Первая часть О ЯЗЫКЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ИКОНЫ Первая часть 

ГЛАВА V

     Одной из самых больших опасностей в молитве является подмена духовных чувств душевными. Душевные чувства красочны и ярки. Они подобны шумным вздымающимся волнам, которые выше там, где ближе дно. Они вырастают как холмы на мелководье, между тем как бездна океана обычно спокойна. Ее поверхность похожа на огромное поле, едва колеблемое рябью волн. Недаром величайший из океанов назван Тихим. Часто энтузиазм, восторженность, состояние нервного возбуждения, эксцентричность, поэтическое воодушевление или обостренный интеллектуализм мирскими людьми воспринимается как пробуждение духа в молитве, но на самом деле это только суррогат молитвы.
     Три душевные силы порабощают дух человека. Первое - его оземленный рассудок, который непрестанно, как паук, плетет из самого себя нити суждений, представлений, домыслов, планов, воспоминаний, предположений, эвристических догадвк, абстракций и т. д. и бегает по этой паутине, стремясь поймать в нее свет истины.
     Вторая сила, подавляющая дух - это реактивная, защитная сила души, которая в нашем падшем состоянии проявляет себя не в борьбе с грехом, а в соперничестве, гневе, ярости, непримиримости. Эта извращенно направленная энергия человеческой души сама стала страстью и обычно обрушивается против того, кто мешает человеку осуществить его желания.
     Третья сила души - стремление к наслаждению, постоянная жажда удовольствий. Наслаждение подобно морской воде: она оставляет после себя чувство горечи, но жажды не утоляет, а наоборот, распаляет ее. Кто пьет горько-соленую морскую воду, тот еще больше хочет пить и среди моря умирает от жажды. Наслаждение имитирует духовное утешение, подделывается под духовную радость, поэтому человек нередко смешивает противоположные друг другу состояния: душевное наслаждение и духовную радость. Наслаждение имеет широкий спектр действия. Это не только грубочувственные удовольствия, но и наслаждения другого порядка. Например, эстетические, творческие, которые люди нередко смешивают с духовным состоянием. Но все душевные наслаждения принадлежат времени и земле. Все они проходящи. Они создают настроение, но не состояние. Наслаждения могут быть как явно порочными, так и терпимыми. Некоторые из них кажутся отдыхом и наградой для человека. Например, наслаждение дружбой, семейными радостями, общением с природой и т. д. Но все они принадлежат земле, и если становятся целью жизни, то усыпляют дух.
     Молитва всегда должна принадлежать духовному плану, потому что молитва - это отрыв ума и сердца от земли и обращенность к вечности. Это сопровождается часто трудами и болью, как если бы человек отрывал липкий пластырь от кровоточащей раны. Поэтому сосредоточенная молитва - это самый тяжелый подвиг. В молитве не запрещено просить у Бога земные блага, но не как самоцель, а как средство для поддержания сил на земном пути. Душевная молитва, какой бы разгоряченной она ни была, какой бы вдохновенной ни казалась, является искажением самой сущности молитвы. Дух пробуждается только через покаяние и борьбу со страстями. Словом "покайтесь" начали свою проповедь Христос и Его Предтеча. Единственный путь в Царство Божие лежит через покаяние. Вне его действуют душевные страстные силы, которые человек может принять за духовные состояния.
     Теперь обратимся к одному из мистических планов Православия - к иконе. Икона - это проявление благодати Божией на земле. Мы не можем внести в эту область какую-нибудь систему. "Дух дышит где он хочет", - сказал Господь. Мы только укажем некоторые признаки православной иконы - малопонятной для большинства наших современников. Лик на древних иконах величественен и строг. Там нет сентиментальности и ласковости - этих проявлений душевности, суррогата любви. Духовная любовь, отраженная в ликах древних икон, строга и требовательна. Взгляд их смотрит из вечности. Он как бы охватывает всю вселенную. В нем отражена вечность и бесконечность. Там нет следа снисходительности или примиренности к грехам. Поэтому их лик непонятен, чужд, а иногда страшен для плотского, привязанного к страстям человека. В этой ненависти к греху, в этой беспощадной правде одно желание, всецелое желание спасение человека. Истинная любовь, духовная любовь, отраженная древними иконописцами, не идет на компромиссы. Это кажется многим из современных людей жестокостью. "Суровые, страшные лики", говорят они. Им хочется, чтобы икона их ласкала, им хочется "нежничать" с иконой. Духовная любовь неизмеримо глубже, чем душевная. Она больше сопереживает нам, больше страдает за нас. Она как бы безгласно кричит от боли, но за нашу оторванность от Бога источника жизни, а не за временные невзгоды. Она страшится нашей вечной гибели.
     Лики древних чудотворных икон строги, потому что они прозорливы. Они видят демонический мир. Этот мир страшных змей и скорпионов, окружающих человека, мир невидимых убийц; видят гнездо греха - жилище сатаны в человеческом сердце. Поэтому лики их неподвижны и строги. По преданию. Господь и Божия Матерь никогда не улыбались. Как могли они улыбаться, глядя на род человеческий? Как может улыбаться мать, если видит, что тело ее ребенка обвила змея, или он бредит в мучительной тяжелой болезни?
     В католических иконах нет метафизического трагизма. Там трагизм земных, душевных человеческих переживаний. А чаще всего другое - человеческая чувственность, то, что обращено к земле и принадлежит земле. Рай и ад или забыты, или оземлены, перенесены на землю. Там икона смотрит по земному, может быть добрыми глазами, но видит только земной мир. Перед такой иконой грешник, не пройдя через огонь покаяния, может вполне отдаться душевным переживаниям. Поэтому так часто на Западе поэты воспевали Деву Марию как "прекрасную даму", а рыцари называли ее королевой своего сердца, что для православного звучит как страшное кощунство и надругательство над святыней. Эта душевная чувственность и сентиментальность католических икон воспринимается подсознанием человека как возможность примирения с Богом без покаяния, без изменения себя. Поэтому в католической мистике так много говорится о восторженной любви и так мало о покаянии, очищении сердца и повседневной жестокой борьбе со страстями. Православное сознание чувствует чужое в этих по земному красивых, но в духовном плане невозрожденных, а только нежно-слащавых ликах. Это улыбающееся выражение иконы действует как усыпление грешника, как капитуляция и примиренчество с грехом. Грешник любит, когда сквозь пальцы смотрят на его безобразия. В некоторые католические иконы влюблялись люди. В православную икону влюбиться невозможно. Там гаснут страсти, там пробуждается дух. А страстный.11 сластолюбивый человек спешит отойти от такой иконы. В древних иконах нет томности, жалостливости и того, что мы назвали бы убаюкиванием грешника. Кто знает ужас трансцендентного зла, тот не станет успокаивать грешника. Тот по другому будет смотреть на земные страдания, которые так мало значат по сравнению с вечностью. Общение с Богом без сердечной чистоты, вернее, без стремления к сердечной чистоте невозможно. Сердечная чистота невозможна без покаяния и борьбы с грехом. Поэтому прощение грешника без решимости его бороться с собой, без пролития своей крови невозможно - это ложь.
     Древняя чудотворная икона одновременно близка и далека от грешника. Там близость духовной любви, любви к человеку, как образу Божьему, и в то же время огромная дистанция, дистанция святости. Человек чувствует, как Бог близок к нему, и как он сам далек от Бога. Одно из свойств святости - ненависть к греху. Святыня не может соединиться со скверным и нечистым. Лучи солнца падают на поверхность болота, но грязь от этого не превращается в свет.
     Икона - это свет, струящийся издалека. Отсутствие дистанции святости в иконе низводит ее в сферу душевных человеческих чувств и может в извращенном сознании грешника превратиться в ложную самоуспокоенность и даже в гарант его греха. "Греши как хочешь, Господь все равно по милости Своей примет тебя".
     Взгляд древней иконы кажется отрешенным от мира. Он смотрит не на молящегося, а как бы поверх его или вернее сквозь него, как луч, проходя через стекло, устремляется вдаль; он видит человека на фоне вечности, в пересекающихся сферах земного и трансцендентного мира; он видит в сердце человека то, чего не видит, а часто боится увидеть сам человек. Ликов древних икон страшатся демоны, перед ними волнуются и кричат бесноватые, те, кого привыкли называть общим именем душевнобольных. Древняя икона кажется объятой невидимым пламенем, в котором она горит не сгорая, как купина на Синае.