К 170-летию со дня кончины А.С. Пушкина

Л.Г. Панин

В истории русской духовной культуры одной из крупнейших фигур является А.С. Пушкин. Его по праву называют основоположником современного русского литературного языка. Но при этом, как правило, вне поля зрения остается то, что значительной является его роль и в развитии церковнославянского языка. Но только это роль косвенного преобразователя. Имея своей целью развитие и упорядочение русского литературного языка, Пушкин первым нашел формулу соотношения русского литературного и церковнославянского языков в новых условиях. И это соотношение держалось вплоть до 20-х годов XX века.

До А.С. Пушкина господствовала теория трех «штилей» М.В. Ломоносова. Согласно этой теории, которая сыграла большую роль в истории русского литературного языка, высокие понятия и предметы речи должны описываться высоким «штилем», а он включал многое из церковнославянской лексики и грамматики. Обыкновенные понятия должны были передаваться средним «штилем». А низкий «штиль» использовался в комедиях, эпиграммах, дружеских письмах и т.д. Все средства языка были как бы разделены, обособлены друг от друга. Эта деятельность М.В. Ломоносова протекала в русле, традиционном для предшествующего, древнерусского, периода в истории русского языка: «несмешне и нераздельне».

Такая теория в свое время сыграла положительную роль, ибо до Ломоносова происходило смешение всех этих средств. Но вместе с тем она, на мой взгляд, создавала угрозу для резкого обособления церковнославянского от русского литературного языка. И поэтому творческая деятельность Пушкина оказалась важной не только для русского литературного языка, но и для церковнославянского.

Исторически система русской литературной речи складывалась из церковнославянизмов, элементов разговорной речи и заимствований из европейских языков. Интенсивное освоение последних русским литературным языком начинается с Петровской эпохи. Заслуга Пушкина состоит в том, что он понял необходимость синтеза всех этих речевых стихий и блестяще осуществил этот синтез.

Часто о степени влияния церковнославянского языка на язык того или иного писателя судят по количеству употребленных лексем и грамматических форм. Если подходить с этой меркой, то язык зрелого Пушкина в значительной мере лишен этого влияния. Но таким выводам противоречит как исследование функциональной значимости церковнославянизмов, так и прямые высказывания Пушкина о месте и значении церковнославянского языка для русского. Кроме того, в 1830-е годы у поэта происходит возврат к традиции церковнославянской культуры, отразившийся в языке его произведений. Таким образом, становится очевидным, что если и говорить об изменении роли церковнославянского языка в творчестве Пушкина, то лишь имея в виду ее усиление. С другой стороны, необходимо заметить, что усиление роли той или иной речевой составляющей и количественный рост соответствующих слов или форм напрямую не связаны.

К началу 1820-х годов из языка Пушкина постепенно исчезают многие фонетические, словообразовательные и морфологические церковнославянизмы: расточить – «рассеять», сретать – «встречать», воитель – «воин», влиять – «вливать», род. ед. прил. ж. р. великия жены, весны златыя и др.

Вместе тем, поэт сохраняет многое из церковнославянской лексики, ибо она была не просто дополнительным источником синонимии, – за ней стояли легко узнаваемые образы, часто внутренняя форма этих слов была более прозрачной. Кроме того, с церковнославянизмами была связана традиция словоупотребления, объединявшая духовную культуру многих веков и делавшая единой эту культуру (именно благодаря действию этой традиции мы можем говорить о существовании единой древнерусской литературы с первых веков принятия Русью христианства по начало XVIII века).

Критики упрекали поэта за то, что он неуместно смешивает церковнославянизмы с «чисто русскими словами, взятыми из общественного быта». Однако Пушкин этой тенденции к синтезу и ассимиляции церковнославянизмов с общеупотребительными формами речи остался верен до конца своих дней. Что же касается синтеза церковнославянского языка с «простонародным», то это прямо провозглашается Пушкиным в качестве основного принципа его творчества.

А.С. Пушкину принадлежат известные слова: «Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей» («О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова», 1825 г.). Показательно, что Пушкин здесь говорит об единой «стихии». Как не вспомнить здесь слова замечательного филолога прошлого века, профессора Московского университета Ф.И. Буслаева о том, что русский и церковнославянский представляют собой единое целое.

Даже если бы Пушкин сделал только одно – нашел место церковнославянской лексике и формам в русском языке – его заслуга в развитии нашего языка была бы значительной. Но Пушкин сделал большее – он выработал формы соотношения русского и церковнославянского языков, обеспечив тем самым первому национальную устойчивость, а второму функциональную преемственность и сохранение устойчивости в культурно-языковой ситуации.

Особая роль церковнославянского языка в истории русского была связана с тем, что сначала старославянский (т.е. церковнославянский кирилло-мефодиевского периода), а потом и собственно церковнославянский язык был наднациональным языком. Он возник как язык проповеди, адресованной всем славянам. Только на протяжении первых полутора веков христианства у славян дважды менялись центры книжной и языковой культуры: сначала Моравия и Паннония, затем Восточная Болгария и, наконец, Киев и Новгород. Однако всюду сохранялась его общеславянская природа и всеславянская обращенность.

Он не был языком интернационального братства. Интернациональное предполагает, видимо, отсутствие границ. Культура и язык, не имеющие границ, имеют печальную судьбу. Древнерусская же культура, во многом благодаря церковнославянскому языку (и тому, что стояло за этим языком, – христианству), была четко вписана в славянскую, шире – православную, еще шире – христианскую и, наконец, – в мировую культуру и цивилизацию. Церковнославянский язык был одновременно и культурно-языковой нишей, которая не давала выветриться русской культуре и русскому языку, и проводником внешних идей и влияний.

Защитные функции церковнославянского языка могли ослабевать или усиливаться. Ослабевали они в периоды спокойного развития языка. Усиливались при стечении неблагоприятных для культуры обстоятельств. Примером может служить конец XIV–XV веков. Падение Балкан, усиление роли Русского Государства и Русской Церкви на международной арене, отражение вражеских нашествий, преодоление внутренних междоусобиц приводят к тому, что усиливается роль церковнославянского языка. В русском литературном языке появляется много архаизмов, книжная культура ориентируется на кирилломе-фодиевские и древнекиевские традиции. Появляется особый стилистический прием, который получил наименование «плетение словес».

Или более близкий нам пример – русский язык в Сибири XVII–XVIII веков.

Знакомство с языком сибирских летописей обнаруживает, что их язык сильно архаизирован, в нем много таких слов и оборотов, которые в то время логичнее было встретить в житиях, гомилиях. Объясняется все достаточно просто. Русский язык в Сибири того времени оказался без местных национальных корней, он был представлен самыми разными европейскими диалектами, испытывал влияние со стороны нерусской речи. В таких условиях у литературного и разговорного языка непременно должна быть местная поддержка. И вот оказывается, что функцию национальных корней для русского языка в Сибири того времени выполнял церковнославянский язык. Ибо летопись – это памятник, важнейшим назначением которого является сохранение преемственности национального сознания, культуры, языка. Для московской или северорусской летописи XVII века обилие церковнославянизмов являлось бы свидетельством неоправданной архаизации языка, а для сибирской летописи оно стало единственно возможным в этих условиях путем поддержания традиции.

Святые Кирилл и Мефодий, создавая язык, на долгие века вперед определили, каким ему быть и как он будет соотноситься с литературными языками славян. Этот язык создавался по типу сокровищницы, и в этом проявилась его «соборность». Он всегда был близок живым славянским языкам, уже в ранние эпохи своего существования реализуясь в виде национальных изводов: древнеболгарского, древнерусского, древнесербского. Близок он был, естественно, и русскому литературному языку. Близок настолько, что входил в него составной частью.

Величайшей заслугой Пушкина, на мой взгляд, является то, что он увидел защитные функции церковнославянского языка и принял это в качестве ведущего творческого принципа.

Пушкин создал своего рода «прокладку» между этими языками (русским и церковнославянским) – своеобразный культурный слой русской лексики, прочно соединивший эти две речевые стихии. Этот слой был сформирован, в частности, за счет церковнославянских слов, которые получили новое значение. Это оказалось живительной инъекцией для русского языка и одновременно углубило корни церковнославянского языка в русском. Фактически это же делали ранее и церковные книжные деятели, вводя в церковнославянский язык новую (русскую литературную) лексику. Лингвистический подвиг Пушкина вполне уместно сравнивать с тем, что сделали святые Кирилл и Мефодий, во всяком случае в том, что касается принципов и механизмов чисто языковой работы. И в том и в другом случае были местные речевые традиции и был высокий образец, только в одном случае в виде греческого, в другом – в виде церковнославянского языка.

Пушкин ничего не изобретал в русском языке. И это была достаточно сознательная установка. В 1836 году в заметке, посвященной выходу книги Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека», он пишет: «Это уже не ново, это уже было сказано – вот одно из самых обыкновенных обвинений критики. Но все уже было сказано, все понятия выражены и повторены в течение столетий: что ж из этого следует? Что дух человеческий уже ничего нового не производит? Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов».

И вот эта неистощимость в соединении слов – именно то, что отличает слог Пушкина, и то, что оказалось самым существенным (из пушкинского наследия) в словесном творчестве русских писателей XIX–XX веков.

Церковнославянский язык с глубокой древности служил источником обогащения народно-литературного языка. Уже в XI веке русские обращаются со старославянским языком как с собственностью всенародной (В.В. Виноградов). Постепенно русские книжники, а позже русские писатели заимствовали из церковнославянского языка лексику для обозначения высоких понятий, – то была философская и филологическая терминология, слова для обозначения абстрактных понятий. Пушкин открыл церковнославянский язык в качестве источника обогащения предметно-бытовой лексики.

С его легкой руки глагол преобразить получил то значение, которое мы имеем сейчас (в церковнославянском языке, откуда он был взят, этот глагол был ситуативно связан в праздником в честь Преображения Господня):
«Вот бегает дворовый мальчик, / В салазки жучку посадив, / Себя в коня преобразив».
Равным образом и глагол торжествовать в известных строках меняет свое значение:
«Зима. Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь...».

Это все приемы стилистического преобразования церковнославянизмов, которыми так богат язык «Евгения Онегина» и других произведений Пушкина зрелой поры.

Благодаря Пушкину русский литературный язык на всем протяжении XIX и начала XX веков легко справлялся с нашествием заимствований из европейских языков, диалектной и просторечной лексики из народного языка.

Органическое единство русского литературного и церковнославянского языков вызвано не только единством и общностью путей их развития, но и принципиальными отличиями, затрагивающими их глубинные свойства. В итоге они оказываются необходимо дополняющими друг друга.

Благодаря воздействию церковнославянского языка сохранялась славянская основа русского языка и имела место историческая преемственность русской культуры, в том числе языковой. Благодаря воздействию народно-диалектной речи русский литературный язык сохранял национальную основу. Оба эти воздействия были уравновешены.

В XVII–XIX веках русский язык справился с нашествием сначала германизмов, потом галлицизмов, с заимствованиями из других европейских языков. Справился, так как был более мощный источник обогащения русского литературного языка – церковнославянский язык. Лучшее подтверждение этому – язык А.С. Пушкина, который четко осознал особые функции церковнославянского языка.

В целом значение церковнославянского языка для русского состоит в том, что он представляет собой умещенную на одной плоскости всю историю русского языка, ибо в церковнославянском одновременно функционируют памятники, восходящие к деятельности славянских первоучителей, преподобного Нестора, митрополита Илариона, Кирилла Туровского, преподобного Максима Грека и далее до наших дней. Все это очень хорошо понимал А.С. Пушкин, для которого понятия «церковнославянский язык» и «история русского языка» часто были тождественны. Он четко понимал, что литературный язык не может стоять на месте, он должен развиваться на основе всех речевых стихий, но равным образом этот язык должен иметь экологическую нишу, и такой нишей, по его мнению, был церковнославянский язык.

Приводится в сокращении по книге: «Сибирская пушкинистика сегодня»: Сб. науч. статей / Сост., подг. к печати и ред. В. Алексеева и Е. Дергачевой-Скоп.– Новосибирск, 2000,
с.311–328.