Сейчас наука играет такую громадную роль – и справедливо, и я радуюсь этому, – что кажется нам, будто все вопросы должны решаться так, как решаются научные вопросы; и мы хотим применить чисто научные методы к темам, к которым они неприменимы. Мы же не применяем методов физики к биологии, методов химии к истории. С какой стати мы должны применять методы физических наук к области человеческой души? Я когда-то занимался наукой, в частности, физикой. Всякий физик может разложить музыкальное произведение на составные части, разобрать их математически, превратить их в кривые; это называется “акустика”, но это не называется “музыка”. После того как вы анализировали физическими приборами музыкальное произведение, у вас никакого представления нет о том, прекрасно оно или ничтожно, потому что восприятие красоты в музыке происходит на другом плане.

     Часто ставится вопрос: могу ли я, культурный, научно образованный человек, быть верующим? Не является ли понятие веры несовместимым с понятием научной образованности? Я должен сказать, что человеку с небольшой образованностью гораздо труднее это понять, чем человеку с большой научной образованностью; потому что, скажем, физика или химия средней школы преподаются как окончательная и исчерпывающая истина о вещах; тогда как физика или химия, или биология, доступные ученому, который в поисках новых и новых областей знания, представляются совершенно иначе. Я кончил естественный и медицинский факультеты, и потому эта область для меня, может быть, более понята, чем богословская, потому что я никогда не учился в богословской школе.

     Я стал верующим, когда мне было лет 14-15, и в университет пошел в 18 лет, учился на естественном факультете физике, химии и биологии. Профессор по физике был один из Кюри, он физику знал и мог раскрыть ее как тайну, а не просто как серию фактов. Были другие профессора; они все были неверующие, но давали свой предмет как раскрытие тайны мира, и я очень легко мог видеть, как в этой тайне мира отражается лик Божий.

     Годы, которые я провел в университете, занимаясь наукой, и затем десять лет, когда я был врачом, пять лет на войне и пять лет после нее, я переживал именно как что-то глубинно связанное с моей верой. Я сейчас не говорю о той стороне медицинской работы, которая выражает или может выразить христианскую любовь, заботливость, сострадание; но я воспринял и свое научное воспитание, и свою научную работу как часть богословия, то есть познания дел Божиих, познания путей Божиих. Если можно так выразиться по аналогии, для меня это было как рассмотрение картин художника и откровение о нем через его картины. Делать религиозные заключения из научных фактов, может быть, нелепо. Скажем, когда люди примитивно говорят: Ах! Материя и энергия в сущности одно и то же, и значит, основа всего мироздания духовна – это ряд таких скачков, которые не оправдываются ничем; но проникновение в тайну тварного мира, видение того, что он представляет, благоговейное отношение к нему и та неумолимая умственная честность, которая необходима для этого и развивается через это, мне кажется, чрезвычайно плодотворны, потому что честный, добротный ученый, который стоит перед тайной с живым интересом, с желанием в нее проникнуть, который может отстранить свои предрассудки, свое предпочтение той или другой теории, готов принять объективную реальность, какова бы она ни была, готов быть честным до конца, – такой ученый может перенести вот этот строй на всю свою внутреннюю жизнь.
     Светское образование и духовность? Если говорить о светском воспитании как о воспитании в той или другой определенной идеологии, тогда может быть конфликт; если речь идет о воспитании ребенка просто в истории страны, в литературе, в языке, в науке, я не вижу конфликта. Я не вижу, почему, когда раскрываются перед нами глубины и богатство мироздания, это должно препятствовать нашему религиозному изумлению перед Богом.

     …Надо показать ребенку, что весь этот мир для нас, верующих, создан Богом и что он – раскрытая перед нами книга. Вместо того чтобы противопоставлять веру, учение Церкви и т.д. окружающему нас миру, т.е. литературе, искусству и науке, мы должны бы показать детям, что и в этом раскрывается все глубже и шире тайна о Боге.

     Бог этот мир сотворил; для Него все, что составляет предмет нашего научного изыскания, является как бы Бого-словием, то есть познанием о Боге; все творчество есть какая-то приобщенность к Божественному творчеству. Мы не имеем права не знать, какими путями идет человечество, потому что христианская вера, библейское предание в целом – единственное предание на свете, которое историю принимает всерьез и материальный мир принимает настолько всерьез, что мы верим в воскрешение мертвых, плоти воскрешение, а не только в вечность неумирающей души. И я думаю, что необходимо нам глубоко, утонченно знать и познавать все то, что составляет умственную, душевную, историческую, общественную мысль человечества. Не потому что в Евангелии есть какая-то политическая, или общественная, или эстетическая доктрина, а потому что нет никакой области, на которую Божественная благодать не бросала бы луч света, преображая то, что способно на вечную жизнь, и иссушая то, что не имеет места в Царствии Божием. И наше дело – иметь более глубокое понимание мира, чем есть у самого мира.

     Человек должен себя развить как можно богаче во всех отношениях; и умом, и сердцем, и всем своим существом быть как можно более богатой личностью. Для того, чтобы быть христианином, это не обязательно; для того, чтобы в качестве христианина сделать вклад в жизнь, я скажу: да, обязательно. Нашим молодым священникам в Лондоне я всегда говорю: ты выбери – или будь невеждой и святым, или хорошо образованным человеком; но пока ты не святой, пожалуйста, будь образованным человеком, потому что иначе получится, что на вопросы, на которые человек имеет право получить ответ, ты не отвечаешь ни по святости, ни по образованию. Скажем, когда нормально образованный прихожанин говорит: Я читал книгу такого-то писателя; что о нем думать? – и вы никогда не слыхали о нем, в то время как все вокруг давным-давно прожужжали уши об этом, что подумает этот человек? что он от вас получит? Если вы пошли бы с этим же вопросом к Серафиму Саровскому, который, конечно, Тейяра де Шардена не читал бы, он все равно ответил бы на вопрос, но из другого источника, а от необразованности ничего не прибавится. Я не специально светски образован, но опыт показывает, что иногда то немногое, что я знаю, мне дает доступ к людям, которым нужен этот доступ; а если сказать: не знаю, никогда не слыхал, – люди просто ушли бы.
     Я думаю, что это относится также и к мирянину. Вот, надо решить в самое короткое время – или стать святым, или образованным. Став святым, можно забыть про образование; но до этого нельзя просто сказать: образование ничего не стоит.

     Все, что видится на земле – Божие творение; все, что есть, вышло из руки Божией, и если бы мы были зрячи, мы видели бы не только густую, непрозрачную форму, но и что-то другое. Есть замечательная проповедь на Рождество митрополита Филарета Московского, где он говорит, что если бы только мы умели смотреть, мы видели бы на каждой вещи, на каждом человеке, на всем – сияние благодати; и мы этого не видим, потому что сами слепы, – не потому что этого нет.
     Но, с другой стороны, мы живем в мире падшем, изуродованном, где все двусмысленно; каждая вещь может быть откровением или обманом. Красота может быть откровением – и может стать кумиром, обманом; любовь может быть откровением – и может стать кумиром или обманом; даже такие понятия, как правда, истина, могут быть откровением или, наоборот, заморозить самую вещь, которую хотят выразить. Поэтому на все нужно смотреть глазами или художника, или святого; другого выхода нет.
     Здесь вопрос вдохновения художника и вопрос его нравственного качества. С точки зрения Бога можно видеть сияние благодати – и ужас греха. С точки зрения художника можно видеть то и другое, но художник не может делать этого различения, потому что это не его роль, – иначе он будет говорить о грехе там, uде надо говорить об ужасе, или о святости там, где надо говорить о красоте. Это два различных призвания, которые, как все в жизни, под руководством благодати могут быть благодатными; а иначе могут быть иными.

     Что касается до того, следует или не следует заниматься творчеством – я думаю, что невозможно установить правила. Я думаю, что Бог каждого из нас ведет определенным образом. Если говорить о выражении собственной сущности – возьмите, например, человека, как Иоанн Дамаскин. Он пошел в монастырь, будучи одаренным поэтом, одаренным музыкантом. Его игумен считал, что это вздор, и поставил его на тяжелую, грязную работу. В какой-то момент умер близкий друг Иоанна, и он, несмотря на все запреты, излил свою горесть, свою скорбь в восьми тропарях, которые мы теперь поем на погребении. И когда игумен это увидел и услышал, он сказал: Я ошибся! Пой дальше…
     Вот человек, который аскетически, по послушанию не должен был творить – и прорвалось, потому что это была какая-то его сущность. Я знаю случай, когда духовник запретил человеку себя выражать литературно – и человек совершенно сломался, потому что у него не было другого способа выражения… Есть люди, которые могут себя выразить молитвенно до конца, есть люди, которые из молитвы же черпают побуждения выразить себя как-то иначе.

     Художник, который изнутри своего какого-то опыта жизни, опыта человека, опыта Бога выражал бы себя или музыкой, или в живописи, или в литературе, – такой художник, мне кажется, может открыть духовные ценности и для других. Поэтому я не думаю, что можно просто сказать: пишите только аскетическую литературу и ничего другого, – девять из десяти людей не станут читать вашей духовной литературы; к ней надо прийти. Скажем, в моем поколении чтение Достоевского сыграло колоссальную роль, как и чтение целого ряда других писателей – причем не обязательно благочестивых или особенно устремленных в этом направлении, а просто писателей, у которых была большая правда человеческая, которые нас научили правде раньше чем чему-либо, и довели куда-то. Поэтому я не думаю, что можно было бы оптом сказать людям: перестаньте заниматься творчеством, а занимайтесь молитвой, – человек может перестать заниматься одним и не быть в состоянии заниматься другим.

     …Мне кажется, что путем душевного восприятия картина часто ставит перед нашими глазами действительность, которую мы иначе неспособны видеть. Если взять не картину, а литературное произведение: в литературном произведении выведены типы людей, конечно, упрощенно. Они представляют собой тип, но как бы они ни были богаты, они проще, чем человек, каким его встречаешь в жизни. Детали больше, выпуклее; и человек, который в своей блеклой жизни неспособен видеть эти вещи, увидев их раз у хорошего писателя, начинает их прозревать вокруг… Посмотрев на портрет, написанный хорошим художником, видишь, как значительны те или другие свойства. И так, вглядываясь в жизнь при помощи искусства, начинаешь что-то прозревать: и добро и зло, но не обязательно с оценкой, потому что писатель не обязательно должен делить людей на добрых и злых.

     Я человек старого поколения, поэтому отзываться на нее (рок-музыку – ред.), как молодой человек мог бы, не могу; но по моему наблюдению это своего рода токсикомания. Скажем, видишь молодых людей, которые идут по улице или сидят в метро, в автобусе с наушниками и с кассетой, и это все время играет, играет, – ни минуты они не испытывают молчание и тишину; и это, конечно, нездоровая вещь.
     А воспитать человека в восприятии тишины и молчания можно. Я знаю учительницу малюток, которая им дает играть, потом периодически вдруг им говорит: “Тихо, слушайте!..” И они сидят прямо как завороженные и слушают тишину, переживают ее, потому что вдруг шум, который они производили, кончился, и тишина делается реальной. А если ты научился слышать тишину, ты, может быть, научишься и в тишине слышать Присутствие… Рок мне непонятен. До меня не доходит его смысл, как до меня не доходил джаз, когда я был молод. Но во всякой вещи – будь то классическая музыка, будь то рок, есть риск, что ты не слушаешь музыку, а пользуешься ею для того, чтобы как бы опьянеть, одурманить себя. И в этом смысле не только музыка, а все, что извне на нас влияет, может нас как бы вывести из себя, опьянить. Этого не надо допускать. Надо сохранять в себе трезвость, так как если потеряешь себя – в музыке или в чем бы то ни было – потом себя не найдешь, может быть.
     Мне кажется, что рок-музыка играет такую роль для очень многих. Я это вижу постоянно. Но в то же время я знаю людей, которые слушают классическую музыку часами и часами только для того, чтобы забыться; они не музыку слушают, они стараются забыть свою жизнь, свои трудности, страхи, ждут, чтобы музыка их унесла от них самих. Они не музыку воспринимают, а себя как бы уничтожают. Поэтому будь то музыка или что бы то ни было, что тебя “выводит из себя”, надо знать момент, когда пора сказать себе: “Довольно!”

     Одно из характерных свойств подлинной, здоровой духовной жизни – это трезвость. Мы знаем на обычном русском языке, что значит трезвость по сравнению с опьянением, с нетрезвостью. Опьянеть можно различно, не только вином: все, что нас так увлекает, что мы уже не можем вспомнить ни Бога, ни себя, ни основные ценности жизни, есть такое опьянение. Это не имеет никакого отношения к тому, что я назвал бы вдохновением – вдохновением ученого, художника, которому Богом открыто видеть за внешней формой того, что его окружает, какую-то глубокую сущность, которую он извлекает, выражает звуками, линиями, красками и делает доступной окружающим людям – не видящим. Но когда мы забываем именно тот смысл, который раскрывается ими, и делаем предметом наслаждения то, что должно быть предметом созерцания – тогда мы теряем трезвость. В церковной жизни бывает, так часто и так разрушительно, когда люди в храм приходят ради пения, ради тех эмоций, которые вызываются стройностью или таинственностью богослужения, когда уже не Бог в центре всего, а переживание, являющееся плодом Его присутствия. Основная черта православного благочестия, православной духовности – это трезвость, которая переносит все ценности, весь смысл от себя на Бога.

     Примечания:

     [1] Подборка мыслей Владыки (как из опубликованных текстов, так и из архивных материалов) по вопросам веры в ее соотношении с научным образованием и деятельностью, служения Богу и личного творчества, искусства церковного и светского и др. Первоначально опубликовано в журнале “Искусство в Школе”. 1993. № 4.