Св. Константин до конца жизни оставался верен решениям I Вселенского Собора, но придворным интриганам удалось много сделать для подспудного пересмотра того, что совершилось в Никее в 325 году. В частности, они оклеветали перед императором святителя Афанасия Великого. Обвинение было чисто политическое: говорили, что он препятствует отправке кораблей с хлебом в Константинополь. Египет, где св. Афанасий был первосвятителем, являлся житницей империи, и снабжение Константинополя, жители которого получали даровой хлеб, (существовала такая столичная привилегия), полностью зависело от этой провинции. Такое обвинение, конечно, звучало очень грозно, в результате святой Афанасий был отправлен в далекую ссылку в г. Трир (современная Германия). Но, так или иначе, св. Константин держался Никейской веры, и при его жизни само догматическое влияние Никейского собора пересмотрено быть не могло.

Картина совершенно изменилась, после его смерти (337 г). Восстановив с большим трудом единство империи, он незадолго до кончины вновь разделил государство между тремя своими сыновьями. Двое из них – Констант и Константин – были православных убеждений, но им в управление досталась западная часть империи, в то время как получивший восточную часть Констанций, явно симпатизировал арианству. Положение становилось все более сложным и запутанным. С одной стороны, не все противники Никейского вероопределения были еретиками, среди них оказалось довольно много узких консерваторов, не желавших ничего менять. Для них Никейский символ был неприемлем уже потому, что содержал отсутствующее в Библии слово "единосущный" (по-гречески "омоусиос"), которое составляет догматическую сердцевину Никейского Символа.

С другой стороны, не все сторонники Никейского вероопределения были православными. Дело вот в чем. Как уже говорилось, еще в доникейский период православная триадология, т.е. православное учение о Святой Троице сталкивалось с двумя противоположными заблуждениями. Одно из них – субординационизм, очень ярко представленный Оригеном, одним из самых прославленных богословов доникейского времени, настаивало на том, что вторая ипостась Святой Троицы ниже первой, а третья – ниже второй. Другой крайностью, также уводившей от православного понимания догмата о Пресвятой Троице, был модализм, т.е. слияние трех ипостасей, отрицание их самостоятельности. Если арианство представляло собой крайнюю форму учения о Святой Троице, где отношение ипостасей понимались в смысле субординаций, то среди защитников Никейского Символа встречались и представители противоположной крайности – модализма, или савеллианства. Но не было единодушия и среди ариан, там существовало несколько партий и время от времени происходили перегруппировки. Отметим два основных направления среди арианства. Крайние ариане отрицали единосущие Отца и Сына; по содержанию своего учения они получили название аномеев, а по имени одного из главных представителей этого направления еп. Евномия, – стали называться также евномианами. Более многочисленны были умеренные ариане, которые провозгласили, что Сын подобосущен Отцу. Этот новый термин "подобосущный" вместо "единосущный", по-гречески звучит почти так же, как и последний, т.е. – "омоусиос" (единосущный) отличается от – "омиусиос" (подобосущный) одной только лишней йотой. Здесь как бы исполняется евангельское слово о том, что ни одна черта, т.е. ни одна буква, ни одна йота не должна быть изменена, а как раз такое изменение и произошло. Эти омиусиане часто называются также полуарианами, хотя, по существу среди этих умеренных полуариан было много мысливших православно и только никак не желавших принять соборного термина "единосущный". Это выяснилось впоследствии, когда во время споров, продолжавшихся десятилетиями, православным, – прежде всего главе второго поколения православных защитников Никейского Символа – Василию Великому, удалось эту часть омиусиан привлечь на сторону Церкви.

Положение еще очень сильно осложнялось различного рода личными вопросами, спорами отдельных иерархов между собой и прочим. Арианствующий император Констанций в первый период своего правления вел себя вполне умеренно. Ему приходилось считаться с тем, что правивший на западе его брат Констант был православным. Но когда Констанцию после смерти остальных двух братьев удалось установить свое господство над всей империей, положение изменилось. С одной стороны, триумф Констанция мог рассматриваться как триумф христианства. Торжественно войдя в Рим, император вынес из здания сената статую и жертвенник Победы и этим положил конец официальному положению язычества в старой столице империи. Он провел против язычников столь широкие меры, на какие его отец никак не решался. Констанций много сделал для обращения в христианство варваров, – в царствование этого императора были, например, крещены готы (этим и объясняется, почему готы приняли христианство в арианской форме и сохранили верность ему до середины VI века, пока их государства не были сокрушены святым Юстинианом). Но, с другой стороны, Констанций, будучи убежденным арианином, решил доставить победу арианству в церковном споре. Констанций созвал несколько соборов, и отношение к ним Церкви двойственно. Конечно, догматическая сторона их деятельности неприемлема, потому что они стремились, постоянно модифицируя изложение веры, уйти от Никейского вероопределения. Но с другой стороны, канонические деяния некоторых из этих соборов утверждены Церковью и по ныне находятся в православной Книге правил. Там, среди правил поместных соборов, вы можете найти и принятые соборами Констанция. В конце концов, императору удалось склонить на свою сторону римского папу Ливерия, который до сих пор мужественно сопротивлялся нажиму его стороны. В итоге папа Ливерий к концу своей деятельности пошел на компромисс с арианами и отказался от исповедания единосущия Отца и Сына.

Этот эпизод важно отметить по разным причинам. С одной стороны он показывает, что папы не являются непогрешимыми в католическом смысле этого слова, т.е. что он иногда впадают в догматические ошибки. С другой стороны, он интересен в свете того, что Ливерий, несмотря на малодушие, проявленное, правда, в очень трудных условиях, причислен был Церковью к лику святых. Его имя вы можете найти в нашем церковном календаре.

Но, несмотря на самые суровые меры, Констанцию не удалось склонить к арианству других мужественных защитников православия. После его смерти ситуация изменилась в иную сторону – началось краткое правление последнего представителя династии св. Константина – Юлиана, известного в истории как Юлиан-отступник.

Этот молодой император вырос в очень трудных условиях, условиях, порой кровавой распри среди родственников Констанция. Хотя Юлиан, в отличие от Константина и Констанция, был крещен в очень раннем возрасте воспитан по церковному и даже посвящен в степень чтеца, он с юности возымел огромную симпатию к язычеству. Это, конечно, печальный симптом, ибо таков был в ту пору не один Юлиан. Некоторые и, может быть, не столь уж малочисленные свидетели событий IV в. в той или иной степени оказались разочарованы их развитием, в частности, внутрицерковной распрей, которая наступила очень скоро вслед за тем, как св. Константин даровал Церкви так называемый "Константиновский мир", т.е. положил конец гонениям на Церковь со стороны язычников. И вот при Юлиане начинается языческая реакция. Этот император правил около полутора лет. Очень скоро он пал в битве с персами, опаснейшими врагам империи, но его правление оставило заметный след. Ему не удалось развернуть крупных гонений. Он, впрочем, и не ставил себе такой цели. Злорадствуя по поводу распрей сред христиан, Юлиан думал, что надо лишь не мешать естественному ходу вещей, и тогда христианская Церковь самоуничтожится в своих внутренних войнах. Христиане преследовались только в случае возбуждения ими каких либо беспорядков – в случае разорения языческих капищ и т.д. Правда, на местах представители администрации позволяли себе гораздо более жестокие репрессии, чем планировал сам Юлиан. Впрочем, и сам Юлиан к концу своего недолгого правления, видя, что его меры борьбы с христианством не достигают успеха, стал делаться все более жестоким.

Его царствование интересно тем, что оно со всей остротой поставило перед Церковью проблему отношения к языческой культуре или культуре вообще. Нельзя сказать, что эта проблема не возникала раньше. По ее поводу высказывались уже апологеты II и III веков. Какой же ответ они давали? За исключением немногих, например, сирийца Татиана, крайне негативистки относившегося к языческой культуре, большинство апологетов оценивало ее вполне положительно. Философия греческих язычников, говорили они, это такой же детоводитель ко Христу (выражение св. ап. Павла), как для евреев – ветхозаветный Закон. Такая положительная оценка сохранилась и у отцов IV в. Например, у св. Василия Великого есть специальное сочинение о пользе, какую может извлечь юношество из чтения языческих книг, причем пользу эту святитель, как это ни покажется нам странным, усматривает прежде всего в нравственных уроках, которые в них содержатся.

Можно сказать, что новая христианская культура, которая только при св. Константине получила возможность для всестороннего развития, возрастала на базе языческой культуры, используя все, что в ней было пригодного – подобно тому, как улицы христианского Константинополя украшались статуями языческих скульпторов, а для его соборов использовались колонны и другие архитектурные элементы языческих храмов.

Юлиан-отступник понимал, что связь с культурой жизненно необходима для Церкви, и он решил расторгнуть эту связь, воспретив христианам обучаться в языческих школах. Он знал, что его соученики по афинской академии Василий Кесарийский (Василий Великий), Григорий Назианзин (Григорий Богослов), Григорий Нисский, брат Василия Великого – все эти виднейшие борцы за православие в своей богословской работе используют также методы философской диалектики, и, по-видимому, хотел лишить Церковь такого оружия. Несмотря на то, что действие указа Юлиана, отделявшего школу от Церкви, продолжалось очень недолго, христиане успели выразить свое отношение к делу довольно оригинальным образом. В разных местах составляются книги, призванные заменить христианскому юношеству необходимый для образования классический круг чтения. Если у нас на Руси дети начинали учение с Псалтири, то в христианской Греции той поры не меньшее значение имели "Илиада" и "Одиссея". И вот появляется переложение Евангелия языком этих гомеровских поэм, а вскоре, под пером святителя Григория Богослова – изложение событий Страстей Господних и Воскресения в форме античной трагедии под названием "Христос страждущий". Тем самым Церковь засвидетельствовала свое творческое отношение к античному наследию и показала, что созидаемая ею новая христианская культура не порывает с ним целиком.

Попытка Юлиана ниспровергнуть христианство была обречена на провал. Сами его намерения таили в себе внутреннее противоречие. С одной стороны, он выступал убежденным сторонником язычества в самых архаических, эпатирующих даже самих язычников, формах, с другой – прекрасно сознавал бессилие современного ему язычества. Он пытался реформировать язычество по образцу христианской Церкви. Юлиан даже не стеснялся в некоторых случаях ставить Церковь в образец язычникам, указывая, к примеру, на благотворительные учреждения христиан, совершенно отсутствующие в языческой среде. После смерти императора-отступника, оказавшегося последним язычником на римском троне, язычество очень быстро пришло в полный упадок. В угасании язычества не было ничего внешне драматического. И, хотя последние представители старого языческого мира принимали это событие как катастрофу, никаких внешних потрясений при этом не было, не было и никаких особенных насилий, гонений. Разумеется, издавались строгие императорские указы, но язычники не обладали героизмом христианских мучеников и предпочитали стушеваться пред лицом государства, которое окончательно и воинствующим образом стало на сторону христианства.

После Юлиана власть в восточной империи еще некоторое время принадлежала арианам, но потом здесь воцарился Феодосий I Великий. Этот выходец из Испании держался строго православных убеждений и положил решительный конец арианству. В начале своего правления Феодосий Великий царствовал только в восточной части империи; как раз в это время, в 381 г. он и созвал Второй Вселенский Собор. Этот Собор должен был подтвердить деяния Первого Вселенского Собора, т.е. осудить арианство – и, в частности, ответвление арианства, ересь так называемых духоборцев, которые в русле арианского учения отрицали божественность Третьей ипостаси Святой Троицы. Эту ересь называют также македонианской, однако происхождение такого названия внушает недоумение, ибо известный в истории епископ Македоний, по-видимому, вовсе в нем неповинен. Кроме того, Собор должен был решить несколько очень запутанных личных вопросов. В смутные годы споров с арианами на местах возникали иногда тяжелые конфликты среди различных партий, и даже среди самих православных. В самом Константинополе, например, при господстве ариан была православная община, которую в качестве епископа возглавил святитель Григорий Богослов, своими проповедями много содействовавший торжеству православия. Но в то же самое время при поддержке александрийского архиепископа и при содействии Запада получил епископское посвящение некий философ Максим Киник. Таким образом, в Константинополе наряду с арианским стало два православных епископа, оспаривавших полномочия друг у друга. Такая же ситуация была в другом крупнейшем центре – Антиохии.

События Второго Вселенского Собора чрезвычайно ясно показали, что он и мыслился, и фактически был императорским учреждением. Он сознавал себя вселенским, однако был созван как Собор одной лишь восточной части империи (где только и правил тогда Феодосий). Запад не был официально представлен на нем. На I Вселенском Соборе архиепископа римского представляли два его посланца-пресвитера (такие папские представители и на Соборах, и в других случаях назывались легатами). И вот это создало прецедент: на последующих соборах папы тоже отсутствовали, присылая на них своих легатов. Однако на II Соборе никаких папских легатов не было. Нельзя сказать, впрочем, что Запад совсем отсутствовал на Соборе, поскольку там был архиепископ Фессалоникийский. Этот архиепископ был близким Риму человеком. В то время г. Фессалоники втягивался в орбиту римского влияния, хотя патриархатов в позднейшем смысле еще не существовало (они оформились лишь в V веке). Но когда границы патриархатов сложились, Фессалоники попали в юрисдикцию Рима и несколько веков в ней оставались. Цепляясь за эту деталь, западные католические историки утверждают, что архиепископ Фессалоникийский и был официальным представителем папы на Соборе. На самом деле это было не так, и попал он на Собор, скорее всего, по приглашению самого Феодосия, ибо незадолго до этого Феодосии был крещен этим самым Фессалоникийским архиепископом. Между прочим, римские папы признали Константинопольский Собор 381 г. как вселенский лишь много позднее, в конце VI века. Собор дополнил Символ Веры.

Как вы знаете, наш Символ Веры, который мы читаем и поем за богослужением, называется Никео-Константинопольским. Его можно было бы назвать просто Константинопольским, потому что в его нынешней форме он был изложен именно на II Вселенском Соборе. Для ниспровержения еретиков-духоборцев туда были добавлены последние члены, в частности, о Духе Святом. Собор издал также четыре канона (правила) – куда меньше, чем Никейский I Вселенский Собор. Вот одно из правил Константинопольского Собора, третье, которое имеет очень большое значение, поскольку там устанавливается первенство Константинопольской кафедры. Константинопольская епископская кафедра объявляется второй по чести после Римской, и это обосновывается в тексте канона тем, что Константинополь есть новый Рим, т.е. выдвигается чисто политический аргумент. Так как Константинополь – это новая столица империи, то и ее епископ получает почти такое же значение, как епископ древнего Рима. Это совершенно не соответствовало римским представлениям.

В Риме в IV в. уже сложилось совершенно отчетливое учение о первенстве Римской кафедры, которая имеет власть над всей Вселенской Церковью. Это учение, в частности, выражал современник Собора папа Дамас, хотя его утверждения встречали решительное сопротивление на Востоке (об этом свидетельствует, например, его обширная переписка со святителем Василием Великим – очень острая и конфликтная по своему содержанию). Притязания римского епископа в общем и целом не находили никакого признания на Востоке. Если же кто-то из восточных иерархов высказывался в пользу таких притязаний, то это делалось по чисто тактическим соображениям – в тех случаях, когда Запад мог оказать реальную помощь в борьбе против ереси. Надо сказать, что Рим, который находился в более благоприятных условиях, поскольку дольше жил под властью православных императоров, на протяжении IV в. выступал как принципиальный противник арианства, и как защитник отдельных гонимых поборников православия на Востоке. Например, отстаивая интересы святителя Афанасия Великого, Рим обосновывал свои притязания на первенство не тем, что Рим – первая столица империи, а тем, что он – кафедра святого Петра, первого из апостолов. В Риме в IV в. уже существовала доктрина о том, что кафедры апостола Петра должны первенствовать во всей Вселенской Церкви.

Этих кафедр три: кроме Римской, к ним причисляли еще Александрийскую кафедру, как основанную ближайшим учеником ап. Петра евангелистом Марком, и Антиохийскую (Антиохийская Церковь возникла очень рано и ее начало, без сомнения, тоже как-то связано с апостолом Петром). Вот три кафедры Петровы, среди которых первенствует Римская. Кафедра Рима – это место где, как считали на Западе, ап. Петр епископствовал около четверти века и где он принял мученическую смерть (как единодушно говорит церковное предание), так что ей отводилось первенство. Таково было римское представление о церковной структуре. Надо сказать, что эти римские притязания не только на Востоке не встречали в то время никакой поддержки, но и на самом Западе далеко не у всех вызывали сочувствие. Например, как раз в те годы, когда произошел II Вселенский Собор, одной из крупнейших кафедр в Италии была Миланская (Медиоланская) кафедра, ее занимал в то время один из самых замечательных отцов западной Церкви Амвросий. Но эта кафедра имела большое значение не благодаря влиянию этого великого иерарха, а потому что Милан в то время стал императорской резиденцией, т.е. возвысился в силу тех же самых причин, что и Константинополь. И когда святитель Амвросий энергично оспаривал действия Восточной Церкви на II Вселенском Соборе, обвиняя ее чуть ли не в расторжении уз церковного единства, он при этом и не думал ссылаться на первенство кафедры Петра. У него было совсем другое церковное мышление. Амвросий считал, что все позднейшие вопросы должны решаться Церковью сообща, на общем соборе епископов.

На II Вселенском Соборе в одном из правил говорится также о том, что епископ ничего не должен делать за пределами своего диоцеза, т.е. Собор стремился придать Церкви четкую каноническую структуру. Надо сказать, что и задолго до этого территориально-административный строй Церкви более или менее соответствовал таковому же строю империи. Теперь Собор стремится это закрепить законодательно. А структура империи была довольно сложной, существовали мелкие территориальные единицы, которые назывались "провинции", или, по-гречески "епархии", затем – более крупные, объединявшие несколько епархий каждая, они назывались греческим словом "диоцез"; несколько диоцезов объединялись в еще более крупные единицы, под названием "префектуры". И вот в церковном строе появляются такие же структурные единицы. Поместные Церкви во главе с епископом получают наименование епархий, заимствованное из государственно-административного словаря.

Несколько епархий объединяются в округа, которые можно назвать митрополичьими, во главе их стоят иерархи с титулом митрополитов или архиепископов, и, наконец, возвышается несколько кафедр, которые имеют главенствующее значение и которые стремятся объединить вокруг себя несколько диоцезов. Это Римская, Константинопольская, Александрийская, Антиохийская кафедры. Затем такое же положение, в силу особого исторического и священного значения города Иерусалима придается и Иерусалимской кафедре, (хотя реально Иерусалимская Церковь гораздо меньше влияла на жизнь Церкви Вселенской, чем прочие важнейшие кафедры).

На Востоке римская аргументация не могла иметь никакого веса по следующей причине. Если на Западе Рим возвышался чуть ли как не единственная кафедра апостольского происхождения, на Востоке таких кафедр было очень много: в Малой Азии, конечно же, в Палестине, в Греции и т.д. Апостольское происхождение кафедры не считалось уникальным и не влекло автоматически каких-то привилегий. Разумеется, в событиях II Вселенского Собора появилась некоторая отчужденность Востока и Запада, но впоследствии западная Церковь приняла деяния II Вселенского Собора во всем их объеме, включая даже правило о преимуществах Константинопольской кафедры. Так что в то время Церковь еще была единой, хотя местами уже начинали пробегать трещины, и мы не можем этого замалчивать. Конечно, то, что трещины эти совпадали с границами двух больших частей империи, делало углубление разрыва весьма и весьма вероятным.