много новых городов, созданных совершенно искусственно.

Изменив областные границы, учреждение о губерниях изменило и устройство областного управления. До 1775 г. главным органом управления в губерниях, провинциях и уездах были губернаторы и воеводы со своими канцеляриями. Земский элемент, введенный в областное управление Петром В., удержался только в городском самоуправлении и исчез из губернского управления, почему местная администрация стала бюрократической. Суд, отделенный при Петре от администрации, вскоре снова слился с нею. Таким образом, бюрократизм и смешение ведомств стали отличительными признаками местного управления. При этом состав администрации был малочислен и администрация была слаба. Эта слабость ясно сказалась во время московского бунта 1771 г., происшедшего под впечатлением чумы. Московские сенаторы (в Москве было два департамента Сената) и прочие власти растерялись при первом же движении народа. Против мятежной толпы, убившей архиепископа Амвросия, не могли собрать и 500 солдат. Московский главнокомандующий граф Салтыков горько жаловался Екатерине на недостаточность своих средств для борьбы с чернью. "Я один в городе и Сенате, — писал он, — помощников нет, команды военной недостает... помочь мне некому". Еще сильнее сказалась слабость администрации во время известного пугачевского бунта 1773—1774 гг. Этот бунт возник среди казачества на Урале и был последней попыткой его борьбы с режимом государства. Не страшное, само по себе, движение казаков стало особенно опасным потому, что сообщилось крестьянству всего Поволжья. По случаю турецкой войны у правительства было мало войск, а администрация не могла ни вовремя сдержать крестьянские волнения, ни принять должные меры, чтобы обезопасить не только общество, но и самих себя от всяких случайностей и опасностей. При таких условиях Пугачев под именем Петра III овладел громадными пространствами от Оренбурга до Казани, и борьба с ним обратилась в упорную войну. Только после ряда битв Пугачев был пойман и казнен в 1774 г. Шайки его рассеялись, но волнение утихало не сразу, и Екатерина выработала свои учреждения о губерниях под свежим впечатлением необыкновенного погрома.

Она стремилась увеличить силы администрации, разграничить ведомства и привлечь к участию в управлении земские элементы. В этом ее стремления напоминают стремления Петра Великого, но формы екатерининской администрации далеко разошлись с формами петровского времени, да и основания их были мало, в сущности, сходны. Учреждения Екатерины, прежде всего, были гораздо сложнее учреждений Петра.

В каждом губернском городе были установлены: 1) Губернское правление — главное губернское учреждение с губернатором во главе. Оно имело административный характер, являлось ревизором всего управления, представляло собой правительственную власть в губернии. 2) Палаты уголовная и гражданская — высшие органы суда в губернии. 3) Палата казенная — орган финансового управления. Все эти учреждения имели коллегиальный характер (губернское правление — лишь по форме, ибо вся власть принадлежала губернатору) и бюрократический состав и ведали все сословия губернии. Затем в губернском городе были: 4) Верхний земский суд — судебное место для дворянских тяжб и для суда над дворянами. 5) Губернский магистрат — судебное место для лиц городского сословия по искам и тяжбам на них. 6) Верхняя расправа — судебное место для однодворцев и государственных крестьян. Эти суды имели коллегиальный характер, состояли из председателей — коронных судей и заседателей — выборных того сословия, делами которого занималось учреждение. По кругу дел и по составу эти учреждения были, стало быть, сословными, но действовали под руководством коронных чиновников. Наконец, в губернском городе были: 7) Совестный суд — для полюбовного решения тяжб и для суда над невменяемыми преступниками и непреднамеренными преступлениями и 8) Приказ общественного призрения — для устройства школ, богаделен, приютов и т. п. В обоих этих местах председательствовали коронные чиновники, заседали представители всех сословий и ведались лица всех сословий. Так, не будучи сословными, эти учреждения не были и бюрократическими.

В каждом уездном городе находились: 1) Нижний земский суд — ведавший уездную полицию и администрацию, состоявший из исправника (капитана-исправника) и заседателей; и тот, и другие избирались из дворян уезда. Исправник считался начальником уезда и был исполнительным органом губернского управления. 2) Уездный суд — для дворян, подчиненный Верхнему земскому суду. 3) Городской магистрат — судебное место для горожан, подчиненное губернскому магистрату (городская полиция была вверена коронному чиновнику — городничему). 4) Нижняя расправа — суд для государственных крестьян, подчиненный верхней расправе. Все эти учреждения по своему составу были коллегиальными и сословными местами (из лиц того сословия, дела которого ведали); только председатель нижней расправы был назначаем от правительства.

Кроме перечисленных учреждений следует заметить еще два: для попечения о вдовах и детях дворян была установлена Дворянская Опека (при каждом Верхнем земском суде), а для призрения вдов и сирот горожан — сиротский суд (при каждом городовом магистрате). И в том, и в другом учреждении членами были сословные представители. В Дворянской Опеке председательствовал предводитель дворянства (они стали существовать со времени Екатерининской комиссии), а в сиротском суде — городской голова.

Такова была система местных учреждений Екатерины II. Мы видим, что вместо довольно простых форм прежнего времени теперь раскинута в каждой губернии целая сеть учреждений с многочисленным составом, и эта многочисленная администрация сосредоточена в меньших административных округах. При обилии новых учреждений замечаем, что они стараются выдержать модный в XVIII в. принцип разделения ведомств и властей: администрация в них отделена от суда, суд — от финансового управления. Местные общества получили на сословном принципе широкое участие в делах местного управления: и дворянство, и горожане, и даже люди низших классов наполняли своими представителями большинство новых учреждений. Местная администрация приняла вид земского самоуправления, действовавшего, впрочем, в чувствительной зависимости и под контролем немногих правительственных лиц и бюрократических органов. Екатерина думала, что она достигла своих целей: усилила состав администрации, правильно распределила ведомства между органами управления и дала широкое участие земству в новых учреждениях. Местное управление вышло очень систематично и либерально. Оно отвечало до некоторой степени и отвлеченным теориям Екатерины, потому что отразило на себе либеральные учения европейских публицистов, и желаниям сословий, потому что имело несомненную связь с депутатскими желаниями. О самоуправлении говорили в комиссии 1767—1768.

Однако, будучи очень систематичны сами по себе, местные учреждения 1775 г. не привели в систему всего государственного управления. Они не затронули форм центрального управления, но имели на него косвенное влияние. Центр тяжести всего управления был перенесен в области, и в центре оставалась лишь обязанность руководства и общего наблюдения. Екатерина сознавала это. Но она не тронула первоначально ничего в центральном управлении, а между тем перемены в нем должны были произойти, потому что Петр именно на петербургские коллегии возложил главную тяжесть управления. Перемены и произошли скоро: за неимением дел, коллегии мало-помалу стали уничтожаться. За водворением стройной системы в местном управлении следовало падение прежней системы в управлении центральном. Оно... стало требовать реформы и, пережив окончательное расстройство при императоре Павле, получило ее уже при императоре Александре I (когда учреждены были министерства).

Таковы были главные меры Екатерины относительно управления. Новые учреждения, притягивая к себе силы местных обществ, вносили нечто новое в жизнь и отношения сословий. Легко заметить, что, за исключением двух учреждений (совестного суда и приказа общественного призрения), все остальные были органами какого-нибудь одного сословия. Самоуправление получило строго сословный характер: оно не было новостью для горожан, зато громадной новостью было для дворянства.

Сословия. Становясь привелигированным и обособленным сословием, дворянство не имело еще сословной организации, а с уничтожением обязательной службы могло потерять и служебную организацию. Учреждения 1775 г., давая дворянству самоуправление, этим самым давали ему внутреннюю организацию. Для избрания должностных лиц дворяне должны были съезжаться всем уездом через каждые три года и выбирали себе уездного предводителя, капитана-исправника и заседателей в различные учреждения. Дворянство каждого уезда становилось целым сплоченным обществом и через своих представителей управляло всеми делами уезда; и полиция, и администрация находились в руках дворянского учреждения (нижний земский суд). По своему сословному положению дворяне становились с 1775 г. не только землевладельцами уезда, но и его администраторами. В то же время в тех учреждениях 1775 г., состав которых был бюрократическим или наполовину, или совсем, громадное число чиновников принадлежало к дворянству; поэтому можно сказать, что не только уездное, но и губернское управление вообще сосредоточивалось в дворянских руках. Дворянство же из своих рядов давно уже поставляло, как мы видели, главных деятелей и в центральные учреждения. С упадком старой аристократии дворяне стали ближайшими помощниками верховной власти в деле управления и наполняли все высшие учреждения в качестве коронных чиновников. Таким образом, с 1775 г. вся Россия от высших до низших ступеней управления (кроме разве городовых магистратов) стала управляться дворянством: вверху они действовали в виде бюрократии, внизу — в качестве представителей дворянских самоуправляющихся обществ.

Такое значение для дворянства имели реформы 1775 г., они дали ему сословную организацию и первенствующее административное значение в стране. В "Учреждениях для управления губерний", однако, и организация, данная дворянству, и ее влияние на местное управление рассматриваются как факты, созданные в интересах государственного управления, а не сословий. Позднее Екатерина те же факты, ею установленные, а равно и прежние права и преимущества дворян изложила в особой Жалованной грамоте дворянству 1785 г. Здесь уже начала сословного самоуправления рассматриваются как сословные привилегии, наряду со всеми теми правами и льготами, какие дворяне имели раньше. Жалованная грамота 1785 г. явилась, таким образом, не новым, по существу, законом о дворянстве, но систематическим изложением ранее существовавших прав и преимуществ дворян с некоторыми, впрочем, прибавлениями. Эти прибавления составляли дальнейшее развитие того, что уже существовало. Главной новостью было признание дворянства уже не одного уезда, но и целой губернии за отдельное общество с характером юридического лица.

Грамотой 1785 г. завершен был тот процесс сложения и возвышения дворянского сословия, какой мы наблюдали на пространстве всего XVIII в. При Петре Великом дворянин определялся обязанностью бессрочной службы и правом личного землевладения, причем это право принадлежало ему не исключительно и не вполне. При императрице Анне дворянин облегчил свою государственную службу и увеличил землевладельческие права. При Елизавете он достиг первых сословных привилегий в сфере имущественных прав и положил начало сословной замкнутости; при Петре III снял с себя служебную повинность и получил некоторые исключительные личные права. Наконец, при Екатерине II дворянин стал членом губернской дворянской корпорации, привилегированной и державшей в своих руках местное самоуправление. Грамота 1785 г. установила, что дворянин не может иначе, как по суду, лишиться своего звания, передает его жене и детям; судится только равными себе, свободен от податей и телесных наказаний, владеет как неотъемлемой собственностью всем, что находится в его имении; свободен от государственной службы, но не может принимать участия в выборах на дворянские должности, если не имеет "офицерского чина". Таковы главнейшие права всякого дворянина. Участие дворянских обществ в местном управлении нам уже известно. Помимо этого участия дворянские общества имели все права юридических лиц и пользовались широким простором в устройстве своих общественных дел. К таким результатам дворянство пришло к концу XVIII в.; исключительные личные права, широкое право сословного самоуправления и сильное влияние на местное управление — вот результаты, к каким привела дворянское сословие политика императрицы.

К этим результатам следует причислить и прогресс крепостного права. Мы видели, что положение крестьян ухудшалось непрерывно в XVIII в. Столкновение интересов помещика, строившего все свое хозяйство на даровом труде крестьянина, с интересами крестьянина, сознававшего себя не рабом, а гражданином, было непримиримо и разрешалось, законом и жизнью, в пользу помещика. Екатерина мечтала о крестьянском освобождении, строила его проекты, но она взошла на престол и правила с помощью дворянства и не могла нарушить союз свой с господствующим сословием. Поэтому, не отступаясь от своих воззрений, она в то же время поступала вопреки им. При Екатерине крепостное право росло и в смысле его силы, и... широты его распространения. Но вместе с тем росли и думы о его уничтожении и в самой императрице, и в людях, шедших за течением века. И чем дальше, тем больше становилось таких людей.

Законодательство о крестьянах времени Екатерины по-прежнему направлялось к дальнейшему ограничению крестьянских прав и усилению власти над ними помещика. Во время крестьянских волнений в 1765—1766 гг. помещики получили право ссылать своих крестьян не только на поселение в Сибирь (это уже было ранее), но и на каторгу, за "дерзости" помещику. Помещик во всякое время мог отдать крестьянина в солдаты, не дожидаясь времени рекрутского набора. Когда же эти меры не привели к подавлению крестьянских волнений и крестьяне продолжали волноваться и жаловаться на помещиков, то указом 1767 г. крестьянам было запрещено подавать какие бы то ни было жалобы на помещиков. В Комиссии 1767—1768 гг. были собраны представители всех классов общества, но не было ни одного владельческого крестьянина. Учреждения 1775 г. давали право самоуправления всем классам местного общества, кроме владельческих крестьян. Все эти указы и меры свидетельствуют о том, что на крестьян смотрели не как на граждан, а как на помещичью собственность. Грамота дворянству 1785 г. не говоря прямо о существе помещичьей власти над крестьянами, косвенно признавала крестьян частной собственностью дворянина вместе с прочим его имением.

Но такой взгляд на крестьянство не повел к полному уничтожению гражданской личности крестьян: они продолжали считаться податным классом общества, имели право искать в судах и быть свидетелями на суде, могли вступать в гражданские обязательства и даже записываться в купцы с согласия помещика. Казна даже допускала их к откупам за поручительством помещика. В глазах закона, таким образом, крестьянин одновременно был и частным рабом, и гражданином. И даже касаясь частных отношений крестьянина и его владельца, закон не доходил до признания полного его рабства и считал возможным и должным ограничивать право распоряжения крестьянином. Помещик мог продавать и отпускать на волю крестьян, но закон запрещал ему торг крестьянами во время рекрутских наборов (а равно запрещал и торг отдельными людьми с молотка) и отпуск на волю таких крепостных, которые не могли прокормить себя по болезни или старости.

Такая двойственность законодательства в отношении крестьян указывала на отсутствие твердого взгляда на них у правительства. Это отсутствие и было причиной того, что в то самое время, как Екатерина грамотами 1785 г. определила государственное положение дворян и горожан, положение крестьян осталось неопределенным и крепостное право не получило законодательной формулы и общих определений. В правительстве было уже два известных нам направления в вопросе о крестьянах: императрица хотела их освобождения, окружающие ее — дальнейшего развития помещичьих прав. Смотря по тому, чьи взгляды брали перевес, отдельные меры о крестьянах принимали тот или другой характер. Вот почему в положении крестьянского вопроса при Екатерине наблюдаем ряд замечательных противоречий. Для примера возьмем некоторые из них. Рядом указов Екатерина старалась ограничить распространение крепостного права и прямо запрещала свободным людям и вольноотпущенным вновь вступать в крепостную зависимость. Учреждая новые города из сел, населенных крепостным, правительством выкупало крестьян и обращало их в горожан. Вся масса, около миллиона крестьян, принадлежащих духовенству, была окончательно изъята из частного владения и превращена в особый разряд государственных крестьян под именем экономических (1763). Но рядом с этим Екатерина щедро раздавала приближенным людям имения, и число новых крепостных в этих имениях достигало громадной цифры. Далее, во все свое царствование Екатерина искренно строила проекты освобождения крестьян; уже во вторую половину ее царствования видели проект закона о том, чтобы объявить свободными всех детей крепостных крестьян, рожденных после Жалованной грамоты 1785 г. Но рядом с этим Екатерина воспретила свободный переход малорусских крестьян и тем формально водворила в Малороссии крепостное право, хотя надо сказать, что сама жизнь до нее уже подготовила его.

Результатом таких противоречий было не прекращение или ограничение крепостного права, а еще больший его расцвет. Исследователи истории крепостного прав замечают, что век Екатерины был временем наибольшего развития крестьянской зависимости. И как раз в это же самое время общественная мысль обратилась к теоретическому обсуждению крепостного права. Не одна императрица задумывалась над ненормальным явлением рабства. После манифеста о вольности дворянской и у крестьян, и у дворян явилась мысль о том, что с уничтожением повинности дворян естественным стало уничтожение и крестьянской зависимости. В обществе явился так называемый крестьянский вопрос и два взгляда на него: один в пользу освобождения крестьян, другой против освобождения. Екатерина допустила обсуждение этого вопроса не только в правительственных сферах, где судьба крестьянства давно составляла вопрос, но и в сфере общественной жизни. В петербургском Вольном Экономическом Обществе, устроенном в 1765 г. для поощрения полезных знаний в области сельского хозяйства, с первых же минут его деятельности был возбужден вопрос о быте крестьян. Близкий к императрице человек, Гр. Гр. Орлов, предложил (в 1766 г.), чтобы Общество поставило на публичное обсуждение вопрос о крепостной зависимости и о правах крестьян. Тема действительно была дана Обществом и вызвала массу трактатов о крестьянском вопросе, присланных в Общество и из России, и из-за границы. Премия была присуждена Обществом сочинению ахенского ученого Беарде-Делабея, который высказался в освободительном духе. Далее, в Комиссии 1767 г. допущено было широкое обсуждение крестьянского вопроса.

Таковы были главнейшие факты законодательной деятельности императрицы Екатерины. В противоположность Петру Великому Екатерина выступила на поле деятельности с широким преобразовательным планом, в основание которого легли отвлеченные принципы. Она не успела выполнить своего плана целиком и не провела последовательно своих идей. Мысли Наказа не перешли в практику, законодательство не было перестроено на новых основаниях, отношения сословий остались, по существу, прежними и развивались в том направлении, какое дано было в предшествующее время. Развитие крепостного права и сословность самоуправления прямо противоречили тем отвлеченным теориям, каким поклонялась императрица, но зато прямо соответствовали желаниям самого влиятельного сословия — дворянского. Коллизия личных взглядов Екатерины и русской действительности всегда приводила Екатерину к уступкам действительности во всех важных ее мероприятиях. На Екатерине оправдалась справедливость исторического положения о бессилии личности изменить общий ход событий. Как исторический деятель, Екатерина осталась верна тем началам русской жизни, какие были завещаны ее времени временами предыдущими; она продолжала свою деятельность в том же направлении, в каком работали ее предшественники, хотя иногда и не сочувствовала им и не желала действовать так, как они. Сила событий и отношений была сильнее ее личной силы и воли.

Однако не следует думать, что личность Екатерины и ее личные взгляды прошли бесследно в ее правительственной деятельности. Они сказались, с одной стороны, в общих приемах, просвещенных и либеральных, всей государственной деятельности Екатерины и во многих отдельных ее мероприятиях; с другой стороны, они отразились на самом русском обществе и много содействовали распространению образования вообще и гуманно-либеральных идей XVIII в. в частности.

Отдельные мероприятия. Из отдельных мероприятий просвещенного правительства Екатерины особенно замечательны меры относительно народного образования и заботы о народной гигиене. С Петра образование в России носило практический характер — усвоение знаний для потребностей службы и жизни. Екатерина II в своем Наказе первая заговорила о воспитательном значении образования и стала затем заботиться об учреждении воспитательных заведений. "Один только украшенный или просвещенный науками разум не делает еще доброго и прямого гражданина, — так говорила Екатерина (в своих "Учреждениях, касающихся до воспитания"), — но во многих случаях паче во вред бывает, если кто от самых нежных юности своей лет воспитан не в добродетелях и твердо оныя в сердце его не вкоренены... Посему ясно, что корень всему злу и добру — воспитание". Для того же, чтобы воспитать русское общество, Екатерина лучшим средством считала "произвести сперва способом воспитания, так сказать, новую породу или новых отцов и матерей", нравственно совершенных. Эта новая порода людей должна была вырасти в воспитательных училищах под надзором опытных педагогов, в полном разобщении с семьей и обществом. Такими воспитательными училищами явились: воспитательные дома в Москве (1763) и Петербурге (1767), закрытые институты отдельно для девиц-дворянок и для девиц-горожанок (с 1764) и кадетские корпуса. Кроме заведений воспитательных Екатерина заботилась также и о распространении открытых училищ: в каждом уездном городе должны были явиться Малые народные училища, в каждом губернском городе — Главные народные училища, наконец, в Екатеринославе, Пензе, Чернигове и Пскове предполагалось учредить университеты. Хотя этот план по недостатку средств и не осуществился вполне, однако для народного образования при Екатерине сделано было очень много. Энергия в этом деле Екатерины и ее помощника И. И. Бецкого заслуживает благодарного воспоминания, хотя современная нам педагогия и строится на иных основаниях, чем основания педагогической системы Бецкого.

Заботы о народном здоровье и гигиене вызвали при Екатерине попытку правильно организовать врачебную помощь во всей стране. Медицинская комиссия, учрежденная в 1763 г., и приказы общественного призрения должны были блюсти медицинскую часть в империи. Каждый город обязан был иметь врачей не только для города, но и для уезда, обязан также был устраивать госпитали и больницы, заводить приюты для неизлечимо больных и сумасшедших (богоугодные заведения). Так как недоставало врачей, их выписывали из-за границы и заботились об образовании русских лекарей и хирургов. В то же время основывали аптеки и фабрики хирургических инструментов.

Весь этот ряд забот об умственном и нравственном совершенствовании народа и его физическом здоровье сильно отражал на себе идеи века, усвоенные Екатериной. Та же зависимость от западноевропейских идей сказалась и в отношении Екатерины к русской торговле и промышленности. Она стремилась покровительствовать им: дала в 1785 г. Жалованную грамоту городам, подтверждая ею права городского самоуправления; желала лучше организовать кредит и учредила Государственный заемный банк с большим капиталом; изыскивала средства увеличить вывоз. Но ее экономическая политика отличалась существенно от политики предыдущих царствований. С Петра Великого у нас установилась над торговлей и промышленностью система строгого правительственного надзора, и деятельность торгово-промышленного класса была стеснена регламентацией. Екатерина сняла эти стеснения, уничтожила самые органы контроля — Берг- и Мануфактур-коллегию — и стала держаться в отношении торговли и промышленности известного принципа "laisser faire, laisser passer". Этот принцип в ее время был уже высказан и английскими, и французскими экономистами и сочувственно принимался корифеями французской философии. Екатерина усвоила его: она содействовала развитию промышленности и торговли, но она не направляла это развитие в ту или другую сторону.

Так отражались взгляды и образование Екатерины в правительственной практике. Не бесследно проходила ее личность и в общественной жизни. Изучение литературы XVIII в. покажет вам, какой широкой струей при Екатерине вливались в русскую общественную жизнь идеи, выработанные на Западе, как оживилась и быстро шла вперед общественная мысль, как развивалась наша литература и журналистика. Одним из деятелей этой литературы и одним из наиболее ранних проводников в русское общество европейских идей была сама Екатерина. Таким образом, подчиняясь практической необходимости, Екатерина отступала иногда от своих теорий, но не оставляла их совсем, и если жизнь разбивала ее философские мечты и заставляла противоречить слову делом, то в других случаях мечты Екатерины действовали на русскую жизнь и влекли ее за собой.

Внешняя политика Екатерины II

Нетрудно заметить, что внутренняя политика Екатерины II не стремилась возвратить русское общество к формам быта, существовавшим при Петре. Екатерина не подражала в этом Елизавете. Она желала широкой законодательной реформой поставить общественную жизнь России на общеевропейские основания и не могла осуществить своего плана: вместо общей реформы в русской жизни продолжали развиваться те явления, какие мы наблюдали в первой половине XVIII в. Однако, не подражая ни Петру, ни Елизавете, Екатерина еще менее подражала немецким правительствам, бывшим на Руси: при ней у дел стояли русские люди и интересы России понимались чисто по-русски. Екатерина была национальной государыней не менее, чем Елизавета.

И во внешних сношениях и столкновениях Екатерина не стремилась подражать кому бы то ни было из своих предшественников и вместе с тем умела понять исконные задачи русской политики и потому была прямой подражательницей Петра. Мы видели, что из трех вопросов русской внешней политики, стоявших на очереди при Петре, — шведского, польского и турецкого — Петр разрешил только первый. Его ближайшие преемники не разрешили ни второго, ни третьего. Их разрешила Екатерина II, и хотя некоторые и думают, что ее решение произведено с ошибками, тем не менее у Екатерины нельзя отнять той чести, что она поняла и счастливо закончила то, чего не успел закончить Петр. Ко времени Екатерины задачи России состояли в том, чтобы взять у Турции Крым и северные берега Черного моря, иначе говоря, достигнуть на юге естественных географических границ империи. По отношению к Польше задачи России состояли в том, чтобы освободить православно-русское население Польши от католическо-польского владычества, т. е. взять у Польши старорусские земли и достигнуть с этой стороны этнографических границ русской народности. Екатерина счастливо исполнила все это: Россия при ней завоевала Крым и берега Черного моря и присоединила от Польши все русские области, кроме Галиции. В этом заключались важнейшие результаты внешней политики Екатерины, увеличившей народонаселение империи на 12 млн. душ; но этим не исчерпывалось ее содержание.

Вступая на престол, Екатерина застала конец Семилетней войны в Европе, а в России — охлаждение к Австрии и сближение с Пруссией, наконец, приготовления к войне с Данией, сделанные Петром III. Прекратив их и сохранив нейтралитет в Семилетней войне, Екатерина уничтожила прусское влияние при русском дворе и постаралась поставить себя вне всяких союзов и дипломатических обязательств. Она хотела мира, чтобы упрочить свое положение, и избегала обязательств, чтобы развязать себе руки относительно Польши, где ожидали смерти Августа III и где следовало посадить удобного для России короля. Между тем европейские дворы искали союза с Россией, чтобы с ее помощью получить выгодные условия мира при окончании Семилетней войны, и потому Екатерине нужно было большое искусство и немало труда, чтобы от всех отделаться и никого не обидеть. "Со всеми государями Европы я веду себя, как искусная кокетка", — говорила сама о себе Екатерина. В сущности, ей не удалось достигнуть своей цели. Положение дел заставило Екатерину связать себя союзом с Пруссией, воевать в Польше и принять войну с Турцией, объявленную вследствие интриг Франции. Это были главнейшие внешние события первой половины царствования Екатерины. Все они находились в зависимости одно от другого и от внешнего положения дел в Европе. На первый взгляд, в них много случайного. Но Екатерина не руководилась только случайностями и мимолетными соображениями. С первых же лет ее политики у нее явилась известная политическая система, и, отзываясь на ту или другую политическую случайность, она сообразовалась с требованиями своей системы. Эта система родилась в голове русского дипломата-немца Корфа, была разработана Паниным и принята Екатериной. Система была известна под своеобразным названием "Северного аккорда" и по содержанию была большой утопией. Корф и Панин желали "на севере составить знатный и сильный союз держав" из России, Пруссии, Польши, Англии и др. северных государств и с целями мира противопоставить его французско-австрийскому союзу. Невозможно было ждать, чтобы все северные государства, имевшие между собой много счетов и неудовольствий, могли сблизиться в прочный и долгий союз. Однако идея "Северного аккорда" была причиной разрыва традиционного союза России с Австрией, державшегося со времени Петра Великого. В 1764 г. Россия вступила в союз с врагом Австрии, Фридрихом Прусским, для совместных действий в Польше.

Мы не станем останавливаться на внешних подробностях военных и политических событий времени Екатерины, весьма известных. Относительно первого раздела Польши, заметим лишь, что в тех религиозных и политических смутах, какие начались в Польше со смертью Августа III и вступлением на престол Августа IV (Понятовского), Россия была заинтересована более других соседей Польши, потому что ей приходилось одновременно защищать двоякого рода интересы: политические и религиозно-национальные. Как европейская держава, соседняя с Польшей, Россия не желала никаких перемен в Польше и договором 1768 г. гарантировала польскому королю неизменяемость политического строя Польши. Но как государство православное, Россия годом раньше добилась важной реформы в польском государственном строе: всех политических прав для лиц, не исповедующих католицизм. Двойственность интересов создавала таким образом двойственность политики: защищая православие в Польше, Россия в то же время гарантировала неприкосновенность прав польских панов на православных крестьян. Одновременно с этим настойчивое вмешательство России в польскую жизнь создавало другое неудобство — боязнь чрезмерного усиления России. Франция, действовавшая против России прямо в самой Польше, действовала и посредством Турции: она подбила Турцию на войну, и с 1769 г. силы России поделились между двумя врагами.

Обе войны затянулись, но окончились успешно для России, несмотря на то, что польским конфедератам помогали Франция и Саксония, а Турции хотела помочь Австрия. Силы конфедерации были уничтожены, движение затихло и, пользуясь удобной минутой, Фридрих Прусский пустил в ход излюбленную свою мысль о разделе Польши между ее соседями: Россией, Пруссией и Австрией. Мысль эта была стара; с планами раздела был знаком еще Петр I и не сочувствовал им. Но Екатерина согласилась на раздел потому, что была под сильным давлением Пруссии и Австрии, не могла им дать отпора, находясь в войне с Турцией. Вслед за С. М. Соловьевым мы склонны думать, что, получив в 1772—1773 гг. Белоруссию, Екатерина не была довольна исходом дела, потому что чувствовала всю горечь невольных, вынужденных уступок и союзнице своей Пруссии, и явно враждебной Австрии. Вряд ли мог быть доволен и Панин, система которого нарушалась разделом Польши и участием в нем Австрии.

Зато императрицу могли радовать успехи против турок. Несмотря на ряд политических затруднений, война со стороны России была ведена энергично. Русский флот обошел всю Европу, явился в Архипелаге, возмутил Морею против турок и одерживал над ними победы. Правда, он не мог, как было предположено, пройти в Черное море, ибо турки укрепили Дарданеллы; но эффект от блестящего морского предприятия получился полный как в Турции, так и в Европе. Не менее блестяще были победы Румянцева, перешедшего даже Дунай, и кн. Долгорукого, занявшего весь Крым. Мир 1774 г. дал России берега Черного и Азовского морей и сделал крымского хана независимым от Турции. Результатом этих условий явилось присоединение в 1783 г. Крыма. Таким образом, цель была достигнута: на юге приобретены естественные границы.

1774-м годом окончился первый, трудный и тревожный период екатерининских войн. Сложные дипломатические комбинации, направленные против России во время этих войн, потеряли свою остроту и опасность. Военное могущество России было доказано и давало русской дипломатии весьма уверенный тон, высокое чувство собственного достоинства и сознание силы представляемого ею государства. У Екатерины и ее помощников (особенно у Г. А. Потемкина) росли грандиозные планы завоеваний, зрел так называемый "греческий проект". Он состоял в том, чтобы завоевать Турцию, которая казалась уже очень слабым государством, и на ее месте восстановить Греческую империю с русским правительством. История этого проекта, быть может, находится в связи с древнерусскими мечтами о взятии Царьграда и с планом турецкой войны Петра в 1711 г. Взятый же отдельно, греческий проект представляется блестящей мечтой, но невыполнимым делом; однако к этому делу шли приготовления: был занят Крым, колонизовался и устраивался Черноморский край (Новая Россия), заводился черноморский флот. Для действий против Турции Екатерина вступила даже в союз с Австрией и оставила союз с Пруссией.

Эта перемена союза в 1787 г. и воинственные замыслы России послужили причиной новых войн, упавших на Россию во вторую половину царствования Екатерины. Пруссия и Англия, ее союзница, подняли Турцию на новую войну с Россией (1787—1791) и вызвали на то же самое Швецию (1788—1790). Шведская война кончилась ничем, от Турции Россия получила Очаков. Еще не окончились эти войны, как Екатерина должна была вмешаться в польские дела. 3 мая 1791 г. в Польше было провозглашено новое государственное устройство при тайном сочувствии и участии Пруссии в этом перевороте. Но Россия, гарантировавшая неприкосновенность старого польского устройства, немедленно послала в Польшу войска. В 1793 г. к русским войскам присоединились прусские и произведен был второй раздел Польши, давший России 4500 квадратных миль. Когда же в Польше явилась попытка восстановить прежние границы, то в 1795 г. последовало окончательное уничтожение Польского государства. По третьему разделу Россия получила Литву и Курляндию. Этим закончилась вторая серия екатерининских войн, доставившая России новые завоевания. Русские земли, в течение многих веков бывшие под властью Литвы и Польши, возвратились к России; взято было много и лишнего. Но Червонная Русь, или Галиция, отдана была Австрии.

Таково в кратких чертах содержание внешней политики Екатерины и результаты, ею достигнутые. При постоянном воздействии западных держав, при очень сложных политических затруднениях дипломатия Екатерины не всегда могла достигнуть того, к чему стремилась, не всегда ясно сознавала, к чему ей следует стремиться, — словом, терпела неудачи и делала ошибки, но завершила успешным концом вековые стремления нашего племени и, оканчивая решение старых задач, спешила ставить новые, вроде "аккорда" и греческого проекта, не всегда вытекавшие из реальных потребностей времени и народа, но иногда близкие народному делу.

Историческое значение деятельности Екатерины II

Историческое значение деятельности Екатерины II определяется довольно легко на основании того, что было сказано нами об отдельных сторонах екатерининской политики.

Мы видели, что Екатерина по вступлении на престол мечтала о широких внутренних преобразованиях, а в политике внешней отказалась следовать за своими предшественниками, Елизаветой и Петром III. Она сознательно отступала от традиций, сложившихся при Петербургском дворе, а между тем результаты ее деятельности по своему существу были таковы, что завершили собой именно традиционные стремления русского народа и правительства.

В делах внутренних законодательство Екатерины II завершило собой тот исторический процесс, который начался при временщиках. Равновесие в положении главных сословий, во всей силе существовавшее при Петре Великом, начало разрушаться именно в эпоху временщиков (1725—1741), когда дворянство, облегчая свои государственные повинности, стало достигать некоторых имущественных привилегий и большей власти над крестьянами — по закону. Наращение дворянских прав наблюдали мы во время и Елизаветы, и Петра III. При Екатерине же дворянство становится не только привилегированным классом, имеющим правильную внутреннюю организацию, но и классом, господствующим в уезде (в качестве землевладельческого класса) и в общем управлении (как бюрократия). Параллельно росту дворянских прав и в зависимости от него падают гражданские права владельческих крестьян. Расцвет дворянских привилегий в XVIII в. необходимо соединялся с расцветом крепостного права. Поэтому время Екатерины II было тем историческим моментом, когда крепостное право достигло полного и наибольшего своего развития. Таким образом деятельность Екатерины II в отношении сословий (не забудем, что административные меры Екатерины II носили характер сословных мер) была прямым продолжением и завершением тех уклонений от старорусского строя, какие развивались в XVIII в. Екатерина в своей внутренней политике действовала по традициям, завещанным ей от ряда ближайших ее предшественников, и довела до конца то, что они начали.

Напротив, в политике внешней Екатерина, как мы видели, была прямой последовательницей Петра Великого, а не мелких политиков XVIII в. Она сумела, как Петр Великий, понять коренные задачи внешней русской политики и умела завершить то, к чему стремились веками московские государи. И здесь, как в политике внутренней, она довела до конца свое дело, и после нее русская дипломатия должна была ставить себе новые задачи, потому что старые были исчерпаны и упразднены. Если бы в конце царствования Екатерины встал из гроба московский дипломат XVI или XVII вв., то он бы почувствовал себя вполне удовлетворенным, так как увидел бы решенными удовлетворительно все вопросы внешней политики, которые так волновали его современников. Итак, Екатерина — традиционный деятель, несмотря на отрицательное ее отношение к русскому прошлому, несмотря, наконец, на то, что она внесла новые приемы в управление, новые идеи в общественный оборот. Двойственность тех традиций, которым она следовала, определяет и двоякое отношение к ней потомков. Если одни не без основания указывают на то, что внутренняя деятельность Екатерины узаконила ненормальные последствия темных эпох XVIII в., то другие преклоняются перед величием результатов ее внешней политики. Как бы то ни было, историческое значение екатерининской эпохи чрезвычайно велико именно потому, что в эту эпоху были подведены итоги предыдущей истории, завершились исторические процессы, раньше развивавшиеся. Эта способность Екатерины доводить до конца, до полного разрешения те вопросы, какие ей ставила история, заставляет всех признать в ней первостепенного исторического деятеля, независимо от ее личных ошибок и слабостей.

Время Павла I (1796—1801)

Лишь с недавнего времени личность и судьба императора Павла получили надлежащее освещение в исторической литературе. Кроме старого, но не стареющего труда Д. Ф. Кобеко "Цесаревич Павел Петрович" мы имеем теперь для общего ознакомления с царствованием Павла труды Е. С. Шумигорского ("Имп. Мария Федоровна", "Е. И. Нелидова" и "Имп. Павел I"), в которых господствует благожелательное отношение к Павлу, и затем монографии Н. К. Шильдера ("Имп. Павел" и "Имп. Александр I") с тенденцией против Павла. Кроме того, ценны по материалам и по изложению отдельных сторон павловского времени: Панчулидзев "История кавалергардов", т. II; Брикнер "Смерть Павла I" и сборник "Цареубийство 11 марта 1801 года" (СПб., 1907). В самое последнее время (1916) вышел обстоятельный труд проф. М. В. Клочкова "Очерки правительственной деятельности времени императора Павла I", в котором сделана попытка научного изучения внутреннего управления России при Павле. С освобождением павловской эпохи от условий государственной тайны наука получает возможность не только изучить причины странностей этого государя и обстоятельств его смерти, но и понять его психологию и истинные мотивы возмущения против него.

Личность и внутренняя деятельность императора Павла I. Наследовавший императрице Екатерине ее сын Павел Петрович вступил на престол 6 ноября 1796 г., уже 42 лет от роду, пережив много тяжелых минут в своей жизни и испортив свой характер под влиянием холодных, неискренних и даже враждебных отношений, существовавших между ним и его матерью. Императрица Екатерина не только не любила своего сына, но даже подозрительно относилась к нему, так как не могла не видеть в нем претендента на власть, перешедшую к ней помимо Павла, от его отца, Петра III. Конечно, благодаря этой подозрительности, она держала Павла вдали отдел, не допуская его ни к участию в своем Совете и в администрации, ни к командованию войсками. Отсутствие любви к сыну вызывало в Екатерине небрежность в обращении с ним; такая же небрежность усвоена была и всеми любимцами императрицы. Павел был в открытой опале при дворе и не был гарантирован даже от дерзостей со стороны придворных его матери.

Понятно, как должно было все это угнетать и раздражать самолюбивого Павла, который, при всей своей вынужденной сдержанности, не мог не понимать, что право на его стороне, что унижения и оскорбления, которым он подвергался, составляют не просто дерзость и невежливость, а преступление. Чувство личной обиды соединялось у Павла и с чувством обиды за своего отца Петра III: судьба Петра оставалась ему в точности неизвестна до самой смерти Екатерины (когда он узнал, что смерть Петра III была случайной и что Екатерина в ней нисколько не повинна); не был в точности известен ему и характер Петра III. Отношение Павла к матери поэтому было очень сложно и не могло быть беспристрастно.

Находясь в стороне от двора и политики, Павел искусственно ограничивал свои интересы семьей, личным хозяйством и командой над теми немногочисленными войсками, которые составляли гарнизон вновь устроенного Павлом городка Гатчины. На государственное управление и на придворную жизнь смотрел он со стороны, как чуждый зритель, и поэтому оценивал факты государственной жизни с полной свободой критики. Несовпадение его личных идеалов с тем, что совершалось на его глазах, вызывало в нем чувство глубокого недовольства ходом дел, осуждение и правящих лиц, и самой системы управления. Он рвался к деятельности, а возможности действовать у него не было никакой. Силы ума поневоле растрачивались на мелочи и не обогащались необходимым опытом государственной деятельности.

При таких условиях император Павел, вступая во власть, обнаружил явную вражду к порядкам, существовавшим при дворе его матери, и к людям, имевшим влияние на дела при Екатерине. С первых минут его царствования стало ясно, что новый государь будет действовать с помощью новых людей и совершенно в новом направлении. Властные фавориты Екатерины потеряли всякое значение; раньше унижаемый ими Павел теперь высказывал самое высокое представление о существе своей власти. Исполненный самых лучших намерений, он стремился всей душой к благу государства, но отсутствие правительственных навыков мешало ему действовать удачно. Недовольный системой управления, он не мог найти вокруг себя способных людей, чтобы заменить ими прежнюю администрацию. Желая водворить порядок при дворе и в администрации, он громко осуждал и искоренял старое, новое же насаждал с такой строгостью, что оно всем казалось горше старого. Неподготовленность к делам сказывалась на всем, что делал Павел, и, соединяясь с неровностью его характера, сообщала всем его мерам колорит чего-то случайного, болезненного и капризного. С годами горячность и впечатлительность Павла перешли в тяжелую способность терять самообладание из-за пустяков; любовь к порядку и законности заменялась пристрастием к внешним формам подчинения и благочиния; вспыльчивость обратилась в припадки жестокости. Если бы все эти черты Павла оставались в узких рамках его личной жизни, они были бы едва заметны для историка, но Павел свои случайные настроения переносил в законодательство и политику, и они стали неизбежным материалом для характеристики его как правителя.

А между тем какую симпатию будит в нас личность Павла в детские годы! Он рос под руководством умного Никиты Ив. Панина. Ни Панин, ни Порошин (один из младших наставников Павла, день за днем отмечавший в своем известном дневнике все поступки маленького Павла), и решительно никто не замечал в мальчике ненормальных психических черт или несимпатичных сторон характера. Наоборот, читая дневник Порошина, мы видим перед собой Павла живым, способным мальчиком, интересующимся серьезными для его возраста вещами. Павел 10-12-ти лет охотно занимался с Порошиным математикой и любил читать. Во время обеда, когда обыкновенно приходил его воспитатель, Н. И. Панин, за столом шел интересный и часто серьезный для лет Павла разговор, умело поддерживаемый Паниным; к сожалению, другие служебные обязанности отвлекали Панина от воспитательной должности, да и обращался он с Павлом сухо и несколько свысока, что в значительной степени парализовало влияние воспитателя на воспитанника. Но в более позднее время Павел ближе сошелся с Паниным, горячо его любил и горько оплакивал его кончину.

Важнейшие факты внутренней деятельности императора Павла не могут быть изложены в виде стройной и правильной системы управления именно потому, что в основе деятельности Павла лежали его личные чувства и взгляды, не всегда постоянные и определенные. Первым правительственным актом большой важности в царствование Павла был акт о престолонаследии, обнародованный при короновании его 5 апреля 1797 г. Порядок наследования определялся "Учреждением об императорской фамилии" очень подробно по праву "естественному". Вместо прежнего, установленного Петром Великим в 1722 г., порядка произвольного назначения наследника престола лицом царствующим установлялся неизменный порядок перехода престола по прямой нисходящей линии от отца к старшему сыну, "дабы государство не было без наследника, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать". Учреждение императора Павла, как нетрудно заметить, восстановляло и узаконивало старый допетровский обычай перехода власти. Нарушение этого обычая Петром дало горькие плоды в XVIII в. и на самом Павле отразилось тяжелым образом. Под влиянием холодных отношений к матери у него создалась мысль о возможности лишиться своего законного права; мысль эта угнетала Павла задолго до смерти Екатерины; самый акт о престолонаследии составлен был им и его супругой Марией Федоровной (урожденная София-Доротея Вюртембергская, внучка сестры Фридриха II Прусского) задолго до обнародования его, еще в 1788 г., в те дни, когда Павел думал ехать из Петербурга на театр шведской войны.

Менее важны были мероприятия императора Павла в сфере управления и относительно сословий. Недовольный приемами екатерининской администрации и беспорядком в делах, Павел перенес свое недовольство от злоупотреблений на административную систему, при которой эти злоупотребления существовали. Он, можно сказать, пытался даже изменить эту систему: восстановил упраздненные при Екатерине коллегии, изменил административное деление России, уменьшив число губерний), возвратил прежние формы управления окраинам государства, тем областям, которые отошли к России от Швеции и Польши, отменил многое в том местном самоуправлении, на котором была построена при Екатерине местная администрация. Все эти меры императора Павла, нарушая стройность прежней системы, ничего нового, однако, взамен не создавали; они мало приносили пользы, иногда же клонились и ко вреду. Общие формы управления, действовавшие во всем государстве, были распространены Екатериной на недавно приобретенные провинции западные и юго-западные, конечно с целями скорейшего слияния их населения с основным населением государства; реформы Павла испортили это разумное дело. Восстановление коллегий не вдохнуло новой жизни в отжившие учреждения, и преемник Павла, император Александр, заменил коллегии министерствами.

В отношении сословий политика императора Павла проникнута была тем же духом противоречия политике Екатерины, какой заметен и в его административных мерах. Ряд привилегий, данных Екатериной дворянству и в меньшей степени горожанам, не согласовался с личными взглядами Павла на государственное положение русских сословий. Император не допускал возможности существования в государстве привилегированных лиц, а тем более целых групп, и высказал это в очень резких фразах. "В России велик только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю" — так выразился однажды Павел в беседе о русских аристократах. Ясно, что не только закрепления, но и соблюдения сословных прав, созданных Екатериной, от Павла ожидать было трудно. И действительно, Павел уничтожил некоторые привилегии высших классов (при нем дворяне и горожане снова подпали телесным наказаниям за уголовные преступления); Павел ограничил во многом действие Жалованных грамот 1785 г., стеснил местное самоуправление. Он установил законом 1797 г. высшую норму крестьянского труда в пользу помещиков (три дня барщины в неделю) и таким образом положил первое ограничение помещичьей власти. К тому же ограничению вело и запрещение продавать дворовых людей и крестьян без земли с молотка. Такое направление мер Павла в защиту низшего класса и в ущерб интересам высших классов указывает на начало переворота в правительственной деятельности, который наступил яснее в эпоху императора Александра I и позднее повел к падению крепостного права и исключительных сословных привилегий. Под влиянием распоряжений Павла крестьянство заговорило о свободе от помещиков, и уже в 1797 г. начались крестьянские волнения во внутренних губерниях. Однако, отмечая противодворянские тенденции Павла, не следует придавать им характера сознательной и планомерной деятельности в пользу простонародья и против крепостничества. Твердо стоя на одном принципе самовластия, Павел, впрочем, не выдерживал своих настроений и, как во всем, далек был от строгой последовательности и в сословной политике. При нем в Новороссии был воспрещен существовавший там свободный переход крестьян, а в центральных местах масса казенных населенных земель была пожалована в частное владение, и тем самым крестьяне государственные обращались в частновладельческих, т. е. крепостных. В 4 года царствования Павел раздал более полумиллиона крестьян, тогда как Екатерина за 36 лет своего царствования раздала их 800 000 (обоего пола).

Внешняя политика императора Павла I. В момент смерти Екатерины 11 Россия находилась в формальном союзе с Австрией, Англией и Пруссией против Франции. А. В. Суворов получил приказание сформировать армию в 60 000 человек для совместного действия с австрийцами. Императрица Екатерина считала, таким образом, необходимым противодействовать французской революции и восстановить монархию. Император Павел сначала не признавал этой необходимости. Вступая на престол, он заявил, что "остается в твердой связи со своими союзниками", но отказывается от прямой войны с Францией, ибо Россия, будучи в "непрерывной" войне с 1756 г., ныне нуждается в отдохновении. Итак, вопреки своей матери, Павел желал держаться политики невмешательства. Но это желание он не мог исполнить и почти все свое царствование провел или в войне с Францией, или в приготовлениях к войне с Англией, довольно случайно меняя свой политический фронт.

Сперва ряд произвольных действий французского правительства на Западе обнаружил перед Павлом полное неуважение директории к Международному праву и приличию. Загадочные приготовления Франции к какой-то войне (это была египетская экспедиция), арест русского консула на Ионических островах, покровительство польским эмигрантам, слухи о намерении французов напасть на северный берег Черного моря — все это заставило Павла примкнуть к коалиции, образовавшейся (1799) против Франции, из Англии, Австрии, Турции и Неаполя. Русский флот действовал против французов в Средиземном море и посылал десанты в Италию на помощь неаполитанскому королю Фердинанду VI. Русская армия в соединении с австрийскими войсками под начальством Суворова действовала против французов в северной Италии. Суворов, не только опытный и отважный боевой генерал, но и самостоятельный тактик, одаренный замечательным талантом военного творчества, быстро, всего в полтора месяца, очистил всю северную Италию от французских войск, разбив французов на реке Адде. Когда же французские армии Моро и Макдональда устремились на него с целью лишить завоеваний и вытеснить из Италии, Суворов заставил Моро отступить без боя, а Макдональда разбил в трехдневной битве на берегах Требии. Назначение нового французского главнокомандующего (вместо Моро), Жубера, не поправило дела, Жубер был разбит и убит в битве при городе Нови. С падением крепости Мантуи северная Италия окончательно перешла во власть Суворова, но в это время Суворов был оттуда отозван для действий в Швейцарии. Вступив в Швейцарию после упорных битв с французами у Сен-Готарда, русские войска не были вовремя поддержаны австрийцами и попали в отчаянное положение, так как были лишены припасов и снарядов и окружены превосходными силами неприятеля в Мутенской долине. С громадными усилиями удалось, однако, Суворову одержать несколько блестящих побед, пробиться к Гларису, а оттуда уйти в южную Германию. Другой же русский корпус Римского-Корсакова, действовавший в Швейцарии, был разбит французами при Цюрихе. С полным основанием Суворов приписывал неудачи кампании плохим распоряжениям австрийского военного совета (гофкригсрата), желавшего из Вены руководить всеми движениями на театре войны. Император Павел разделил мнение Суворова и, обвиняя австрийцев в поражении отряда Римского-Корсакова, отозвал свои войска в Россию и разорвал союз с Австрией, отозвав своего посла из Вены в 1800 г. В том же году отозван был русский посол из Лондона по совершенно аналогичным причинам: император Павел был недоволен отношением англичан к вспомогательному русскому корпусу, действовавшему против французов в Голландии.

Так совершился разрыв Павла с его союзниками. В 1800 г. вследствие этого разрыва Россия заключает мир с Францией и готовится к войне с прежними союзниками. Император Павел заключает союз с Пруссией против Австрии и союз с Пруссией же, Швецией и Данией против Англии. Особенно деятельно идут приготовления к военным действиям против Англии: донское казачье войско уже выступило в поход к Оренбургу с целью нападения на Индию. Но смерть Павла (11 марта 1801 г.) прекратила эти приготовления.

Итак, принцип невмешательства не был выдержан императором Павлом. Отвлеченное чувство законности и страх подвергнуться нападениям со стороны Франции заставили Павла воевать с французами; личное чувство обиды заставило его отступить от этой войны и готовиться к другой. Элемент случайности так же силен был в политике внешней, как и в политике внутренней: и там, и здесь Павел руководился скорее чувством, чем идеей.

Смерть императора Павла. Рано нарушенное духовное равновесие Павла не восстановилось в пору его царствования; напротив, власть, доставшаяся ему поздно, кружила ему голову еще сильнее, чем страх перед матерью. Пока он жил в добрых отношениях со своей женой Марией Федоровной и продолжал свою платоническую дружбу с фрейлиной Нелидовой, эти обе женщины, дружные одна с другой, влияли благотворно на Павла, смягчали его настроение, тушили его гнев, сглаживали его бестактности. Но семейному миру Павла пришел конец в первой половине 1798 г. После рождения сына Михаила Павел отдалился от Марии Федоровны и попал под иные влияния: он стал жертвой кружка, в центре которого находились его брадобрей Кутайсов и Лопухины. Его уверили в том, что жена желала держать его под своим "игом", и побудили порвать с ней. Императрица и Нелидова "узнали свою беду" и подверглись гонению. В семье Павла началась драма, потому что Павел явно увлекся девицей Лопухиной, а к семье стал резко враждебен. Подчиненный внушениям неизменных угодников и интриганов, Павел готов был видеть в жене недруга, желавшего будто бы повторить 28 июня 1762 г., а в старшем сыне Александре — соперника, готового захватить престол. Такое настроение государя сказывалось открыто и грубо и стало для него роковым. Павел переносил опалы с подданных на родных, угрожал самой династии; и это придавало вид лояльности мятежному против него движению. Лица, желавшие свергнуть Павла, руководились разными побуждениями: и чувством личной мести, и злобы, и сословными инстинктами, и видами чужой (говорят, английской) дипломатии; но напоказ у всех было желание избавить страну от тирана и спасти императорскую семью от болезненной жестокости невменяемого отца и мужа.

В первом периоде заговора самую видную роль играл вице-канцлер Никита Петрович Панин (племянник Никиты Ив. Панина, нам известного). В дружбе с английским послом Витвортом и Зубовым он составил круг заговорщиков, имевших целью, ввиду душевной болезни Павла, создать регентство и вручить его Александру, убедив Павла лечиться. В эти планы, как кажется, Панин вовлек и самого Александра, который никогда не мог этого простить Панину, считая его начальным виновником смерти отца. Раньше, чем заговорщики приготовились действовать, Павел начал подозревать Панина и осенью 1800 г. выслал его в подмосковную деревню. Дело замедлилось, но ненадолго. Руководство заговором перешло в руки петербургского военного губернатора, графа Палена, любимца Павла, который повел его к определенному и решительному концу — "к совершенному устранению Павла от престола какою бы то ни было ценою". Заговор окреп к весне 1801 г. В нем принимало участие петербургское офицерство, опиравшееся на солдатскую массу, пассивно шедшую за своим начальством. 11 марта 1801 г. заговорщики к полуночи проникли в новый дворец Павла, Михайловский замок, построенный на месте старого Летнего дворца. Из 40 или 50 человек заговорщиков до комнат Павла дошло человек 8, и в запальчивом объяснении с ними Павел был убит, в отсутствии графа Палена. Неизвестно, насколько преднамеренно было совершено убийство, но рассказывали, что заговорщики открыто величались своим поступком в первые дни по кончине Павла.

Так кончилась жизнь императора Павла, первого из русских государей после Петра, не служившего дворянским интересам.

Время Александра I (1801 — 1825)

Вступление на престол. В момент смерти Павла два его старших сына Александр и Константин находились в Михайловском замке под домашним арестом и ждали грозы от отца, не ведая за что. О движении против отца Александр знал; но он и мысли не допускал о возможности кровавой развязки. Поэтому, когда Пален сообщил ему, придя из покоев Павла, о происшедшем, Александр впал в обморок и потом обнаружил сильнейшее отчаяние. Пален не был в силах убедить Александра "начать царствовать" и, говорят, только окриком привел его в себя. Положение Александра было очень тяжело: он чувствовал, что, зная и попуская умыслы на власть отца, он рисковал подпасть обвинению и в том, что случилось. Он смотрел на себя как на невольного участника убийства и боялся, что так посмотрят на него и другие. Горше всего было то, что в первые минуты после кончины Павла его супруга и мать Александра отнеслась к Александру с подозрением и как бы ждала его оправданий. В отчаянии и гневе она требовала отчета в происшедшем, настаивала на наказании виновных, хватаясь за власть, боясь, что Александр ее не достоин. Надобны были большие усилия, чтобы ее успокоить и уничтожить недоразумения между ней и сыном. Такова была обстановка воцарения Александра. Мучительные движения совести при воспоминании об отце; трудность положения между матерью и заговорщиками, которых пока не было возможности наказать; необходимость уживаться до времени с теми, кто, произведя один переворот, мог отважиться и на другой, — все это удручало Александра и делало его глубоко печальным и тоскующим безутешно. Таким явился он перед своими подданными, и его трогательное горе подкупало сердце тех, кто видел в нем любящего сына.

Характерен был манифест императора Александра I, обнародованный 12 марта: "Судьбам Вышняго угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя Нашего Государя Императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11 на 12 число сего месяца. Мы, восприемля наследственный Императорский Всероссийский престол, восприемлем купно и обязанность управлять Богом нам врученный народ по законам и по сердцу в Бозе почившей Августейшей Бабки нашей Государыни Императрицы Екатерины Великия, коея память нам и всему Отечеству вечно пребудет любезна, да, по Ея премудрым намерениям шествуя, достигнем вознести Россию на верх славы" и пр. Новая власть свидетельствовала, что она не солидарна с только что прекратившейся властью Павла и желает возвратить страну к порядкам, которые он осуждал и преследовал. Отсутствие опал и гонений на участников переворота и милостивое увольнение от дел в июне 1801 г. гр. Палена еще более утверждали в мысли, что новый государь очень далек от режима императора Павла. Казалось, воскресает "бабушкин век" (выражение самого Александра) дворянской царицы Екатерины II. Однако такое заключение было бы несправедливо: в лице Александра для государства явился не подражатель Екатерины, а руководитель совсем нового склада и необычного типа, уразуметь который было очень трудно. Не понимая Александра, современники звали его "очаровательным сфинксом" и догадывались, что его разгадку надобно искать в ею воспитании.

Личность Александра действительно становится нам понятна лишь тогда, когда мы вдумываемся в обстоятельства его воспитания и в его семейную обстановку. Судьба поставила его между бабкой и отцом как предмет ревности и спора. Когда Александр родился, Екатерина взяла его у родителей на свое собственное попечение и сама его воспитывала, называя его "мой Александр", восхищаясь здоровьем, красотой и добрым характером ласкового и веселого ребенка. Выросши бабушкиным внуком, Александр не мог, разумеется, уйти и от влияния родителей и понял, какая бездна разделяет большой двор Екатерины и скромный гатчинский круг его отца. Чувствуя на себе любовь и бабки, и Павла, Александр привык делать светлое лицо и там, и здесь. У бабки в большом дворце он умел казаться любящим внуком, а переезжая в Гатчину, умел принимать вид сочувствующего сына. Неизбежная привычка к двуличию и притворству была последствием этого трудного положения между молотом и наковальней. Но умение менять по произволу свое настроение и прятать свои мысли и чувства могло бы стать для Александра удобной привычкой общежития, если бы эта привычка выработалась не в столь тяжких условиях. В последнее десятилетие своей жизни Екатерина пришла к мысли о необходимости отстранить Павла от престола и воспользоваться законом 1722 г. для того, чтобы передать престол мимо Павла Александру. В 1796 г. она пыталась посвятить в это дело самого Александра, который и ранее (1793—1794) мог уже ловить сторонние намеки на этот проект. На сообщение Екатерины Александр ответил ей ласковой благодарностью за доверие и благоволение; в то же время в письме к отцу именовал его пока не принадлежавшим ему титулом "величества", а за спинами их обоих говорил, что сумеет уклониться от передачи ему власти, и собирался даже "спастись в Америке". Надо вдуматься в дело, чтобы понять, какой ужас переживал Александр в своей душе за это время и как тяжела была для него необходимость двоиться между Екатериной и Павлом и уметь казаться "своим" для обеих сторон. Воспитанные семьей двойственность и двуличие остались навсегда свойством Александра; он отлично входил во всякую роль, какую хотел играть, и никогда не внушал уверенности, что он в данную минуту искренен и прям. Сперанский назвал Александра "сущим прельстителем" за умение овладеть собеседником; но именно Сперанский на себе мог познать, как неожиданно исчезало благоволение прельстителя и как призрачно бывало его расположение.

Но если жизнь рано вытравила в характере Александра искренность и непосредственность и сделала его двуличным, то умственное его воспитание сообщило двойственность его мировоззрению. Екатерина стремилась поставить воспитание Александра на высоту современных ей педагогических требований и желала вести внука в уровень с умственным движением века. Поэтому она и вверила его "передовому" воспитателю, швейцарскому гражданину Лагарпу. В умственной обстановке, созданной Лагарпом, Александр действительно шел в уровень с веком и стал как бы жертвой того великого перелома, который произошел в духовной жизни человечества на рубеже XVIII и XIX столетий. Переход от рационализма к ранним фазам романтизма сказался в Александре сменой настроений, очень характерной. В его молодых письмах находим следы политических мечтаний крайнего оттенка: он желает свободных учреждений для страны (constitution libre) и даже отмены династического преемства власти; свою задачу он видит в том, чтобы привести государство к идеальному порядку силой законной власти и затем от этой власти отказаться добровольно. Мечтая о таком "лучшем образце революции", Александр обличает в себе последователя рационалистических утопий XVIII столетия. Когда же он предполагает по отказе от власти уйти в сентиментальное счастье частной жизни "на берегах Рейна" или меланхолически говорит о том, что он не создан для придворной жизни, — перед нами человек новых веяний, идущий от рассудочности к жизни чувства, от политики к исканию личного счастья. Влияние двух мировоззрений чувствуется уже в раннюю пору на личности Александра и лишает ее определенности и внутренней цельности. Мы поэтому не удивимся, если будем наблюдать и во все прочие эпохи жизни Александра ту же неопределенность и раздвоенность его умственного настроения и малопонятные переходы от религиозного равнодушия почти к религиозному экстазу, от освободительных стремлений — к реакции, от Сперанского — к Аракчееву и т. п. Человек переходной поры, Александр не успел приобрести твердых убеждений и определенного миросозерцания и по житейской привычке приноравливался к различным людям и положениям, легко приноравливался к совершенно различным порядкам идей и чувств.

Понимание основного свойства натуры Александра (именно его внутренней раздвоенности) и его господствующей манеры (именно склонности и способности носить личину) дает нам ключ к пониманию тех резких и частых перемен в системе и личном поведении Александра, какие удивляли современников и исследователей и заслужили Александру название сфинкса.

Первое время царствования. Застигнутый врасплох известием о кончине отца, Александр потерялся. Известные слова гр. Палена: "C'est assez faire l'enfant! allez regner!" заставили его совладать с горем и смущением, но пока не сделали хозяином положения. Можно думать, что первые шаги нового правительства, именно манифест 12 марта и группировка вокруг Александра дельцов "бабушкина века", произошли без его деятельного участия. Но скоро Александр осмотрелся: со свойственной ему мягкостью и благовоспитанностью он успел удалить гр. Палена, считавшего себя временщиком, и собрал вокруг себя близких себе людей. Верный мечтаниям юности, он дал ряд распоряжений либерального характера, даровав свободу и прощение заключенным и сосланным во время императора Павла, отменив разного рода ограничения и запрещения, восстановив действие грамот 1785 г. и т. п. Эти распоряжения и личное поведение Александра, чарующее и ласкающее, доставили ему удивительную популярность. Многим казалось, что Александр — "это сердце и душа Екатерины II, и во все часы дня он исполняет обещание, данное в манифесте". Но Александр не ослеплялся достоинствами екатерининской политики и ее дельцов. Он жестоко и насмешливо критиковал екатерининский двор и презирал ее придворных. Не подражать старому и ветхому он хотел, а повернуть дела по-своему, по-новому. Отсюда его отношения к делам и людям. Текущую практику управления предоставляет он опытным чиновникам, выбирая их из старших поколений, из людей "бабушкина века". С ними он ласков, хотя иногда и не стесняется в отзывах о них за глаза (о гр. П. В. Завадовском: "Il est nul... un vrai mouton"). Общие же принципы и задачи управления Александр пытается установить не с этими старыми чиновниками, а с личными своими друзьями, и не в первенствующих учреждениях империи, а в бесформенном дружеском кружке, которому участники его дают шутливое наименование, взятое из практики французской революции, — "comite du salut public". В состав этого интимного комитета входят четыре лица: Н. Н. Новосильцев, граф В. П. Кочубей, граф П. А. Строганов и князь Адам Чарторыжский — все четыре малоприкосновенные к служебным делам и все четыре настолько не старые, что заслужили от стариков презрительное наименование "молодых наперсников Александровых". Влияние этого интимного комитета на дела было настолько ощутительно, что раздражало не принадлежащих к составу комитета сановников и вызывало с их стороны осуждение и даже брань. Однако это не мешало Александру несколько лет управлять с одними, а советоваться с другими лицами. Это и составляло особенность первых лет правления Александра.

Несмотря на то, что интимный комитет не был вовсе оформлен, его занятия велись систематически, и даже существовало нечто вроде журналов комитета, составляемых П. А. Строгановым. Записки графа Строганова, изданные целиком великим князем Николаем Михайловичем в его труде "Граф П. А. Строганов", дают нам прочное основание для суждения о деятельности комитета. Созданный по мысли П. А. Строганова, комитет был впервые собран в заседание 24 июня 1801 г., тотчас же по увольнении графа Палена. Свою задачу комитет понял очень широко: по ознакомлении с действительным положением дел в государстве и с внешней политикой России он полагал начать с частичных реформ управления и закончить установлением общих основ правопорядка. Можно без колебания признать, что все движение законодательства и все перемены в административном строе в первые пять лет царствования Александра вышли прямо или косвенно из интимного комитета, и потому значение комитета надобно признать весьма важным. Переустройство высших органов управления (Сената и Государственного совета) и образование министерств вместо отживших коллегий было назревшим очередным вопросом того времени, и он разрешен был в 1802 г. с участием именно комитета. Вопросы сословного устройства также обсуждались в комитете: и в частности, вопрос о крепостном праве на крестьян много занимал комитет. На поместное дворянство члены комитета смотрели неблагосклонно. "Это сословие самое невежественное, самое ничтожное и в отношении к своему духу наиболее тупое (dont l'esprit est le plus bouche)" — так высказывался Строганов, и Александр, очевидно, разделял его взгляд.

Оставлять за такой средой право на личность и труд крестьян казалось несправедливым. Но как отменить это право, комитет не додумался, и император Александр ограничился в области положительных мероприятий законом 1803 г. о вольных хлебопашцах. Мысль, легшая в основание закона, была подана государю не в комитете, но она вполне соответствовала настроению комитета и самого Александра. Помещикам предоставлялось освобождать своих крепостных на условиях, выработанных по их взаимному соглашению и утвержденных правительством; освобожденные крестьяне составляли особое состояние вольных хлебопашцев. Закон 1803 г. остался почти без применения, но послужил для общества достоверным признаком, по которому можно было заключить о направлении правительства в крестьянском вопросе. Если правительство не пошло здесь далее частной меры, то причина этого не в его настроении, а в трудности дела. Интимный комитет нашел в крепостном праве камень преткновения и, не разрешив этого основного вопроса русского общественного устройства, ему современного, не мог успешно разрешить и вопрос об основаниях того будущего идеального правопорядка, к которому мечтал вести страну. Обратясь в негласный совет государя по делам текущим и обнаружив свою неспособность или неподготовленность к тому, чтобы решить широкую задачу, для которой он был образован, интимный комитет потерял прежнее расположение государя и понемногу распался. Совершилось это настолько постепенно, что даже нет возможности установить точную дату: дело начало расстраиваться с 1804 г., а в эпоху Аустерлица и Тильзита комитет окончательно перестал существовать, и его члены перестали быть в непосредственной близости к Александру.

Одновременно с распадением комитета произошла перемена и во внешней политике императора Александра. Вступая на престол, император Александр намеревался сохранять мир и нейтралитет. Он остановил приготовления в войне с Англией и возобновил дружбу как с этой державой, так и с Австрией. Отношения с Францией стали от этого хуже, чем были перед кончиной императора Павла, так как Франция в то время находилась в острой вражде с Англией. Однако никто в России не думал о войне с французами в первые годы императора Александра. Война сделалась неизбежна только после целого ряда недоразумений между Наполеоном и русским правительством. Наполеон превратил Французскую республику в монархию; его громадное честолюбие раздражало Александра, а его бесцеремонность в делах средней и южной Европы казалась опасной и недопустимой. Наполеон, не обращая внимания на протесты русского правительства, насильственно распоряжался в Германии и Италии, и это заставило Александра постепенно готовить новую коалицию против Франции. Главными союзниками его были Австрия и Англия. В 1805 г. открылась война с Наполеоном. Русские войска, под командой одного из учеников Суворова, Мих. Илар. Голенищева-Кутузова, двинулись в Австрию на соединение с австрийскими войсками. Но раньше, чем они достигли театра военных действий, Наполеон разбил и пленил австрийскую армию и взял Вену. Кутузов успел увернуться от неравного боя с Наполеоном и искусными маршами отвел свои войска назад, на север от Вены. Однако вслед за тем, по личному настоянию императора Александра, он принял бой с Наполеоном у г. Аустерлица, хотя и не верил в победу над французами своих усталых солдат и расстроенных неудачами австрийцев. Действительно, под Аустерлицем Наполеон разбил русских и австрийцев и принудил императора Франца к миру. Русская же армия должна была отойти на родную границу. Так окончилась кампания 1805 г. В следующем, 1806 году император Александр возобновил войну против Наполеона в союзе с Пруссией. Пруссия не дождалась русских войск и одна начала военные действия. Французы разбили пруссаков одновременно в двух битвах, под Иеной и Ауэрштедтом. Наполеон занял Берлин и овладел прусскими землями до самой Вислы. Прусский король (Фридрих Вильгельм III) укрылся со своим двором в Кенигсберге и решился с русской помощью продолжать войну. Всю зиму 1806/07 г. шла кровопролитная борьба вблизи Кенигсберга. Русская армия под начальством Беннигсена оказала упорное сопротивление французам, между прочим, отразив армию Наполеона в большом сражении при г. Прейсиш-Эйлау. Но летом 1807 г. Наполеону удалось разбить русских под г. Фридландом и война окончилась. Все Прусское королевство оказалось в руках Наполеона, а русская армия ушла на правый берег Немана, в родные пределы. Тогда император Александр заключил с Наполеоном перемирие и имел с ним свидание у г. Тильзита в павильоне, поставленном на плотах среди р. Немана. Настроенный ранее не в пользу Наполеона, Александр после первого свидания делал вид, что вошел с ним в дружбу. Оба монарха лично договорились об условиях мира. Александр настоял на том, чтобы не уничтожать Прусского королевства (как того хотел Наполеон), но он не мог сохранить за прусским королем всех его владений. У Пруссии была отобрана добрая половина земель. Между прочим, из большей части тех польских областей, которые достались Пруссии при разделах Польши, был образовано "герцогство Варшавское", отданное саксонскому королю. Россия получила при этом от Пруссии Белостокскую область. Кроме того, Пруссия подпала вполне влиянию Наполеона и должна была принять в свои города французские гарнизоны. Россия выходила из неудачной войны без потерь и унижения. Но император Александр, не ограничиваясь заключением мира, вступил с Наполеоном в союз, условия которого были тайно выработаны в Тильзите. Основой союза было признание за Наполеоном права господства на западе Европы, а за Александром — права господства на востоке. Наполеон прямо указывал Александру, что Россия должна усилиться на счет Швеции и Турции, предоставив Наполеону Германию и Италию. Оба государя согласились действовать сообща против Англии, и Александр принял измышленную Наполеоном "континентальную систему". Она состояла в том, что континентальные страны отказывались от торговых сношений с Англией и не пускали в свои гавани английские корабли и товары; Наполеон думал достигнуть этим путем экономического разорения Англии. Тильзитский мир и союз заключили собою первый период царствования Александра.

На пространстве первых шести лет император Александр успел показать, что он способен к быстрым переменам. Его внутренняя политика не удовлетворила ни людей "бабушкина века", ни членов интимного комитета: и те и другие увидели, что не владеют волей и настроением Александра и не могут положиться на его постоянство. Одних он раздражал дружбой с "молодыми наперсниками", попиравшими старину; других удивлял своей сдержанностью в вопросах преобразования, и "молодые наперсники" с неудовольствием замечали, что он легко давал "задний ход" их начинаниям, которые, казалось, так соответствовали его собственным недавним мыслям. Двойственность настроения Александра уже тогда делала его "сфинксом". Происшедший же в 1807 г. поворот его внешней политики и союз с Наполеоном, совершенно непонятный для русского общества, сделали его сфинксом и для широкой публики. Возвратясь из Тильзита в Петербург, Александр мог ловить вокруг себя, вместо прежних знаков бурного обожания, молчаливые недоуменные взгляды.

Годы 1807—1812, составляющие второй период царствования императора Александра, характеризуются внутри государства влиянием Сперанского, а вне — союзом с Наполеоном.

Один из крупнейших государственных умов России XIX в., Сперанский, при Александре получил значение чрезвычайно разностороннее. В первую пору своей близости к государю он предназначался, по-видимому, к тому, чтобы заменить собой павший интимный комитет. Практик и даже канцелярист, он представлялся способным на деле осуществить реформу, о которой мечтал Александр со своими друзьями, и дал этой реформе житейски пригодный вид. Александр вручил ему бумаги комитета, изложил свои намерения и дал полномочие из хаоса мыслей, речей и проектов создать деловой, приспособленный к русской практике план преобразования государственного порядка. Так возник знаменитый "проект" Сперанского. В то же время разносторонность талантов Сперанского, соединявшего в себе ум теоретика-систематика со способностями администратора-практика, повела к тому, что его влиянию подпала вся текущая деятельность правительства до внешней политики включительно. Сперанский явился кодификатором и финансистом; ему было поручено устройство финляндских дел; он проектировал отдельные мероприятия самого разнообразного содержания; он пересматривал и переустраивал действующие учреждения. Словом, он ведал все, что интересовало государя, и стал влиятельнейшим фаворитом, умевшим, однако, держаться не только скромно, но даже уединенно.

Проект государственного устройства Сперанского, или "Введение к уложению государственных законов", имеет задачей реформу общественного строя и государственного управления. Сперанский расчленяет общество на основании различия прав. "Из обозрения прав гражданских и политических открывается, что все они в рассуждении принадлежности их на три класса могут быть разделены: 1) права гражданския общия, всем подданным принадлежащия; 2) права гражданския частныя, кои должны принадлежать тем только, кои образом жизни и воспитания к ним будут приуготовлены; 3) права политическия, принадлежащия тем, кои имеют собственность. Из сего происходит следующее разделение состояний: 1) дворянство; 2) люди средняго состояния; 3) народ рабочий". Дворянству Сперанский усваивает все категории прав, причем права политические "не иначе как на основании собственности". Люди среднего состояния имеют права гражданские общие, но не имеют особенных, а политические имеют "по их собственности". Народ рабочий имеет общие права гражданские, но не имеет прав политических.

Если мы будем помнить, что Сперанский разумеет под общими гражданскими правами гражданскую свободу личности, а под политическими правами — участие в государственном управлении, то поймем, что проект Сперанского отвечал либеральнейшим стремлениям Александра: он отрицал крепостное право и шел к представительству. Но вместе с тем, рисуя две "системы" коренных законов, Сперанский изображал одну из них как уничтожающую самодержавную власть в ее существе, а другую — как облекающую власть самодержавную внешними формами закона с сохранением ее существа и силы. Указывая, что вторая система существует во Франции (которой тогда увлекался Александр), Сперанский как бы соблазнял Александра следовать именно этой системе, ибо при ней законом созданное представительств на деле было бы "под влиянием и в совершенной зависимости от власти самодержавной". С другой стороны, в сфере "особенных" гражданских прав, принадлежащих одному Дворянству, Сперанский сохранял "право приобретать недвижимою собственность населенную, но управлять ею не иначе, как по закону". Эти оговорки сообщали будущему строю гибкость и неопределенность, которыми можно было пользоваться в любую сторону. Устанавливая "гражданскую свободу" для крестьян помещичьих, Сперанский одновременно продолжает их называть "крепостными людьми". Говоря о "народном представлении", Сперанский и при нем готов определять существо верховной власти как истинное самодержавие. Очевидно, что очень либеральный по принципам проект Сперанского мог быть очень умерен и осторожен по исполнению.

Формы государственного управления представлялись Сперанскому в таком виде: Россия делится на губернии (и области на окраинах), губернии — на округа, округа — на волости. В порядке законодательном в волости составляется из всех землевладельцев волостная дума, избирающая членов местной администрации и депутатов в окружную думу; в округе такая же роль принадлежит окружной думе, состоящей из депутатов дум волостных, а в губернии — губернской думе, состоящей из депутатов дум окружных. Губернские думы посылают своих депутатов в Государственную думу, составляющую законодательное сословие империй. В порядке судном действуют суды волостные, окружные и губернские под верховенством Сената, который "есть верховное судилище для всей империи". В порядке исполнительном действуют управления волостные, окружные и губернские под руководством министерств. Все отрасли управления соединяются Государственным советом, который служит посредствующим звеном между державной властью и органами управления и составляется из особ, назначаемых государем.

Исполнение проекта Сперанского предполагалось начать с 1810 г. В новый год, 1 января 1810 г., был открыт в преобразованном виде. Государственный совет, в 1811 г. были преобразованы министерства. Но далее дело не пошло, а в 1812 г. Сперанский уже лишился доверия государя, и настала новая эпоха в жизни Александра.

Если бы роль Сперанского ограничилась составлением проекта преобразований, о Сперанском можно было бы говорить немного, так как его проект остался без всякого влияния на строй общества и государства. Значение этого проекта заметнее в истории идей, чем в истории учреждений: он служил показателем известного направления в русском обществе и возбудил против себя протест представителей иных направлений. Известна записка Н. М. Карамзина "О древней и новой России", поданная императору Александру против проекта Сперанского. Охранительный тон этой записки и ее резкость вызвали неудовольствие Александра: но Карамзин метко указывал на то, что Сперанский спешил (или, вернее, сам Александр спешил) с общей реформой в духе произвольного заимствования со стороны, от той самой Франции, которую все русское общество считало тогда очагом политических и социальных опасностей. Быть может, реформа Сперанского потому и не была осуществлена, что Александр боялся ее скороспелости и убедился в ее непопулярности среди окружающих его сановников и чиновников, не любивших Сперанского.

Гораздо действительнее были работы Сперанского в сфере текущей правительственной деятельности. В звании товарища министра юстиции Сперанский заведовал комиссией законов, которая подготовляла проект нового гражданского уложения, составленный под очевидным влиянием французского Code civil (или "Кодекса Наполеона"). Внесенный в Государственный совет, этот проект, однако, не получил санкции. Хотя отношение современников и ученых к проекту кодекса никогда не было благоприятным, однако нельзя не признать некоторого значения в истории русской кодификации за первыми работами в этой сфере Сперанского. Для самого же Сперанского его первые законодательные работы были подготовкой к позднейшим его трудам по составлению Свода законов. Привлеченный императором Александром к устройству управления в новоприобретенной Финляндии, Сперанский сопровождал Александра во время его поездки на сейм в Борго, редактировал его сеймовые речи, писал проекты устройства финляндского сената, руководил комиссией финляндских дел, образованной в Петербурге. Та самая гибкость и неопределенность политических понятий о верховной власти и о народном "представлении", которую мы видели в общем проекте Сперанского, наблюдается в актах о Финляндии, редактированных Сперанским. Верный своей мысли о законодательном сословии, которое "на самом деле было под влиянием и в совершенной зависимости от власти самодержавной", Сперанский так стремился поставить и финляндский сейм, учрежденный, но не действовавший при Александре. Одновременно с делами финляндскими, получив с 1809 г. влияние в сфере финансового управления, Сперанский и Здесь сумел оставить яркий след своего ума и энергии. Финансы России на 1810 г. определялись так: 125 млн. дохода, 230 млн. расхода, 577 млн. долга, ни малейшего запасного фонда (слова графа М. А. Корфа). Сперанскому предстояло найти выход из положения, неправильность которого создалась еще в XVIII в. Манифестом 3-го февраля 1810 г. было между прочим установлено: признать ассигнации государственным долгом, обеспеченным "на всех богатствах империи"; новый выпуск ассигнаций пресечь; государственные расходы по возможности сократить, а доходы увеличить чрез временные прибавки в податях; публиковать ежегодно роспись государственных доходов и расходов. Начала, изложенные в этом манифесте, легли в основание ряда огромных финансовых операций 1810—1812 гг., руководимых Сперанским и знаменовавших собой перелом в отношении власти к финансовым задачам государства. Можно сказать, что в эту пору действий Сперанского сформировались идеи и подготовлены были люди, с которыми была проведена позже финансовая реформа Канкрина.

Указывают обыкновенно на редактированные Сперанским распоряжения 1809 г. о придворных званиях и об экзаменах на гражданские чины, как на причину нелюбви к Сперанскому знати и чиновничества. Указ о придворных званиях признал их отличиями, не приносящими никакого чина. Указ об экзаменах на чины поставил производство в чины VIII и старших классов в зависимость от образовательного ценза. Может быть, неудовольствие потерпевших от новых служебных порядков и сыграло свою роль в падении Сперанского; но во всяком случае его падение последовало много спустя после указов 1809 г. и совершилось совсем внезапно. Государь в марте 1812 г. выслал Сперанского в Нижний Новгород, а оттуда — в Пермь.

Удаление Сперанского стояло в несомненной связи с переменой во внешней политике Александра. Тильзитский мир 1807 г. сделал Александра союзником и другом Наполеона, приобщил Россию к известной "континентальной системе" Наполеона и разделил Европу на две сферы влияния, отдав ее запад Наполеону, а восток Александру. Последствием были войны со Швецией и с Турцией. Первая война дала России Финляндию, вторая Бессарабию. Кроме того, в 1809 г. Александр участвовал в войне Наполеона с Австрией и получил от последней часть восточной Галиции (Тарнопольский округ, который по окончании борьбы с Наполеоном снова отошел к Австрии). Переход от вражды к сближению с Францией, разрыв со старыми союзниками, тяжести континентальной системы и непрерывных войн, французское влияние на внутренние дела, проводником которого считали именно Сперанского, — все это очень влияло на общественное настроение и вызывало ропот. Когда добрые отношения Александра и Наполеона стали портиться, вражда русского общества к Наполеону и Франции достигла большого напряжения, а Сперанский в общественном мнении стал почитаться уже прямо изменником. Как первое лицо в пору сближения с Францией, Сперанский стал как бы символом этого сближения и должен был, конечно, сойти со сцены при перемене политического фронта.

Так в 1812 г. обозначилась новая перемена в Александре. Как раньше друзья Александра по интимному комитету убедились в непрочности его дружбы, как теперь пришлось убедиться в этом Сперанскому. Прощаясь с ним со слезами, Александр имел вид человека, уступающего необходимости пожертвовать Сперанским без поверки обвинений, взведенных на него доносами. За глаза же Александр давал волю негодованию на Сперанского и даже говорил о смертной казни. И сам Наполеон много раз имел случай убедиться в двойственности своего союзника. Любезный и сдержанный, обворожительный и скрытный, Александр никогда не отдавал всего себя дружбе с Наполеоном и при случае давал ему отпор или уклонялся от откровенности, сохраняя свою светлую улыбку и чарующий взгляд.

Последняя борьба с Наполеоном. Александр с 1810 г. уже обнаруживал разочарование в своей дружбе с Наполеоном. Она не приводила к добру. Недовольство подданных, торговые потери, расстройство финансов, удары самолюбию и угрозы миру — вот что стяжал Александр этой дружбой. Охладев понемногу к Наполеону, Александр начал протестовать против его действий и стал постепенно готовиться к войне, на тот случай, если Наполеон нападет на него. В свою очередь, Наполеон вел приготовления для вторжения в Россию. Обе стороны старались скрывать свои военные приготовления и обвиняли друг друга в стремлении уничтожить дружбу и нарушить мир. Для всех становилось ясно, что подготовлялась война между Россией и Францией. Причина ее лежала в глубокой противоположности стремлений французской и русской политики. Наполеон стремился к мировому владычеству и желал подчинения России его видам. Александр не только не считал возможным подчиниться Наполеону, но сам желал влиять на дела Европы, как преемник Екатерины, при которой Россия достигла необыкновенных политических успехов и большого международного значения. Со стороны Франции продолжался еще завоевательный порыв; со стороны России сказывалось чувство национальной силы и гордости. Франция желала господства над Россией, Россия — равенства с Францией. Борьба была неизбежна, и обе стороны имели к ней достаточные поводы.

Уже в 1811 г. близость разрыва между Францией и Россией чувствовалась всеми. С начала 1812 г. император Александр усиленно приготовлялся к войне. Он решился не нападать, а только обороняться, и отклонил проекты наступательных действий. Более 200 тыс. русских войск ожидали нашествия врага. Войска были расставлены на границе, вдоль р. Немана, и разделены на две армии: первой командовал военный министр, генерал Мих. Богд. Барклай-де-Толли, второй — генерал суворовской школы, князь П. И. Багратион. Сам император Александр находился при войсках, в г. Вильне. Было большой ошибкой разбросать войска на значительном расстоянии и не соединить их в одну сильную армию. Наполеон заметил эту ошибку и хотел ею воспользоваться, чтобы разделить и ослабить русские силы. С громадной армией в 600 000 человек он в июне 1812 г. без объявления войны переправился через Неман, в пределы России (у г. Ковно) и почти без всякого сопротивления со стороны русских разрозненных отрядов, бывших перед ним, быстро дошел до Вильны, где и остановился на полмесяца для окончательного устройства своей армии, составленной из войск как французских, так и союзных (немецких, польских, голландских, швейцарских и т. д.). Русские армии Барклая-де-Толли и Багратиона оказались отрезанными одна от другой и настолько слабыми, что по неравенству сил не могли и думать о генеральном сражении с врагом. В эту тяжелую минуту окружающие императора Александра убедили его оставить театр войны и уехать в Москву, а затем в Петербург для общего руководства государственной обороной. Главное начальство над войсками получил Барклай. Понимая невозможность открытого боя с Наполеоном, Барклай принял систему отступления внутрь страны и повел свою армию на Витебск и Смоленск, приказав и Багратиону отступать и идти на соединение с ним. Мысль о необходимости и пользе отступления принадлежала не одному только Барклаю. Многие тогда вспоминали пример Петра Великого, отступавшего перед шведами до Полтавы, и рассчитывали, что, отступая, русская армия легко может быть усилена рекрутами и снабжена всем необходимым, тогда как неприятель тем больше ослабеет и истощится, чем дальше отойдет от своей родины. Так рассуждали многие; но Барклай яснее всех понимал, как именно следует исполнить отступление и до каких пор его вести. Он искусно уклонялся от больших боев с преследовавшим неприятелем и старательно берег свою армию от потерь и внутреннего расстройства. Он благополучно достиг Смоленска и там соединился с Багратионом, который пришел туда от Немана с великим трудом, беспрерывно преследуемый французами. Таким образом, отступление удалось в том смысле, что Наполеон не успел ни разъединить русские армии, ни разбить их порознь. В военном отношении это был большой успех.

Однако постоянным отступлением Барклая не были довольны ни государь, ни армия, ни все русское общество. Русские люди стыдились того, что армия как будто боялась открытого боя с врагом. Почти никто не понимал, что в военном отношении отступление не было позорным делом, и все обвиняли Барклая или в трусости, или даже в измене. Общественное мнение требовало смены Барклая. Император Александр думал о том же; по совету приближенных, он назначил главнокомандующим М. И. Голенищева-Кутузова. Но еще раньше, чем послать его в армию, государь потребовал от Барклая, чтобы отступление было, наконец, приостановлено. Вследствие такого желания государя и под влиянием общего настроения Барклай из Смоленска попытался было начать наступление на французов к Витебску, но вовремя остановился. Оказалось, что Наполеон кружным путем спешил в обход русских к Смоленску и чуть было не отрезал нашей армии от Смоленска и Москвы. С большими усилиями русским отрядам (генералов Неверовского, Раевского и Дохтурова) удалось задержать французов под Смоленском, пока главная армия наша вернулась с витебской дороги мимо Смоленска на московскую дорогу. Несколько дней шел бой под древними стенами Смоленска, раньше чем Барклай приказал оставить эту крепость и продолжать отступление к Москве. Он видел, что еще не пришла пора помериться силами с Наполеоном. В это время (16 августа) на пути армии от Смоленска к Можайску приехал в армию новый главнокомандующий, Кутузов. Он 26 августа решил дать Наполеону генеральное сражение при селе Бородине (на берегах речки Колочи, впадающей в р. Москву, верстах в 10 от Можайска). Это сражение показало, что Барклай был прав и что русские еще не в силах победить врага. Дав битву в угоду общественному мнению. Кутузов после боя продолжал отступление по примеру Барклая.

Бородинская битва — одна из самых кровопролитных в истории: до ста тысяч человек было убито, ранено и пропало без вести в один день из обеих сразившихся армий. Со стороны русских в бою было около 110 тыс. человек, со стороны французов — около 130 тыс. Весь день Наполеон вел атаку на русские позиции; после отчаянного боя (в котором погиб Багратион) неприятелю удалось оттеснить русские войска на несколько сот сажен назад. Но вечером французы оставили взятые ими русские укрепления и ушли ночевать в свой лагерь. Русские же ночевали на поле битвы, и казацкие разъезды тревожили врага во всю ночь. Обе стороны имели трофеи: отбили друг у друга пушки, знамена, пленных. Каждая армия считала себя победительницей. Сгоряча Кутузов решил на утро возобновить бой и напасть на врага. Но когда обнаружилось, что половина русской армии уничтожена в бою, он понял, что следует отойти и сохранить оставшиеся силы от окончательного разгрома. Русские потянулись к Москве. Следом за ними наступали французы, надеясь на скорое окончание войны со взятием Москвы. Под Москвой (в деревне Филях) Кутузов собрал военный совет и, обсудив положение дел, решил оставить Москву без битвы. Он надеялся на то, что, сохранив и усилив свои войска, заморит ослабевшую неприятельскую армию в опустелой Москве. Москва была оставлена войсками. Еще ранее, узнав о приближении французов, стали покидать Москву ее жители. Московский генерал-губернатор граф Ф. В. Ростопчин, сначала возбуждавший москвичей к вооруженной защите города, затем необыкновенно энергично хлопотал об оставлении его и даже, говорят, приготовил людей к тому, чтобы зажечь город. 2 сентября в брошенную столицу вступил Наполеон.

Вопреки ожиданиям французов, занятие ими Москвы не привело к миру. Попытки Наполеона начать переговоры окончились неудачей. Император Александр не отвечал Наполеону, потому что твердо решился вести войну до последней возможности и не полагать оружия, пока хотя один враг останется в русских пределах. С первых же дней пребывания французов в Москве город стал гореть и весь обратился в развалины: в нем нельзя было зимовать и нечем было питаться. Кутузов с армией стал немного южнее Москвы; он получал из черноземных губерний все необходимое и увеличивал свои боевые силы, а французов не допускал запасаться провиантом в окрестностях столицы, окружив ее казаками. Наполеон не имел возможности двинуться и на Петербург, потому что Петербург был защищен особой армией (графа Витгенштейна), а кроме того, Кутузов мог в этом случае напасть на врага с тыла. В довершение всего французская армия, очень расстроенная дальним походом и Бородинской битвой, окончательно потеряла порядок в Москве, где скоро привыкла к грабежу и распущенности. Сообразив все невыгоды своего положения, Наполеон решился покинуть Москву и отступить на зимовку в Смоленск и Вильну, с тем чтобы на будущую весну возобновить военные действия. Такую решимость поддержало в нем известие о поражении его передового отряда русскими у села Тарутина (близ г. Малого Ярославца). Кутузов напал здесь на Мюрата и разбил его наголову. В середине октября французская армия покинула Москву, сожженную и разграбленную, с оскверненными храмами и взорванными стенами Кремля. Наполеон сделал попытку пройти от Москвы к Калуге, чтобы отступать не старой разоренной дорогой. Но Кутузов не допустил этого, он дал отпор французам при Малом Ярославце, после чего они повернули на Смоленск по разоренной дороге. Русская армия шла параллельно неприятельской, но Кутузов совсем не стремился к открытому бою с ней, говоря, что она развалится и без боя. Действительно, армия Наполеона разваливалась с необыкновенной быстротой. Тому были многие причины. Во-первых, пребывание в Москве, грабеж и мародерство настолько расшатали дисциплину среди французов, что боевая сила их войск заметно упала. Французы отступали беспорядочно, нуждаясь в необходимом, но волоча за собой награбленную в Москве добычу. За исключением немногих полков (гвардии), они напоминали собой простые шайки грабителей. Во-вторых, вокруг французской армии загорелась народная война: жители коренных русских губерний поднялись на врага. Вооружаясь чем попало, они нападали на отдельные французские отряды и истребляли их, жгли французские запасы, грабили неприятельские обозы, словом, наносили врагу какой только могли вред. При таком возбуждении народа маленькие отряды кавалеристов и казаков, высланные на французов из русской армии, могли с чрезвычайной легкостью и удобством вредить врагу, нападая на него со всех сторон внезапно и украдкой, ведя с ним "партизанскую войну". (Среди партизанов особенно были известны Фигнер, Давыдов и Сеславин). Народ всячески помогал партизанам, укрывал их, доставлял им сведения о движении неприятеля, поддерживал в боях. Народная и партизанская война страшно вредила французской армии и расстраивала ее. В-третьих, наконец, холода, наступившие в ноябре, причинили страшное бедствие французам, не имевшим теплой одежды и надлежащей обуви. Ни сражаться, ни двигаться, ни добывать пищу они не были в состоянии и упустили дороги трупами замерзших и голодных. Когда Наполеон со своей бедствующей армией подошел к р. Березине (приток р. Днепра), у города Борисова русскими была сделана попытка окружить его. Но она не удалась: Наполеон успел переправиться и уйти к Вильне. Однако от Березины шла уже не армия, а лишь жалкие ее остатки. Они добежали до Вильны, не смогли в ней удержаться и побежали дальше к Неману. В самый день Рождества Россия торжественно праздновала (и до сих пор церковно празднует) избавление от нашествия французов и "с ними двадесяти язык". Наполеон вывел с собой из России не более 15—20 тыс. солдат, сохранивших строй и дисциплину; все остальные погибли или остались в плену или же обратились в бродяг. Так кончился поход Наполеона в Россию.

Многие полагали, что с изгнанием Наполеона из России война окончена и что русским можно спокойно выжидать дальнейших событий. Сам Кутузов, по-видимому, был такого же мнения. Но император Александр думал иначе: он желал воспользоваться поражением Наполеона, чтобы окончательно сломить его силы и избавить от его гнета европейские государства. По велению государя русские войска вслед за французами перешли русскую границу. Россия начала войну за освобождение Европы, и Александр призывал всю Германию к борьбе с Наполеоном. На его зов первая отозвалась Пруссия, затем после некоторых колебаний Австрия. К новой коалиции примкнули Швеция и Англия. К лету 1813 г. Наполеон сумел собрать новую армию и встретил своих противников в Германии. Борьба разыгралась на Эльбе. После многих упорных битв (при Люцене, Бауцене, Дрездене, Кульме) произошло генеральное сражение при Лейпциге. Оно длилось четыре дня: в нем действовало до полумиллиона человек и было убито и ранено более 100 000. В бою лично принимали участие императоры Наполеон и Александр, присутствовали император Австрийский (Франц) и короли Прусский и Саксонский. В этой "битве народов" Наполеон был разбит и с громадными потерями отступил за Рейн. Союзники преследовали его и вторглись в его империю. Это случилось ровно через год после изгнания французов из России: в день Рождества Христова в 1813 г. император Александр объявил своей армии поход в самую Францию. Так совершилось освобождение Германии от долгого французского господства. Энергия императора Александра поставила его во главе этого дела, и он занял первое место среди союзных государей.

Обессиленная наполеоновскими войнами Франция не могла оказать большого сопротивления громадным союзным армиям. Отвлекши Наполеона в сторону от Парижа, союзники поспешили сами к Парижу и овладели им после сражения с войсками гарнизона. Император Александр с прусским королем торжественно въехали в Париж 19 (31) марта 1814 г. Французский сенат, выражая неудовольствие всей Франции чрезмерными тягостями наполеоновской политики, объявил Наполеона лишенным императорского престола. Побежденному Наполеону не оставалось иного исхода, кроме отказа от власти. В городе Фонтенбло подписал он акт отречения от престола Франции и получил от союзников остров Эльбу (лежащий между его родным островом Корсикой и итальянским берегом). Во Франции была восстановлена королевская династия Бурбонов (в лице Людовика XVIII). Было решено созвать через несколько месяцев в Вене конгресс государей и дипломатов для того, чтобы восстановить в европейских государствах нормальный порядок, нарушенный завоевательной политикой Франции. Под влиянием поразительных успехов Александра высшие учреждения России (Государственный совет, Синод и Сенат) поднесли государю прошение о принятии им наименования "благословенный" (1814). Хотя Александр и не изъявил на то прямого согласия, такое наименование было ему усвоено впоследствии официально.

Конгресс в Вене состоялся в том же 1814 г. Устроив дела второстепенных государств, монархи России, Австрии и Пруссии обсудили вопрос и о вознаграждении своих держав за жертвы и потери, понесенные в борьбе с Наполеоном. Это вознаграждение главным образом намечалось в виде наделения землями прежней Польши. Император Александр с большой настойчивостью желал соединить польские области под своей властью в одно государство с Россией. Союзники сначала не соглашались на это и дело едва не дошло до разрыва и войны. Согласились, однако, на том, что император Александр получил почти все герцогство Варшавское под именем "Царства Польского", но уступил Познань Пруссии и Галицию Австрии.

Во время занятий конгресса в Вену (1815) пришло известие, что Наполеон прибыл с о. Эльбы во Францию и восстановил там свою империю. Снова на границы Франции отправились союзные армии; но еще до прихода русских войск Наполеон был разбит англичанами и пруссаками (при Ватерлоо), отдался в руки англичанам и был ими отвезен на о. Св. Елены. Тем не менее русская армия была опять введена во Францию и осталась там до полного утверждения порядка и спокойствия.

Годы 1812—1815 в личной жизни Александра имели характер решительного перелома. В начале Отечественной войны Александр думал неотлучно быть при армии. Находя это неполезным для дела, новый (сменивший Сперанского) государственный секретарь Шишков вместе с Балашовым и Аракчеевым написали Александру "послание", в котором просили его отделить его судьбу от судьбы армии. Александр послушался и из армии отправился через Москву в С.-Петербург. В Москве народная масса встретила его с необыкновенным подъемом патриотического чувства, а дворянство и купечество на приеме во дворце проявили полную готовность жертвовать не только имуществом, но и собой для защиты родины. Александр был поражен мощью народного чувства; он несколько раз повторял: "Этого дня я никогда не забуду!" В сущности, он мало ценил то общество, которым управлял; теперь же оно встало перед ним такой силой, которая вызывала его изумление и уважение. Отношение к управляемой среде в нем изменилось коренным образом, и он понял, выражаясь его словами, что "Россия представляет ему более способов, чем неприятели думают". С тех пор он любил повторять, что будет вести борьбу до конца, что, утратив армию, созовет "дорогое дворянство и добрых крестьян", отрастит бороду и будет питаться картофелем с последним из своих крестьян скорее, чем подпишет постыдный мир. Эта перемена в оценке общества была для Александра первым из последствий "двенадцатого года". Вторым последствием был перелом в его религиозном сознании. Он сам говорил, что пожар Москвы осветил его душу и согрел его сердце верой, какой раньше он не ощущал. Деист превратился в мистика. Мало интересовавшийся Библией и не знавший ее, Александр теперь не расстается с ней и не скрывает своего нового настроения. Он теперь убежден, что для народов и для царей слава и спасение только в Боге, и на себя смотрит лишь как на орудие Промысла, карающего злобу Наполеона. Глубокое смирение было естественным последствием этих взглядов; но эти же новые взгляды, убедившие Александра в его высоком предназначении, вели его иногда к необычайному упорству и раздражительности в отстаивании своих мнений и желаний. Он получал вид человека, уверенного в своей непогрешимости, с которым было бесполезно и рискованно препираться. Не раз он терял свое обычное самообладание и впадал даже в резкость: так, однажды близкого к нему князя Волконского он при всех обещал "услать в такое место, которого князь не найдет на всех своих картах". Такой склад мыслей и такое настроение Александр сохранил до конца своих дней. В последующие годы в нем стали заметны утомление жизнью, стремление уйти от ее повседневных мелочей в созерцательное одиночество, склонность к унынию и загадочной печали.

Правительственная деятельность последних лет царствования Александра находилась под влиянием этого сложного и странного настроения имп. Александра и потому отличалась отсутствием внутренней цельности: она характеризуется уже не двойственностью и неопределенностью, а прямыми противоречиями. Победа над Наполеоном привела Европу к "Священному Союзу". Исправив карту Европы, приведенную в беспорядок революцией и Наполеоном, и распределив вознаграждение держав на Венском конгрессе, главенствующие монархи связали себя актом "Священного Союза", который был попыткой приложить к политике принципы христианства. Почин в этом деле принадлежал Александру и вышел из его мистического настроения. Акт "Священного Союза" (14 сентября 1815 г.) говорил о том, что союзные монархи решились весь порядок взаимных своих отношений "подчинить высоким истинам, внушаемым вечным законом Бога Спасителя", и в политических отношениях "руководствоваться не иными какими-либо правилами как заповедями сея святыя веры, заповедями любви, правды и мира". Взаимно обязались они пребывать в вечном мире и всегда "подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь", а подданными своими управлять, "как отцы семейств", в том же духе братства. Императором Александром при составлении этого акта руководил высокий религиозный порыв и искреннее желание внести в политическую жизнь умиротворенной Европы начала христианской любви и правды. Но союзники Александра, в особенности австрийские дипломаты (с Меттернихом во главе), воспользовались новым союзом в практических целях. Обязанность государей всегда и везде помогать друг другу была истолкована так, что союзные государи должны вмешиваться во внутренние дела отдельных государств и поддерживать в них законный порядок. Обычай "вмешательства" был укреплен на тех конгрессах, которые созывались после Венского (в 1818—1822 гг. в городах Ахене, Троппау, Лейбахе и Вероне) и имели целью полюбовное разрешение разных международных дел по принципам "Священного Союза". Собравшиеся на этих конгрессах государи и их дипломаты обсуждали, между прочим, внутренние замешательства, происходившие в государствах всех трех южных полуостровов Европы, и пришли к тому решению, чтобы вооруженной силой вмешаться в дела Италии и Испании и поддержать там законные правительства против народных восстаний. Во имя идей "Священного Союза" происходило подавление всякого национального движения и поддержка непопулярных и недостойных правителей. Даже восстание греков-христиан против притеснений турок вначале рассматривалось как недозволительный бунт подданных против законного государя. Император Александр видел в этом восстании "революционный признак времени" и не считал себя вправе заступиться за угнетенных единоверцев. Такая деятельность "Священного Союза" (его прямолинейный легитимизм и принцип вмешательства) восстановили против него европейское общество, и союз получил славу реакционной силы, противной всякому движению вперед. Благородная мысль императора Александра на практике выродилась в несоответственные ей формы, потому что Александр допустил во всем акте "Священного Союза" смешение идей совершенно различных порядков. Он надеялся подчинить право и политику велениям морали и религии, а на деле политика в ловких руках Меттерниха обратила мораль и религию в практическое средство к достижению реакционных целей. Стоявший во главе союза Александр, казалось, стал и во главе европейской реакции. Но в то же время он насаждал в новом Царстве Польском конституционный порядок, а в 1818—1819 гг. поручил Новосильцеву воскресить проект Сперанского. Новосильцев составил "Уставную грамоту", но она, как и при Сперанском, не получила санкции, а вновь устроенный либеральный порядок в Польше и Финляндии не был пущен полным ходом. Борьба противоположных принципов в действиях Александра была здесь очевидна, но необъяснима. Необъяснимым казался и прием внутреннего управления. Не оставивший еще мысли об "Уставной грамоте" Александр на деле далеко отошел от настроений молодых лет. Он остыл и стал равнодушен к внутренним делам и вопросам гражданского управления; текущую административную работу он возложил на графа Аракчеева и вполне доверился этому неизменному своему любимцу, с которым его еще в юности связывали какие-то таинственные, историками еще не разгаданные, нити. Аракчеев превратился во временщика и возбудил к себе общую ненависть не только несносной кичливостью и мелким злопамятством, но и общим приемом управления, невежественным, грубым и жестоким, являвшим собой безобразную реакцию по отношению ко всему тому, что прельщало общество в первые годы правления Александра. Люди разных положений и направлений одинаково осуждали Аракчеева, называя его "проклятым змеем", "извергом", "вреднейшим человеком в России", но никто не мог с ним бороться. Настал тяжелый режим, напоминавший предыдущее царствование, в особенности тем, что на первом плане стали внешние мелочи военно-казарменного быта и знаменитый вопрос об устройстве военных поселений. Целая треть русской армии была переведена в новые условия быта поселенных войск. Условия эти сводились к тому, чтобы устроить войска, не отрывая солдат в мирное время от их семей и хозяйства, и облегчить государственную казну, возложив расходы по продовольствию войск на тот самый округ, в коем войска поселены. Жители местностей, назначенных для водворения войск, зачислялись в "военные поселяне" и подчинялись военному управлению, а сыновья их зачислялись в "кантонисты" и служили для пополнения войск. При Аракчееве были созданы поселения в губерниях Новгородской, Могилевской. Слободско-Украинской, Херсонской и Екатеринославской. При большом своем развитии поселения представляли собой сложную и крупную реформу, ломавшую быт значительной части населения, возбуждавшую серьезное неудовольствие подпавших реформе лиц. Столь же явное несочувствие со стороны общества вызывали попытки (по выражению Карамзина) "мирское просвещение сделать христианским", которые находились в прямом соотношении с мистическим настроением самого Александра. Религиозный экстаз государя содействовал успехам в русском обществе искреннего и лицемерного мистицизма, истинного благочестия и показного ханжества. Трудно тогда было разобраться в том, кто лицемерит из-за карьеры, а кто искренен в делах веры и церкви; но большое число явных и неопрятных "лицемеров" сильно компрометировало те меры, которыми Александр и его министр "духовных дел и народного просвещения" кн. А. Н. Голицын думали поднять истинное благочестие в России. В соединении с господством Аракчеева все эти меры производили на общество впечатление самой решительной реакции, и даже консервативный Карамзин не скрывал своего отвращения от возобладавших тогда тенденций.

Случилось так, что в то самое время, когда правительство императора Александра стало на путь реакции и пиетизма, в русском обществе получили ход и преобладание иные вкусы. Отечественная война поставила в ряды армии на защиту отечества массу дворян; до того времени не дороживших службой, особенно военной; а войны 1813—1814 гг., перебросив русскую армию за границу, познакомили эту массу дворян с западноевропейской жизнью и с умственным движением западноевропейского общества. Ранее редкие поездки русских людей за границу были единичными случайностями, и иноземные впечатления ограничивались узким кругом лиц, побывавших на чужбине. Теперь, в пору освободительных войн, русские люди в большом числе и надолго оказались поставленными в условия европейской жизни, подпали длительному влиянию чуждых нравов и идей, близко познакомились с умственным движением времени, вывезли домой целые библиотеки. Успехи французской гражданственности под влиянием идей XVIII в., могучее движение немецкого национализма и немецкой философской мысли не могли пройти бесследно для русских умов, потрясенных и возбужденных великой борьбой за собственную родину. Русские люди втягивались в умственные интересы Запада и начинали с новых точек зрения смотреть на родную действительность. Иногда мы даже можем уследить, как именно совершалось это перерождение русской души: в записках декабриста князя С. Г. Волконского читаем, например, откровенное указание, что на путь политической критики привело его знакомство с немецким патриотом Ю. Грунером, от которого Волконский получил "более познаний об обязанностях гражданина к отечеству".

Два течения в русской общественности образовывались под влиянием указанного знакомства с Западом. Одно можно назвать теоретическим, другое — практическим. Первое, стремясь усвоить и применить к русской действительности результаты отвлеченного европейского мышления, выразилось в занятиях новой идеалистической философией. Пройдя несколько фаз, это течение привело к созданию у нас известных философско-публицистических направлений "славянофильства" и "западничества". О них речь пойдет дальше. Второе течение — практическое — стремилось перенести в русскую жизнь те формы политического и общественного строя, которые были выработаны в новейшую эпоху в Западной Европе. На почве политической оно стремилось к представительной, даже республиканской форме правления; на почве общественной оно отрицало крепостное право. Это течение привело к образованию кружков, которые чем далее, тем более усваивали революционный оттенок. Недовольство действительностью в этих кружках было тем более напряженно, чем более беспощадна была реакция и аракчеевский режим.

Существование кружков оппозиционного характера можно было наблюдать уже тотчас по возвращении войск из заграничного похода. Первоначально они пользовались дозволенной тогда (до 1822 г.) в России масонской организацией, затем получили вид политических сообществ. Из нескольких таких сообществ выслежен был в 1816 г. большой "Союз спасения", или "Союз благоденствия", устав которого ("Зеленая книга") стал известен даже самому императору Александру. Слишком большая огласка союза повела в 1820—1821 гг. к его добровольному закрытию. Но, закрыв этот союз, его руководители составили новые союзы, более тайные и с более определенными программами действий. Это были союзы: "Северный" с Н. Муравьевым и Рылеевым во главе; "Южный", руководимый Пестелем, и "Славянский". Первый был умереннее прочих, высказываясь за монархическое начало; второй был республиканским, а третий отличался фантастическими крайностями. Во всяком случае все эти союзы были ветвями одного заговора, направленного к коренному перевороту.

Когда император Александр получил первые доклады о происходящем движении, он отнесся к ним так, что смутил докладчиков. "Вы знаете, — сказал он одному докладчику, — что я сам разделял и поддерживал эти иллюзии; не мне их карать!" Другому докладчику он ответил невниманием. Однако последующие известия уже не о предосудительных иллюзиях, а об определенном заговоре, заставили Александра в последний год его жизни начать дознание. Во время этого дознания он и скончался.

В такой неутешительной обстановке окончилась деятельность того, чье появление на престоле уподоблялось "светлому празднику". Ряд перемен в настроении и направлении власти оставался непонятным для управляемого общества; двойственность натуры Александра удивляла окружающих, а способность к быстрым переменам отдаляла от него всех тех, кто хотел быть уверен в своем завтрашнем дне. "Сущий прельститель", Александр в конце дней своих как бы потерял свои чары и стоял очень далеко от всех, кого ранее чаровал.

Вопросы о престолонаследии и кончина императора Александра I. Александр не имел сыновей, а две его дочери умерли в младенчестве. Бездетность государя сообщала право наследования старшему по нем брату, цесаревичу Константину Павловичу. Но и Константин не имел детей, да к тому же во втором браке он был женат на графине Грудзинской, которая не принадлежала ни к царствующему, ни к владетельному дому и пользовалась титулом светлейшей княгини Лович. По закону 1820 г., дети от такого брака "с лицом, не имеющим соответственнаго достоинства", лишены были права на наследование престола. Разного рода личные соображения привели Константина к твердому решению отречься от прав на престол. В 1823 г. это отречение было им оформлено с согласия императора Александра и матери их, императрицы Марии Федоровны. Константин заявил об отречении своем в официальном письме государю: государь по этому поводу дал 16 августа 1823 г. манифест, в коем, принимая отречение брата Константина, назначал наследником престола следующего за ним брата, великого князя Николая Павловича. Но, оформив дело, Александр почему-то не желал огласить его. Манифест 16-го августа был вручен московскому архиепископу Филарету для секретного хранения в московском Успенском соборе, а копии с манифеста, тоже секретно, были положены на хранение в Государственном совете, Сенате и Синоде. На всех пакетах с текстом манифеста было государем написано: "Хранить до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия". Секретный для подданных, манифест 16 августа был секретом и для великого князя Николая Павловича. Он о нем ничего не знал, если же и думал когда-либо о возможности царствовать, то лишь на основании беглого и немного загодочного разговора с ним императора Александра в июле 1819 г. Безо всякого внешнего повода император Александр сообщил ему тогда за обедом, в присутствии лишь одной супруги Николая Павловича, Александры Федоровны, о том, что он имеет в виду отречься от престола и поэтому смотрит на великого князя Николая как на своего наследника, ибо и брат Константин решил не принимать престола. Пораженный таким открытием, Николай не имел ни одного случая вернуться к этой теме и не видел основания верить в отречение Константина.

Таинственность, излишняя в таком деле, как передача прав наследования мимо второго брата третьему, принесла непредвиденные неудобства. Император Александр, отвезя свою больную супругу Елизавету Алексеевну для лечения в Таганрог, неожиданно там скончался 19 ноября 1825 г. от случайной простуды, полученной во время поездки по Крыму. Известие о его кончине было отправлено генерал-адъютантом Дибичем в Варшаву Константину Павловичу и в Петербург императрице Марии Федоровне, — и случилось так, что в Таганроге и Петербурге считали императором Константина и принесли ему присягу, а в Варшаве Константин объявил императором Николая. Началось междуцарствие, которое продолжалось до 13 декабря. Николай Павлович не считал себя вправе занять престол, раз он присягнул Константину. Несмотря на то, что князь А. Н. Голицын поставил его в известность о существовании секретного манифеста об отречении Константина, Николай настаивал на приезде Константина в Петербург для выяснения дела. Константин же решительно уклонялся от этого и просил Николая принять власть. Между Варшавой и столицей летали фельдъегеря, и по важности дела посредством между двумя братьями ездил третий брат Михаил Павлович. Наконец, к вечеру 12 декабря выяснилось, что цесаревич Константин Павлович престола не примет и в Петербург не приедет. Николаю оставалось, призвав войска и народ к присяге на свое имя, объявить манифестом о вступлении своем на престол. Этим моментом и воспользовались заговорщики для революционной попытки.

Время Николая I (1825—1855)

14-е декабря 1825 г. Принесение присяги новому государю было назначено на понедельник 14 декабря, накануне же вечером предполагалось заседание Государственного совета, в котором император Николай желал лично изъяснить обстоятельства своего воцарения в присутствии младшего брата Михаила, "личнаго свидетеля и вестника от цесаревича Константина". Дело немного затягивали потому, что Михаил Павлович находился тогда на пути из Варшавы в Петербург и мог вернуться в Петербург только вечером 13 декабря. Но так как он опоздал, то заседание Государственного совета состоялось без него, в полночь с 13-го на 14-е декабря, а утром 14-го, также еще до приезда Михаила, принесена была присяга начальниками гвардейских войск, и затем эти начальники отправились в свои части приводить к присяге солдат. В церквах в то же время читался народу манифест о вступлении на престол императора Николая.

Новый государь не с полным спокойствием ждал конца присяги. Еще 12 декабря узнал он по донесению, присланному из Таганрога, о существовании заговора, или заговоров, а 13-го у него уже могли быть сведения и о том, что в самом Петербурге готовится движение против него. Петербургский военный генерал-губернатор граф Милорадович на все вопросы по этому делу отвечал успокоительно: но он не имел о заговоре правильного понятия и не считал нужным принять принудительные меры, несмотря на то, что 13-го обнаружились кое-какие признаки агитации в полках. Первый беспорядок 14 декабря произошел в конной артиллерии, где офицеры и солдаты желали видеть у присяги великого князя Михаила Павловича. В городе знали, что он не присягал до того дня никому, и удивлялись его отсутствию в такую важную минуту. В это время Михаил уже приехал в Петербург; не медля он явился в артиллерийские казармы и успокоил смутившихся. Но затем пришла во дворец весть, что части гвардейских Московского и Гренадерского полков не присягнули и, увлеченные некоторыми офицерами, после насилий над начальниками, вышли из казарм и сгруппировались в две толпы на Сенатской площади близ памятника Петру Великому. К ним пристали матросы гвардейского экипажа и уличная публика. Среди собравшихся раздавалось "ура Константину Павловичу!". Против возмутившихся были поставлены со всех сторон гвардейские войска, и сам император Николай приехал на Сенатскую площадь. Попытки увещания не привели ни к чему: успокаивавший мятежников граф Милорадович был убит выстрелом из пистолета. Натиск на мятежников конной гвардии не удался: толпа устояла против скользивших по гололедице лошадей и стрельбой из ружей отбила атаку. Тогда прибегли к пушкам; несколько картечных выстрелов из орудий, стоявших у Адмиралтейства, рассеяли толпу, и она побежала по Галерной улице и вдоль Невы. Оставалось искать виновных.

В сущности, происшедший уличный беспорядок не был серьезным бунтом. Он не имел никакого плана и общего руководства, не имел и военной силы. Весь день толпа провела в бездействии и рассыпалась от первой картечи. Внешнее значение этого эпизода так и было понято императором Николаем, по словам которого бунтовавшие роты "впали в заблуждение". Но важность происшедшего 14 декабря мятежа состояла в том, что он был внешним выражением скрытого политического движения, которое выразилось и другими подобными же признаками, вроде мятежа в Черниговском полку на юге. Руководители этого движения были обнаружены и задержаны очень скоро после 14 декабря. К лету 1826 г. заговор был уже изучен, и виновные, в числе до 120 человек, были преданы особому верховному суду, в состав которого были введены "государственные сословия": Государственный совет, Сенат и Синод. По приговору суда, смягченному несколько императором Николаем, пять виновных были преданы смертной казни, остальные были сосланы в каторжные работы и на поселение в Сибирь. Так закончилось "дело декабристов", послужившее прологом к царствованию императора Николая I.

Это дело было самой существенной частностью в той обстановке, в какой совершилось воцарение Николая; оно всего более определило настроение новой власти и направление ее деятельности. Новая власть вступила в жизнь не совсем гладко, под угрозой переворота и "ценой крови своих подданных" ("au prix du sang de mes sujets", как выразился император Николай). Попытка переворота исходила из той же дворянской среды, которая в XVIII в. не раз делала подобные попытки, а орудием переворота избрана была та же гвардия, которая в XVIII столетии не раз служила подобным орудием. В XVIII в. перевороты иногда удавались, и создаваемая ими власть получала тот или иной характер, то или иное направление в зависимости от условий минуты. Теперь, в 1825 г., попытка переворота не удалась, но тем не менее она оказала влияние на новую власть. Не только самое существование заговора и мятеж, но и планы заговорщиков, их идеи и проекты, обнаруженные следствием, дали толчок правительственной мысли. Император Николай и его советники сделали из 14 декабря два вывода. Из них один, более широкий, можно назвать политическим; другой, более узкий, — административным.

Изучая оппозиционное движение, бывшее для многих совершенной неожиданностью, император Николай неизбежно должен был заметить, что оно направлялось не только против реакционного настроения последнего десятилетия жизни императора Александра, но и против общих основ русского правопорядка, построенного на крепостном праве. Крестьянский вопрос был одним из существенных пунктов в освободительных мечтаниях декабристов, и освобождение крестьян связывалось в их проектах с другими не менее существенными реформами общественной жизни и общественного устройства. Проекты декабристов получили особенное значение в глазах новою государя потому, что они не стояли уединенно: многое из того, что говорили привлеченные к следствию заговорщики, говорилось не только в замкнутых кружках тайных обществ, но и в широком кругу не причастных к заговору лиц. Французский посол Лаферроне, беседовавший о декабристах с самим имп. Николаем, думал, что в оппозиции состоит все высшее русское общество. "Главная беда в том, — писал он, — что люди самые благоразумные, те, кто с ужасом и отвращением взирали на совершившиеся события (14 декабря), думают и говорят, что преобразования необходимы, что нужен свод законов, что следует совершенно видоизменить и основания, и формы отправления правосудия, оградить крестьян от невыносимого произвола помещиков, что опасно пребывать в неподвижности и необходимо, хотя бы издали, но идти за веком и немедленно готовиться к еще более решительным переменам". Если бы мы и решились признать такой взгляд излишне пессимистичным и пугливым, мы все-таки должны помнить, что он отражает настроение самого императора Николая и потому имеет для нас большую важность. Он показывает, что сам Николай считал реформы (и в том же числе крестьянскую) назревшим делом, которого желало общество. Но вопрос о реформах имел не одну оппозиционную генеалогию: император знал, что его брат и предместник мечтал о реформах и был сознательным противником крепостного права на крестьян, а отец своей мерой о барщине положил начало новому направлению правительственных мероприятий в крестьянском вопросе. Поэтому реформы вообще, и крестьянская в частности, становились в глазах императора Николая правительственной традицией. Настоятельная их необходимость делалась для него очевидной потребностью самой власти, а не только уступкой оппозиционному движению различных кружков. Именно мысль о необходимости реформ была первым (как мы его называли, политическим) выводом, какой был сделан императором Николаем из тревожных обстоятельств воцарения.

Второй вывод был специальнее. Не было тайной, что заговор декабристов явился новым проявлением старой шляхетской привычки мешаться в политику. Изменились с XVIII в. общественные условия и строй понятий; в зависимости от этого получила новый вид организация и внутренний характер движения декабристов. Вместо сплошной дворянской массы XVIII в. гвардейское солдатство стало в XIX в. разночинным; но офицерство, втянутое в движение, было по-прежнему сплошь дворянским, и оно думало в своих видах руководить гвардейской казармой. Вместо прежних династических и случайных целей того или иного движения декабристы под видом вопроса о престолонаследии преследовали цели общего переворота. Но от этого не менялся общий смысл факта: представители сословия, достигшего исключительных сословных льгот, теперь проявили стремление к достижению политических прав. Если раньше императоры Павел и Александр высказывались против дворянского преобладания, созданного в русском обществе законами Екатерины, то теперь, в 1825 г., власть должна была чувствовать прямую необходимость эмансипироваться от этого преобладания. Шляхетство, превратившееся в дворянство, переставало быть надежной и удобной опорой власти, потому что в значительной части ушло в оппозицию; надобно, значит, искать иной опоры. Таков второй вывод, сделанный императором Николаем из обстоятельств воцарения.

Под влиянием этих двух выводов и определились отличительные черты нового правительства. Подавив оппозицию, желавшую реформ, правительство само стремилось к реформам и порвало с внутренней реакцией последних лет императора Александра. Став независимо от заподозренной дворянской среды, правительство пыталось создать себе опору в бюрократии и желало ограничить исключительность дворянских привилегий. Таковы исходные пункты внутренней политики императора Николая, объясняющие нам все ее свойства. Если мы примем еще во внимание личные особенности самого императора, свежего и бодрого человека, серьезно смотревшего на свой жребий, но не подготовленного к власти и не введенного своевременно в дела, то поймем, что новое правительство, при определенном направлении своем и большой энергии, вступало во власть без той широты юных замыслов, которая придавала такое обаяние первым дням власти Александра I. Кроме того, встреченное на первых же порах попыткой декабристов и ответившее на нее репрессией, новое правительство получило в общем сознании, как своем, так и чужом, характер охранительный, несмотря на то, что было готово на реформы.

Внутренние дела времени императора Николая I. С первых же месяцев царствования император Николай поставил на очередь вопрос о реформах. Он устранил отдел знаменитого Аракчеева и явил полное свое равнодушие к мистицизму и религиозному экстазу. Настроение при дворе резко изменилось по сравнению с последними годами Александрова царствования. К деятельности были призваны иные люди. Снова получил большое значение Сперанский; во главе Государственного совета был поставлен Кочубей, сотрудник императора Александра в годы его юности; стали на виду и другие деятели первой половины царствования Александра. Решимость императора Николая начать реформы сказывалась не только в речах его, но и в мероприятиях. Одновременно с отдельными мерами в разных отраслях управления был в конце 1826 г. учрежден под председательством Кочубея особый секретный комитет (известный под названием "Комитет 6-го декабря 1826 г.") для разбора бумаг императора Александра и вообще "для пересмотра государственного управления". Работая в течение нескольких лет, этот комитет выработал проекты преобразования как центральных, так и губернских учреждений, а кроме того, приготовил обширный проект нового закона о сословиях, в котором предполагалось, между прочим, улучшение быта крепостных. Из трудов комитета многое осталось без дальнейшего движения. Закон о сословиях был внесен в Государственный совет и им одобрен, но не был обнародован вследствие того, что революционные движения 1830 г. на Западе внушили страх перед всякой реформой. С течением времени лишь некоторые меры из проектов "Комитета 6-го декабря 1826 г." были осуществлены в виде отдельных законов. Но в целом труды комитета остались без всякого успеха, и реформа, проектированная им, не удалась.

Пока комитет обсуждал общий план необходимых преобразований, правительство принимало целый ряд практических мер для улучшения разных отраслей администрации и для упорядочения государственной жизни. Из таких мер наиболее замечательны: 1) устройство отделений "собственной Его Величества канцелярии"; 2) издание "Свода законов"; 3) уничтожение ассигнаций; 4) меры для улучшения быта крестьян и 5) меры в области народного просвещения.

1. Собственная Его Величества канцелярия существовала и до императора Николая, но не играла заметной роли в управлении государством, служа личной канцелярией государя по делам, которые он брал в свое личное ведение. При императоре Николае в личное ведение государя взято было столько дел, что маленькая канцелярия очень разрослась и была поделена на отделения. Первое отделение канцелярии продолжало заведовать теми делами, которые раньше составляли ее предмет, т. е. исполняло личные повеления и поручения государя, представляло государю поступающие на его имя бумаги и объявляло по ним его решения. Второе отделение было образовано (в 1826 г.) с целью привести в порядок русское законодательство, давно нуждавшееся в упорядочении. Третье отделение канцелярии (также с 1826 г.) должно было ведать высшую полицию в государстве и следить за законностью и порядком в управлении и общественной жизни. Чины этого отделения должны были "наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не могли быть нарушены чьею-либо личной властью, или преобладанием сильных или пагубным направлением людей злоумышленных". Но вскоре надзор за законностью вообще перешел в надзор за политическим настроением общества, и "третье отделение" заменило собой те тайные канцелярии по политическим делам, которые существовали в XVIII в. Четвертое отделение было основано после кончины императрицы Марии Федоровны (1828). Оно заменило собой канцелярию государыни по управлению теми образовательными и благотворительными учреждениями, которые император Павел по вступлении своем на престол (1796) передал в ведение своей супруги. Совокупность этих заведений (институтов, училищ, приютов, богаделен и больниц) впоследствии получила наименование "ведомства учреждений императрицы Марии" в память основательницы этого ведомства. Наконец, при императоре Николае кроме четырех постоянных отделений его канцелярии бывали еще временные. Николай все свое царствование держался обычая брать в свое непосредственное управление те дела, успех которых его особенно интересовал. Поэтому канцелярия императора Николая в государственном управлении всегда играла громадную роль.

2. Мы знаем, что в XVIII столетии попытки привести в порядок действующее законодательство не удавались. Не увенчались успехом и позднейшие законодательные работы Сперанского. Тотчас по воцарении император Николай обратил особое внимание на беспорядок в законах и поручил второму отделению своей канцелярии дело кодификации. Составление законодательного кодекса было вверено и на этот раз М. М. Сперанскому, который сумел постепенно приобрести полное доверие и привязанность Николая. Сперанский повел дело таким образом, что сначала собрал все законы, изданные с 1649 г., т. е. со времени Уложения, а затем из этого собрания законодательного материала составил систематический свод действующих законов. Такой способ работы был указан самим императором Николаем, который не желал "сочинения новых законов", а велел "собрать вполне и привести в порядок те, которые уже существуют". В 1883 г. труд Сперанского был закончен. Было отпечатано два издания: во-первых, "Полное собрание законов Российской империи" и, во-вторых, "Свод законов Российской империи". Полное собрание заключало в себе все старые законы и указы, начиная с уложения 1649 г. и до воцарения императора Николая. Они были расположены в хронологическом порядке и заняли 45 больших томов <<* Законы, данные в царствование Николая I и Александра II (1825—1881), также были впоследствии напечатаны в хронологическом порядке и составили второе "Полное собрание законов" (в 57 книгах). Законы, изданные с 1881 г., печатаются ежегодно в третьем "Полном собрании законов".>>. Из этих законов и указов было извлечено все то, что еще не утратило силы действующего закона и годилось для будущего свода. Извлеченный законодательный материал был распределен по содержанию в известной системе ("Основные государственные законы", "Учреждения"; "Законы о состояниях"; "Законы гражданские" и т. п.). Эти-то законы и были напечатаны в систематическом порядке в 15-ти томах под названием "Свода законов".

Так было завершено крупное и трудное дело составления кодекса. Оно удалось благодаря исключительным способностям и энергии Сперанского, а также благодаря упрощенному плану работы. Собрать и систематизировать старый русский законодательный материал было, конечно, легче и проще, чем заимствовать материал чуждый и согласовывать его с потребностями и нравами русского общества или же "сочинять новое уложение" на отвлеченных, еще не испытанных жизнью, принципах. Однако и более простой прием, принятый при императоре Николае, удался так блестяще лишь потому, что во главе дела был поставлен такой талантливый и усердный человек, как Сперанский. Понимая все трудности кодификации, Сперанский не удовольствовался тем, что было им сделано для составления Свода: он предложил план устройства постоянных работ над исправлением и дополнением Свода в будущем. По этому плану "второе отделение" (превратившееся в одно из отделений государственной канцелярии) непрерывно следит за движением законодательства и постоянно вносит дополнения и изменения в Свод; когда текст какого-либо тома Свода существенно изменится от подобных дополнений и изменений, то его печатают новым "изданием" в отмену старых, и таким образом состав Свода постепенно обновляется в уровень с движением законодательства.

3. Император Николай наследовал от времени Александра большое расстройство финансовых дел. Борьба с Наполеоном и действие континентальной системы окончательно потрясли государственное хозяйство России. Усиленные выпуски ассигнаций были тогда единственным средством покрывать дефициты, из года в год угнетавшие бюджет. В течение десяти лет (1807—1816) было выпущено в обращение более 500 млн. руб. бумажных денег. Не мудрено, что курс бумажного рубля за это время чрезвычайно упал: с 54 коп. он дошел до 20 коп. на серебро и только к концу царствования Александра поднялся до 25 коп. Так и укрепился обычай вести двоякий счет деньгам: на серебро и ассигнации, причем один серебряный рубль стоил приблизительно 4 ассигнационных. Это вело ко многим неудобствам. При расчетах продавцы и покупатели обыкновенно условливались, какими деньгами (монетою или бумажками) произвести платеж; при этом они расценивали самые деньги, и более ловкий из них обманывал или прижимал менее догадливого. Так, например, в 1820 г. в Москве рубль крупным серебром ценили в 4 рубля ассигнациями; рубль мелким серебром — в 4 руб. 20 коп. ассигнациями, а за рубль медью давали на ассигнации 1 руб. 08 коп. При такой путанице люди бедные и мало понимавшие в расчетах несли убытки при каждой сделке и покупке. В государстве не существовало устойчивого курса ассигнаций; само правительство не могло установить его и сладить с произвольной расценкой денег (с "простонародным лажем"). Истинным злом для народного рынка был этот "простонародный лаж", произвольная оценка денежных знаков при торговых сделках. Крестьянин, продавая на рынке, например, сено, получал за него ассигнациями по 3 руб. 35 коп. за серебряный рубль; а покупая себе тут же, на рынке, например, сукно, платил за него в лавке ассигнациями по 3 руб. 60 коп. за серебряный рубль; иначе говоря, получив ассигнационный рубль за 30 коп., он должен был отдать его за 28 коп. Казна же держала на ассигнации свой курс и при приеме оттого же крестьянина казенных платежей считала ассигнационный рубль в 29 примерно коп. Таким образом, в один и тот же день, в одном и том же месте приходилось считаться с трояким курсом бумажных денег. Попытки правительства уменьшить количество ассигнаций не привели к хорошему результату. В последние годы Александра было уничтожено много ассигнаций (на 240 млн. руб.), но их осталось еще на 600 млн., и ценность их нисколько не поднялась. Надобны были иные меры.

Министром финансов при императоре Николае был ученый-финансист генерал Е. Ф. Канкрин, известный своей бережливостью и умелой распорядительностью. Ему удалось составить в государственном казначействе значительный запас золота и серебра, с которым можно было решиться на уничтожение обесцененных ассигнаций и на замену их новыми денежными знаками. Помимо случайных благоприятных обстоятельств (большая добыча золота и серебра), образованию металлического запаса помогли выпущенные Канкриным "депозитные билеты" и "серии". Особая депозитная касса принимала от частных лиц золото и серебро в монете и слитках и выдавала вкладчикам сохранные расписки, "депозитные билеты", которые могли ходить как деньги и разменивались на серебро рубль на рубль. Соединяя все удобства бумажных денег с достоинствами металлических, депозиты имели большой успех и привлекли в депозитную кассу много золота и серебра. Такой же успех имели и "серии", т. е. билеты государственного казначейства, приносившие владельцу небольшой процент и ходившие как деньги с беспрепятственным разменом на серебро. Депозитки и серии доставляли казне ценный металлический фонд, в то же время приучали публику к новым видам бумажных денежных знаков, имевших одинаковую ценность с серебряной монетой.

Меры, необходимые для уничтожения ассигнаций, составили предмет долгого обсуждения, в котором деятельное участие принимал, между прочим, Сперанский. Было решено (1839) объявить монетной единицей серебряный рубль и считать его "законною мерою всех обращающихся в государстве денег". По отношению к этому рублю был узаконен постоянный и обязательный для всех курс ассигнаций по расчету 350 руб. ассигнациями за 100 руб. серебром. (Таким образом была совершена "девальвация", т. е. узаконение пониженного курса бумажных денег). А затем (1843) был произведен выкуп по этому курсу в казну всех ассигнаций с обменом их на серебряную монету или же на новые "кредитные билеты", которые разменивались на серебро уже рубль за рубль. Металлический запас и был необходим для того, чтобы произвести этот выкуп ассигнаций и чтобы иметь возможность поддержать размен новых кредитных билетов. С уничтожением ассигнаций денежное обращение в государстве пришло в порядок: в употреблении была серебряная и золотая монета и равноценные этой монете бумажные деньги.

4. Начиная со времени императора Павла, правительство обнаруживало явное стремление к улучшению быта крепостных крестьян. При императоре Александре I, как мы знаем, был дан закон о свободных хлебопашцах, в котором как бы намечался путь к постепенному и полюбовному освобождению крестьян от власти их владельцев. Однако этим законом помещики не воспользовались почти вовсе, и крепостное право продолжало существовать, несмотря на то, что возбуждало против себя негодование прогрессивной части дворянства. Вступая на престол, император Николай знал, что перед ним стоит задача разрешить крестьянский вопрос и что крепостное право в принципе осуждено как его державными предшественниками, так и его противниками — декабристами. Настоятельность мер для улучшения быта крестьян не отрицалась никем. Но по-прежнему существовал страх перед опасностью внезапного освобождения миллионов рабов. Поэтому, опасаясь общественных потрясений и взрыва страстей освобождаемой массы, Николай твердо стоял на мысли освобождать постепенно и подготовил освобождение секретно, скрывая от общества подготовку реформы.

Обсуждение мер, касающихся крестьян, производилось при Николае в секретных комитетах, не один раз для этой цели образуемых. Началось оно в секретном "Комитете 6-го декабря 1826 г." и коснулось как государственных крестьян, так и крестьян владельческих. В отношении государственных крестьян были выработаны более существенные и удачные меры, чем в отношении крепостных. Положение первых было улучшено более, чем положение вторых.

В составе класса государственных крестьян были прежние "черносошные" крестьяне, населявшие государевы черные земли; далее — крестьяне "экономические", бывшие на церковных землях, секуляризованных государством; затем — однодворцы и прочие "ландмилицкие" люди, т. е. потомки того мелкого служилого люда, который когда-то заселял южную границу Московского государства. Разнородные группы казенного крестьянства были на разной степени благосостояния и имели различное внутреннее устройство. Предоставленные местной администрации (казенным палатам и нижним земским судам), казенные крестьяне были нередко угнетаемы и разоряемы. В "Комитете 6-го декабря 1826 г." Сперанский заговорил о необходимости "лучшего хозяйственного управления для крестьян казенных" и высказал мнение, что такое управление "послужило бы образцом для частных владельцев". Мысль Сперанского встретила одобрение государя, который привлек к этому делу графа П. Д. Киселева. Это был один из образованных русских людей, сделавших походы 1812—1814 гг. и видевших европейские порядки. Приближенный императором Александром, Киселев еще в его время интересовался крестьянским делом и представил государю проект уничтожения крепостного права. Как знаток крестьянского вопроса он обратил на себя внимание императора Николая и приобрел его доверие. Киселеву было поручено все дело о казенных крестьянах. Под его управлением временно возникло (1836) пятое отделение собственной Его Величества канцелярии для лучшего устройства управления государственными имуществами вообще и для улучшения быта казенных крестьян. Это пятое отделение скоро было преобразовано в Министерство государственных имуществ (1837), которому и вверено было попечительство над казенными крестьянами. Под влиянием Министерства государственных имуществ в губерниях стали действовать "палаты" (теперь "управления") государственных имуществ. Они заведовали казенными землями, лесами и прочими имуществами; они же наблюдали и над государственными крестьянами. Эти крестьяне были устроены в особые сельские общества (которых оказалось почти 6000); из нескольких таких сельских обществ составлялась волость. Как сельские общества, так и волости пользовались самоуправлением, имели свои "сходы", избирали для управления волостными и сельскими делами "голов" и "старшин", а для суда (волостной и сельской "расправы") — особых судей. Так было устроено, по мысли Киселева, самоуправление казенных крестьян; впоследствии оно послужило образцом и для крестьян частновладельческих при освобождении их от крепостной зависимости. Но заботами о самоуправлении крестьян Киселев не ограничился. При его долгом управлении министерство государственных имуществ провело ряд мер для улучшения хозяйственного быта подчиненного ему крестьянства: крестьян учили лучшим способам хозяйства, обеспечивали зерном в неурожайные годы; малоземельных наделяли землей; заводили школы; давали податные льготы и т. д. Деятельность Киселева составляет одну из светлых страниц царствования императора Николая. Довольный Киселевым, Николай шутливо называл его своим "начальником штаба по крестьянской части".

В отношении крепостных крестьян сделано было меньше, чем в отношении казенных. Император Николай не раз образовывал секретные комитеты для обсуждения мер к улучшению быта крепостных. В этих комитетах Сперанский и Киселев немало поработали над уяснением истории и юридической природы крепостного права и над проектами его уничтожения. Но дело не пошло далее отдельных мер, направленных на ограничение помещичьего произвола. (Была, например, запрещена продажа крестьян без земли и "с раздроблением семейств"; было стеснено право помещиков ссылать крестьян в Сибирь). Самой крупной мерой в отношении крепостного права был предложенный Киселевым закон 1842 г. об "обязанных крестьянах". По этому закону помещик получал право освобождать крестьян от крепостной зависимости, давая им земельный надел (в наследственное пользование на известных условиях, определяемых добровольным соглашением). Получая личную свободу, крестьяне оставались сидеть на владельческой земле и за пользование ею обязаны были (откуда и название "обязанных") нести повинность в пользу владельца. Закон об обязанных крестьянах был торжественно обсуждаем в Государственном совете, причем император Николай в пространной речи высказал свой взгляд на положение крестьянского дела в его время. "Нет сомнения, — говорил он, — что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь — было бы злом, конечно, еще более гибельным". Поэтому крестьянское освобождение государь считал делом будущего и думал, что оно должно совершиться лишь постепенно и с непременным сохранением права помещиков на их землю. В этом смысле и был дан закон 1842 г., сохранявший крестьянские наделы в вечной собственности помещиков. Однако и на таком условии помещики не стали освобождать своих крепостных, и закон об обязанных крестьянах не получил почти никакого применения в жизни.

Между тем общий ход русской жизни так влиял на всю систему крепостных хозяйств и крепостных отношений, что надобно было ждать скорого падения крепостного строя. Патриархальные формы крепостного труда уже не соответствовали изменившимся общественным условиям: крепостной труд вообще был малопроизводителен и невыгоден. Помещичьи хозяйства были почти бездоходны и впадали в задолженность, особенно в неурожайные годы, когда помещики должны были кормить своих голодных крестьян. Масса дворянских населенных имений была заложена в казенных ссудных учреждениях; считают, что к концу царствования императора Николая в залоге находилось больше половины крепостных крестьян (около 7 млн. человек из 11 млн. крепостных мужского пола). Естественным выходом из такой задолженности была окончательная уступка заложенной земли и крестьян государству, о чем и думали некоторые помещики. К экономическим затруднениям помещиков присоединялась боязнь крестьянских волнений и беспорядков. Хотя в царствование императора Николая не было бунтов, вроде пугачевского, но крестьяне волновались часто и во многих местах. Ожидание конца крепостной зависимости проникло в их массу и возбуждало ее. Вся жизнь складывалась так, что вела к ликвидации крепостного права.

5. Меры в области народного просвещения при императоре Николае I отличались двойственностью направления. С одной стороны, очевидны были заботы о распространении образования в государстве; с другой же стороны, заметен был страх перед просвещением и старания о том, чтобы оно не стало проводником революционных идей в обществе.

Заботы распространения образования выразились в учреждении весьма многих учебных заведений. Учреждались специальные учебные заведения: военные (кадетские корпуса и академии военная и морская), технические (Технологический институт и Строительное училище в Петербурге, Межевой институт в Москве); возобновлен был Главный педагогический институт для приготовления преподавателей. Все эти учебные заведения имели в виду удовлетворение практических нужд государства. Для образования общего сделано также немало. Учреждено было несколько женских институтов. Основывались пансионы с гимназическим курсом для сыновей дворян. Было улучшено положение мужских гимназий. По мысли министра народного просвещения графа С. С. Уварова, среднее образование, даваемое гимназиями, должно было составлять удел лишь высших сословий и предназначалось для детей дворян и чиновников. Оно было сделано "классическим", чтобы "основать новейшее русское образование тверже и глубже на древней образованности той нации, от которой Россия получила и святое учение веры, и первые начатки своего просвещения" (т. е. Византии). Для детей купцов и мещан предназначались уездные училища, причем правительство принимало некоторые меры к тому, чтобы лица из этих сословий не попадали в гимназии. Однако стремление к знанию настолько уже созрело в населении, что эти меры не приводили к цели. В гимназии вместе с дворянами поступали в большом числе так называемые "разночинцы", т. е. лица, уволенные из податных сословий, но не принадлежащие к дворянам потомственным или личным. Наплыв разночинцев в гимназии и университеты составлял интересное и важное явление того времени: благодаря ему состав русского образованного общества, "интеллигенции", перестал быть, как прежде, исключительно дворянским.

Опасения правительства относительно того, что учебные заведения станут распространителями вредных политических влияний, выразились в ряде стеснительных мер. За университетами должны были наблюдать попечители учебных округов. Устав университетов, выработанный (1835) графом Уваровым, давал университетам некоторые права самоуправления и свободу преподавания. Но когда на Западе в 1848 г. произошел ряд революционных движений, русские университеты подверглись чрезвычайным ограничениям и исключительному надзору. Преподавание философии было упразднено; посылка за границу молодых людей для подготовления к профессуре прекращена; число студентов ограничено для каждого университета определенным комплектом (300 человек); студентов стали обучать военной маршировке и строевым уставам. Эта последняя мера была введена и в старших классах гимназии. Министерство народного просвещения, которому была в то время подчинена цензура, чрезвычайно усилило строгости, запрещая всякую попытку в журналах, книгах и лекциях касаться политических тем. Последние годы царствования императора Николая I заслужили поэтому славу необыкновенно суровой эпохи, когда была подавлена всякая общественная жизнь и угнетены наука и литература. Малейшее подозрение в том, что какое-либо лицо утратило "непорочность мнений" и стало неблагонадежным, влекло за собой опалу и наказание без суда.

Отношение общества к деятельности императора Николая I. Знакомясь с правительственной деятельностью изучаемой эпохи, мы приходим к заключению, что первое время царствования Николая 1 было временем бодрой работы, поступательный характер которой, по сравнению с концом предшествующего царствования, очевиден. Однако позднейший наблюдатель с удивлением убеждается, что эта бодрая деятельность не привлекала к себе ни участия, ни сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества и не создала императору Николаю I той популярности, которой пользовался в свои лучшие годы его предшественник Александр. Одну из причин этого явления можно видеть в том, что само правительство императора Николая I желало действовать независимо от общества и стремилось ограничить круг своих советников и сотрудников сферой бюрократии. На это мы уже указывали. Другая же причина сложнее. Она коренится в обстоятельствах, создавших попытку декабристов и репрессию 1825—1826 гг. Как мы видели, умственное движение, породившее заговор декабристов, имело и другие ветви. Когда одни из его участников устремились в практику, другие предались умозрению; когда одни мечтали о немедленной перемене жизненных условий, другие ограничивались критикой этих условий с точки зрения абсолютного знания и определением идеальных основ русской общественности. Настроение различных кружков было различно, и далеко не вся интеллигенция сочувствовала бурным планам декабристов. Но разгром декабристов болезненно отразился не на одном их круге, а на всей той среде, которая образовала свои взгляды и симпатии под влиянием западноевропейских идей. Единство культурного корня живо чувствовалось не только всеми ветвями данного умственного направления, но даже и самим правительством, подозрение которого направлялось далее пределов уличенной среды; а страх перед этим подозрением и отчуждение от карающей силы охватывали не только причастных к 14 декабря, но и не причастных к нему сторонников западной культуры и последователей европейской философии. Поэтому как бы хорошо ни зарекомендовала себя новая власть, как бы ни была она далека от уничтоженной ею "аракчеевщины", она все-таки оставалась для людей данного направления карающей силой. А между тем именно эти люди и стояли во главе умственного движения той эпохи. Когда они сгруппировались в два известных нам лагеря "западников" и "славянофилов", оказалось, что оба эти лагеря одинаково чужды правительственному кругу, одинаково далеки от его взглядов и работ и одинаково для него подозрительны. Неудивительно, что в таком положении очутились западники. Мы знаем, как, преклоняясь перед западной культурой, они судили русскую действительность с высоты европейской философии и политических теорий; они, конечно, находили ее отсталой и подлежащей беспощадной реформе. Труднее понять, как оказались в оппозиции славянофилы. Не один раз правительство императора Николая I (устами министра народного просвещения графа С. С. Уварова) объявляло свой лозунг: православие, самодержавие, народность. Эти же слова могли быть и лозунгом славянофилов, ибо указывали на те основы самобытного русского порядка, церковного, политического и общественного, выяснение которых составляло задачу славянофилов. Но славянофилы понимали эти основы иначе, чем представители "официальной народности". Для последних слова "православие" и "самодержавие" означали тот порядок, который существовал в современности: славянофилы же идеал православия и самодержавия видели в московской эпохе, где церковь им казалась независимой от государства носительницей соборного начала, а государство представлялось "земским", в котором принадлежала, по словам К. Аксакова, "правительству сила власти, земле — сила мнения". Современный же им строй славянофилы почитали извращенным благодаря господству бюрократизма в сфере церковной и государственной жизни. Что же касается термина "народность", то официально он означал лишь ту совокупность черт господствующего в государстве русского племени, на которой держался данный государственный порядок; славянофилы же искали черт "народного духа" во всем славянстве и полагали, что государственный строй, созданный Петром Великим, "утешает народный дух", а не выражает его. Поэтому ко всем тем, кого славянофилы подозревали в служении "официальной народности", они относились враждебно; от официальных же сфер держались очень далеко, вызывая на себя не только подозрения, но и гонение.

Таким образом установилось своеобразное отчуждение между властью и теми общественными группами, которые по широте своего образования и по сознательности патриотического чувства могли бы быть наиболее полезны для власти. Обе силы — и правительственная, и общественная — сторонились одна от другой в чувствах взаимного недоверия и непонимания и обе терпели от рокового недоразумения. Лучшие представители общественной мысли, имена которых мы теперь произносим с уважением (Хомяков, Киреевские, Аксаковы, Белинский, Герцен, Грановский, историк Соловьев), были подозреваемы и стеснены в своей литературной деятельности и личной жизни, чувствовали себя гонимыми и роптали (а Герцен даже эмигрировал). Лишенные доверия власти, они не могли принести той пользы отечеству, на какую были способны. А власть, уединив себя от общества, должна была с течением времени испытать все неудобства такого положения. Пока в распоряжении императора Николая I находились люди предшествующего царствования (Сперанский, Кочубей, Киселев), дело шло бодро и живо. Когда же они сошли со сцены, на смену им не являлось лиц, им равных по широте кругозора и теоретической подготовке. Общество таило в себе достаточное число способных людей, и в эпоху реформ императора Александра II они вышли наружу. Но при императоре Николае I к обществу не обращались и от него не брали ничего; канцелярии же давали только исполнителей-формалистов, далеких от действительной жизни. К концу царствования императора Николая I система бюрократизма отчуждавшая власть от общества, привела к господству именно канцелярского формализма, совершенно лишенного той бодрости и готовности к реформам, какую мы видели в начале этого царствования.

Внешняя политика императора Николая I имела своим исходным пунктом принцип легитимизма, лежавший в основе "Священного Союза". Сталкиваясь с обстоятельствами, волновавшими тогда юго-восток Европы, принцип легитимизма подвергался серьезному испытанию; приходилось, наблюдая брожение балканских христиан (славян и греков), поддерживать "законную" власть фанатических мусульман над гонимыми "подданными" — христианами, и притом православными, единоверными России. Император Александр так и поступал: он "покинул дело Греции, потому что усмотрел в войне греков революционный признак времени". Император Николай не мог сохранить такой прямолинейности и, в конце концов, жертвуя своим руководящим принципом, стал за христиан против турок. Вступая на престол, он застал отношения России и Турции очень недружелюбными; но все-таки сначала не видел необходимости воевать с турками из-за греков. Он согласился лишь на то, чтобы совместно с Англией и Францией принять дипломатические меры против турецких зверств и постараться примирить султана с греками. Только в 1827 г., когда стало ясно, что дипломатия бессильна и что нельзя допускать дальнейших истязаний греческого населения, Англия, Франция и Россия условились силой прекратить борьбу турок с греками. Соединенные эскадры — русская, английская и французская — заперли турецкий флот, действовавший против греков, в гавани г. Наварина (древний Пилос на западном берегу Пелопоннеса) и сожгли его после кровопролитной битвы (20 октября 1827 г.). Наваринская битва была турками приписана главным образом враждебному влиянию русского правительства, и Турция стала готовиться к войне с Россией. Война началась в 1828 г. Русские войска перешли Дунай и осадили турецкие крепости Варну и Шумлу. Взятие Варны позволило русским получать припасы морем, при посредстве своего флота, и открыло дорогу за Балканы. Но Шумла не сдалась и послужила оплотом для многих наступательных движений турок. Положение русской армии не раз становилось трудным. Только тогда, когда русскому главнокомандующему, генералу Дибичу, удалось выманить турецкую армию из Шумлы и нанести ей страшное поражение (уд. Кулевчи), дела изменились к лучшему. Дибич двинулся за Балканы и взял Адрианополь, вторую столицу Турции. В то же время в азиатской Турции граф Паскевич успел взять турецкие крепости Карс и Ахалцых и после удачных боев с турецкой армией занял Эрзерум. Победы русских получили решительный характер, и турки просили мира. Мир был заключен в 1829 г. в Адрианополе на следующих условиях: Россия приобрела левый берег нижнего Дуная, с островами в дунайских устьях, и восточный берег Черного моря (от устья р. Кубани до порта св. Николая, также г. Ахалцых с его областью). Кроме того, турецкое правительство давало свободу торговли русским в Турции и открывало свободный проход через Босфор и Дарданеллы кораблям всех дружественных наций.

Важным условием мира было еще и то, что подвластные Турции княжества Молдавия, Валахия и Сербия получили полную внутреннюю автономию и стали под покровительство России. По русскому настоянию, была также признана турками независимость греческих земель на юге Балканского полуострова (из этих земель в 1830 г., по соглашению держав, образовано было королевство Греция). Таким образом в силу условий Адрианопольского мира Россия получила право вмешательства во внутренние дела Турции как заступница и покровительница одноплеменных и единоверных ей подданных султана. Вскоре (1833) сам султан прибег к помощи России во время восстания против него египетского паши. Русский флот пришел в Константинополь и высадил войска на малоазиатский берег для защиты Босфора от египетских войск. Дело не дошло до боя, так как европейская дипломатия успела склонить восставших к покорности султану. Но султан в благодарность за защиту заключил с Россией особый договор, которым обязался запереть Босфор и Дарданеллы для военных судов всех иностранных держав. Этим договором создано было преобладающее влияние России в ослабевшей Турции. Из врага, наиболее грозного и ненавидимого Турцией, Россия превратилась как бы в друга и защитника "больного человека" — так император Николай называл разлагавшуюся Турецкую империю. Преобладание России в турецких делах, создавшееся очень быстро, произвело тревогу среди европейских правительств и придало острый характер "восточному вопросу". Под общим именем "восточного вопроса" тогда стали разуметь все вопросы, какие только возникали в связи с распадением Турции и с преобладанием России на Балканском полуострове. Европейские державы не могли быть довольны политикой императора Николая, который считал себя одного покровителем балканских славян и греков. Его притязаниями нарушалось политическое равновесие Европы, от его побед чрезмерно, в глазах европейских правительств, вырастали силы и влияние России. Европейская дипломатия поэтому постаралась парализовать успехи России и добилась того, что новые междоусобия, происшедшие в Турции, были переданы на суждение общеевропейской конференции. Эта конференция (собравшаяся в Лондоне в 1840 г.) установила общий протекторат над Турцией пяти держав: России, Англии, Австрии, Франции и Пруссии. С тех пор "восточный вопрос" стал общеевропейским и влияние России на Балканском полуострове начало падать столь же быстро, как быстро возникло.

Допустив в восточных делах уклонение от принципа легитизма, император Николай очень скоро о нем вспомнил: когда в 1830 г. произошла революция во Франции и Бельгии и разразилось польское восстание, принявшее вид упорной войны с Россией, Николай возвратился к старому принципу и сделал борьбу с революционным духом времени своей главной задачей. В 1833 г. между Россией, Австрией и Пруссией состоялось в этом смысле соглашение, повлекшее за собой непрестанное вмешательство России в дела Европы с целью "поддерживать власть везде, где она существует, подкреплять ее там, где она слабеет, и защищать ее там, где открыто на нее нападают". Право вмешательства, которое император Николай чувствовал за собой по отношению ко всем государствам и нациям, привело его к тому, что он считал нужным даже открытой силой подавить в 1849 г. венгерское восстание против законного правительства. Русская армия сделала очень серьезную "венгерскую кампанию" в интересах чуждой и даже враждебной нам австрийской власти. Неуклонность русского вмешательства во внутреннюю жизнь разных стран и в деятельность разных правительств стала, разумеется, тяготить тех, кого император Николай думал благодетельствовать, и потому при возникших между Россией и Турцией недоразумениях против России очень легко составилась коалиция, имевшая целью уничтожить тяготившее Европу преобладание России. Так произошла знаменитая Восточная война, в которой император Николай увидал против себя, можно сказать, всю Европу, но не только тех, кто поднял против него оружие, но и тех, кто якобы соблюдал нейтралитет (Австрия и Пруссия).

Постоянно противодействуя русскому влиянию, английская и французская (в особенности английская) дипломатия к середине XIX в. сумела достичь больших успехов в Константинополе. Турки не теряли своего страха перед русскими, но охотно уходили от русских дипломатов под защиту и влияние англичан и французов. Престиж русского имени падал в Турции. Это выражалось в ряде отдельных мелочей, пока, наконец, не произошло случайного, но крупного столкновения между русским и турецким правительствами по вопросу о святых местах в Палестине. Султан дал некоторые преимущества католическому духовенству в ущерб духовенству греческому, православному (между прочим, ключи от Вифлеемского храма были взяты от греков и переданы католикам). Император Николай вступился за православных и потребовал восстановления их привилегий. Султан под влиянием ходатайств французской дипломатии ответил отказом. Тогда император Николай ввел русские войска в находившиеся под властью султана автономные княжества Молдавию и Валахию — "в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливым требованиям России". Турция протестовала. Державы, участвовавшие в протекторате над Турцией, создавали в Вене конференцию по турецким делам (из уполномоченных Франции, Англии, Австрии и Пруссии). Россия показывала склонность подчиниться решению этой конференции. Но когда султан обнаружил упорство, то и император Николай отказался от всяких уступок. Дело кончилось тем, что Турция объявила войну (осенью 1853 г.), а флоты Англии и Франции появились в Босфоре, как бы угрожая России.

Военные действия начались на Дунае и в Закавказье. На Черном море (в ноябре 1853 г.) русская эскадра под начальством адмирала Нахимова истребила после жаркого боя турецкий флот, стоявший в бухте города Синопа (в Малой Азии). После этой славной битвы английская и французская эскадры вышли из Босфора в Черное море, не скрывая, что имеют в виду помогать туркам. Следствием этого был открытый разрыв России с Англией и Францией. Император Николай увидал, что за Турцией стоят более грозные враги, и стал готовиться к защите на всех русских границах. К довершению зла даже и те державы, которые не объявили прямой войны императору Николаю, именно Австрия и Пруссия, обнаруживали неблагоприятное для России настроение. Приходилось держать войска и против них. Таким образом, император Николай оказался один против могущественной коалиции, не имея союзников, не возбуждая к себе сочувствия ни европейских правительств, ни европейского общества. Россия должна была теперь нести последствия своей политики "вмешательства", которая со времен Венского конгресса заставляла Европу бояться вторжения русских войск. В 1854 г. русская армия перешла за Дунай и осадила крепость Силистрию, но ввиду враждебных действий Австрия была вынуждена вернуться на левый берег Дуная. Австрия потребовала от России очищения княжеств Молдавии и Валахии, как автономных и нейтральных земель. Русским становилось невозможно вести войну на Дунае при том условии, что австрийцы будут грозить им в тыл и сбоку. Поэтому русские войска оставили княжества, и война на Дунае прекратилась. Россия везде, кроме Закавказья, перешла к оборонительному образу действий. Союзники же не сразу обнаружили место, куда решили направить свои удары. Они на Черном море бомбардировали Одессу, на Белом море — Соловецкий монастырь. В то же время на Балтийском море англо-французская эскадра взяла Аландские острова и появилась пред Кронштадтом; наконец, неприятельские суда действовали на Дальнем Востоке, даже у Камчатки (бомбардировали Петропавловск). Но нигде союзники не предпринимали решительных действий, заставляя русских очень разбрасывать свои силы и напрягать внимание. К осени 1854 г. обнаружилось, что главным театром войны неприятели избрали Крым, и в частности Севастополь. В этом городе находилась главная стоянка нашего черноморского флота; союзники рассчитывали, взяв Севастополь, истребить русский флот и уничтожить все военно-морское устройство России на Черном море. В сентябре 1854 г. близ Евпатории (на западном берегу Крыма) высадилось значительное количество французских, английских и турецких войск (более 60 тыс.), под прикрытием огромного флота. Флот союзников заключал в себе много паровых судов и потому был совершеннее и сильнее русского, состоявшего почти исключительно из парусных кораблей. Ввиду явного перевеса неприятельских сил русским судам нельзя было отважиться на бой в открытом море. Пришлось защищаться в Севастополе.

Так началась знаменитая Крымская кампания. Союзники, подвигаясь на юг к Севастополю, встретили 30-тысячное русское войско на р. Альме (впадающей в море южнее Евпатории). Русские были здесь побеждены и открыли врагу дорогу на Севастополь. Если бы союзники знали, что Севастополь с севера защищен слабо, они могли бы сразу овладеть им. Но враги не надеялись на скорый успех. Они прошли мимо Севастополя и укрепились на юго-западной оконечности Крымского полуострова. Оттуда они начали добывать Севастополь правильной осадой. Оборона Севастополя была поручена на первое время морякам под командой адмиралов Корнилова, Нахимова и Истомина. Они с горем решились затопить свои боевые корабли при входе в севастопольскую бухту, чтобы сделать невозможным вторжение в нее с моря. Пушки и прочее вооружение с кораблей были переданы на береговые укрепления. Вокруг Севастополя, не имевшего стен, военный инженер Тотлебен проектировал ряд земляных сооружений (бастионов и батарей), которые заменили собой сплошную крепостную стену. Эти бастионы и батареи были сооружены усиленной работой матросов, солдат и жителей города. Когда неприятель начал свои подступы, Севастополь уже мог защищаться. На бомбардировку неприятеля город отвечал такой же бомбардировкой из сотен орудий. Штурмы отбивались с отчаянным мужеством. Направив свои силы против самого южного бастиона (№ 4), неприятель не имел никакого успеха. Осада затянулась. Но и русским не удалось стянуть к Севастополю большие силы и выбить врага из его укрепленного лагеря. Войска были нужны на других театрах войны и на границах австрийской и прусской. Поддерживать далекий Севастополь и снабжать его всякими припасам и без хороших дорог и морского пути было очень трудно. Не особенно большая русская армия стояла вблизи Севастополя (под командой сначала князя Меншикова, а затем князя Горчакова). Она помогала гарнизону крепости, чем могла; но все ее попытки перейти в наступление и штурмовать неприятельский лагерь (сражения при с. Инкермане и на р. Черной) оканчивались неудачами. Обе стороны были бессильны одержать решительный верх одна над другой. Осада продолжалась многие месяцы (всего 350 дней). Погибли славные предводители русского флота, адмиралы Корнилов, Нахимов и Истомин, убитые на бастионах. Город был наполовину разрушен бомбардировками. Укрепления, разбиваемые неприятелем, едва держались. Но гарнизон не падал духом и действовал с необыкновенным мужеством. Тогда враги, оставив надежду овладеть южным, "четвертым", бастионом, перенесли свое внимание на восточную часть укреплений, на Малахов курган. Однако Тотлебен сумел и здесь укрепиться и надолго задержать неприятеля. Севастопольская осада сосредоточила на себе все усилия боровшихся сторон и стала предметом общего удивления. Император Николай, в воздаяние мужества и страданий севастопольцев, приказал считать за год каждый месяц службы в Севастополе. Так истек тяжелый 1854 год.

В начале 1855 г. (18 февраля) император Николай скончался, и 19 февраля началось царствование его преемника, императора Александра II. В ходе Крымской кампании ничего не изменилось. Крепость держалась. Каждый шаг вперед союзники покупали ценой больших усилий и потерь. Только в августе 1855 г. им удалось подвести свои траншеи совсем близко к боевой ограде Малахова кургана, и 27 августа они начали общий штурм Севастополя. На этот раз французам удалось ворваться на Малахов курган и овладеть им. Во всех же других местах штурм был отбит. Однако после потери Малахова кургана нельзя было держаться в городе, так как с высокого кургана враг видел весь город, легко мог войти в него и с тыла взять остальные его укрепления. Поэтому было решено оставить Севастополь (собственно, его южную сторону). Русские перешли из города по мосту через рейд (залив) на север и все, что могли, уничтожили в самом Севастополе. Неприятель не преследовал и не спеша занял развалины крепости. Так окончилась одна из самых славных кампаний в русской истории.

После падения Севастополя осенью 1855 г. русским войскам удалось достигнуть блестящего успеха на азиатском театре войны. Генералом Н. Н. Муравьевым была взята важная турецкая крепость Карс. Во всех остальных местах военные действия шли вяло и к зиме везде настало полное затишье. Александр II осенью посетил Крым и лично благодарил многострадальную севастопольскую армию за ее подвиги и труды. Личное знакомство с положением дел на юге убедило Александра в том, что продолжать войну очень трудно, а победа под Карсом давала ему возможность начать переговоры о мире без ущерба для чести его государства. Со своей стороны, император Наполеон [III] желал мира и даже сам искал случай начать переговоры. В начале 1856 г. (при посредстве Австрии и Пруссии) удалось собрать в Париже конгресс европейских дипломатов для заключения мира. Мирный трактат был подписан в марте 1856 г. на условиях, довольно тяжких для России. По Парижскому трактату Россия получала обратно потерянный ею Севастополь в обмен на Карс, возвращаемый Турции. В пользу Молдавии Россия отказалась от своих владений в устьях Дуная (и таким образом перестала быть в непосредственном соседстве с Турцией). Россия потеряла право иметь военный флот на Черном море; Черное море было объявлено нейтральным, и проливы Босфор и Дарданеллы были закрыты для военных судов всех государств. Наконец, Россия теряла право покровительства над христианами, подданными Турции, которые были поставлены под протекторат всех великих держав.

Краткий обзор времени императора Александра II и великих реформ

Личность императора Александра Николаевича. Родившийся в 1818 г. сын великого князя Николая Павловича Александр с самых первых дней своей жизни всеми почитался как будущий монарх, ибо он был старшим в своем поколении великим князем. "Это маленькое существо призвано стать императором" — так выразилась о нем его мать, соображая, что ни у императора Александра I, ни у цесаревича Константина нет сыновей. Поэтому и поэт В. А. Жуковский приветствовал "милого пришельца в Божий свет" как "прекрасное России упование" и на "высокой чреде" царства желал ему внутренних добродетелей и внешней славы. Будущего монарха, естественно, старались приготовить наилучшим образом к высокому жребию, его ожидавшему. Воспитание императора Александра II было поставлено прекрасно. С малых лет воспитателем его был гуманный и умный человек капитан Мердер. Лет девяти Александр начал учиться под главным руководством своего "наставника" В. А. Жуковского. Жуковский предварительно составил глубоко обдуманный план учения цесаревича, утвержденный Николаем. По этому плану целью всего учения было — сделать будущего государя человеком просвещенным и всесторонне образованным, сохранив его от преждевременных увлечений мелочами военного дела. Жуковскому удалось осуществить свою программу учения; но уберечь цесаревича от влияния тогдашней военной "муштры" он не мог. Верный традициям своего отца и старших братьев, император Николай внушал Мердеру, что Александр "должен быть военный в душе, без чего он будет потерян в нашем веке". На Александра поэтому легла печать того века с его наклонностью к плац-параду, дисциплине и военной торжественности. Но вместе с тем цесаревич много учился и имел хороших учителей. Между прочим, сам знаменитый М. М. Сперанский вел с ним "беседы о законах", послужившие, по-видимому, поводом к составлению его "Руководства к познанию законов". Домашние кабинетные занятия Александра Николаевича дополнялись образовательными поездками. Из них особенно памятно большое путешествие по России и Западной Сибири в 1 837 г. Двадцати трех лет цесаревич вступил в брак с Марией Александровной, принцессой Гессен-Дармштадтской, с которой он познакомился во время большого заграничного путешествия. С этого времени началась служебная деятельность Александра Николаевича. Император Николай систематически знакомил сына с разными отраслями государственного управления и даже поручал ему общее руководство делами на время своих отъездов из столицы. В течение десяти лет наследник престола был ближайшим помощником своего отца и свидетелем всей его правительственной работы.

По всей видимости, Александр Николаевич находился под сильнейшим влиянием отца. Отличаясь от отца характером, он уступал ему волей. Суровый и непреклонный ум Николая порабощал мягкую и доступную влияниям натуру его сына, и Александр, любя отца и восторгаясь им, усвоил его взгляды и готов был идти ему вослед. Со всей стороны, Николай очень любил Александра, верил ему и поручал ему серьезные дела. В практической школе отца блекли и выцветали те заветы романтической гуманности, которые вкладывал в душу своего воспитанника кроткий Жуковский. Но врожденное добродушие и мягкость натуры, в свою очередь, не допустили Александра воспитать в себе ту каменную крепость духа, какой обладал его отец. Вот почему личность Александра II не отличается определенностью черт и в разные моменты его жизни и деятельности производит неодинаковое впечатление.

Первые годы царствования императора Александра II были посвящены ликвидации Восточной войны и тяжелых порядков николаевского времени. В отношении внешней политики новый государь явил себя последователем "начал Священного Союза", руководивших политикой императоров Александра I и Николая I. В этом смысле он высказался на первом приеме дипломатического корпуса и показал дипломатам, что готов продолжать войну, если не достигнет почетного мира. Таким образом, Европа была вправе считать Александра прямым продолжателем политики его отца и поборником отживших свое время принципов Венского конгресса. В такой же мере, по первым речам Александра, и русские люди могли судить о желании молодого государя следовать отцу в делах внутреннего управления. Однако же практика нового правительства показала существенные отличия его приемов от предшествующего режима. Повеяло мягкостью и терпимостью, характеристичными для темперамента нового монарха. Сняты были мелочные стеснения с печати; университеты вздохнули свободнее; общество стало "бодрее духом"; говорили, что "государь хочет правды, просвещения, честности и свободного голоса". Это было справедливо, потому что Александр, наученный горьким опытом правительственного неустройства и бессилия в тяжелое время Крымской войны, деятельно требовал правды и "откровенного изложения всех недостатков". Но от него не исходило пока никаких определенных правительственных программ или обещания реформ. Можно думать, что на первых порах программы и не было, ибо трудности военного времени не давали Александру возможности оглядеться и сосредоточиться на внутренних делах. Только по окончании войны нашел Александр уместным поместить в манифесте 19 марта 1856 г. о заключении мира знаменательную фразу касательно России: "Да утверждается и совершенствуется ея внутреннее благоустройство; правда и милость да царствует в судах ея; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности..." В этих словах заключалось как бы обещание внутреннего обновления, необходимость которого чувствовалась одинаково как правительством, так и обществом. Одновременно с этим манифестом, в том же марте 1856 г., государь, принимая представителей московского дворянства в Москве, сказал им краткую, но очень важную речь о крепостном праве. Он объяснил, что не имеет намерения "сейчас" уничтожить крепостное право, но признал, что "существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным". По выражению государя, "лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу". Посему Александр и приглашал дворян "обдумать, как бы привести все это в исполнение".

После мартовских заявлений уже не могло быть сомнения, что император готов вступить на путь преобразований. Неясна была только их программа; неизвестны оставались те начала, на которых предполагалось упразднение крепостного порядка. Несмотря на такую неопределенность, подъем общественного настроения был необычен, и коронация государя (август 1856 г.) обратилась в светлый праздник нашей общественности. "Просвещенная благость" государя, сменившего недавнюю суровость власти "незабвенными словами: отменить, простить, возвратить", вызывала восторги. Решимость государя на реформы — на "подвиги, более согласные с требованиями века", чем "гром оружия", — возбуждала самые светлые надежды. В русском обществе началась неудержимая работа мысли, направленная на такое или иное разрешение коренного вопроса того времени — об отмене крепостного права.

Теперь уже нельзя сомневаться в том, что данный вопрос об отмене крепостного права к середине XIX в. достаточно назрел в общественном сознании и владение душами было осуждено как в силу отвлеченно-моральных мотивов, так и по соображениям практического порядка. Не раз говорилось выше, что еще со времен императрицы Екатерины II владение душами составляло тяжелую моральную проблему для чутких людей из русской интеллигенции, и крестьянское освобождение обратилось для них в нравственный постулат. От царского дворца, где Екатерина II, Александр I и Николай I не забывали трудной задачи улучшения участи крестьян, до подцензурной публицистики, где от Радищева и до Белинского господствовало отрицание крепостного права, — вся Россия, можно сказать, уразумела нравственную и политическую необходимость выйти из условий крепостного порядка и уничтожить злоупотребления крепостным правом, обращавшие это право в открытое рабство. Самые разномыслящие круги интеллигенции сходились в своем отношении к крепостному порядку, и Чернышевский с большой выразительностью указывал на это в печати, говоря, что между самыми различными направлениями русской общественной мысли "согласие в сущности стремлений так сильно, что спор возможен только об отвлеченных и потому только туманных вопросах; как только речь переносится на твердую почву действительности... тут нет разъединения между образованными русскими людьми: все хотят одного и того же". "Можно и должно у нас, — заключал он, — не разрывать рук, соединенных в дружеское пожатие согласием относительно вопросов, существенно важных в настоящее время для нашей родины".

Если теоретическая мысль и моральное чувство объединяли русских людей в одинаковом положении крестьянской реформы и отмены крепостного строя, то, с другой стороны, практические, житейские условия указывали на естественное вырождение старого крепостного порядка. Под влиянием государственного роста, завоеваний XVIII в. и успехов внешней торговли Россия первой половины XIX в. "разрывала с натуральным строем прежнего времени, в котором обмен и обрабатывающая промышленность играли незначительную роль, и быстро переходила к расширению обмена и к увеличению фабрично-заводского производства" (слова проф. Довнар-Запольского). В этой экономической эволюции землевладельческое дворянство приняло свое участие. Оно увеличило запашки в целях хлебного экспорта и испытывало разные виды фабричного производства. Вся тяжесть усиленного землепашества и новых форм труда пала на крепостное крестьянство и истощала его физические силы. Прирост крепостного населения в северной половине государства стал падать, а с 1835 г. вместо прироста уже наблюдалась убыль, объясняемая не только перемещением населения на юг, но также и истощением его на непосильной работе. Вместе с тем становилось явным обеднение и оскудение крепостного крестьянства, и росло в его среде острое недовольство своим положением. Таким образом, рост торгово-промышленного оборота в стране ухудшил и обострил крепостные отношения и возбуждал в помещиках опасения за будущее. В то же время попытки усовершенствования и усложнения помещичьего хозяйства не содействовали увеличению материального благополучия самих помещиков. Водворение новых форм хозяйства далеко не всегда удавалось; помещичьи фабрики обычно не выдерживали конкуренции с купеческими, более богатыми и технически совершенными. Подневольный барщинный труд оказывался непригодным для улучшенных способов производства: один из ученых хозяев того времени (Вилькинс) справедливо заметил, что барщиной обычно называлось "то, что медленно, нерадиво, без всякой охоты делается". Поэтому среди крепостных владельцев к середине XIX в. выросло разочарование в успехе их земельного и фабричного хозяйства и сознание того, что они попали в кризис. Недовольны положением дел были даже те помещики, которые в черноземной полосе вели барщинным трудом примитивное полевое хозяйство. Плотное крепостное население черноземного района, не уходившее в отхожие промыслы и не имевшее кустарных, умножилось настолько, что не все могло быть использовано на пашне; некуда было девать рабочие руки и надо было даром кормить лишние рты. Это естественно порождало мысль о необходимости коренных хозяйственных перемен и даже о преимуществах наемного труда. Затрудненность хозяйственной обстановки помещиков усложнялась их долгами. По разным причинам к середине XIX столетия более половины помещичьих имений оказались заложенными в правительственной "сохранной казне"; по некоторым подсчетам, "в среднем, задолженность помещиков составляла более 69 рублей с души крепостных", что составляло более 2/3 их средней стоимости. Столь огромная задолженность была вызвана как тяжестями военного времени начала XIX в., так и хозяйственными неудачами и неумением жить сообразно со своими доходами. Сознание хозяйственного кризиса угнетало помещиков; настроение недовольной крепостной массы их пугало; недостаток денежных средств приводил к мысли о несовершенствах и устарелости крепостного порядка. Даже и те помещики, которые не были захвачены высокой освободительной идеей, думали, что близок конец старого порядка, и не сомневались в том, что нужна его реформа; они только боялись, что реформа окончательно их разорит.

Ход крестьянской реформы. Так сложилась реальная обстановка в ту минуту, когда в 1856 г. необходимость реформы была провозглашена с высоты престола и Александр пригласил дворян "обдумать", как бы привести в исполнение его намерение покончить с крепостным правом. После слов его московскому дворянству начались работы по крестьянскому делу в Министерстве внутренних дел и обращение в обществе и в правящих сферах различных частных записок о способах ликвидации крепостного строя. В этих записках хорошо отразилось настроение (в пользу освобождения крестьян с земельными наделами) передовой части дворянства. И так как со стороны губернских дворянских обществ формальных заявлений не поступало и дворянство до поры до времени не рисковало выступать с сословным почином в крестьянском деле, то частным запискам и личным влияниям суждено было сыграть большую роль в великой реформе. Из многих записок особое значение имели записки К. Д. Кавелина, Ю. Ф. Самарина, кн. В. А. Черкасского, а также записка великой княгини Елены Павловны (вдовы великого князя Михаила Павловича) "Предварительные мысли об устройстве отношений между помещиками и их крестьянами", составленная с помощью Н. А. Милютина и К. Д. Кавелина для устройства свободного быта крестьян в имениях великой княгини. Обладавшая большим умом, благородная и просвещенная великая княгиня была горячей и сознательной сторонницей освобождения крестьян с землей. Она поддерживала эту идею, как могла и где могла, собирала вокруг себя ее сторонников и сумела повлиять на самого государя в этом именно смысле. С другой стороны, в том же направлении действовал брат императора, великий князь Константин Николаевич, горячо желавший реформы и всячески ей содействовавший. Личное влияние на государя этих близких к нему людей было, конечно, существенно важно <<* См. об этих лицах прекрасные статьи гг. Бахрушина и Любавского в сборнике "Освобождение крестьян. Деятели реформы" (М., 1911) А. Ф. Кони в 5-м томе издания "Великая реформа" (М., 1911).>>. Оно поддерживало в нем неслабеющий интерес к крестьянскому делу и внимание к частным проектам, к которым государь вначале относился с некоторой осторожной сдержанностью и даже с подозрением. Но еще большее воздействие на настроение государя в пользу освобождения крестьян с землей оказал близкий к Александру начальник военно-учебных заведений Я. И. Ростовцев. По официальному поручению Александра приняв участие в работах по крестьянскому делу, Ростовцев понемногу входил в разумение всех обстоятельств дела, сделался сторонником крестьянских интересов, уверился в необходимости освобождения с землей — ив ряде интимных писем к государю развил свои взгляды и желания. Письма Ростовцева, встреченные Александром вполне доверчиво, окончательно укрепили его взгляды на дело и поддержали решимость довести реформу до определенного результата.

Так, ранее, чем началась официальная работа над крестьянским делом, это дело стало предметом частных проектов и негласных влияний. Под такими воздействиями со стороны наладилась, наконец, и официальная работа, сказался почин и со стороны дворянских обществ. В начале 1857 г. стал действовать "секретный" комитет, учрежденный для обсуждения мер по устройству быта крестьян. Комитет предположил совершить освобождение крестьян постепенно, без крутых и резких переворотов. Но это не соответствовало намерениям Александра Николаевича, который желал скорого и определенного решения крестьянского вопроса. Поэтому, когда в комитет поступило заявление дворян литовских губерний (Виленской, Ковенской и Гродненской) о желании их освободить своих крестьян без земли, то государь приказал ускорить обсуждение этого дела. Мнения по данному делу в комитете разделились: часть членов комитета (во главе с великим князем Константином Николаевичем) высказалась за то, чтобы разрешить освобождение с землей, а не без земли, и притом сделать это гласно — так, чтобы все узнали о намерении правительства немедля приступить к преобразованию крестьянского быта. Александр одобрил это мнение, и рескрипт его, данный (в ноябре 1857) виленскому генерал-губернатору Назимову, возвестил всему государству о том, что реформа началась. Литовским дворянам было указано образовать по губерниям дворянские губернские комитеты для обсуждения условий освобождения крестьян и составления проекта "положений" об устройстве крестьянского быта. Правительство ожидало, что, узнав об учреждении губернских комитетов в литовских губерниях, дворянские общества прочих губерний сами поймут необходимость приступить к обсуждению условий крестьянской реформы и станут ходатайствовать об устройстве у себя таких же губернских комитетов по крестьянскому делу. Действительно, из разных губерний стали поступать адресы дворянства с выражением готовности приняться за улучшение быта крестьян, и государь разрешил открытие в губерниях губернских комитетов, составленных из местных дворян. Для руководства занятиями этих комитетов была дана общая для всех их программа. Для объединения же всех мер по крестьянскому делу "секретный" комитет был преобразован в главный комитет под председательством самого Александра (1858).

Так началось официальное обсуждение крестьянской реформы. Когда губернские комитеты изготовили свои проекты положений об улучшении быта крестьян, они должны были представить их на рассмотрение главного комитета и прислать в Петербург своих депутатов для совместного обсуждения дела в главном комитете. Так как проекты губернских комитетов во многом различались между собой, то для их рассмотрения и согласования была образована при главном комитете особая редакционная комиссия под председательством Я. И. Ростовцева (1859). Комиссия эта по ходу дела была разделена на четыре отделения или четыре редакционные комиссии. В состав их вошли как чиновники разных министерств, так и дворяне по приглашению Ростовцева. Кроме того, дворянские депутаты из губернии дважды вызывались в Петербург для занятий в редакционных комиссиях. С их участием комиссии обсудили все основания крестьянской реформы и составили проект положения об освобождении крестьян. Проект этот был очень благожелателен для крестьян благодаря стараниям прогрессивных членов комиссий, Н. А. Милютина, князя Черкасского, Ю. Ф. Самарина и других. В самый разгар работ комиссий их председатель Я. И. Ростовцев скончался и на его место был назначен граф Панин. Ростовцев был горячим сторонником освобождения крестьян; Панина же считали "крепостником". Тем не менее работы редакционных комиссий продолжались и при Панине в том же духе, как при Ростовцеве. В конце 1860 г. комиссии окончили свое дело и были закрыты. Составленные ими законопроекты были переданы в главный комитет.

Главный комитет под председательством великого князя Константина Николаевича рассмотрел выработанный комиссиями проект положения об освобождении крестьян и придал ему окончательную форму. После этого в начале 1861 г. проект был внесен в Государственный совет и по желанию государя немедленно рассмотрен. Александр лично открыл занятия Государственного совета по крестьянскому делу и в замечательной по твердости и силе речи указал Совету, что уничтожение крепостного права "есть его прямая воля". В исполнение этой воли Совет рассмотрел и одобрил проект закона об освобождении крестьян. В годовщину своего вступления на престол, 19 февраля 1861 г., император Александр подписал знаменитый манифест об отмене крепостного права и утвердил "Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости". Великое дело было совершено: 5 марта "воля" была обнародована и принята народом спокойно, без всяких общественных потрясений.

По новому закону, крепостное право помещиков на крестьян было отменено навсегда, и крестьяне признаны свободными безо всякого выкупа в пользу помещиков. Государственная власть не видела в этом никакого нарушения прав помещиков. В своей речи Государственному совету император Александр указывал на то, что крепостное право в России имело государственный характер: "Право это установлено самодержавною властью, и только самодержавная власть может уничтожить его". В то же время земля, на которой жили и работали крестьяне, была признана собственностью помещиков. Крестьяне освобождались с тем, что помещики предоставят им в пользование их усадебную оседлость и некоторое количество полевой земли и других угодий (полевой надел). Но крестьяне за усадьбу и полевые наделы должны были отбывать в пользу помещиков повинности деньгами или работой. По закону крестьяне получили право выкупить у помещиков свои усадьбы и, сверх того, могли по соглашению со своими помещиками приобрести у них в собственность полевые наделы. Пока крестьяне пользовались наделами, не выкупив их, они находились в зависимости от помещиков и назывались временнообязанными крестьянами. Когда же выкуп был произведен, то крестьяне получали полную самостоятельность и становились крестьянами-собственниками. Вышедшие из крепостной зависимости крестьяне соединялись по месту жительства в "сельские общества", из которых для ближайшего управления и суда составлялись "волости". В селах и волостях крестьянам дано было самоуправление по тому образцу, какой был установлен для крестьян государственных при графе Киселеве. В сельских обществах было введено общинное пользование полевой землей, при котором крестьянский "мир" переделял землю между крестьянами и все повинности с своей земли отбывал за круговой порукой.

Один из самых трудных и сложных вопросов в деле крестьянской реформы было определение размеров крестьянского полевого надела. Земледелие не везде было главным занятием крестьян. Только в южном черноземном районе крестьяне усиленно пахали и на себя, и на помещиков, отбывая на барском поле тяжелую "барщину". В центральных же областях, где земледелие не было прибыльно, крестьяне чаще "ходили на оброке", т. е. занимались промыслами на стороне и вместо барщинного труда платили ежегодно помещикам условленную сумму — оброк. На юге помещику было выгодно отпустить крестьян на волю без земли, а землю удержать за собой, потому что именно земля там и представляла главную ценность. На севере же помещикам была невыгодна потеря именно крестьянского оброка, а не земли. Поэтому одни помещики старались по возможности уменьшить крестьянские земельные наделы, а другие были к этому равнодушны. С другой стороны, в южных губерниях пахотной земли было много, и потому крестьяне пользовались землей без стеснений; в центре же государства при большом росте населения сильно чувствовалось малоземелье. Под влиянием столь разнообразных местных условий и приходилось определять размеры крестьянского полевого надела особо для каждой "полосы" государства (нечерноземной, черноземной и степной) и для отдельных губерний и даже уездов. Размеры надела определялись от 1 до 12 десятин на "душу" (т. е. налицо, записанное в крестьянах за помещиком по ревизии). Дворовые же люди, находившиеся в личном услужении помещикам и не пахавшие земли, освобождались без земельного надела и по прошествии двух лет временнообязанного состояния под властью помещиков могли приписаться к какому-либо сельскому или городскому обществу.

Указанный в законе выкуп усадеб и полевых наделов для крестьян был бы невозможен, если бы правительство не пришло на помощь крестьянству устройством особой "выкупной операции". В "Положениях" 19 февраля было определено, что помещики могут получать от правительства немедленно "выкупную ссуду", как только устроены будут их земельные отношения с крестьянами и будет точно установлен крестьянский земельный надел. Ссуда выдавалась помещику доходными процентными бумагами и засчитывалась за крестьянами как казенный долг. Крестьяне должны были погасить этот долг в рассрочку, в течение 49 лет, "выкупными платежами".

Порядок осуществления крестьянской реформы требовал соглашения между помещиками и их крестьянами как о размерах надела, так и о всяких обязательных отношениях крестьян к их бывшим господам. Это соглашение надлежало изложить в "уставной грамоте" в течение одного года со дня освобождения. Конечно, нельзя было надеяться на то, что помещики и крестьяне сами сумеют достигнуть мирного и справедливого конца своих данных отношений, не всегда согласных и гладких. Для разбора могущих возникнуть недоразумений, споров и жалоб была учреждена должность мировых посредников, избираемых из местных дворян. Мировые посредники должны были следить за правильностью и справедливостью сделок помещиков с их крепостными, выходящими на волю. Они утверждали уставные грамоты. Они наблюдали за ходом крестьянского самоуправления в сельских обществах и волостях. Важнейшие и сомнительные дела посредники докладывали уездному мировому съезду, состоявшему из мировых посредников всего уезда. Общее же руководство делом крестьянской реформы по губерниям было возложено на губернские по крестьянским делам присутствия. Эти присутствия действовали под председательством губернатора и состояли из важнейших чинов губернии и представителей местного дворянства.

Так было совершено великое дело отмены крепостного права. Освобождение крестьян существенно изменило все основы русского государственного и общественного быта. Оно создало в центральных и южных областях России новый многолюдный (21—22 млн.) общественный класс. Прежде для управления им довольствовались помещичьей вотчинной властью. Теперь же управлять им должно было государство. Старые екатерининские учреждения, установившие в уездах дворянское самоуправление, совсем уже не годились для нового разносословного уездного населения. Надобно было создать заново местную администрацию и суд. Крестьянская реформа, таким образом, неизбежно вела к другим преобразованиям.

Прочие реформы. Уже в 1864 г. дано было новое "Положение о губернских и уездных земских учреждениях". Прежние законы знало только сословное самоуправление; теперь созданы были учреждения всесословные. К заведованию хозяйственными делами каждой губернии и каждого уезда привлекались выборные лица от населения. Именно все землевладельцы, торговцы и промышленники, обладающие недвижимыми имуществами определенной ценности, а также сельские общества получили право избирать из своей среды на три года представителей ("гласных") в уездные земские собрания. Эти собрания под председательством уездного предводителя дворянства собираются ежегодно на короткий срок для руководства хозяйственными делами уезда. Уездное земское собрание избирает из своей среды уездную земскую управу, состоящую из председателя и двух членов. Управа есть учреждение постоянное; на основании закона и полномочий земского собрания она ведает все земские дела своего уезда. Каждый год в губернском городе происходит съезд депутатов от уездных земских собраний всей губернии. Под председательством губернского предводителя дворянства эти депутаты составляют губернское земское собрание. Оно имеет своим предметом общее руководство хозяйственными делами целой губернии. Для постоянного ведения этих дел оно избирает из своей среды губернскую земскую управу, состоящую из председателя и нескольких членов. Деятельность земских учреждений ("земств") подчинена надзору губернаторов и Министерства внутренних дел. В случаях недоразумений земствам предоставлено обращаться с жалобами в Сенат.

Ведению земств подлежат дела по народному образованию, попечение о народном здравии, продовольственное дело, дорожное дело, страховое дело, ветеринарное дело. Школы, благотворительность, медицинская помощь, устройство дорог и мостов, взаимное страхование от огня и прочие земские дела требуют больших средств. Поэтому земствам предоставлено право облагать население уездов сборами и повинностями на земские нужды, образовывать земские капиталы, приобретать имущества. При своем полном развитии земская деятельность должна была достичь большой сложности и охватить собой все стороны местной жизни. Таким образом, новые формы местного самоуправления не только сделали его всесословными, но и расширили круг его полномочий. Ранее, до реформ, всем уездом управляла дворянская корпорация, представлявшая собой весь состав полноправного уездного населения. Право самоуправления имело тогда в виду односословные, дворянские интересы. В новых земствах за дворянами было сохранено преобладание; но к участию в ведении земского хозяйства были привлечены и все прочие жители уезда, обладающие имущественным цензом, а также и крестьянские общества. Место сословных интересов заступили общеземские нужды и интересы. Самоуправление получило столь широкий характер, что многими было понято как переход к представительному образу правления. Поэтому со стороны правительства, вскоре же по введении земских учреждений, стало заметно намерение удерживать деятельность земств в круге исключительно местных дел и не дозволять общения между собой земских корпораций различных губерний.

Немногим позднее земского самоуправления созданы были новые формы городского самоуправления. "Городское положение 1870 года" оставило в силе старое разделение горожан на купцов с их гильдиями, ремесленников с их цехами и т. д. Независимо от этих корпораций по новому закону все горожане, платящие городские повинности с их земли, торга и промысла, получили право сообща избирать гласных в городскую думу, которая должна была ведать городское хозяйство так же, как земства ведали земское хозяйство. Гласные избирают из своей среды городского голову и членов городской управы. Дума собирается по мере надобности; управа же действует как постоянный исполнительный орган думы. Срок выборных полномочий в городах — четырехлетний. За деятельностью городских дум и управ наблюдает губернское по городским делам присутствие под председательством губернатора.

Не только новый порядок управления, но вместе с тем и общая перемена в общественном строе повлияла благотворно на развитие городской жизни в России во второй половине XIX в. До крестьянской реформы в большинстве губерний продолжалось господство патриархальных форм крепостного помещичьего хозяйства, сохранившего в себе до последнего времени черты хозяйства натурального. Города имели мало покупателей и потребителей из уездов, были скудны капиталами; население их не отличалось предприимчивостью, было бедно и невежественно. С освобождением крестьян оживилась уездная жизнь; возникло земство с его хозяйственными предприятиями; началась усиленная постройка железных дорог; было основано много торгово-промышленных предприятий и банков, хозяйственной жизни государства отозвался на городах самым решительным образом; города ожили и, пользуясь новым самоуправлением, приняли совсем иной вид. Из административных центров они стали превращаться в центры народнохозяйственной деятельности.

Одновременно с земской реформой была подготовлена и судебная. В 1864 г. были изданы новые "Судебные уставы", изменившие старые формы нашего судоустройства и судопроизводства.

Вместо сословных екатерининских судов был учрежден суд бессословный, "равный для всех подданных". Мелкие дела были отнесены к ведомству мирового суда. Мировые судьи, избираемые уездными земскими собраниями и городскими думами, должны были судить в уездах и городах мелкие преступления и разбирать тяжбы, склоняя по возможности стороны к примирению и полюбовному решению дел. Недовольные приговором мирового судьи могли жаловаться на него в местный съезд мировых судей. Мировым судьям было подведомственно все население "мировых участков", кроме крестьян, которым были дарованы особые волостные суды для решения дел, возникающих в крестьянской среде. Для суда по делам более важным в губернских городах были открыты окружные суды с отделениями уголовными и гражданскими. Дела гражданские разбирались судьями (председателем и членами суда) без присяжных заседателей. По делам же уголовным (более важным) в состав суда обыкновенно входили присяжные заседатели, привлекаемые по жребию из местного населения. Присяжные заседатели решали по совести вопрос о виновности или невиновности подсудимого; судьи же на основании вердикта присяжных или освобождали его от суда, или же приговаривали к соответственному наказанию. На приговоры окружных судов можно было приносить жалобы в судебные палаты или же в Сенат. Для окончательного решения дел по жалобам на низшие инстанции были назначены кассационные департаменты Сената, которому принадлежал общий надзор за отправлением правосудия в государстве. Таким образом, новые суды были обособлены от администрации. Судьям была дана несменяемость и независимость. В суды был введен общественный элемент в лице присяжных заседателей и выборных мировых судей. Приняты меры к ускорению делопроизводства определением точных сроков для различных судебных действий. Император Александр с полным основанием мог сказать, что дает своему государству "суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных".

В новых судах были изменены все основания судопроизводства. Дореформенный суд заслужил дурную славу тем, что нисколько не обеспечивал правосудия. Старые суды находились под сильным влиянием администрации и были доступны подкупам. Следствие велось полицией неумело, мешкотно; подозреваемого в преступлении стращали и истязали, чтобы добиться признания. Самый суд происходил в отсутствие обвиняемого, на основании бумажных сведений о деле. Защиты не существовало. Приговор постановлялся не по живому убеждению судей, а по формальным соображениям. Жаловаться на приговор было трудно. Судебные уставы 1864 г. ввели новые порядки. Следствие о всяком деле поручается особому судебному следователю. Добытый им на "предварительном следствии" обвинительный материал поступает в суд. Суд в своем заседании, в присутствии обвиняемого и присяжных заседателей, производит новое "судебное следствие" по делу. У обвиняемого при этом должен быть защитник из опытных адвокатов-юристов. На суде может присутствовать публика. Таким образом, суд производится устно и гласно. Обвинитель-прокурор и адвокат-защитник принимают все меры к выяснению дела. Между ними происходит как бы состязание, высшая цель которого — обнаружение истины в деле. На основании судебного следствия присяжные выносят свой вердикт (после тайного совещания), а суд постановляет приговор. В гражданских делах тяжущиеся стороны (истец и ответчик или же их поверенные — адвокаты) представляют суду доказательства своей правоты и основания своих исков. Суд, оценив объяснения сторон, постановляет свое решение в пользу той, которую признает правой, таким образом и здесь, как в делах уголовных, судоговорение имеет характер состязательный, дающий возможность участникам дела выяснить все его подробности.

Судебные уставы 1864 г. пользуются прекрасной славой как по высоким гуманным началам, положенным в их основу, так и по достоинству своего исполнения. Они дали государству хорошие суды, заслужившие любовь и доверие населения, и положили начало воспитанию нашего общества в чувствах законности. Одновременно с введением новых судебных установлений была значительно смягчена и система наказаний, существовавшая в России; именно были отменены разные виды телесных наказаний (розги, плети, шпицрутены или палки, наложение клейм на преступников и т. п.).

В связи с общим обновлением русской общественной жизни стояла реформа воинской повинности. В 1874 г. дан был Устав о всеобщей воинской повинности, совершенно изменявший порядок пополнения войск. При Петре Великом все сословия привлекались к военной службе: дворянство поголовно, податные сословия — поставкой рекрут. Когда законами XVIII в. дворянство постепенно было освобождено от обязательной службы, рекрутчина оказалась уделом низших классов общества, и притом беднейших, так как богатые могли откупаться от солдатства, нанимая за себя рекрута. В такой форме рекрутская повинность стала тяжелым и ненавистным бременем для населения. Она разоряла бедные семьи, лишая их кормильцев, которые, можно сказать, навсегда уходили от своих хозяйств. Срок службы (25 лет) был таков, что человек, попав в солдаты, на всю жизнь отрывался от своей среды. По новому закону к отбыванию воинской повинности призываются ежегодно все молодые люди, достигшие в данном году 21 года. Правительство определяет каждый год потребное для войск общее число новобранцев и по жребию берет из всех призывных только это число; остальные зачисляются в ополчение. Взятые в службу числятся в ней 15 лет; 6 лет в строю и 9 в запасе. Новая система комплектования войск, по самой идее своей, должна была привести к глубоким переменам в военных порядках. Вместо суровой солдатской муштровки, основанной на взысканиях и наказаниях, вводилось разумное и гуманное воспитание солдата, несущего на себе не простую сословную повинность, как было раньше, а священный гражданский долг защиты отечества. Кроме военной выучки солдат учили грамоте и старались развить в них сознательное отношение к своему долгу и понимание своего солдатского дела. Долговременное управление военным министерством графа Д. А. Милютина было ознаменовано рядом просветительных мероприятий, имевших целью насадить военное образование в России, поднять дух армии, улучшить военное хозяйство.

Всеобщая воинская повинность отвечала двум потребностям времени. Во-первых, невозможно было оставить старый порядок пополнения войска при тех общественных реформах, которые вели к уравнению всех классов общества пред законом и государством; во-вторых, надобно было поставить русское военное устройство в уровень с западноевропейским. В государствах Запада, по примеру Пруссии, действовала всеобщая воинская повинность, превращавшая население в "вооруженный народ" и сообщавшая военному делу значение общенародного. Армии старого типа не могли равняться с новыми ни по силе национального воодушевления, ни по степени умственного развития и технической подготовки. России нельзя было отставать от соседей в этом отношении.

Государственное хозяйство. Военные расходы, вызванные Восточной войной, и предпринятая правительством выкупная операция заставляли правительство выходить из рамок обыкновенного бюджета. Государственных доходов не хватало на покрытие расходов; требовались займы для погашения ежегодных дефицитов. Правительство было вынуждено обращаться к кредиту: оно занимало деньги за границей, прибегало к внутренним (выигрышным) займам и делало новые выпуски кредитных билетов все в большем и большем количестве. Последствия таких мер выражались в том, что платежи процентов по займам очень отягощали бюджет, а кредитные билеты стали падать в цене, как в былое время падали ассигнации. Перед правительством становилась задача — упорядочить государственное хозяйство, чтобы восстановить равновесие в бюджете и поднять курс бумажных денег. Были предприняты некоторые финансовые реформы (1863). Установлен определенный и точный порядок составления ежегодных смет прихода и расхода по всем ведомствам. Общая государственная роспись доходов и расходов ежегодно публиковалась во всеобщее сведение. Введено было "единство кассы", при котором движение всех денежных сумм в казначействах империи подчинялось общему распоряжению Министерства финансов, тогда как прежде каждое министерство имело свои особые кассы и само собирало свои доходы и производило расходы. За правильностью исполнения смет должен был следить заново преобразованный государственный контроль. Таким образом достигнута была большая правильность финансового управления и установлен больший порядок в ведении государственного хозяйства. Но равновесие бюджета достигнуто не было.

Для увеличения государственных доходов был принят ряд мер, из которых наиболее замечательна отмена винных откупов, существовавших у нас со времени Екатерины II. Старый порядок состоял в том, что частные лица покупали у правительства ("откупали") право продажи вина в известном округе за определенную сумму. По новому порядку, установленному при Александре II, вино могло продавать всякое частное лицо, но все вино, поступавшее в продажу, облагалось "акцизом" (особым налогом в пользу казны). Таким же акцизом были обложены табак и соль (также сахар). Были увеличены некоторые таможенные пошлины. Главным же средством поднять экономическую жизнь страны и государственное хозяйство считалась постройка сети железных дорог. Не имея возможности строить дороги казенными средствами, правительство привлекало к этому делу на очень льготных условиях частных лиц и иностранные капиталы. Несмотря на то, что к железнодорожному строительству устремилось много недобросовестных дельцов, эксплуатировавших казну и дороги для своей наживы, сеть железных дорог (в 20 тыс. верст) была сооружена в скором времени и оказала громадное влияние на развитие русской промышленности и торговли. В связи с постройкой дорог наш иностранный отпуск вырос в десять раз; почти так же увеличился и ввоз товаров в Россию. Число торговых и промышленных предприятий, фабрик и заводов заметно умножилось. Явились кредитные учреждения — банки, во главе которых стал Государственный банк (1860). Россия начала терять характер патриархального землевладельческого государства. Освобожденный от крепостной зависимости и других стеснений народный труд находил себе применение в разных отраслях промышленности, созданных новыми условиями общественной жизни.

Образование. В начале своего царствования император Александр II отменил те стеснительные меры, которые были приняты в отношении учебных заведений в последние годы императора Николая I. Преподавание в университетах получило больше свободы; комплекты студентов были уничтожены; мало того, был открыт доступ в университеты вольнослушателям. В университетских аудиториях появилась посторонняя публика, мужская и женская. В университетскую жизнь было внесено такое же оживление, какое царило тогда во всем обществе. Новизна и сложность возникшего положения скоро привели студенчество к волнениям и беспорядкам (1861). В связи с ними последовали некоторые ограничения университетской свободы. В 1863 г. дан был общий устав университетов, по которому профессорская корпорация получила самоуправление. Совет профессоров в каждом университете избирал всех университетских должностных лиц и заведовал хозяйством университета; попечителю учебного округа принадлежало только наблюдение за законностью действий совета. Но учащиеся в университете студенты рассматривались как отдельные посетители, не имеющие права на корпоративное устройство; посторонние же лица и вовсе не допускались к посещению лекций. Такое положение учащихся давало им частые поводы к неудовольствию и "студенческим беспорядкам", составлявшим одно из частых и печальных явлений той эпохи.

Под влиянием общественного брожения и студенческих беспорядков задумана была министром народного просвещения графом Д. А. Толстым реформа средней школы. В начале царствования императора Александра II (при министре А. В. Головине) доступ в гимназии был открыт для детей "всех состояний без различия звания и вероисповедания". Самые гимназии были двоякого типа: классические (с древними языками) и реальные (без древних языков, с преобладанием естествознания). Граф Толстой (поддерживаемый М. Н. Катковым) находил, что реальное образование есть "одна из важных причин так сильно охватившего наше учащееся юношество материализма, нигилизма и самого пагубного самомнения". Единственным средством борьбы с этим злом министр считал установление строго классической системы образования в гимназиях. В 1871 г. он составил новый устав гимназий, одобренный государем. Классическая гимназия сделана была единственным типом общеобразовательной и всесословной средней школы, питомцы которой одни имели право поступления в университеты. Реальные гимназии были заменены "реальными училищами"; цель их была в том, чтобы доставлять учащемуся юношеству всех состояний общее образование, приспособленное к практическим потребностям и к приобретению технических познаний. Реформой гр. Толстого было создано полное преобладание классической школы в государстве. К сожалению, школьному классицизму придан был внешний формальный характер: дело ограничивалось грамматическим изучением древних языков при очень большом числе учебных часов на этот предмет. За отсутствием достаточного числа русских преподавателей латыни и греческого языка пришлось выписывать специалистов из-за границы (преимущественно чехов); их преподавание не могло нравиться по незнанию ими русского языка и русской школы. Реформа графа Толстого вообще не вошла в нравы нашего общества и возбудила против себя прямую ненависть, хотя в основе своей имела правильную мысль о высоком воспитательном значении классицизма.

Одновременно с реформой мужской средней школы шли мероприятия в области женского образования. До времени императора Александра II для девиц существовали только институты и частные пансионы; в них получали образование почти исключительно дворянки. С конца 50-х годов начинают возникать женские гимназии для приходящих учениц всех сословий. Сначала эти гимназии основывались в ведомстве учреждений императрицы Марии (по почину Н. А. Вышнеградского), а затем и в ведомстве Министерства народного просвещения. Параллельно с ними в духовном ведомстве, для дочерей лиц духовного звания, стали открываться женские епархиальные училища с соответствующим курсом. Таким образом, в царствование императора Александра дело женского образования было поставлено широко. Естественно рождалась мысль о возможности и высшего образования для женщин. Первую попытку в этом направлении сделал начальник петербургских женских гимназий Н. А. Вышнеградский; по его мысли, при женских гимназиях были основаны "педагогические женские курсы" для приготовления преподавательниц (1863). Затем кружком передовых женщин, при содействии профессора К. Н. Бестужева-Рюмина (1878), были открыты "Высшие женские курсы" ("Бестужевские") в Петербурге. Наконец, в Петербурге же существовали некоторое время (с 1872 г.) медицинские женские курсы для женщин-врачей. По примеру Петербурга и в других университетских городах стали возникать по частному почину высшие женские курсы. Таким образом вопрос о высшем образовании женщин получил успешное разрешение, несмотря на то, что правительство с большой осторожностью относилось к делу разрешения женских курсов.

В отношении низшего, начального или народного образования в царствование императора Александра II достигнуты были большие результаты. Создан был, кроме старого типа начальных народных училищ — церковноприходских школ, новый тип светской начальной школы, перешедшей на попечение земств. К концу царствования Александра II народные школы считались уже десятками тысяч и составляли одну из самых важных забот земства. Для приготовления учителей в начальные школы как Министерство народного просвещения, так и земства устраивали "учительские семинарии". Несмотря, однако, на ряд усилий поднять народную грамотность, в эпоху реформ она стояла еще на низком уровне.

Первые последствия реформ. Таков был круг великих преобразований императора Александра II. Основная реформа его царствования — освобождение крестьян — внесла коренную перемену в русский общественный порядок и необходимо повлекла за собой остальные реформы. С падением крепостного права пали прежние формы преобладания дворянства в русской жизни, созданные законами императрицы Екатерины II. В дореформенной России дворянское сословие было господствующим как в местной жизни, так и в правительственном управлении. В уездах землевладельческое дворянство правило всеми делами безраздельно; все правительственные должности замещались в губерниях и в столице чиновниками из дворян; другие классы населения в государственной жизни не пользовались никаким значением. С отменой же крепостного права в уездах рядом с дворянскими обществами создались крестьянские сельские общества; появились землевладельцы и из горожан. Оживилась деятельность торгово-промышленная; города расцвели с освобождением крестьян, потому что падение крепостных хозяйств и освобождение крестьянского труда создало для городских рынков новых потребителей, открыло новые сферы для предприимчивости, привлекло рабочие руки. Между городами и уездами создались новые связи, уничтожавшие прежнюю сословную разобщенность. Жизнь получала характер бессословный и демократический.

За таким направлением жизни следовало законодательство, создавая всесословные суды, всесословное земство, всесословную школу, всеобщую воинскую повинность. На дворянство, как на образованную среду, правительство возлагало руководство новым земским самоуправлением; из дворян по-прежнему назначались высшие чиновники. Но это уже не был старый порядок, при котором дворянству по праву принадлежало исключительное господство в государстве. Дворянство было теперь только первым из прочих граждански равноправных общественных классов. Утратив свое исключительно льготное положение вследствие реформы, дворянство пережило вместе с тем тяжелый материальный кризис. Оно в большинстве не смогло перейти от старых форм хозяйства при даровом крепостном труде на новые формы с трудом наемным и потому разорилось и потеряло массу своих земель, перешедших в крестьянские и купеческие руки.

Таким образом, упадок дворянства и демократизация общества были первым последствием реформ 60-х годов XIX столетия.

Вторым последствием реформ было умственное брожение радикального политического характера. Преобразование государственного и общественного строя, предпринятое императором Александром II, не имело в виду изменить в России образ правления и ввести политическое представительство. За дарованием новых учреждений, судебных и земских, в которых действовали выборные представители общества, не последовало политической реформы, которая бы привлекла этих представителей общества к высшему управлению государством. Напротив, в конце 60-х годов правительство усвоило охранительную политику. Между тем, возбужденное рядом глубоких перемен, русское общество не могло быстро успокоиться. Печать отзывалась на каждое правительственное начинание, обсуждала все реформы, оценивала их последствия, приветствовала созданный реформами новый общественный строй, основанный на демократическом бессословном начале. Общественные мечты шли дальше намерений правительства. Дарование местного земского самоуправления возбуждало надежды на то, что земство будет призвано и к участию в управлении государством; высказывалась мысль о представительном правлении. Падение крепостной зависимости, уравнение всех перед судом, создание новых либеральных форм общественной жизни привели к небывалой ранее свободе личности. Чувство этой свободы вело к желанию развить ее до последних пределов. Создались мечты об установлении новых форм семейной и общественной жизни — таких, которые бы обеспечивали полное равенство людей и безусловную свободу каждой отдельной личности. Люди, мечтавшие о такой свободе, отрицали весь современный им порядок жизни и ни в чем не признавали его для себя обязательным; поэтому они и получили название "нигилистов". Основ будущего идеального устройства отрицатели искали в социализме, с которым усиленно знакомили русскую публику. Таким образом создались крайние, "радикальные" направления в политических и социальных вопросах и образовалась "отрицательная" литература. Представителями ее были журналы "Современник" и "Русское Слово" в России и "Колокол" за границей ("Современник", во главе с публицистами Чернышевским и Добролюбовым, имел характер политический; "Русское Слово", с Писаревым во главе, занималось проповедью нигилизма. Что же касается до лондонского "Колокола", то его издатель, эмигрант А. И. Герцен, в конце 50-х годов главной целью своей считал добиться освобождения крестьян и свободы печати в России; влияние "Колокола" в эти годы было очень велико). Развитие радикальной журналистики доставляло правительству много неудовольствий и опасений. Уже в начале 60-х годов было признано необходимым ограничить свободу журнальной печати. Когда же 4 апреля 1866 г. революционер Каракозов выстрелил в Александра II у ворот Летнего сада, то власти усилили цензурные строгости и навсегда закрыли "Современник" и "Русское Слово". Однако влияние отрицательной литературы настолько распространилось, что эта мера не остановила умственного брожения. В некоторой части общества стало зреть революционное настроение, требовавшее прямого государственного и общественного переворота. В разных городах стали образовываться революционные кружки, поставившие себе целью распространение в народе социалистических идей и подготовку революции. Деятельность этих кружков вызывала преследование со стороны властей. В течение 70-х годов происходили большие политические процессы, показавшие значительные размеры революционной пропаганды в обществе. Ссылка и другие наказания, постигавшие агитаторов, не могли подавить движения. Оно росло и принимало все более и более крайний характер. Одна из революционных организаций (усвоившая себе название "Земли и воли", а позже "Народной воли") желала достигнуть своей цели — революционного переворота — путем "террора", т. е. ряда насильственных актов против правительственных лиц. В конце 70-х годов начались покушения и на жизнь самого Александра. Россия, таким образом, вступила в период тяжелой внутренней смуты.

Польское восстание 1863 г. В течение четверти века после польского восстания 1831 г. польские области были спокойны. Конечно, поляки-патриоты не могли помириться с потерей политической автономии. При первой же возможности они должны были проявить свое недовольство порядком вещей, установившимся в Царстве Польском после подавления неудачного мятежа. Благоприятная минута для этого наступила с воцарением императора Александра II. Тяжелый режим николаевского времени был тогда смягчен. Польским эмигрантам было разрешено вернуться в Царство; дана амнистия сосланным за мятеж в Сибирь полякам. Одним этим было уже поднято настроение польского общества. Видя начало реформ в России, оно стало ждать и требовать реформ у себя. В польских городах начались политические демонстрации; ношение национального траура, пение патриотических песен, процессии и т. п.

Правительство не было чуждо мысли произвести в Польше преобразования. Руководясь советами польского патриота, маркиза Велиопольского, государь решился дать Царству Польскому самоуправление (1861). Был учрежден государственный совет для Царства из поляков; для местного самоуправления устроены по губерниям советы из выборных от населения; суд, школы и церковные дела предположено было отдать в ведение местных польских "комиссий" (министерств). Во главе всей польской администрации был поставлен сам Велиопольский. Наместником же Царства был назначен великий князь Константин Николаевич, сторонник либеральных преобразований в Польше. Но мысль Велиопольского — спасти порядок в Польше посредством умеренной реформы — совершенно не удалась. Патриоты польские не пошли за ним; они в расчете на уступчивость русского правительства требовали восстановления государственной независимости и старых границ Польши ("короны" и "княжества") до Западной Двины и Днепра и вели дело к открытому мятежу. На жизнь великого князя было сделано покушение; нападениям подвергся и Велиопольский. Наконец, в январе 1863 г. разразился открытый бунт. В условленный день в разных местах Польши и Литвы банды "повстанцев" напали на русские войска и началась война. Мятежом руководил тайный комитет с именем "ржонда народоваго", т. е. народного правительства. Он держал в страхе всю страну системой террора и казнями лиц, шедших против восстания. Тогда политика Велиопольского была оставлена. Решено было подавить мятеж крутыми мерами. В Царстве Польском это было поручено новому наместнику, графу Бергу, а в Литве — Мих. Никол. Муравьеву. Муравьев быстро справился со своей задачей. С твердостью и беспощадностью, доходившей до жестокости, он преследовал мятежников; с чрезвычайной настойчивостью и последовательностью он защищал русское население своего края от влияния и насилия революционного польского элемента. В полгода он подавил мятеж в своем крае, снискал себе жгучую ненависть поляков и грозную славу среди западнорусского населения, им поднятого и ободренного. В Царстве Польском дело подавления восстания шло медленнее. Но и там к лету 1864 г. был водворен порядок: вожаки движения частью были захвачены, а частью бежали за границу.

В разгар мятежа (в апреле 1863 г.) послы Англии, Франции и Австрии обратились к русскому министру иностранных дел, князю Горчакову, с заявлением, что их правительства надеются на скорое дарование прочного мира польскому народу. Это было вмешательством во внутренние дела России. Летом 1863 г. оно повторилось со стороны многих европейских держав, причем Франция и Англия требовали созвания европейской конференции по польскому вопросу для того, чтобы совместно обсудить будущее устройство Царства Польского. России, недавно пережившей Восточную войну, грозила в случае отказа от предлагаемой конференции опасность возбудить против себя новую европейскую коалицию. Однако император Александр не нашел для себя возможным согласиться на требования держав. Он приказал князю Горчакову ответить твердым отказом и протестом против стороннего вмешательства в дела России. Ответ князя Горчакова был опубликован и вызвал в русском обществе живейшее сочувствие. При первых же слухах о вмешательстве держав все слои русского общества обнаружили высокий подъем патриотического чувства. Выразителем его, наиболее ярким и решительным, явился московский публицист М. Н. Катков; своими статьями о польском вопросе в "Московских ведомостях" он много содействовал тому, что русское общество стало сознательно относиться к польским притязаниям и горячо поддержало правительство в борьбе с мятежом. Мужественный ответ, данный государем на представления европейских держав, вызвал в обществе восторженный отклик. Державы могли убедиться в том, что в России народилось общественное мнение и что оно оказывает власти могучую нравственную помощь. Быть может, в этом была главная причина, почему европейская дипломатия не повела далее своего вмешательства и предоставила Польшу ее участи.

Вслед за усмирением мятежа последовало переустройство Царства Польского. Самое название Царства было отменено. Разделенное заново на 10 губерний, Царство получило наименование Привислинского края. В крае прежде всего была проведена крестьянская реформа на основаниях, близких к "Положениям 19 февраля 1861 года". Крестьяне были наделены землей, и выкуп их земли был произведен немедленно, без "временнообязанных" отношений к помещикам, причем им было даровано самоуправление в сельских гминах (волостях). Устройство крестьянского дела в Польше было возложено на Н. А. Милютина, виднейшего деятеля крестьянской реформы в России, и проведено им с его друзьями и сотрудниками (князем Черкасским, Ю. Самариным и др.). Целью крестьянской реформы в польских губерниях было привязать к России низшие классы польского населения и в них получить опору для русской власти. Другие классы польского общества были лишены самоуправления. В польских губерниях была введена общерусская администрация с делопроизводством на русском языке. Русский язык стал обязательным и в школах. Наконец, последние представители унии в Холмской епархии (тогда Люблинской губернии) были присоединены к православию (1875). Таким образом последовало уничтожение от прочих частей империи. Таковы были для поляков последствия их неудачного восстания.

В западных губерниях, где коренное население, русское или литовское, подвергалось ополячению и отчасти было увлечено в мятеж, после подавления мятежа началась усиленная работа М. Н. Муравьева над уничтожением польского преобладания. Он хотел достигнуть того, "чтобы не было и малейшего повода опасаться, что край может когда-либо сделаться польским". С этой целью он желал в крае "упрочить и возвысить русскую народность и православие", "поддержать русское духовенство", в администрацию допускать лишь русских людей, создать русскую колонизацию и русское землевладение в крае и всячески устранять из края враждебный Руси польский элемент. Ряд мер, проведенных в этом духе, подорвал силу польского влияния и уничтожил внешние признаки польского преобладания в западных и юго-западных губерниях. Преследование польских помещиков и польского духовенства за прикосновенность к мятежу, гонение на польский язык в школах и публичных местах создали Муравьеву репутацию деспота в тех кругах, которые от него терпели. Но русские деятели, трудившиеся вместе с Муравьевым для русского дела в Западном крае, сохранили глубокое уважение к его патриотизму, уму, твердости и прямоте, с которыми он стремился к обрусению вверенного ему края.

Азия и Кавказ. В царствование императора Александра II Россия приобрела в Азии значительные пространства земли.

На Дальнем Востоке путем дипломатических переговоров с Китаем была приобретена уступленная Китаю при царевне Софье обширная Амурская область (по Айгунскому договору 1858 г., заключенному графом Н. Н. Муравьевым-Амурским), а затем присоединен был Уссурийский край (по договору графа Игнатьева в Пекине в 1860 г.). Таким образом, для русской колонизации открыты были оба берега Амура и было приобретено устье этой важной реки. Далее, в обмен на Курильские острова от японцев была получена южная половина о. Сахалина. Пустынная северозападная оконечность Американского материка (Аляска), принадлежавшая России по праву первой заимки, была тогда же уступлена Северо-Американским Соединенным Штатам за 7 млн. долларов.

В Средней Азии (Туркестане, Туране) была твердо укреплена русская власть. В среднеазиатской низменности существовали тогда три мусульманские ханства: Кокан — на правом берегу реки Сырдарьи, Бухара — между р. Сырдарьей и Амударьей, Хива — на левом берегу р. Амударьи. В зависимости от них находились частью оседлые, частью кочующие (тюрко-монгольские) народы: киргизы, туркмены, узбеки и т. д. Окруженные песками и степями, среднеазиатские ханства были трудноуязвимы. Пользуясь выгодами своего положения, коканцы, бухарцы и хивинцы издавна не только торговал и с Русью дорогими азиатскими товарами, но и грабили пограничные русские места, уводя пленников. При Петре Великом начались попытки русского правительства взять под свое главенство Среднюю Азию. Хотя хивинские ханы и изъявили Петру Великому на словах покорность и просили его помощи в своих междоусобиях, однако при случае истребляли русские отряды, отправляемые к ним. (Так в 1717 г. погиб целый отряд князя Бековича-Черкасского.) Приходилось медленно приближаться к враждебным ханствам, строя в степях и песках укрепления для защиты колонизуемых русскими окраин. Наступление велось с двух сторон: с Севера — от Сибири и р. Урала, и с запада — от Каспийского моря. Главными опорными пунктами для этого наступления в XVIII в. были города: Оренбург, Орск, Семипалатинск — с севера, Красноводск при Каспии — с запада. В середине XIX в. киргизы северного Туркестана были уже покорены, и русские отряды стали прочно на р. Сырдарье (крепость Перовск) и на левом берегу р. Или (г. Верный). А затем началось покорение самых ханств.

В 60-х годах генералы Веревкин и Черняев начали наступление на Кокан и взяли важнейшие города этого ханства, Туркестан и Ташкент. Лишенный части своих владений, коканский хан был приведен в полную зависимость от России. Когда же в 70-х годах в Кокане началось на почве религиозного фанатизма мятежное движение против русских, то русские войска под начальством генерала Скобелева подавили восстание и завладели всем ханством (1876). Оно было обращено в Ферганскую область. С Бухарой началась война вскоре после первых столкновений с Коканом. Часть бухарских земель с городом Самаркандом была присоединена к России (1868); в остальной же части хан сохранил свою власть под русским протекторатом при условии уничтожения рабства и открытия бухарских рынков для русских купцов. В 1873 г. настала очередь и Хивы. После труднейшего похода через безводные пески русские отряды, направленные с трех сторон (от Каспийского моря, от Самарканда и с Сырдарьи), подошли к Хиве и взяли этот город. Хивинский хан сдался генералу Кауфману. Хану была доставлена часть его владений в полной зависимости от России. Таким образом, был положен конец многовековому безначалию, какое господствовало в Средней Азии. Оставалось только умиротворить полукочевые разбойничьи племена туркмен, что и было достигнуто в короткий срок. Продвигаясь к персидским, афганским и китайским границам, русские отряды постепенно усмиряли беспокойное туземное население. В особенности сильный удар был нанесен генералом Скобелевым туркменскому племени "теке" взятием их крепости Геоктепе (1881). Когда русские войска продвинулись до Афганистана и приблизились к пределам британской Индии, английская дипломатия проявила большое беспокойство. Соседство русских с Индостаном казалось угрозой для английской власти над индийскими племенами и Афганистаном. Поэтому англичане стремились всеми средствами сдержать движение русских в Средней Азии и ставили России ряд дипломатических требований. Переговоры принимали по временам тревожный характер, но до войны дело не дошло. Движение России не могло быть остановлено до тех пор, пока ею не были достигнуты твердые границы и пока не был водворен прочный порядок среди беспокойных и некультурных среднеазиатских племен. Культурная работа русских в Средней Азии составляет одну из славнейших страниц царствования императора Александра II.

На Кавказе в царствование Александра II было достигнуто окончательное замирение. Мюридизм (воинствующая секта) получил там на время силу в деятельности имама Шамиля, но стал затем быстро падать по мере того, как остывал религиозный порыв, его вызвавший. Власть Шамиля на время объединила горские народы восточного Кавказа, но не в силах была образовать из них прочного союза. Когда наместник Кавказа, князь А. И. Барятинский, начал (1857) систематическое наступление против Шамиля в горы Дагестана, многие приверженцы стали покидать Шамиля и население некоторых аулов легко подчинилось русским. В три года князю Барятинскому удалось покорить весь восточный Кавказ (от Военно-Грузинской дороги до Каспийского моря). Геройское сопротивление Шамиля было сломлено; сам Шамиль, осажденный в ауле Гуниб, сдался в плен и был увезен в Россию (1859). Оставалось еще замирить западный Кавказ, прилегающий к Черному морю. Русские войска кольцом охватили области "немирных" черкесов и вытеснили жителей мятежных аулов из гор на равнину и морской берег. Черкесам предоставляли или селиться на указанных русскими местах, или же уезжать в Турцию. До 200 000 горцев выехало с Кавказа, переселяясь в Турцию, остальные покорились русской власти. Кавказ, таким образом, был окончательно замирен (1864).

Турецкая война и Берлинский конгресс. После Парижского мира 1856 г. "восточный вопрос" для России не потерял своей остроты. Русское правительство не могло отказаться от старого права покровительства и защиты православных подданных султана, тем более что другие державы приобрели право протектората над балканскими славянами, мало заботились об устройстве их быта и об охране их безопасности. Нежелание турок смягчить свое управление в славянских областях, заселенных сербами и болгарами, вело за собой вмешательство русской дипломатии. Это вмешательство озлобляло турок и вызывало беспокойство и ревность со стороны Англии, так как Англия боялась соперничества России в Турции, как боялась его и в Средней Азии. Таким образом мало-помалу создалась постоянная неприязнь между Россией и Англией по поводу балканских дел и тайная поддержка турок англичанами. Вступаясь в турецкие дела, Россия всегда имела против себя Англию.

Положение на Востоке обострилось в 1875 г., когда вспыхнуло против турок восстание в населенных сербами турецких областях Боснии и Герцеговине, а затем и в Болгарии. Восстание возникло вследствие притеснений при сборе податей. Турки подавляли его с неимоверными жестокостями, но безуспешно. Турецкие зверства вызывали негодование против турок и сочувствие восставшим со стороны княжеств Черногории и Сербии. Несмотря на попытки держав погасить возбуждение, Черногория и Сербия открыто (1876) начали войну с Турцией. Во главе сербских войск действовал отставной русский генерал Черняев (покоритель Ташкента). Вторгнувшись в пределы Турции, он, однако, не мог одолеть турок и должен был отойти обратно к границам Сербии. Там на крепких позициях (у г. Алексинца) Черняев геройски удерживал наступление турецкой армии в течение целых трех месяцев и только осенью 1876 г. был отброшен назад. В эту минуту Россия потребовала от турок прекращения военных действий и тем спасла Сербию от окончательного разгрома.

Страдания балканских славян под игом турок и самоотверженная борьба черногорцев и сербов за своих угнетенных братьев вызвали в русском обществе необыкновенное возбуждение. Громко и решительно высказывалось сочувствие борцам за национальное освобождение. Особые "славянские комитеты" собирали пожертвования в пользу восставших. В разных городах формировались отряды "добровольцев" и спешили на помощь сербам, в армию Черняева. Желание помочь "братьям славянам" охватило все русское общество. После могучего подъема патриотических чувств по поводу польского мятежа 1863 г. это было второе, столь же могучее выражение народных чувств во имя славянского единения. Общественное движение увлекло правительство к более решительным действиям против Турции, не желавшей дать самоуправления и амнистии восставшим. Россия повела дело к тому, чтобы созвать европейскую конференцию и общими силами держав повлиять на турок. Конференция европейских дипломатов состоялась в Константинополе в начале 1877 г. и потребовала от султана прекращения зверств и немедленных реформ для славянских провинций. Султан после долгих переговоров и объяснений отказался следовать указаниям конференции. Тогда император Александр II объявил Турции войну (12 апреля 1877 г.). Княжество Румыния (образованное в 1858 г. из Молдавии и Валахии) не только согласилось пропустить через свои земли русские войска к Дунаю, но и само объявило войну Турции.

К лету русская армия под начальством великого князя Николая Николаевича была уже на берегах Дуная и совершила (15 июня) переправу через него у Систова. Передовой русский отряд под начальством генерала Гурко быстро дошел до Балканских гор и овладел горными проходами на юг (Шипкинским перевалом и др.). Но здесь пока прекратились русские успехи. Турки успели собраться с силами и остановили генерала Гурко, а турецкий генерал Осман-паша засел на правом фланге русской армии, в укрепленном лагере при городе Плевне, и производил оттуда вылазки. Русским предстояло прежде всего справиться с Плевной; без этого нельзя было идти за Балканы. Генералу Гурко было поэтому приказано отойти назад. На Шипкинском перевале оставлен был генерал Радецкий, геройски отражавший все попытки турок овладеть Шипкой. С востока защищал русские позиции отряд наследника цесаревича Александра Александровича. Главные же русские силы приступили к осаде Плевны, в которой сосредоточилась значительная турецкая армия. Дело затянулось надолго, до прибытия сильных подкреплений из России.

Такая же задержка произошла и на азиатском театре войны. Русские отряды, бывшие под общим начальством великого князя Михаила Николаевича, начали было весной 1877 г. наступление к Батуму и Карсу, но были остановлены неожиданно энергичным сопротивлением турок (под начальством Мухтара-паши). Пришлось приостановить военные операции до прихода подкреплений и кое-где отступить перед напором турок. Только осенью удалось русским разбить турок, осадив Карс и взять его (16 ноября), после чего русские войска быстро дошли до Эрзерума и зимовали в виду этого города.

Почти одновременно со взятием Карса был достигнут решительный успех и под Плевной. С прибытием на театр войны гвардии удалось окружить Плевну железным кольцом русских войск. Попытка Османа-паши пробиться сквозь русские ряды была отбита, и 28 ноября Плевна сдалась. Одушевленные этой победой наши войска не прекратили на зиму военных действий. Решено было немедленно перейти через Балканы в Румелию, где мягче климат и где было много продовольствия. Начался геройский зимний поход на южную сторону Балкан. Трудности его были чрезвычайны, но и успех необыкновенно велик. Сопротивление турок было сломлено: город сдавался за городом; сдавались целые корпуса турецких войск. Отряды Гурко, Радецкого и Скобелева заняли города Филиппополь и Андрианополь и приблизились к самому Константинополю. Султан просил мира.

Но мирные переговоры очень осложнились вследствие вмешательства Англии. Приближение русской армии к Босфору вызвало посылку английского флота в Мраморное море. Появление русских в виду Константинополя послужило для англичан поводом поставить свой флот у Принцевых островов, также в виду Константинополя. На вызывающий образ действий Англии император Александр II ответил тем, что приказал перенести главную квартиру русской армии в местечко Сан-Стефано, на берегу Мраморного моря, верстах в 10—15 от стен Константинополя. Там 19 февраля 1878 г. были подписаны условия прелиминарного (предварительного) мирного договора. По этому договору Турция признавала независимость Черногории, Сербии и Румынии; уступала Черногории и Сербии некоторые области; соглашалась на образование из своих болгарских и македонских областей особого княжества Болгарии; обязывалась ввести в Боснии и Герцеговине необходимые реформы. России Турция уступала обратно устья Дуная, отошедшие от России в 1856 г., а сверх Того — города Батум и Карс с окружающей территорией.

Условия Сан-Стефанского мира были опротестованы Англией и Австрией, которые не соглашались на столь чувствительное ослабление Турции и желали извлечь из обстоятельств свою пользу. Отношения этих держав к России обострились настолько, что Россия стала усиленно готовиться к новой войне. Посредничество Германии привело к тому, что война была предупреждена европейским конгрессом в Берлине. Но предложенный германским канцлером Бисмарком конгресс был веден им не в пользу России. Под давлением всей европейской дипломатии представители России (с князем Горчаковым во главе) должны были сделать значительные уступки и изменить условия мира, выработанные в Сан-Стефано. Приобретения Сербии и Черногории были сокращены; вместо единой Болгарии были созданы две болгарские области, а именно княжество Болгария (между Дунаем и Балканами) и автономная провинция Восточная Румелия (на юг от Балкан). Сербия и Румыния были признаны независимыми королевствами, а Болгария и Восточная Румелия оставлялись под главенством Турции. Наконец, Босния и Герцеговина поступили во временное распоряжение Австро-Венгрии.

Берлинский трактат 1878 г. вызвал глубокое недовольство всего русского общества и повел к охлаждению отношений России не только с Англией и Австрией, но и с Германией. Никто в России не мог примириться с тем, что европейские державы умалили плоды русских побед и испортили результаты освободительной войны. Бисмарка, называвшего себя на конгрессе "честным маклером", русские люди считали злым врагом и предателем России. Настроение общественного мнения и недовольство правительства в России были для Бисмарка столь явны, что он счел нужным составить — на случай войны с Россией — тайный союз Германии с Австрией, а затем и с Италией ("Тройственный союз").

С другой стороны, освобожденные войной 1877—1878 гг. балканские государства и народности не получили от России и Европы всего того, на что они надеялись. Называя императора Александра своим "освободителем", они, однако, не скрывали своего недовольства и разочарований. Между Россией и балканскими государствами (Румынией, Сербией и Болгарией) началось охлаждение и неудовольствия. Болгария, устроенная на первых порах своей независимой жизни русскими людьми и средствами, вскоре вышла из-под русского влияния.

Таким образом, следствия войны за освобождение балканских славян были малоудовлетворительны. Военный успех не сопровождался соответствующим политическим результатом. Россия не добилась своих целей и осталась совершенно изолированной, без союзников и друзей. Вот почему в русских людях восточная война и Берлинский конгресс вызывали чувство глубокой неудовлетворенности и разочарования.

Кончина императора Александра II. Восточная война, направив силы русского общества на борьбу с внешним врагом, отвлекла его внимание от внутреннего брожения. С окончанием же войны это внутреннее брожение дало себя знать рядом насильственных актов не только против высших должностных лиц, но и против самого Александра II. На его жизнь покушения шли одно за другим: в него стреляли на улице, подготовляли взрыв полотна железной дороги под его поездами, даже устроили взрыв в одной из зал Зимнего дворца в Петербурге. Никто не думал, что все эти покушения исходят из одного малочисленного революционного кружка "Народной воли": напротив, всем казалось, что действует какая-то таинственная многолюдная организация. К подобному выводу приводило и то обстоятельство, что в обществе было вообще много недовольных и желавших продолжения внутренних реформ. Смешивая небольшую террористическую партию со всей оппозиционной средой, правительство прибегало к чрезвычайным мерам, падавшим своей тяжестью на все общество. Надзору и преследованию подвергались все те, кто казался мало-мальски подозрительным и неблагонадежным человеком. Однако эта необыкновенная строгость не помогала, революционный террор не прекращался. Общество же, запуганное репрессиями, было взволновано и раздражено.

В таких обстоятельствах Александр II для борьбы с революционным движением прибегал к экстренному мероприятию: в начале 1880 г. была учреждена "верховная распорядительная комиссия", начальник которой, граф Лорис-Меликов, получил обширнейшие полномочия и стал как бы первым министром в государстве. Лорис-Меликов составил свою программу действий: по его плану, надлежало подавлять революционную деятельность тайных организаций, но в то же время с доверием отнестись к прочему обществу и, постепенно успокоив его, возвратить государство к законному течению дел. В этом направлении Лорис-Меликов и повел дело. Ему вскоре уже показалось, что он достиг успеха и что можно упразднить верховную распорядительную комиссию. Действительно, признаки общественного успокоения стали заметны. С закрытием комиссии Лорис-Меликов занял должность министра внутренних дел с особыми полномочиями. Третье отделение собственной Его Величества канцелярии было упразднено с передачей его обязанностей в Министерство внутренних дел. Лорис-Меликов готовил проекты новых реформ, с тем чтобы удовлетворить ожиданиям либеральной части русского общества (между прочим, он проектировал привлечение представителей земств в Государственный совет). Но главные деятели "Народной воли" оставались неоткрытыми и не думали о прекращении своих покушений.

В начале 1881 г. они устроили подкоп под Екатерининскую улицу в Петербурге, по которой ездил император Александр. 1 марта, ожидая его проезда, они готовы были взорвать этот подкоп и в то же время расставили своих людей с бомбами и в других местах предполагаемого маршрута. Александр не поехал мимо подкопа; но это не спасло его. На Екатерининском канале царский экипаж был взорван бомбой; когда же государь вышел из поврежденной кареты, он был тяжело изранен вторым снарядом, брошенным ему в ноги. Отвезенный в Зимний дворец, он скончался в тот же день. На престол вступил его сын, цесаревич Александр Александрович. Граф Лорис-Меликов был уволен в отставку, и программа его реформ отвергнута. Деятели "Народной воли" вскоре были обнаружены, осуждены и казнены.

Главной целью своей деятельности император Александр III поставил утверждение самодержавной власти и государственного порядка, поколебленного революционным движением при его отце. Цель эта должна была достигаться прежде всего твердым подавлением всяких революционных выступлений, а затем пересмотром и улучшением законов и учреждений, созданных в эпоху великих реформ Александра II. Борьба "с крамолой" завершилась полным успехом: революционное движение было подавлено, и террористические покушения прекратились. Пересмотр узаконений времени Александра II коснулся всех сторон государственной и общественной жизни и был направлен к тому, чтобы усилить надзор и влияние правительства в сфере суда и общественного самоуправления и вообще укрепить и поднять авторитет верховной власти. В общем в либеральные учреждения 1860-х годов было введено немало ограничений, сообщивших всей деятельности Александра III строго охранительный и реакционный характер.

Печально окончилась жизнь "царя-освободителя", Александра II, чутко и бодро свершившего великую реформу народной жизни. "Если, — говорит А. А. Кизеветтер, — искусство править состоит в умении верно определять назревшие потребности эпохи, открывать свободный выход таящимся в обществе жизнеспособным и плодотворным стремлениям, с высоты беспристрастия умиротворить взаимно враждебные партии силой разумных соглашений, — то нельзя не признать, что император Александр Николаевич верно понял сущность своего призвания в достопамятные 1855—1861 годы своего царствования". За императором Александром II навсегда останется имя великого преобразователя, принесшего русскому народу неведомые ему дотоле блага гражданственности. Когда преобразования Петра Великого окончательно определили новый государственный и общественный порядок, Российская империя получила вид типичного для этой эпохи "полицейского государства", послужившего формой для "просвещенного абсолютизма" Петра. Во имя общего благополучия государство тогда отрицало личную предприимчивость и общественную самодеятельность, установив особое "крепостное право" государства на жизнь и труд всех сословий одинаково. Не было ни сословного права, ни сословных льгот, были только сословные службы и сословные повинности. Ими определялось положение в государстве общественных групп и отдельных лиц. Мы знаем, какие обстоятельства в XVIII в. содействовали разложению петровского порядка и раскрепостили "шляхетство", обратив в 1785 г. крепостное право на крестьян в сословное право помещиков на их "подданных". Изменение в государственном положении сословий повело к установлению "шляхетского" режима в стране, превращавшего Россию в односословную монархию. Только что был намечен историей этот новый режим, как против него началась (с императора Павла) правительственная реакция. Она не имела вида системы до 1825 г.; после же этого обратилась в систему, направленную к тому, чтобы создать чисто бюрократическую власть. Восточная война показала неудачу такой попытки, и император Александр II обращается снова к общественным силам. Но теперь уже не шляхетский режим и не принцип сословного закрепления ставится в основу порядка. В новых учреждениях все общество, всесословно или бессословно, призывается к работе над общественным благоустройством...

В условиях нарождения этих всесословных учреждений 1860-х годов кроется начало нашей современности, т. е. тот момент, когда для нас кончается история и начинается действительность, мучительно занятая поисками новых форм общественного и государственного быта, которые привели бы Россию к гражданской правде и социальному счастью.

На главную страницу