Если быть честным, то не могу ни о чём, потому что не знаю всего этого как должно. Но вот то, что драгоценно, хотя и так далеко... Тонкость, внимательность чувства, очищение его, чистота, Бог, внимательная жизнь, филокалия, мир, радость мира, радость Божия.

«Вниде убо паки Пилат в претор и пригласи Иисуса и рече Ему: Ты ли еси Царь Иудейск; Отвеща ему Иисус: о себе ли ты сие глаголеши, или инии тебе рекоша о Мне; Отвеща Пилат: еда аз Жидовин есмь; род Твой и архиерее предаша Тя мне» ^[1] .

Ошибкою Пилата было ещё и то, что он не потрудился хорошо узнать Христа, а это произошло оттого, что он не искал истины и не придавал большого значения «мелочам», и встреча с Христом стала «одним из» событий. «О себе ли ты сие глаголеши, и инии тебе рекоша о Мне...» Здесь есть побуждение самому постичь Его, не останавливаясь лишь на «словах о Нём». Что применимо здесь, думается, применимо и всегда, и вот как: встречая слово, отражающее чей-то опыт, должно самому словно бы заново пройти этот опыт, чтобы он стал живым. Пилат оказался поверхностным...

Так вот, о чём же я могу сказать, если относиться к слову не поверхностно?

«Что истинно интересно?

Своя судьба.

Своя душа.

Свой характер.

Свои тайны ("сокровенное души”). С кем хотел бы быть?

С Богом. Ещё с кем?

С тем, кого истинно любишь. Таков за всю жизнь один-два.

Что нужно?» [2]

И это остаётся вопросом. Однако же пусть не остаётся таким вопросом: «Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?» [3] Потому что это поистине чудо, как расширяется сердце [4] , чего никогда раньше не мог даже ожидать от себя, когда те, кто не «один-два» получат наше внимание... Пусть это будет другой вопрос.

«Кто такой писатель? Тот, чья жизнь – символ» ^[5] . Но, думаю, можно и расширить это высказывание: поэт, то есть всякий человек, тогда бывает действительно человеком, когда жизнь его символична, то есть архетипична по своей близости к архетипу, и сокровенна по своей исполненности Тайной. И тогда всякий христианин, входя в жизнь Христову, бывает символом Его, если понимать символ высоко.

Жизнь, вольно или невольно, в силу обстоятельств и испытаний, обнажённая до «простых радостей», есть явление титаническое, великое, хотя бы уже как сама природа. Но может и более... Всё дело во внимании, внимательности взгляда, неторопливости. Однако...

«Ты тешишь себя иллюзией, что всегда будешь жить такой вот простой, серьёзной, созерцательной жизнью, что всегда будешь волен распоряжаться собой, ибо человек почему-то склонен считать минутное своё состояние – весел он или подавлен, спокоен или возбуждён – за единственно истинное и постоянное и всякое счастливое ex tempore [6] мысленно возводить в непреложное правило и нерушимый закон, тогда как в действительности он осуждён жить по наитию изо дня в день» ^[7] .

Ведь здесь земля, не небо. Да, но что значит это «по наитию»? Наверное, можно сказать так: то, что могу (хочу) сказать, во-первых, не всегда от меня зависит. Далее, могу ли охватить эту, являющуюся мне время от времени мою собственную подлинность? Где этот «настоящий я»? Я думаю, в мире: «И бысть в мире место Его, и жилище Его в Сионе» [8] . В Его непостижимом мире чувствую себя непротиворечиво, хотя всегда недостоин... Там настоящий я, там всё настоящее!

«То или инoe сущее, например башмаки, приводится в творении к стоянию в светлоте своего бытия. Бытие сущего входит в постоянство своего свечения» [9] . Вот – цель всякого сказания, и о чём бы не говорилось, хочется привести к этому, то есть тем и сказать об этом.

Я, конечно, проявляю определённое нахальство и наглость, когда позволяю себе говорить о всех этих высоких вещах, которых сам ещё не имею, о том, чего сам до сих пор не умел. Но, может быть, когда человек не просто ищет или приступает к чему-то, а обрёл или даже вошёл внутрь, он уже не говорит об этом? Может быть, тогда уже невозможно говорить?

...Единственное, что я хочу сказать,

блестит вне пределов досягаемости,

как серебро

у ростовщика [10] .

Да. «Подобаше убо тебе вдати сребро Мое торжником...» [11]

«Как тут не вспомнить про Григория Сковороду – хоть и не прославленного в лике святых, но удивительно точно отразившему в своих интуициях православное восприятие мира: "Ищи расцвета своей природы, найди свою подлинную суть, расцвети вечной энтелехией божественной мысли о тебе”. Для Григория Саввича мир душевный обретается именно в "сродности”, следовании своей Богозданной природе: "нужно узнать свою природу, вслушаться в себя, понять, что именно мне, а не кому-нибудь другому, нужно и смело определиться в жизни сообразно истинным влечениям своего духа”. "Всё то для тебя худая пища, что не сродная, хотя бы она и царская”. Искать прежде "Царства Божия” для Сковороды – значит, искать своей призванности, сродной себе стати, и когда оно найдено, остальное прилагается. Причина всех бед и в каждом человеке, и в обществе – несродность. Для Г. Сковороды наиболее "сродный” человек – Христос: "Кто же природнее был как Cей?”» [12]

Митрополит Антоний Сурожский говорил, что жизнь дана человеку с тем, чтобы он смог найти себя, настоящего...

«Есть замысел Божий о каждой душе. Но человек его не знает и живет вслепую: приближается к Божиему замыслу – ему хорошо, отдаляется – плохо. Многие вообще до конца дней живут не своей жизнью и не догадываются об этом. И маются. А жизнь-то несётся мимо, то затягивает в водовороты, обольщает, дразнит, влечет. То возводит вавилонские башни, то сокрушает, обнаружив, что до неба они не достают. Она обещает счастье, совсем рядом – лишь руку протяни, обещает насытить душу – завтра, но никогда не насыщает. В ней нет смысла, из неё вынут костяк, границы между добром и злом размыты. И брошенный в её поток человек становится жертвой своей свободы» [13] .

Как же обретается эта «настоящесть»?

«Мы готовы повторить ещё и ещё: сознание протяжённости времени есть сознание дискретное. Подготовленная неожиданность, известие, о котором и ведали и не ведали одновременно: уже знали, но узнали впервые; и нечто имманентное, и приходящее с опытом! Обнаружение найденного может быть только внезапным. Прерывистость осознания, коллизия между осведомлённостью человека и дурной новостью, словом, разрыв – как же тут не впасть в растерянность? И вот мы начинаем познавать совсем "по-другому" то, что уже знали: другим способом – качественно, или пневматически, в другом свете, в другом звучании; в новом психологическом контексте банальная истина должна приобрести оттенок новизны, неожиданную оригинальность: теперь нам понятнее её значимость, мы способны оценить весомость реального события» [14] .

Внезапность, постигающая нас всегда и повсюду, Промысл, носящий нас, словно бы в пеленах и одеждах, в самых ладонях Бога, как увидеть тебя? Видимо, вниманием. Видимо, кто смотрит, тот видит.