Протоирей Лев Лебедев

 

МОСКВА XVII ВЕКА
ГЛАЗАМИ АРХИМАНДРИТА
ПАВЛА АЛЕПСКОГО

 

«СТОЛИЦА»
«ВЕЧЕ»
МОСКВА
1995

 

 Содержание

Вступление  
Глава I Прибытие антиохийского патриарха в Россию
Глава II Религиозно-нравственное состояние русского православного общества середины XVII века
Глава III Религиозно-нравственное состояние русской церкви в середине XVII века
Глава IV Богослужение и церковные обычаи
Глава V Церковное управление, положение духовенства, церквей и монастырей
Глава VI Участие патриарха антиохийского Макария в русских церковных делах
Заключение  
Примечания  
Картинки  

 

       Приближаясь к юбилею тысячелетия крещения Руси, мы все чаще всматриваемся в прошлое. Хочется не только вспомнить важнейшие события церковной истории, но и, приподняв тяжелый полог времени, увидеть духовную жизнь Святой Руси. Как веровали и молились, подвизались и жили наши предки сотни лет назад?

       Своеобразным рубежом в истории нашей Церкви является середина XVII века. Могущественное влияние на государственные дела и общественную жизнь, какого достигла Русская Православная Церковь при святейшем патриархе Никоне, не наблюдалась ни до, ни после него. К этому моменту истории Церковь подошла, обогащенная сокровищами духовного опыта, накопленного в предшествовавшие века. Это и позволило ей выстоять в суровых испытаниях второй половины XVII века, преодолев раскол церковный, размежевание с государственной властью и «соблазны» синодального периода. Тем более знаменательным представляется то, что как раз в это время появилось единственное в своем роде обширнейшее описание жизни России и Русской церкви под названием «Путешествие Антиохийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским».

       Эта редкая книга представляет собой путевые дневники и записи архидиакона Павла, неутомимого в своей любознательности православного сирийца, оставившего нам живые картины прошлого и описавшего все, что встречалось ему. Переоценить этот труд невозможно. Более 1000 страниц рукописи содержат в себе россыпи бесценных сведений и зарисовок с натуры. Здесь описания русской природы, городов, сел, монастырей, церквей, их убранства и устройства со множеством редчайших подробностей, свидетельства о быте и нравах различных слоев общества, зарисовки характеров русских людей, в том числе виднейших деятелей того времени: царя Алексея Михайловича, патриарха Никона, бояр, князей, духовенства, сведения о государственном и церковном устройстве и управлении. Особенно интересны сведения о богослужении того времени и его особенностях, взаимоотношениях Церкви и государства, важных событиях государственной и церковной жизни, о духовно-нравственном состоянии русского общества середины XVII века.

       Словом, перед нами нечто вроде огромного полотна, в четких линиях и ярких красках изображающего картину или образ России, созданный остроумным, доброжелательным и в то же время объективным человеком.

       Павел Алеппский не просто путешественник и сторонний наблюдатель. Он высокопоставленный клирик Антиохийской церкви, приехавший в Россию в составе делегации, имевшей весьма деликатные задачи. Его отцу, патриарху Антиохийскому, предстояло, с одной стороны, испросить материальную помощь для своей патриархии, с другой — своим авторитетом послужить решению ряда русских церковных дел, в чем тогда остро нуждалась наша Церковь. Антиохийская церковь, наряду с другими православными Церквами, пользовалась в России XVII века огромным почитанием. В связи с этими архидиакон Павел имел свободный доступ к таким областям церковной жизни, которые были наглухо закрыты, по традициям того времени, для всех неправославных иностранцев. Последние, например, не имели права входить в русские храмы и монастыри, присутствовать за богослужением, тем более — в алтаре. Их передвижение в городе было очень ограниченным, личные контакты с населением строжайше запрещены. Архидиакон Павел оказался свободен почти от всех подобных запретов. Он имел возможность знакомиться со всеми сферами русской жизни. Немалое значение имело при этом то, что к жизнерадостному, общительному молодому сирийцу прониклись искренними личными симпатиями почти все русские начиная от царя и кончая должностными лицами. Некоторые чиновники, желая удовлетворить любознательность архидиакона, сообщали ему сведения особой государственной важности.

       Павел Алеппский с дружелюбным вниманием изучал жизнь Русской церкви и духовное состояние русского общества. Одновременно он зорко подмечал то, что могло вызвать порицание.

       Не все в его книге может быть безусловно принято на веру, кое-что нуждается в критической проверке или уточнении, так как архидиакон Павел часто ориентировался на рассказы и слухи. Собственное восприятие явлений русской действительности гостем из Антиохийской церкви, его оценки многих фактов не могут не быть субъективными. Подобные черты характерны для любого мемуарного произведения, однако ценность литературно-исторического труда от подобных неизбежных недостатков никогда не уменьшается, тем более что для история важно не только то, что видит современник, но и то, как он видит.

       «Путешествие» архидиакона Павла в гражданской и церковной исторической литературе использовано мало в сравнении тем неоценимым богатством, которое оно представляет. Тому есть объективные причины, о которых будет сказано далее. Этот литературный источник известен давно, но он служил в основной справочным материалом для авторов, пишущих о средневековой русской истории. Между тем этот уникальный памятник заслуживает специального внимания.

       Мы поставили себе задачей постараться выбрать из обширных дневниковых записей архидиакона Павла, где вперемешку собраны сведения о самых разнородных предметах, то, что относится к русской церковной жизни, и систематизировать эти данные по тематическим разделам, интересным для истории Русской церкви.

       История создания «Путешествия» такова. 12 декабря 1647 года патриарший престол Антиохийской церкви наследовал Кир Макарий, православный сириец, бывший до того священником и носивший имя Иоанн аз-Заим. Тяжкое османское иго, злоупотребления турецких чиновников привели Антиохийский престол к огромным долгам еще при предшественнике Макария патриархе Евфимии Хиосце. Патриарх Макарий, не видя иного выхода из положения, решил отправиться за помощью в православные страны, прежде всего в Россию.

       Так началось его путешествие, предпринятое «не с целью осмотра и прогулки или в качестве гостя, но по нужде, по причине трудных и стесненных обстоятельств», «против воли», как пишет об этом Павел Алеппский. С другой стороны, это был традиционный акт братского общения Церквей, простота и естественность которого всего красноречивей говорит о подлинной кафоличности православной Церкви, об истинно братских узах, связывавших с глубокой древности Русскую Православную Церковь с другими поместными православными Церквами. История знает немало примеров такого общения. Достаточно вспомнить, что в 1586 году примерно с той же целью приезжал в Москву патриарх Антиохийский Иоаким Дау, содействовавший основанию патриаршества в России. И патриарху Макарию суждено было принять большое участие в русских церковных делах, так что братское общение Церквей было взаимно полезным и необходимым.

       Патриарх Макарий в сопровождении своего родного сына Павла, архидиакона Антиохийской церкви, и прочих спутников выехал в далекое путешествие в июле 1652 года1. Пережив множество трудностей во время сухопутного перехода до Константинополя, морского — до Молдавии, перенеся множество тяжких испытаний в Молдавии и Валахии, где путешественники вынуждены были стать свидетелями и в какой-то мере даже участниками известных в истории политических потрясений и переворотов, патриарх Макарий и его спутники 10 июля 1654 года вступили в пределы Украины2. Украинский народ вел борьбу за освобождение от польского владычества. 20 июля того же года антиохийские гости прибыли в город Путивль и из него начали свое путешествие по России3. Они пробыли в пределах Московского государства вплоть до 16 июля 1656 года, после чего, выехав из Путивля, вновь ступили на Украинскую землю4. 15 августа 1656 года путешественники оказались в Молдавии5. Там им снова пришлось пережить великое множество испытаний с риском для жизни. Морем они переправились затем на побережье Кавказа и сушей через Турцию вернулись домой. Патриарх Макарий и его спутники благополучно прибыли в Дамаск 1 июля 1659 года и были торжественно встречены народом и духовенством, сохранив почти все ценности, которыми одарили их в России для полной уплаты долгов и прочих нужд Церкви, пробыв в путешествии ровно семь лет6.

       Все это время архидиакон Павел вел подробные записи о том, что привлекало его внимание. Сочинение Павла Алеппского изобилует такими подробностями и сведениями, каких нельзя найти больше нигде. С этой точки зрения «Путешествие» — уникальный источник церковной и гражданской истории.

       Книга Павла Алеппского создавалась следующим образом. В повествовании, носящем характер дневниковых записей, события переданы в хронологической последовательности, однако встречаются замечания, из которых явствует, что автору известен дальнейший ход событий, но он считает нужным передать его «в своем месте». Сам Павел Алеппский говорит о своей работе над книгой так: «О ты, читающий это описание, мною составленное, помолись за меня, немощного раба Павла, по званию архидиакона, да простит мои согрешения Тот, Кто облегчил мне труд и открыл способности моего ума, так что разум мой расширился и я написал все это повествование, составление и изложение которого были бы многим не по силам! Я утруждал свои глаза, мысль и чувства, прилагал большие старания и много потрудился, пока не извлек его из черновых тетрадей по истечении года от написани их»7. В другом месте архидиакон Павел между прочим замечает: «Знай, брат, что сведения, которые я сообщил, не подлежат никакому сомнению, ибо когда я приезжал в Москву во второй раз из страны Грузинской, сопровождая патриарха Египетского (Александрийского) и моего родителя, я основательно исследовал и подтвердил все эти известия»8.

       Из этих интересных признаний автора явствует, во-первых, что во время самого путешествия Павел Алеппский делал лишь черновые записи и наброски, которые затем, через год после возвращения на родину, обработал, систематизировал, дополнил и изложил в законченнбй книге. Во-вторых, мы обнаруживаем, что Павел Алеппский, оказывается, приезжал в Москву вторично вместе с отцом и патриархом Александрийским Паисием. В 1666 году они прибыли в Россию уже для суда над патриархом Никоном. Во время этой второй поездки архидиакон Павел проверил свои первоначальные наблюдения и сведения, и, возможно, результатом этого явилась вторая авторская редакция «Путешествия». Она, однако, должна была быть составлена не позднее мая — июня 1669 года, и вот почему. Насколько благополучно и радостно завершилось первое путешествие патриарха Макария в Россию, настолько же печально и прискорбно было окончание второго его путешествия в Москву для суда над патриархом Никоном. Все ценности, которыми одарил русский царь восточных патриархов за их участие в деле суда над патриархом Никоном, были разграблены и отняты у них на обратном пути иноверцами9. А жизнерадостный и молодой еще архидиакон Павел вдруг скоропостижно скончался в Тифлисе, не доехав до своей родины. В грамоте патриарха Макария патриарху Московскому Иоасафу от 22 июня 1669 года, посланной им из Грузии, говорится об этом так: «И прибыли мы в Иверию, оставались один месяц, и умер архидиакон Павел»10.

       Факт вторичного пребывания Павла Алеппского в России в 1666 году, с которым связана вторая редакция автором своей книги о первом путешествии, многое в ней объясняет. Становится понятным, например, почему в «Путешествии» Павел Алеппский много и подробно пишет о царе Алексее Михайловиче и очень осторожно и скупо говорит о патриархе Никоне, с которым у антиохийских гостей было гораздо больше общения и разговоров и который, как патриарх, должен был, несомненно, представлять для архидиакона Павла сугубый интерес. Понятным становится также и удивительное отсутствие у наблюдательного Павла личных характеристик некоторых русских архиереев, бояр и князей. Превратности царского отношения ко всем, кто так или иначе был близок к низложенному патриарху Никону, видимо, заставили Павла Алеппского вычеркнуть многие места из первой редакции «Путешествия».

       В связи с этим возникает ряд вопросов. Не сохранилось ли каких-нибудь сведений о первоначальной редакции «Путешествия», написанного уже в 1660—1661 годах, или о тех черновых тетрадях Павла, которые легли в основу первой редакции? Вел ли архидиакон Павел какие-либо записи во время своего второго пребывания в России? Судя по его характеру и неутомимой любознательности, можно с большой вероятностью предположить, что вел. Но тогда сохранились ли они? Нет ли каких-либо упоминаний о них в арабских источниках и литературе? К сожалению, эти вопросы пока остаются без ответа.

       В среде православных арабов в Сирии книгой Павла интересовались уже давно, хорошо знали ее и не раз переписывали. В начале и конце XVIII века появилось несколько списков «Путешествия» на арабском языке. Один из них был вывезен в Англию графом Гилфордом, переведен Бельфуром на английский язык и издан «Фондом для восточных переводов» в 1829—1836 годах. С этого английского текста делались переводы отдельных отрывков «Путешествия» на русский язык. Наибольшего внимания заслуживает подробный обзор «Путешествия», сделанный по Бельфуру Аболенским в «Трудах Киевской Духовной Академии» за 1876 год11.

       Однако перевод Бельфура уже к середине прошлого века стал библиографической редкостью. К тому же он изобилует многими неточностями и, что самое важное, большими пропусками тех именно мест, где дается подробное описание церквей, монастырей и богослужений, как малоинтересных с точки зрения английского переводчика. Поэтому в середине XIX века были предприняты усилия к тому, чтобы в России имелись свои списки сочинения Павла Алеппского. С Востока были привезены три списка «Путешествия».

       Дело перевода на русский язык затягивалось, пока за него не взялся действительный член общества истории и древностей российских при Московском университете Г. А. Муркос, по его же словам, «уроженец той же страны и той же Церкви, к которой принадлежали Павел и отец его». И потому дело перевода сочинения Павла Алеппского было ему «особенно дорого и особенно близко сердцу»12. Нужно сказать, что со своей задачей Г. А. Муркос справился блестяще. Выбрав из трех списков, имевшихся в России, один, самый точный и добросовестный, переводчик дополнил его в нужных местах по переводу Бельфура, и получился единственный в своем роде наиболее полный перевод сочинения архидиакона Павла, включающий описания всего путешествия патриарха Макария от Дамаска до Москвы и обратно с приложением списка антиохийских патриархов со времени их переселения из Антиохии в Дамаск до патриарха Макария.

       Г. А. Муркос скрупулезно снабдил свой перевод многочисленными ценными примечаниями и в конце его приложил подробное научное описание рукописи, которой он в основном пользовался. Это — список «Путешествия», сделанный в 1859 году в Дамаске с древней рукописи, точность которого и близость к оригиналу засвидетельствованы подписями и печатями весьма почтенных духовных лиц, известных также и в ученой среде13. Поэтому в переводе Г. А. Муркоса мы имеем едва ли не единственный в мире полный, без пропусков, квалифицированный перевод книги Павла Алеппского, снабженный к тому же необходимыми примечаниями.

       Этот перевод14 вышел в Издательстве Московского университета несколькими выпусками15. Выпуск первый — «От Алеппо до земли казаков» — был опубликован в 1896 году. Выпуск второй — «От Днестра до Москвы» — в 1897 году. Выпуск третий — «Москва» — был издан в 1898 году. Выпуск четвертый — «Москва, Новгород и путь от Москвы до Днестра» увидел свет в 1899 году и последний выпуск, пятый — «Обратный путь. Молдавия и Валахия. Малая Азия и Сирия. Результаты путешествия» — вышел в 1900 году. Ранее этого издания выходили отдельные отрывки перевода Г. А. Муркоса с большими сокращениями в «Московских ведомостях» и в «Русском обозрении», но после появления полного издания того же переводчика эти публикации потеряли свое значение.

       Итак, до самого конца прошлого столетия русская историческая наука имела в своем распоряжении лишь отрывки из английского перевода книги Павла Алеппского. Широкому изучению этот замечательный памятник стал доступен только в начале XX века.

       Этим обстоятельством объясняется то, что многие известные историки России и Русской церкви незначительно использовали «Путешествие» архидиакона Павла Алеппского. Так, С. М. Соловьев в «Истории России» в соответствующих разделах пользуется этим источником лишь мимоходом. Историк Русской церкви высокопреосвященный Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский, вынужден пользоваться английским переводом Бельфура16, но он стремится очень широко привлекать этот ценнейший материал17. Филарет (Гумилевский), архиепископ Черниговский, в своей «Истории Русской Церкви» совсем не использует «Путешествие» Павла Алеппского18.

       В начале XX века на Павла Алеппского как на признанный авторитет ссылаются уже в учебной духовной литературе19.

       Необычайное обилие и разнообразие фактических сведений, содержащихся в «Путешествии» архидиакона Павла, быстро сделали этот источник достоянием многих авторов, писавших на самые различные темы. Уже упомянутый нами Аболенский (по переводу Бельфура) написал работу обобщающего характера «Московское государство при царе Алексее Михайловиче и Патриарх Никон по запискам архидиакона Павла Алеппского»20. Эта работа написана целиком на основании «Путешествия» Павла Алеппского. В 1916 году вышла в свет книга протоиерея Александра Голосова «Церковная жизнь на Руси в половине XVII века и изображение ее в записках Павла Алеппского» (Житомир, 1916)21. Во многих исторических работах «Путешествие» используется наряду с другими источниками22.

       В советской исторической науке «Путешествие» Павла Алеппского известно, но используется мало. Так, например, в фундаментальном коллективном труде Института истории Академии наук СССР «Очерки истории СССР. Период феодализма, XVII век»23 на свидетельства Павла Алеппского как на авторитетный источник делаются ссылки в главах: «Ремесло и мелкое производство» (о мерах и способе кирпичной кладки), «Торговля» (о рынке в Москве); «Русская культура» (об отливке огромного колокола в Кремле, о русской иконописи); «Молдавия» (о государственном строе, управлении, восстании в Яссах в 1653 году, о движении гайдуков).

       Язык «Путешествия», даже в русском переводе, удивителен. Это живая яркая разговорная речь. Павел Алеппский пишет, обращаясь к своему близкому другу, некоему диакону Гавриилу, сыну Константина, золотых дел мастера, который, по словам Павла, «редкость своего века, единственный в своем столетии и эпохе... исполненный совершенства и превосходнейших качеств, чрезвычайных познаний и глубокого образования» и который будто бы и уговорил Павла вести во время путешествия дневники и записи24. Форма повествования выбрана очень удачно. Местами рассказ архидиакона Павла приобретает характер доверительной дружеской беседы. Частые лирические отступления, эмоциональность, ироническое описание собственных переживаний, образность речи делают произведение архидиакона Павла ярким литературно-художественным явлением своего времени. И сейчас «Путешествие» читается очень легко, с неослабевающим интерес сом, как читаются вообще все талантливо и увлекательно написанные записки путешественников.

 

ГЛАВА I

ПРИБЫТИЕ АНТИОХИЙСКОГО
ПАТРИАРХА В РОССИЮ

 

       «... В субботу 10 июня (1654) мы подъехали к берегу великой реки Нистроса (Днестра), которая составляет крайний предела страны Молдавской и начало границы земли казаков. Мы переправились через реку на судах. Наш владыка патриарх, был одет в мантию и держал в правой руке крест, ибо, по существующему в земле казаков и Московской1 обычаю, благословлять можно не иначе, как только со крестом... Высадившись на берег, мы подняли деревянный позолоченный крест... на высоком красном шесте; его нес один из священников, по принятому в земле казаков обычаю; здесь только перед патриархом носят крест на шесте. Навстречу ему вышли тысячи народа в несметном множестве (Бог да благословит и умножит их!). То были жители города по имени Рашков... В числе встречавших были, во-первых, семь священников в фелонях с крестами, ибо в городе семь церквей, затем — диаконы со многими хоругвями и свечами, потом — сотник, то есть начальник крепости и города (войсковой начальник), войско и певчие, которые как бы из одних уст пели стихиры приятным напевом. Все пали ниц пред патриархом и стояли на коленях до тех пор, пока не ввели его в церковь. В городе никого не оставалось, даже малых детей: все выходили ему навстречу»2.

       Так произошло, по свидетельству Павла Алеппского, прибытие патриарха Антиохийского Макария в пределы русских земель. Атмосфера глубокой торжественности, всенародного благоговейного почтения, сердечного радушия и широкого гостеприимства сразу окружила антиохийских гостей. Такая обстановка сохранялась во все время их путешествия по России, вплоть до отъезда на родину.

       В городах и селениях Украины патриарху Макарию устраивались великолепные встречи, жители от мала до велика выходили за город или на улицы, чтобы сподобиться патриаршего благословения, в силу которого они очень верили. В 1654 году во всех церквах Украины уже поминались царь Алексей Михайлович и митрополит Сильвестр, так как, по словам Павла, «казаки в согласии с гетманом Хмелем, «присягнули царю и подчинили ему свою землю»3, что произошло «при посредстве патриарха (Никона) и по причине ревности московитов к православной вере»4. Однако впереди была еще долгая война и кровопролитные сражения. Немудрено поэтому, что Богдан Хмельницкий спешил встретиться с патриархом Макарием и заручиться его благословением5. Эта встреча впервые состоялась в городе Богуславле, куда гетман прибыл специально, чтобы приветствовать патриарха Макария6.

       Личность Богдана (Зиновия) Хмеля приводит антиохийских гостей в неописуемое восхищение. Павел Алеппский не скупится на похвалу, описывая его глубокую веру, мужество, скромность, легендарные подвиги. Характеристика «гетмана Хмеля», наряду с характеристикой Алексея Михайловича, — самая яркая личная характеристика во всей книге Павла Алеппского. Вот как он описывает встречу гетмана и патриарха. Гетман «подъехал от городских ворот с большой свитой, среди которой никто не мог бы его узнать: все были в красивой одежде и с дорогим оружием, а он был одет в простое короткое платье и носил малоценное оружие. Увидев нашего патриарха издали, он сошел с коня, что сделали и другие бывшие с ним, подошел к нему, поклонился и, дважды поцеловав край его одеяния, приложился ко кресту, и облобызал его правую руку, а наш владыка патриарх поцеловал его в голову. Где глаза ваши, господари Молдавии и Валахии? Где ваше величие и высокомерие? Каждый из вас ниже любого из полковников; его подчиненных: Господь по правосудию и справедливости осыпал его дарами и наделил счастием в мере, не достижимой царям. Он тотчас взял под руку нашего владыку патриарха и пошел с ним шаг за шагом, пока не ввел его внутрь крепости, при чем плакал... О читатель! Ты мог бы быть свидетелем разумности его речей, его кротости, покорности, смирения и слез, ибо он был весьма рад нашему владыке патриарху, чрезвычайно его полюбил и говорил: «Благодарю Бога, удостоившего меня перед смертью свиданием с Твоею святостью». Он много разговаривал с ним о разных предметах, и все, о чем просил наш патриарх, он покорно исполнил7... Затем гетман расспрашивал нашего патриарха о многих предметах."Потом мы поднесли ему подарки на блюдах... Этот Хмель, муж преклонных лет... бесхитростный, спокойный, молчаливый, не отстраняющийся от людей; всеми делами занимается лично, умерен в еде, питье и одежде... Всякий, кто увидит его, подивится на него и скажет: «Так вот он, этот Хмель, коего слава разнеслась по всему миру». Как нам передавали, во франкских землях сочиняли в похвалу ему поэмы и оды... Пусть его наружность невзрачна, но с ним Бог, а это великая вещь... Какой контраст. Хмель, между твоим (громким) именем и деяниями и твоим внешним видом! Поистине Бог с тобою!» За обедом, проходившим довольно скромно, но очень радушно, гетман посадил патриарха на главное место, а сам сидел ниже. Так прошло их первое свидание. Вторая встреча состоялась в самом стане казачьих войск, которые готовились к походу, ибо путь патриарха проходил как раз через их военный лагерь. Гетман задержал выступление войска в поход, ожидая прибытия патриарха.

       «Мы въехали в середину войска, — пишет Павел Алеппский. — Ты мог бы видеть тогда, читатель, как тысячи и сотни тысяч их, стараясь опередить друг друга, спешили толпами, чтобы приложиться к деснице и кресту нашего владыки патриарха, бросались на землю так, что лошади (патриаршего) экипажа остановились. Наконец, доехали до палатки гетмана Хмеля, маленькой и невзрачной. Он вышел навстречу нашему владыке патриарху и сделал ему земной поклон. Тогда наш патриарх прочел над ним молитву о войне и победе, призывая Божие благословение на него и его войско»8. Гетман ввел патриарха в свою палатку, и наблюдательный Павел заметил, что здесь не было дорогих ковров, а вместо них — простой половик, и на столе, где перед этим обедал Хмель, стояло только блюдо с вареным укропом. «Смотри же, какова воздержанность!» — восклицает Павел.

       Имея с собой письма гетмана к царю и патриарху Никону, а также к воеводе пограничного с Украиной города Путивля, антиохийские гости направились далее, получая на всем пути бесплатное питание и лошадей по распоряжению гетмана9.

       Трудно передать радушие и благоговение, с какими повсюду встречали антиохийских гостей. Работавшие в поле бросали работу и издали крестились и кланялись экипажу святителя, во всех .селениях и городах духовенство и народ торжественно выходили с хоругвями и иконами на встречу патриарха. Выходя из экипажа, он всегда прикладывался к иконам и крестам, часто входил в церкви, во многих совершал богослужения.

       В свою очередь, страдания украинского народа вызывали у антиохийских путешественников самое искреннее сочувствие. Неоднократно Павел Алеппский разражается гневными обличениями «врагов веры», «врагов Христа», как он именует «ляхов», за те неисчислимые бедствия, которые они принесли Украине. Глубокая набожность украинского народа, его простота, красивые народные и церковные обычаи, умилительное пение детей за церковными службами наполняют душу Павла Алеппского искренней симпатией и любовью к украинцам. С теплым чувством пишет он о них.

       «Ты увидишь, читатель, в доме каждого человека по десяти и более детей с белыми волосами на голове; за большую белизну мы называли их старцами. Они погодки и идут лесенкой один за другим, что еще больше увеличивало наше удивление. Дети выходили из домов посмотреть на нас, но больше мы на них любовались; ты увидел бы, что большой стоит с краю, подле него — пониже его, на пядень, и так все ниже и ниже, до самого маленького с другого края. Да будет благословен их Творец! Что нам сказать об этом благословенном народе? Из них убиты в эти годы во время походов сотни тысяч, и татары забрали их в плен тысячи; моровой язвы они прежде не знали, но в этом году она появилась у них, унося из них сотни тысяч в сады блаженства. При всем том они многочисленны, как муравьи, и бессчетное звезд»10.

       Торжественна была встреча патриарха Макария в Киеве. «Сотник и его отряд провожали нас со знаменами... Мы издали видели блестящие купола монастыря и церкви Святой Софии. Когда мы поднялись на склон горы, нашего владыку патриарха встретил игумен этого монастыря, именуемый архимандритом... С ним был епископ, проживавший в его монастыре, и монахи; Патриарха посадили в монастырский экипаж, имеющий вид царского, покрытый позлотой, а внутри весь обитый красным бархатом, и нас повезли по направлению к монастырю»11.

       Еще более торжественные и великолепные встречи ожидали антиохийских гостей в Московии. Весьма характерной, с точки зрения русских обычаев, была встреча в пограничном Путивле.

       В Москве давно с нетерпением ожидали прибытия патриарха Макария. Воеводе Путивля уже за два года перед этим был дан царский наказ со всей почестью встретить святителя и немедленно проводить внутрь страны12.

       И вот 20 июля 1654 года, в праздник святого пророка Илии, ровно через два года после выезда из Алеппо, путешественники «переехали границу земли казаков и прибыли на берег глубокой реки, называемой Соими (Сейм), которая составляет предел земли Московской»13. Когда высокие гости были переправлены на другой берег, «на берегу уже были тысячи ратников и множество жителей, коих он (патриарх Макарий) благословил. Ратники с ружьями выстроились впереди нас длинным строем, так что от начала не видать было конца. Мы стали взбираться по крутому подъему на гору... Впереди нас двигались в полном параде пешие ратники по два в ряд. Воевода ожидал нас вдали... но ежечасно посылал... по одному из своих приближенных, который, сойдя с коня, кланялся до земли и говорил: «Воевода, твой ученик, спрашивают твою святость: как ты себя чувствуешь и как совершил путь? Слава Богу, что ты прибыл в добром здравии. Мысли воеводы с тобою». Наконец, когда мы приблизились к воеводе на некоторое расстояние, он сошел с коня, а наш владыка патриарх вышел из кареты. Воевода поклонился ему до земли два раза, а в третий раз стукнул головой о землю — таков их всегдашний обычай. Наш владыка патриарх благословил его крестообразно, по тому обычаю, как благословляют у московитов... благословение человека архиереем издали им неизвестно, он должен их стукнуть пальцами... Воззри на эту веру, на это благоговение, эту набожность! Поистине царство приличествует и подобает им, а не нам. Мы были очевидцами, как они бросались на землю и становились на колени в пыль, будучи одеты в свои дорогие кафтаны из превосходной ангорской шерсти с широкими, обильно расшитыми золотом воротниками...

       Затем они обменялись приветствиями, и после продолжительных расспросов о здоровье и многократного выражения взаимной дружбы наш владыка патриарх сел в свой экипаж, а воевода на своего коня». Из города «вышло много священников в ризах и диаконы в стихарях, совершавшие каждение, с хоругвями и иконами, унизанными жемчугом, с крестами и множеством фонарей. Число священников в облачениях было тридцать шесть, и четыре диакона. Было множество монахов в больших клобуках, в длинных мантиях. Тогда наш владыка патриарх вышел из экипажа, а воевода и правительственные сановники сошли с коней. Сделав земной поклон, наш Владыка приложился к святым иконам, к животворным Евангелиям и к золотым крестам, унизанным жемчугом. Затем старшие белые священники и игумены простых монастырей лобызали его десницу, делая земной поклон и... говоря: «Через Твое прибытие снизошло благословение на всю Московскую землю». Они вошли перед нами в город. По обычаю, мы шли пешком, воевода со своими приближенными следовал позади нашего владыки, войско шло впереди, а священники посередине, перед нашим владыкой попарно, благочинно, не теснясь. Если кто-нибудь, постигнутый гневом Милосердного, встречался едущим верхом по тем улицам (где мы проходили), то его до изнеможения били палками и кнутами, говоря ему: «Как! Царь идет пешком, а ты разъехался во всю ширину!» — и сбрасывали с лошади на землю. Всякий раз, как мы проходили мимо церкви, ребятишки и церковнослужители звонили в колокола».

       Гостей, наконец, поместили в доме протопопа. «Спустя немного времени явились почетные люди и поднесли нашему владыке патриарху большой дар от имени царя, который несли многочисленные янычары, именно: хлеб и рыбу разных сортов, бочонки с медом и пивом, также водку, вишневую воду и много вина. Старший из них, выступив вперед и став на колени, стукнул головой о землю, что сделали и товарищи его. Наш владыка патриарх преподал им московское благословение... Воевода также прислал от себя главных из своих служилых людей с царской трапезой, состоящей из сорока-пятидесяти блюд... Тут были разные варенья и жареная рыба, разнородное печеное тесто с начинкой таких сортов и видов, каких мы во всю жизнь не видывали, разнообразная рубленая рыба с вынутыми костями, в форме гусей и кур, жареная на огне и в масле, разные блины и иные сорта лепешек, начиненные яйцами и сыром. Соусы все были с пряностями, шафраном и благовониями. Но как описать все царские кушанья? В серебряных вызолоченных чашах были различные водки и английские вина, а также напиток из вишен вроде густого сока... и еще маринованные лимоны — все это из стран франкских. Что же касается бочонков с медом и пивом, то они были в таком изобилии и так велики, как будто наполнены водой.

       Старший из служилых людей выступил вперед и, сделав земной поклон со своими товарищами, сказал: «Никита Алексеевич бьет челом Твоей святости14, испрашивая Твоих молитв и благословения, и подносят Твоей святости и Твоему отцовству эту хлеб-соль...»

       «Обрати внимание, читатель, на это смирение и благочестие, ибо... этот воевода саном равен визирю... однако его не называли перед нашим Владыкой Патриархом воеводой, как бы следовало его величать, а просто Никита Алексеевич, то есть сын Алексея».

       Надо вспомнить, к какой сравнительно скромной обстановке привыкли антиохийские гости у себя на родине и сколько приходилось им терпеть от высокомерия и притеснения османских чиновников, чтобы понять, как должно было подействовать на них щедрое русское гостеприимство, почтение и благоговение верующих русских людей!

       В свою очередь, антиохийские гости с трепетом и волнением готовились представлять достоинство своего престола очень строгому русскому благочестию.

       «... Мы вступили, читатель, — пишет Павел Алеппский, — во вторые врата борьбы, пота, и трудов, и пощения, ибо все в этой стране, от мирян до монахов, едят только раз в день, хотя бы это было летом, и выходят от церковных служб всегда не ранее как около восьмого часа15, иногда получасом раньше или позже... Мы выходили из церкви едва влача ноги от усталости и беспрерывного стояния без отдыха и покоя... Сведущие люди нам говорили, что, если кто желает сократить свою жизнь на пятнадцатъ лет, пусть едет в страну московитов и живет среди них, как подвижник, являя постоянное воздержание и пощение, занимаясь чтением (молитв) и вставая в полночь. Он должен упразднить шутки, смех и развязность и отказаться от употребления опиума, ибо московиты ставят надсмотрищиков при архиереях и при монастырях и смотрят за всеми, сюда приезжающими, нощно и денно, сквозь дверные щели наблюдая, упражняются ли они непрестанно в смирении,. молчании, посте и молитве, или они пьянствуют, забавляются игрой, шутят, насмехаются или бранятся. Если бы у греков была такая же строгость, как у московитов, то они до сих пор сохраняли бы свое владычество... Московиты никого (из провинившихся иностранцев) не отсылают назад в их страну... но, видя, что приезжающие к ним (некоторые) монахи совершают бесстыдства... они после того как прежде вполне доверяли им, стали отправлять их в заточение, ссылая в ту страну мрака16, в частности же за курение табаку предавать смерти. Что скажешь, брат мой, об этом законе?»17.

       Павел Алеппский вполне оправдывает эту строгость. И хотя на самом деле все оказалось не так уж жестоко и страшно в «стране московитов», можно было даже шутить и иметь много добрых знакомств, все же в большинстве предупреждения «сведущих людей» о строгости нравов в русском обществе оказались вполне справедливы, что еще будет отмечено в свое время, и антиохийские гости хорошо сделали, что заранее подготовились к «жизни подвижников».

       Антиохийский патриарх сразу стал деятельным участником русской церковной жизни. В Коломне, где антиохийских гостей застигла страшная «моровая язва», унесшая жизни многих сотен тысяч людей, в том числе и духовенства, патриарх Макарий, по просьбе властей и духовенства, совершил множество рукоположении священников и диаконов18. А в праздник Богоявления 1655 года в Коломне «народ собрался тысячами из деревень, когда услышал, что антиохийский патриарх намерен освятить воду»19.

       В Коломну навестить патриарха Макария приезжал по пути в Москву архиепископ Рязанский Мисаил, свернув для этого с дороги на 40 верст. С великим благоговением принял он благословение святителя и много беседовал с ним, поделившись, между прочим, тем, как он недавно обратил ко Христу и крестил 4400 человек народа, не знавшего Бога, в его епархии20, причем крестил их одновременно, в реке, погрузив всех сразу. «Они просветились и восприняли веру с большой любовью»21.

       Но более всего поразил антиохийских гостей царь Алексей Михайлович.

       В субботу 10 февраля 1655 года царь прибыл в Москву, где уже находились патриарх Макарий и его многочисленные спутники (более 40 человек). Был уже в Москве и патриарх Никон, приехавший за неделю до того, но еще не видевшийся с патриархом Макарием22. «Никто никак не ожидал, — писал Павел Алеппский, — что царь возвратится из похода в этом году, в разгар войны со своими врагами, злыми ляхами. Его войска завоевали крепости и города... Заботой и намерением царя было не давать им отдыха и неотступно преследовать, пока не уничтожит их вконец. Поэтому большинство его войска зимовало в стране ляхов». И вдруг неожиданно царь приезжает в Москву. Каково же было изумление антиохийских гостей, когда Алексей Михайлович при встрече сказал патриарху Макарию: «Воистину ради Тебя, отец мой, я прибыл, чтобы свидеться с Тобою и получить Твое благословение»23.

       Очень подробно описывает Павел Алеппский удивительно красочное зрелище въезда русского царя в Москву под звон бесчисленных колоколов. Парад различных полков, одежда, вооружение и знамена их живо описаны наблюдательным алеппцем24.

       После утомительной процедуры приготовления и подробнейшей поименной записи многочисленных подарков, которые Кир Макарий собирался поднести царю25, «в понедельник 12 февраля 1655 года, когда бывает память святителя Мелетия, Патриарха Антиохийского... могущественный царь благоволил иметь свидание с отцом Кир Макарием, Патриархом Антиохийским»26. Павел Алеппский очень подробно рассказывает об этой встрече27, отмечая, как всегда, множество интересных бытовых подробностей.

       Выяснив из хроник, что антиохийский патриарх (каковым был Иоаким Дау) приезжал в Москву только один раз, «при царе Иване», Алексей Михайлович распорядился, чтобы весь тот почет, который был оказан тогда патриарху Иоакиму, был теперь оказан «вдвойне» патриарху Макарию28.

       От самых ворот подворья Кирилло-Белозерского монастыря в Кремле, где была устроена резиденция патриарха Макария, до царского дворца с обеих сторон дороги стояли царские стрельцы, каждый со знаменем в руке. Впереди патриарших саней также шли стрельцы, неся патриаршие подарки. С такой торжественностью состоялся въезд антиохийского патриарха во дворец. Павел Алеппский сопутствовал своему отцу. После многих торжественных церемоний гости вошли в тронный зал. Макарий «еле слышным голосом», как научили его московиты, пропел перед иконами «Достойно есть», поклонился иконе, затем царю, «который, сойдя с трона, встретил его с непокрытою головою и поклонился ему (патриарху) до земли. Когда он встал, наш владыка патриарх благословил его по-московски: на чело, грудь и плечи и поцеловал его, по обычаю, в плечо; царь же поцеловал владыку в голову и облобызал его правую руку». После обычных приветствий и вопросов о здравии царь пригласил патриарха Макария сесть в кресло подле трона, сам сел на трон, но оставался ввиду присутствия вселенского патриарха все время с непокрытой головой.[ Здесь: один из равночестных патриархов вселенной. В античном мире и в средневековье вселенной называлась Римская империя с подвластными и прилегающими населенными землями.]

       В беседе Алексей Михайлович сказал, что покинул войско в, походе только из-за патриарха Макария. «Ибо давно уже слышал о Твоем приезде ко мне и сильно желал лицезреть Тебя. Я знаю Твою святость и прошу Тебя всегда взывать к Богу и молиться за меня», — добавил он. Патриарх Макарий сравнил его со святым царем Константином и пожелал ему наследовать его престол вовек. Это произвело на Алексея Михайловича сильное впечатление, и он в радости вторично поцеловал руку патриарха.

       После приема патриарших подарков Алексей Михайлович, прощаясь с патриархом Макарием, взял его под руку и лично проводил «почти до дверей». Весь этот почет был оказан, по свидетельству царских переводчиков, только патриарху Макарию, всех до того приезжавших патриархов принимали гораздо более официально и сдержанно.

       В тот же день состоялась первая и тоже очень радушная встреча патриарха Макария с патриархом Никоном. При этом патриарх Никон, сняв клобук, просил патриарха Макария благословить его, что последний и сделал «с трудом», после многих уговоров.

       Подобное же радушие и почет оказывались патриарху Макарию затем постоянно. Было много царских и патриарших обедов, которые очень детально и ярко описаны архидиаконом Павлом Алеппским, много серьезных и задушевных бесед.

       Неподдельной симпатией и любовью окружили русские люди архидиакона Павла, человека, с которым можно было чувствовать себя свободней, чем с его отцом. К молодому архидиакону относились по-дружески, секретничали, шутили с ним. Всех очень умилило, когда в конце своего пребывания в Москве архидиакон Павел стал возглашать ектению «Рцем вси» по-русски29. Царь был очень ласков с Павлом и под конец удостоил его шутливым восклицанием: «О агиос архидиаконос (о святой архидиакон), ты великий человек»30.

       Антиохийский патриарх посетил Троице-Сергиеву лавру, Новгород и окрестности его, а также Саввино-Сторожевский монастырь — излюбленное место отдыха Алексея Михайловича. Такого не удостаивался ни один из патриархов, ранее приезжавших в Москву. В Москве антиохийские гости провели два года, что тоже было неслыханно.

       Такие гостеприимства и радушие со стороны патриарха, царя и всего русского общества были тем более удивительны, что в те времена к иностранцам, даже православным, сохранялось в России довольно осторожное отношение. Простых архимандритов и игуменов, священников или монахов, по своей воле пытавшихся приехать в Россию, вообще не пускали в ее пределы, и таковые вынуждены были ждать какого-либо архиерея, чтобы пристроиться к нему под видом его спутников. Но и в этом случае, если обман обнаруживался, их высылали обратно. Впускали лишь тех, кто изъявлял желание остаться в России навсегда, чтобы молиться за царя. Их помещали под строгий надзор. Православным иностранным гостям запрещалось без разрешения и сопровождения ходить по городу31. Каждый приезжавший в Россию должен был иметь при себе рекомендательные письма от известных русским властям авторитетных лиц.

       По отношению к инославным иностранцам порядки были еще строже. Зарубежным купцам разрешалось торговать и иметь свои лавки, но какое-либо личное общение с ними было русским строго запрещено. «Что же касается священников и монахов, то они отнюдь не смеют разговаривать с кем-либо из франков; на это существует строгий запрет»32, — пишет Павел Алеппский.

       Чем объяснить то особенное радушие и доверие, каким пользовались антиохийские гости?33

       Начавшиеся церковные преобразования, социальные и религиозные настроения и разногласия в русском обществе, большая война с Польшей, опустошительная моровая язва, как бич Божий обрушивавшаяся на страну, личные переживания — все это вместе взятое побуждало и московского царя и патриарха с особенной надеждой прибегать к духовной и молитвенной поддержке как нельзя более кстати приехавшего антиохийского патриарха, высоким духовным авторитетом которого каждый из них желал воспользоваться для всеобщего умиротворения и успеха в своих делах. Архидиакон Павел пишет: «Как они (киевские ученые монахи), так и вся эта страна до Московии твердо веруют, что патриарх Антиохийский есть обладатель власти вязать и решить, что он — наследник апостола Петра, коему одному поручил Господь Христос вязать и решить на Небе и на земле, и что он древнейший из патриархов. От него они брали листы отпущения грехов с великой верой и полным упованием»34.

 

ГЛАВА II

РЕЛИГИОЗНО-НРАВСТВЕННОЕ
СОСТОЯНИЕ РУССКОГО
ПРАВОСЛАВНОГО ОБЩЕСТВА
СЕРЕДИНЫ XVII ВЕКА

 

       Религиозно-нравственное состояние Церкви как общества верующих людей определяется духовной значимостью того нравственного идеала, который господствует в этом обществе. Нравственные нормы, диктуемые идеалом, по немощи человеческой часто нарушаются, что вполне естественно для поврежденной человеческой природы. Но пока идеал сознательно не отвергнут, пока ему поклоняются и по мере сил стараются ему следовать, он жив и является основной нравственной организующей силой.

       Нравственной опорой для Русской церкви середины XVII века был овеянный общей любовью идеал подвижника-монаха, посвятившего себя всецело служению Богу. Нравственные примеры святых отцов, особенно таких прославленных русских подвижников, как преподобные Сергий Радонежский, Савва Сторожевский, Зосима и Савватий Соловецкие, Варлаам Хутынский и другие, живо воплощали этот идеал. Они являли образцы исполнения заповедей Господа о любви к Богу и ближнему, об отвержении себя ради Христа и Евангелия1. Отсюда понятно, почему вся церковная и отчасти домашняя жизнь верующих русских людей была построена сообразно с монашеским уставом. Мирские люди отличались от монахов только возможностью вступить в брак и тем, что жили не в монастырских стенах, занимаясь мирскими делами. Во всем остальном, особенно в нравственном укладе жизни, они должны были подражать монахам; это вменялось в обязанность, имело силу духовного закона.

       Монастырский уклад жизни русских верующих людей определял их отношение к молитве и посту, что находило выражение в усердном посещении церковных богослужений, общей воздержности и точном соблюдении уставных предписаний.

       Павел Алеппский свидетельствует, что русские «ежедневно и в каждом приходе все присутствуют в своей церкви: мужчины, малые дети и женщины... Во всех их церквах выходят от обедни только после третьего часа2, до которого они постятся... Всему этому причина — их великое желание постоянно бывать у церковных служб... У них это считается обязанностью, которую они ежедневно исполняют»3.

       При этом богослужения отличались такой продолжительностью, что это неоднократно становилось поводом для самых искренних жалоб и сетований Павла Алеппского. Будучи на Украине, он писал: «Представьте себе, читатель, они стоят от начала службы до конца неподвижно, как камни, беспрерывно кладут земные поклоны и все вместе, как бы из одних уст, поют молитвы; и всего удивительнее, что в этом принимают участие и маленькие дети. Усердие их к вере приводило нас в изумление. О, Боже, Боже! Как долго тянутся у них молитвы, пение и литургия!»4

       Антиохийские гости, не привыкшие к многочасовым богослужениям, «тяжко страдали», выходя из церкви «едва волоча ноги» и «умирая от усталости».

       По большим праздникам, пишет архидиакон Павел, «мы выходили от обедни только перед закатом, и когда мы еще сидели за столом, начинали уже звонить к вечерне, мы должны были вставать и идти к службе. Какая твердость и какие порядки! Эти люди не скучают, не устают, и им не надоедают беспрерывные службы и поклоны, причем они стоят на ногах, с непокрытою головой при... сильном холоде, не ропща и не скучая продолжительностью служб, которые до крайности длинны»5.

       «Мы дивились на порядки в их церквах, — пишет в другом месте архидиакон Павел, — ибо видели, что они все — от вельмож до бедняков прибавляли к тому, что содержится в... постановлениях Типикона, прибавляли постоянные посты, неуклонное посещение служб церковных, непрестанные большие поклоны до земли... пост ежедневный до девятого часа6 или до выхода от обедни. Ибо у них, — замечает далее Павел, — нет различия между чином монастырей и чином мирских церквей — все равно»7.

       Особенно изнурительным для гостей были, конечно, великопостные богослужения, отличавшиеся еще большей длительностью. Архидиакон Павел иногда просто заболевал после них на долгое время. Что же касается того, с каким усердием русские верующие люди участвовали в службах Великого поста, то достаточно привести только одно свидетельство. В среду, во время чтения великого канона преподобного Андрея Критского, в 1656 году все присутствовавшие в церкви москвичи положили, по подсчетам, Павла Алеппского, более тысячи земных поклонов8, не считая поклонов до и после канона! У Павла Алеппского по этому поводу часто вырываются замечания, что «все они, без сомнения, истинно святые...»9.

       Самый вход в храм Божий совершался с большим благоговением. Люди, входя, делали несколько земных поклонов, кланялись на все стороны тем, кто уже был в храме. «Что касается их крестного знамения, — свидетельствует Павел Алеппский, — то достаточно назвать его московским — оно совершается ударом пальцев о чело и плечи... При произнесении (за богослужением) умилительного имени: Богородица... все они стукают лбами о землю, становясь на колени... по любви к умилительному имени Девы... так же поступают их мальчики и девочки, ибо вскормлены молоком веры и благочестия... Как они умеют, будучи маленькими, творить такое крестное знамение?! Как умеют кланяться присутствующим?! А мы не умеем креститься подобно им, за что они насмехались над нами, говоря: «Почему вы проводите каракули на груди, а не ударяете пальцами о чело и плечи, как мы?» Мы радовались на них. Какая эта благословенная страна, чисто православная!»10.

       Опоздание в храм на богослужение строго наказывалось. На Украине на дверях церквей висела обычно тяжелая цепь. Опоздавшего в храм привязывали этой цепью к дверной створе, на которой он висел, не будучи в состоянии шевельнуться, до конца службы — «это его епитимия»". А в Москве однажды не явивщихся к воскресной службе бояр царь Алексей Михайлович приказал привести под стражей к церкви и выбросить у всех на виду прямо в Москву-реку в дорогих боярских одеждах, приговаривая: «Вот вам награда за то, что вы предпочли спать со своими женами до позднего утра этого благословенного дня...»12.

       Сугубым благолепием, чинностью и длительностью отличались, конечно, архиерейские служения, и особенно службы святейшего патриарха Никона в присутствии царя. После одного такого богослужения пораженный Павел Алеппский записал: «...Мы простояли с ними на ногах целых семь часов на железном полу, при сильном холоде и пронизывающей сырости13. Но мы почерпали себе отраду в том, что видели у этого народа. Мало было патриарху продолжительной службы и длинного синаксария: он еще прибавил в конце проповедь и многие поучения. Бог да даст ему чувство меры! Он не пожалел ни царя, ни даже нежных детей. Я хотел бы знать, что бы у нас сказали, и стали бы так терпеть!.. Но нет сомнения, что Творец (да будет прославлено имя Его!) даровал русским Царство, которого они достойны и которое им приличествует, за то, что все заботы их — духовные, а не телесные. Таковы они все»14.

       Наряду с молитвой важнейшее место в жизни людей имел пост.

       Ранее уже отмечалось, что русские постились ежедневно до 2—3 часов дня, кроме того, очень строго соблюдали среды и пятницы и все годовые посты. Несмотря на то что, по церковному уставу, постных дней в году получается больше, чем скоромных, верующие прилагали к этому еще и особые личные посты. Но самым замечательным был Великий пост! К нему тщательно готовились и вступали в пост с твердой решимостью к подвигам самоотвержения, испросив при этом друг у друга прощения за все вольные и невольные обиды. Постились обычно так: первые два дня первой седмицы вообще не вкушали ничего, в среду, после литургии преждеосвященных даров, подкреплялись холодной пищей без масла и компотом и затем снова не вкушали ничего до утра субботы, все это время неопустительно посещая богослужения и предаваясь дома подвигам молитвы и трезвения15.

       «Все жители, — пишет Павел Алеппский, — в течение ее (то есть первой седмицы. — Авт.) не производят ни купли, ни продажи, но неопустительно присутствуют за богослужениями в своих (приходских. —Авт.) церквах. Царские ратники обошли питейные дома, где продают вино, водку и прочие опьяняющие напитки, и все их запечатали, и они оставались запечатанными в течение всего поста. Горе тому, кого встречали пьяным или с сосудом хмельного в руках! Его обнажали в этот сильный холод и скручивали ему руки за спиной: палач шел позади него, провозглашая совершенное им преступление и стегая его по плечам и спине длинной плетью из бычьих жил: как только она коснется тела, тотчас же брызнет кровь»16. Далее таковых несчастных сажали в тюрьму на некоторое время. Особенно строгий надзор за жителями осуществлялся на первой седмице поста, по средам и пятницам, на страстной седмице и светлой (пасхальной), «чтобы люди не пьянствовали, а то их стегают без всякого милосердия и жалости». На страстной седмице постились до вечера четверга и затем до кануна Пасхи вновь не вкушали ничего.

       Пасхальные торжества проходили в тихой радости, очень светло. Пасхальную седмицу стремились сделать именно светлой во всех отношениях.

       Павел Алеппский отмечает, что винные лавки и питейные дома оставались запечатанными до Фомина воскресенья, что за этим на светлой седмице следят даже строже, чем на первой седмице поста. «Равным образом, — говорит он, — ив течение всего года питейные дома обыкновенно остаются закрытыми от кануна воскресенья до утра понедельника, так же делается во время больших праздников»17.

       Дух монастырского устава сохранялся и в домашнем быту, и в общественной жизни.

       «У всякого в доме, — свидетельствует архидиакон Павел, — имеется бесчисленное множество икон, украшенных золотом, серебром и драгоценными камнями, и не только внутри домов, но и за всеми дверями, даже за воротами домов; и это бывает не у одних бояр, но и у крестьян в селах18, ибо любовь их к иконам и Вера весьма велики. Они зажигают перед каждой иконой по свечке утром и вечером; знатные же люди зажигают не только свечи, но и особые светильники»19.

       «Больше всего мы дивились их чрезвычайной скромности и смирению перед бедными и их частым молением с утра до вечера пред всякой встречной иконой. Каждый раз, когда они увидят издали блестящие кресты церкви, то, хотя бы было десять церквей одна близ другой, они обращаются к каждой и молятся на нее, делая три поклона. Так поступают не только мужчины, но еще более женщины»20. В другом месте антиохийский гость замечает, что «у всех них на дверях домов и лавок и на улицах выставлены иконы, и всякий входящий и выходящий обращается к ним и делает крестное знамение... Равно и над воротами городов, крепостей и укреплений непременно бывает икона Владычицы внутри и икона Господа снаружи в заделанном окне, и пред нею ночью и днем горит фонарь... Так же и на башнях они водружают кресты. Это ли не благословенная страна? Здесь, несомненно, христианская вера соблюдается в полной чистоте... Исполать им! О, как они счастливы!»21

       Духовенство пользовалось у верующих людей особым почтением и уважением. Перед архиереем воеводы стоят с непокрытой головой, не смея сесть даже по приглашению22. Это почтение распространялось и на простых сельских священников. «Воеводы и власти равным образом уважают и почитают их и, как нам приходилось видеть, снимают пред ними свои колпаки... Когда священник идет по улице, то люди спешат к нему с поклоном для получения благословения...»23

       Огромным уважением в народе пользовался святейший патриарх Никон. Сравнивая любовь к нему с приверженностью католиков к Римскому папе, Павел Алеппский свидетельствует, что они «слышали и видели от всех этих воевод, от других вельмож, священников и всех вообще московитов благожелания, хвалы, благодарения и большую веру к их патриарху, имя которого не сходит у них с языка, так что они, кажется, любят его как Христа»24. В обществе православные люди вели себя со всяким смирением и взаимной почтительностью. «... Ежели случится, — пишет Павел, — что архиерей передает какую-либо вещь кому-либо из мирян, то делает поклон тому человеку, хотя бы то был мальчик или женщина. Также и воевода кланяется нищим, и даже священники кланяются женщинам и детям. Они делают головой поклоны друг другу постоянно»25.

       «Подлинно этот народ христианский и чрезвычайно набожен», — замечает Павел по поводу того, что в предчувствии смерти русские имели обычай причащаться и принимать монашеский постриг, посвящая себя всецело Богу. Так делали не только старики, но и юноши, и молодые женщины, завещая при этом свое имущество монастырям и церквам26.

       Самым большим грехом и пороком у русских считалась гордость. Павел Алеппский говорит об этом так: «... Гордость им совершенно чужда, и гордецов они в высшей степени ненавидят. Так мы видели и наблюдали. Бог свидетель, что мы вели себя среди них как святые, как умершие для мира, отказавшиеся от всяких радостей, веселья и шуток, в совершеннейшей нравственности, хотя по нужде, а не добровольно»27.

       Среди других пороков, подвергавшихся суровым наказаниям, Павел Алеппский отмечает взяточничество и вымогательство. Так, например, в прошлом воеводой города Путивля был некий боярин, повинный в этих беззакониях. Из-за него от голода, холода и болезни умерли в Путивле два восточных архиерея. По дознании дела воевода и его приближенные были подвергнуты пыткам и казнены «в назидание другим»28. Перед приездом антиохийских гостей произошел показательный случай. Некий боярин, получив крупную взятку в области, куда он был послан для сбора людей по воинской повинности, стал ходатайствовать перед царем о том, чтобы он избавил их от участия в походе. Выяснив дело, Алексей Михайлович зарубил его собственноручно саблей прямо в боярской Думе29. Нравственное влияние подобных действий не нуждается в пояснении.

       «Мы заметили, — пишет Павел, — что они казнят смертью без пощады и помилования за четыре преступления: за измену, убийство, святотатство и лишение девицы невинности без ее согласия... Мы видели, что некоторым срубали головы секирой на плахе. Это были убийцы своих господ. Видели, что одного сожгли в доме, который сделали для него на площади... он умышленно поджег дом своего господина. Непременно сожигают также содомита... Также кто поносит царя, никогда не спасется от казни, как мы тому были свидетелями». Ювелиру, если он совершил подделку, заливали в рот его же расплавленное изделие: «это хорошо известный строгий закон». Воров казнили позором, бичеванием и тюрьмой. Дезертиров вешали или сажали в тюрьму после многих побоев. «Горе тому, кто совершил преступление, богатый он или бедный! Никакое заступничество, никакой подкуп не принимаются: над ним совершают суд справедливо... ибо до такой строгости, какая у них существует, не достигал никто из царей»30.

       Высоко ценились добродетели: христианская любовь, странноприимство, благотворительность. В записках Павла Алеппского встречается немало умилительных примеров этих добродетелей31 в самых разных людях32.

       В годины народных бедствий, каковыми была, например, моровая язва 1654 года, первым единодушным стремлением православных было обращение к покаянию и очищению, сугубым молитвам и посту. В Коломне, где в то время находился антиохийский Патриарх Макарий, к нему явились власти и знатные горожане с просьбой благословить им строгий пост в течение недели. Но патриарх благословил только на три дня. «Воевода издал приказ, чтобы в течении трех дней не резали скот и не открывали питейных домов... Все постились в течение этих трех дней строго, не вкушая ничего до девятого часа, и наперерыв друг перед другом стремились к службам церковным с полным благоговением и страхом, даже маленькие дети»33.

       В Русской церкви того времени, особенно в московских Кремлевских соборах, хранилось бесчисленное множество святынь34, мощей и реликвий. Павел Алеппский перечисляет в своей книге. наиболее замечательные из них. По его просьбе патриарх Макарий спросил патриарха Никона, есть ли у них список всех святынь. Патриарх Никон ответил, что есть, но он находится в казне царя35, С наибольшим благолепием содержалась в Успенском соборе риза (хитон) Господа Иисуса Христа, хранившаяся в золотом ящичке внутри позлащенного ковчега, который, в свою очередь, помещался в раке в решетчатой часовне, справа от входа в западные двери Успенского собора. «Риза была из тонкой льняной материи темного цвета, поражала всех своим блеском и святостью»36. Вера русских в святыни, замечает архидиакон Павел, не поддается никакому описанию37.

       При таком благочестии верующего народа, строгости нравов, суровости наказаний за проступки русское православное духовенство, естественно, старалось быть на подобающей высоте. Всеобщее уважение к духовенству у русских основывалось не только на почитании сана как такового, а должно было подкрепляться действительной духовностью и нравственной высотой представителей священного сословия.

       Духовность русского священника была одним из источников, питавших и укреплявших веру. Белые священники и диаконы всегда появлялись на людях только в присущей их сану и степеням духовной одежде, даже жены их имели отличительные особенности в одежде, о чем будет сказано ниже. Монахи всегда вносили свои монашеские одеяния: мантии и клобук. Что же касается архиереев, то, по свидетельству Павла Алеппского, никто из мирян не должен был видеть их иначе, как в архиерейской мантии38.

       С особым благоговением вело себя духовенство в алтаре за богослужением. «Знай, что в этой стране, — пишет архидиакон Павел, — обедня совершается с полным благоговением, страхом и уважением к святым... Диакон всякий раз, как скажет ектению и войдет в алтарь, делает три поклона пред престолом, целует его, кланяется архиерею или священнику». Также и священник, потребив Святые Дары и сняв священные одежды, трижды земно кланялся перед престолом и, приподняв покров, прикладывался к престолу, а затем выходил. «... В этой стране московитов принято отнюдь ничего не класть на престол, даже Служебника священнического — ничего, кроме Евангелия и креста. Мы были очень осторожны в этом, не клали ни трикирия, ни платка, не касались рукой и т. п.»39.

       Русские священники были подлинными добрыми пастырями своего словесного стада, в буквальном смысле слова полагавшими души за друга своя. Во время губительной эпидемии моровой язвы, как ее называли, когда множество жителей бежало с насиженных мест, пытаясь спастись от страшной смерти, все священнослужители оставались на своих местах. Павел Алеппский даже не упоминает, чтобы кто-нибудь из них пытался уехать со своего прихода. Обходя крестным ходом с мощами святых и иконами вокруг селений и городов, постоянно совершая водосвятия, налагая на самих себя посты, прибегая к усиленным молитвам, русские пастыри делали все, чтобы спасти своих пасомых. Павел Алеппский, видевший все это собственными глазами в округе города Коломны осенью 1654 года, пишет: «Бедствие стало еще тяжелее и сильнее, и смертность чрезвычайно увеличилась. Некому было их хоронить. В одну яму клали по нескольку человек друг на друга... Часть священников умерла, и поэтому больных стали привозить в повозке к церквам, чтобы священники их исповедовали и приобщали Святых Тайн. Священник не мог выйти из церкви и оставался там целый день в ризе и епитрахили, ожидая больных. Он не успевал, и поэтому некоторые из них оставались под открытым небом, на холоде по два-три дня... Умерли все семь священников здешней соборной церкви и шесть диаконов, в том числе и протопоп и его сыновья — священники, их дети и все ею семейство. Так что множество городских и сельских храмов, в том числе и соборная церковь г. Коломны, на долгое время остались совсем без богослужений, так как некому было заступить места множества погибших священнослужителей...»40

       Священникам или диаконам, по распоряжению патриарха, вменялось в обязанность воспитывать и обучать своих сыновей так, чтобы они непременно становились священниками и диаконами41.

       Духовное сословие вообще старались сохранить в совершенной чистоте и всячески оградить от всех возможных подозрений и соблазнов. Особенно наглядно это проявлялось в отношении к овдовевшим священнослужителям. Архидиакон Павел свидетельствует: здешние патриархи (Русской церкви) и епархиальные архиереи «отнюдь не дозволяют вдовому священнику служить обедню, но лишь после того, как он примет монашество в каком-либо монастыре и пробудет там несколько лет, дабы, как они полагают, у него всякие мечты исчезли,— они читают над ним молитву и дают ему дозволение служить литургию, да и то после многих ходатайств. Но новый патриарх Никон, любя греческие обряды, уничтожил этот обычай хотя все-таки никак не оставляет вдового священника жить в городе, но монахом в монастыре, давая ему дозволение служить обедню42.

       О второбрачии священнослужителей не могло быть и речи, отдельные случаи такового строго наказывались. Будучи в Троице-Сергиевой лавре, антиохийские гости увидели деревянную келью без дверей, с одним лили. отверстием для смотрения, которая была построена по приказу патриарха Никона для трех диаконов, овдовевших и женившихся вторично. Несчастных содержали в ней, не давая пищи. По просьбе патриарха Макария патриарх Никон освободил их43.

       Много внимания в обществе того времени было уделено случаю с келарем Троице-Сергиевой лавры, занимавшим очень высокое положение, ибо, по словам Павла Алеппского, «в этой стране считают трех правителей: царя, патриарха и келаря Святой Троицы». Так вот, келарь был уличен в том, что «брал взятки с богатых ратников монастыря, чтобы им не идти в поход, а посылал вместо них бедных». Патриарх Никон отставил его, сослал в дальний монастырь, а вместо него поставил келарем архиадиакона Арсения (Суханова)44, который, как известно, дважды путешествовал на Восток за древними рукописями, святынями и прочим и там, в Алеппо, уже встречался с патриархом Макарием и архидиаконом Павлом.

       Следует отметить, что высокая нравственность русского духовенства и его большой авторитет в православном обществе в середине XVII века — заслуга главным образом святейшего патриарха Никона. Мерами очень строгими патриарх Никон во все время своего управления Церковью систематически добивался должной духовно-нравственной чистоты служителей престола Божия. У Павла Алеппского есть множество тому свидетельств. Приведем одно общее высказывание по этому поводу. «От того Бог отступился и тот навлек на себя Его гнев, кто совершил проступок и провинился пред патриархом: пьянствовал или был ленив в молитве, ибо такового патриарх немедленно ссылает в заточение. В прежнее время сибирские монастыри были пусты, но Никон в свое управление переполнил их злополучными настоятелями монастырей, священниками и монахами. Если священник провинился, патриарх тут же снимает с него колпак: это значит, что он лишен священнического сана. Бывает, что он сам сжалится над ним и простит его, но ходатайства ни за кого не принимает, и, кроме царя, никто не осмелится явиться пред ним заступником»45. А царь далеко не всегда считал для себя возможным вмешиваться в подобных случаях. Когда однажды во время пребывания антиохийских гостей в Саввино-Сторожевском монастыре некий восточный диакон, сосланный в этот монастырь с запрещением в служении, бил челом Алексею Михайловичу с просьбой, чтобы ему разрешили служение, царь отказал, ответив: «Боюсь, что патриарх Никон отдаст мне свой посох и скажет: возьми его и паси монахов и священников, я не прекословлю твоей власти над вельможами и народом, зачем же ты ставишь мне препятствия по отношению к монахам и священникам?»46 Это замечание Алексея Михайловича, которое Павел Алеппский сам слышал, характеризует взаимоотношения царской и патриаршей власти в то время.

       Очень красочно и подробно у Павла Алеппского описана одежда духовенства различных степеней.

       Священники и диаконы носили длинные широкие одеяния из зеленого или коричневого сукна или из цветной ангорской шерсти со стеклянными или серебряными вызолоченными пуговицами от шеи до ног, с застежками из крученого шелка. «Воротник этой одежды суконный или шерстяной, шириною в пядень;[Пядь, пядень — мера длины: расстояние между большим пальцем и средним или мизинцем] он отложной и охватывает шею, доходя до нижней части груди, свободно висит, наподобие того, как надевается епитрахиль... Такова же одеждажен диаконов и священников, дабы знали, что они попадьи. Протопоп делает этот воротник из тяжелой материи, для того чтобы люди отличали его. На голове они носят высокие суконные колпаки, но во все время службы и перед архиереем стоят с непокрытыми головами»47.

       Из других мест книги Павла Алеппского мы узнаем, что отложной воротник однорядок духовенства был также из шелка или шитого бархата, «похожего на осыпанный цветами». Поверх этих цветных однорядок, которые можно уподобить подрясникам, духовные лица иногда надевали «широкую верхнюю одежду с большими рукавами, прямую, но не открытую спереди» (рясу?). «Богатые протопопы носили колпаки из зеленого, красного и черного бархата, остальные — из сукна, причем под этими колпаками надевались шапочки из красного сукна, простроченные желтым шелком» (скуфья?), с околышем из розовой шелковой материи. «Такова же одежда диаконов. Так же одеваются жены духовных лиц... Кроме них, вообще никто не носит такой одежды и таких шапочек»48.

       На Украине священники отличались тем, что носили суконные колпаки «с меховой опушкой», а богатые — «бархатные колпаки с собольим мехом». Протопоп, кроме того, «носил суконную шляпу с крестом», а богатые священники — бархатную, но, вероятно, без креста49.

       Обувью духовенства, как, впрочем, и всех почтенных граждан, служили зеленые, красные, синие сафьяновые сапоги, которые в большом количестве постоянно ввозились персидскими купцами.

       Богослужебные облачения духовенства были такие же, как теперь, только наперсных крестов вообще ни у кого из священников не было.[ Ношение наперсного креста в Русской церкви всеми священниками со дня хиротонии введено при императоре Николае II. На православном Востоке доселе наперсный крест — награда заслуженному священнику, такие священники именуются ставрофорами (греч. — «крестоносные»).] О церковных наградах Павел Алеппский совершенно не упоминает. Протопопов отличали лишь по деталям повседевной одежды. Священники и диаконы, по обычаю всех вообще уважаемых людей того времени, непременно носили в обыденной жизни посохи-палки.

       Одежда монахов существенно отличалась от одежды белого духовенства. Монахи в России носили черные суконные рясы, а под ними — подрясники, «по большей части из зеленого сукна, а фуфайка и штаны делаются из зеленой бязи, которую привозят к им персияне»50. Клобуки монахов до приезда патриарха Макария были шерстяные вязаные, нашитые на скуфью, без твердой основы, глубоко надвигавшиеся на глаза и уши. Монахи носили шерстяные мантии и под одеждой — параманы. Так же одевались монахини.

       На Украине монахи носили черные суконные колпаки, отороченные «искусственным мехом, сделанным из шерсти, наподобие бархата». «Крены [Покров на клобук из легкой ткани, ныне чаще называется наметкой.] у них очень большие, опускаются на глаза и затегиваются под подбородком пуговицами, когда... монахи обнажают голову, то клобук остается висеть у них за спиной, как это в обычае у капуцинов, только еще красивее, чем у них, и иезуитов; впрочем их одеяния и мантии схожи»51.

       Одежда архиереев состояла из цветного (обычно зеленого) подрясника из «узорчатой рытой камки [Цветная шелковая ткань с узорами и разводами.] с собольим мехом, с длинными узкими рукавами. Такова обычная их одежда. На голове носилась суконная скуфья с черным мехом, а сверх нее — болышой черный клобук»52.

 

ГЛАВА III

РЕЛИГИОЗНО-НРАВСТВЕННОЕ
СОСТОЯНИЕ РУССКОЙ
ЦЕРКВИ В СЕРЕДИНЕ XVII ВЕКА

 

       В книге Павла Алеппского есть ценные сведения о личности и деятельности святейшего патриарха Никона. Правда, они часто противоречивы и разбросаны по всему тексту, что, вероятно, связано с вторичным авторским редактированием «Путешествия» во время пребывания Павла Алеппского в России в 1666— 1667 годах по поводу суда над патриархом Никоном. И все-таки эти свидетельства архидиакона Павла дают возможность восстановить живой облик святителя Никона, как он представлялся глазам его современника и очевидца.

       Святейший патриарх Никон прежде всего, как нельзя более, своим характером, образом мыслей и жизни соответствовал тому духу, который господствовал в Русской церкви. Выходец из простых крестьян, из самой гущи народа, прошедший большую школу тяжелого монастырского подвига и в личной жизни до кончины остававшийся строгим аскетом и подвижником, патриарх Никон подлинно воплощал в себе дух русского православного общества того времени, дух строгого монашеского благочестия и благочиния. Он не только в себе самом носил качества и черты, присущие этому духу, но со всею свойственной ему энергией и властностью способствовал еще большему укреплению и распространению его в Русской церкви.

       Павел Алеппский, подтверждая исторические сведения о жизни патриарха Никона, а также о том, что он твердо поставил при своем избрании патриархом условие, чтобы в делах духовных и царь, и народ беспрекословно слушались его как отца и пастыря, свидетельствует о необычайной власти патриарха Никона следующим образом: «Сделавшись патриархом, он немедленно сослал в Сибирь в заточение трех протопопов с их женами и детьми... Когда это произошло, водворился мир, и все стали бояться Никона. Он до сих пор великий тиран по отношению к архиереям, архимандритам и всему священническому чину, даже к государственным сановникам. Он ни за кого не принимает ходатайств. Он-то заточил епископа Коломны и рукоположил туда впоследствии другого. Прослышав о чьем-либо проступке, даже об опьянении, он немедленно того заточает, ибо его стрельцы постоянно рыщут по городу и как только увидят священника или монаха пьяным, сажают его в тюрьму, подвергая всяческому унижению. Оттого нам приходилось видеть тюрьмы переполненными такими людьми, кои находятся в самом скверном положении, будучи окованы тяжелыми цепями по шее и с большими колодками на ногах. Бояре прежде входили к патриарху без доклада привратников, он выходил к ним навстречу и при уходе их шел провожать. Теперь же, как мы видели собственными глазами, министры царя и его приближенные сидят долгое время у наружных дверей, пока Никон не дозволит им войти; они входят с чрезвычайной робостью и страхом, причем до самого окончания своего дела стоят на ногах, а когда затем уходят, Никон продолжает сидеть2. Любовь царя и царицы к нему неописуема».

       Павел Алеппский ярко характеризует деловые качества патриарха Никона. Когда в 1655 году царь отправился в поход, то «наблюдателем» над всеми делами государства был поставлен патриарх Никон, которого боялись «больше, чем царя». Ежедневно князья и бояре докладывали ему о подотчетных им делах, по которым он тут же давал ответы, что и как нужно делать. Здесь Павел отмечает, что «благодаря своему проницательному острому уму и знаниям» патриарх Никон «искусен во всех отраслях дел духовных, государственных и мирских».

       При этом святейший Никон «никогда не пропускал службы в церкви, три раза днем и ночью присутствуя за литургией и вечерней. При входе и выходе (из церкви) многие подавали ему челобитные... по своим обстоятельствам и делам»3.

       Своеобразным апофеозом духовного авторитета и величия святейшего Никона как патриарха Всея Руси явились торжественные проводы царя Алексея Михайловича в поход во второе воскресенье Великого поста 1655 года. Павел Алеппский, подробно описывая церемонию этих торжеств, особое внимание уделяет напутственной речи патриарха Никона, которая прозвучала перед царем, вельможами, войском и всем народом. «Затем патриарх Никон стал перед царем и возвысил свой голос, призывая благословение Божие на царя в прекрасном вступлении, с примерами и изречениями, взятыми у древних: подобно тому, как Бог даровал победу Моисею над фараоном и прочее, и из новой истории, о победе Константина над Максимианом и Максентием, и прочее, и говорил многое, подобное этому в прекрасных выражениях, последовательно и неспешно, уподобляясь текущему источнику. Когда он запинался или ошибался, то долго одумывал и молчал, некому было порицать его и досадовать, но все молча и внимательно слушали его слова, особливо царь, который стоял сложив крестом руки и опустив голову смиренно и безмолвно, как бедняк и раб пред своим господином. Какое это великое чудо мы видели! Царь стоит, с непокрытой головой, а патриарх в митре. О люди! Тот стоял, сложив руки крестом, а тот с жаром ораторствовал и жестикулировал перед ним; тот с опущенною головою в молчании, а этот, проповедуя, склонял к нему голову в митре... тот как будто невольник, а этот — словно господин. Какое зрелище для нас!.. Благодарим Всевышнего Бога... что мы видели эти чудные, изумительные дела!»4. Затем патриарх Никон благословил Алексея Михайловича, облобызался с ним, и начались торжественные проводы, очень красочно описанные Павлом Алеппским.

       Это событие — апогей того величия и духовного авторитета Русской Православной Церкви, которого она достигла в середине ХVП века. В дальнейшем этого уже не было, отношения Алексея Михайловича и патриарха Никона начали неудержимо ухудшаться. Поэтому в приведенном описании очевидца мы имеем редчайшее свидетельство о событии, символически отобразившем общественное могущество Русской Православной Церкви в момент его наивысшего подъема.

       С другой стороны, это описание Павла Алеппского дает хорошее представление о том, как проповедовал патриарх Никон. Он очень любил проповедовать и часто говорил проповеди. Они отличались большой обдуманностью, изобиловали ссылками на Священное Писание и Предание, творения святых отцов и учителей Церкви, примерами из истории, были красноречивы, глубоки по содержанию и очень пространны. В книге Павла Алеппского , много свидетельств о проповедях русского патриарха.

       Служил святейший Никон необычайно благоговейно, чинно, сосредоточенно. Его возгласы и чтения отличались внятностью, четкостью, произносились приятным тихим и низким голосом, как это вообще было принято в русских церквах. При его богослужениях соблюдался особенный порядок. «Горе тому,— пишет Павел,— кто кашлянет, высморкается или плюнет в это время, ибо патриарх с тем круто поступает, а потому народ держит себя замечательно спокойно и тихо, несмотря на то, что храм постоянно бывает переполнен молящимися обоего пола и детьми»5.

       В личной жизни патриарх Никон был очень скромен, в одежде прост, в еде — строгий постник. Но за богослужениями он считал для чести патриаршего сана необходимым самые драгоценные и красивые облачения6, а в трапезах для гостей, особенно праздничных,— самое широкое хлебосольство.

       Патриарх Никон был необычайно щедрым и гостеприимным хозяином, в частной обстановке любил шутку и доброе веселье, был общительным, внимательным и приятным собеседником7, со смирением принимал замечания патриарха Антиохийского Макария и с готовностью исправлял многое в своих не всегда правильных обычаях.

       На званых обедах патриарха Никона, как правило, накрывался стол для нищих, слепых, увечных, многих из которых он кормил и поил своими руками, «с полным уважением», а затем обходил всех нищих, собственноручно «умывая их, отирая и лобызая их ноги». При виде этого антиохийские гости испытывали брезгливое чувство8, но не могли не отдать должного нелицемерной любви патриарха к обездоленным9. Эта любовь патриарха Никона к народу была широко известна всем, что, вероятно, в немалой степени побудило Степана Разина впоследствии, когда святейший Никон был сослан в Ферапонтов монастырь, пытаться склонить его к побегу и присоединению к восставшим. Патриарх Никон не принял и не мог принять этих предложений, но то, что они были ему сделаны, говорит о многом10.

       Патриарх Никон очень любил греческие обряды и преклонялся перед авторитетом древних восточных отцов Церкви. Когда патриарх Антиохийский Макарий настаивал на том, что нельзя крестить католиков второй раз, ссылаясь на древние свидетельства греческих отцов, патриарх Никон сказал: «Я русский, сын русского, но мои убеждения и моя вера греческая», что означало: хотя мы и привыкли делать по-своему, но раз греческие отцы учат иначе, будем делать так, как они учат. При этом многие русские епископы подтвердили: «Свет веры... возсиял нам от стран Востока»11.

       Итак, здоровый и крепкий человек, с огромной волей, энергичный, властный, всесторонне образованный и развитой, прекрасный проповедник и истинный пастырь своим духовным овцам, строгий аскет, но с живой, широкой, щедрой натурой, любящий свой народ и любимый большинством народа, из которого сам вышел, может быть, излишне резкий и вспыльчивый, но знавший и состояния глубокого молитвенного молчания, созерцания и плача, горделивый, но в то же время способный к подлинному смирению, наделенный большим умом, художественным вкусом, административными, строительными и многими другими способностями, расчетливый и увлекающийся — таким является перед нашим взором, по описанию архидиакона Павла Апеппского, святейший Никон, патриарх Московский и Всея Руси, один из самых выдающихся святителей Русской церкви. Всем, что имел патриарх Никон в своем характере и личности ценного, всем своим образованием, духовным воспитанием и навыками он был обязан, после дарований Божиих, русскому православному монашеству, многолетнюю школу которого он прошел сам.

       Записки Павла Алеппского дают определенное представление о русском монашестве и подвижничестве.

       На Украине, в Киеве антиохийских гостей поразил, конечно, прежде всего Киево-Печерский монастырь, известный всему миру своей историей, своими древними подвижниками и святынями в ближних и Дальних пещерах, что Павел Алеппский описывает с большим духовным волнением. Несколько раз он замечает, что предстательство и молитвы древних угодников помогают ныне живущим. В особенное восхищение привели путешественников кельи киево-печерских монахов «с прекрасными стеклянными окнами, которые дают обильный свет со всех четырех сторон... каждая келья содержит три комнаты... Кельи разрисованы и расписаны красками и украшены всякими картинами и превосходными изображениями, снабжены столами и длинными скамьями... очагами с красиво разрисованными изразцами. При них находятся прекрасные комнаты с уважаемыми и драгоценными книгами. Каждая келья изукрашена всякого рода убранством, красива, изящна, опрятна, так что веселит душу входящего в нее и прибавляет жизни своим обитателям. С наружной стороны у келий прекрасные палисадники с цветами... окруженные изящными решетками».

       Монахов в этом монастыре было около пятисот, но большинство умерли от моровой язвы, и при посещении патриарха Макария их оставалось двести. «Они представляют твоим взорам, читатель, очень ласковыми, опрятными, с ясными лицами, одеты всегда в шерстяные мантии, кротки, тихи, крайне воздержаны и целомудренны. У каждого в руках четки. Что касается их пищи, то они едят только раз в сутки. Из кельи в церковь — вот в чем проходит вся их жизнь»12.

       Павел Алеппский отмечает далее, что среди настоятелей киевских монастырей «есть люди ученые, законоведы, ораторы, знающие логику и философию и занимающиеся глубокими вопросами»13.

       Очень приятное впечатление произвели на восточных гостей монахини киевского Вознесенского женского монастыря. Павел пишет, что большинство из них принадлежит к знатным польским родам. Их 50—60 человек. «Лица их как солнце. На них шерстяные черные мантии до земли. Мужчины совершенно не могут к ним входить». Они «пели и читали приятными напевами и нежными голосами, разрывающими сердце и исторгающими слезы. Это было пение трогательное и хватающее за душу, много лучше пения мужчин... Все они умеют читать, знакомы с философией, логикой и занимаются сочинениями». «У них много девиц... их воспитывают для монашества, ибо большая часть их сироты»14.

       Павел Алеппский обратил внимание на высокую вообще образованность и грамотность украинцев. «Все они, за исключением немногих, даже большинство их жен и дочерей, умеют читать и писать и знают порядок церковных служб и церковные напевы; кроме того, священники обучают сирот и не оставляют их невеждами»,— пишет алеппский путешественник15.

       В распоряжении киевских ученых монахов был прекрасный печатный двор, «служащий для этой страны,— свидетельствует архидиакон Павел.— Из него выходят все их церковные книги удивительной печатью разного вида и цвета, а также рисунки на больших листах, примечательности стран, иконы святых, ученые исследования и пр.». «По обычаю патриархов», восточные гости отпечатали здесь множество разрешительных грамот с отпущением грехов трех видов: «в целый лист — для вельмож, средние — для народа и маленькие — для женщин»16.

       Патриарх Никон и Алексей Михайлович, по свидетельству Павла Алеппского, очень любили украинское церковное пение, высоко ценили искусство украинских мастеров и ученость украинских монахов. Патриарх Никон построил свой Иверский Валдайский монастырь для украинских и белорусских монахов и заселил его ими. В московский Саввин девичий монастырь были поселены также около 300 украинских монахинь из взятого русскими города Вильны и разных областей Белоруссии, причем в этом монастыре они сохранили свой устав и свое управление17.

       Грамотность и ученость украинских монахов явились одной из причин того, что, как известно, в середине XVII века и далее они стали пользоваться большим влиянием в церковных делах в Московском государстве.

       Все эти сведения Павла Алеппского позволяют в известной мере представить, что именно несла с собою украинская традиция, активно вливавшаяся в течение русской духовной жизни. В отличие от украинского, русское монашество обладало своими характерными особенностями. Посетив Варлаамов Хутынский монастырь, Павел в духовном восторге пишет, что болыпая часть его монахов «славится своей добродетелью и святостью: мы видели собственными глазами, что некоторые из них носят на теле по сорока лет железные пояса из цепей; свои рубахи и платья они не меняют, пока те совершенно не истлеют на них. О удивление! Мы обоняли от них запах, подобный мускусу. Как они счастливы, блаженны и благополучны! Бог да соделает нас соучастниками их! Благодарим Всевышнего, Который удостоил нас зреть в наши дни таких святых»18. Эта сосредоточенность на внутренней, «невидимой брани», духовных подвигах, помогающих единению с Богом, в духе древнего святоотеческого богословия и аскетики, и являлась отличительной чертой русского подвижничества. Павел Алеппский зорко подметил внешние проявления этой отличительной черты и не раз отметил ее. Это существо русского монашества, его основа.

       Как-то патриарх Макарий спросил патриарха Никона о числе всех монастырей в Московском государстве. Он ответил: «Более трех тысяч, кроме тех, что в стране казаков,— и прибавил: — В нашей стране есть три очень богатых монастыря, великие царские крепости», первый и самый влиятельный — Троице-Сергиев, второй —Кирилло-Белозерский, третий — Соловецкий19. Если учесть, что в этих известнейших монастырях, как и в остальных русских обителях, дух монашеского благочестия был в основном тот же, что и в монастыре преподобного Варлаама Хутынского, то можно представить, какое огромное духовное влияние оказывали они на все русское православное общество.

       В монастыри, особенно знаменитые, ездили для молитвы, исповеди и духовного совета цари, патриархи, князья и бояре, белое духовенство. В них с той же целью стекались со всех концов необъятной земли в великом множестве русские люди. Духовные уроки, советы, примеры и впечатления выносили они из монастырских стен. Мудрено ли после этого, что царь Алексей Михайлович предавался по целым ночам молитвенным подвигам и бдению20, знал службу церковную так, что показывал монахам, какие ирмосы и тропари и какого гласа следует петь21, а торжественные и праздничные обеды его, как правило, были онюдь не пирами, но, скорее, монастырскими трапезами, где даже царю не подавались мясные блюда, если присутствовало духовенство, и всегда читались жития святых данного дня, по монастырскому обычаю?22

       По словам Павла Алеппского, «московиты множеством своих молитв... превосходят, быть может, самих святых, и не только простолюдины, бедняки, крестьяне, женщины, девицы и малые дети, но и визири, государственные сановники и их жены»23.

       Становится понятным также и то, почему простые люди, прожив нелегкую мирскую жизнь в старании следовать иноческому воздержанию и благочестию, на пороге смерти стремились принять монашество как высшую степень достоинства человека!

       Павел Алеппский в крайнем удивлении пишет, что, бывало, в мирской обстановке им «казалось, что они в монастыре»24. И это совсем не случайно! Русская церковь того времени и была как бы одним огромным монастырем, привыкшим жить своим строгим, но общепризнанным уставом, соответствующим исконно православной святоотеческой традиции.

       Вот почему многие с особой ревностью относились к общецерковному «уставу» жизни. Особенно ярко это проявлялось в отношении русских к иностранцам, поэтому слишком резко менять или исправлять что-либо в этом уставе было очень рискованно даже патриарху Никону.

       С другой стороны, этим самосознанием русских вполне объясняется ревнивое и бдительное стремление оградить «свой монастырь» от чуждых по духу влияний и посягательств. Дело доходило до таких явлений, которые ныне могут показаться курьезом. Так, царь Михаил Феодорович с молитвой умывал руки с мылом после того как вынужден был возлагать руку в знак дружбы на головы послов из мусульманских стран, считая, что само прикосновение к иноверцу сопряжено с духовным осквернением25. А когда Алексею Михайловичу сказали, что патриарх Макарий может говорить, если царю угодно, через переводчика на турецком языке, то царь воскликнул: «Нет, нет! Боже сохрани, чтобы такой святой муж осквернил свои уста и язык этой нечистой речью!»26 Павел Алеппский пишет, что им рассказывали, как раньше даже греческих архиереев русские не допускали к служению в своих церквах, полагая, что они «осквернились от турок». Греческих купцов совсем не пускали в церкви, чтобы они «не осквернили их, будучи сами оскверненными». Если кто-либо из них решался остаться в России навсегда, его на сорок дней ставили вне церкви в положение оглашенного, потом помазывали миром, читали над ним молитвы и лишь тогда принимали в церковное общение. Впрочем, после приезда патриархов Константинопольского Иеремии, Иерусалимского Феофана и других русские «привыкли к иностранцам» и в отношении к православным гостям ослабили свои строгости, но в отношении к инославным «франкам», и тем более к иноверцам, крайние строгости сохранялись и во времена путешествия Павла Алеппского, «ибо в деле веры они держат себя весьма далеко от иностранцев, чему мы видели с их стороны удивительные примеры»,— пишет Павел27.

       Недаром московиты втайне тщательно следили за поведением даже православных восточных архиереев и патриархов (не говоря уже об иноверцах и инославных гостях), желая в точности убедиться в их подлинной православности, и за замеченные нравственные пороки без пощады ссылали в отдаленные монастыри или в Сибирь «ловить соболей»28. У Павла Алеппского есть множество очень показательных свидетельств того29. «Поэтому,— пишет он,— даже все купцы, хотя бы кто из них был славой своего века, даже персидские, живут в страхе Божием и смирении»30.

       В Москве жило много «франкских купцов из немцев, шведов и англичан» с семейством и детьми. «Прежде,— по словам Павла,— они обитали внутри города, но нынешний патриарх Никон, в высшей степени ненавидящий еретиков, выселил их», к чему поводом послужило то, что однажды он заметил, как «франки, переодетые в московитов», пришедшие посмотреть крестный ход, не сняли шапок и не поклонились иконам и крестам. За черту города Москвы были также, по распоряжению патриарха Никона, выселены татары и армяне, а их церкви и мечети в Москве разрушены. «Чужой по вере» считался «в высшей степени нечистым»31.

       Явлением того же порядка было и знаменитое уничтожение, патриархом Никоном икон «франкского письма» в неделю православия 1655 года, очень подробно описанное Павлом Алеппским32. Случай показательный для характеристики того времени. Дело в том, что еще летом 1654 года патриарх Никон приказал изъять из домов горожан и князей иконы, написанные по образцам картин «франкских и польских», выколоть на ликах этих икон глаза и обносить их по городу с оглашением: «Кто отныне будет писать иконы по этому образцу, того постигнет примерное наказание». Это было сильным проявлением ревности патриарха по вере и его всегдашнего стремления оградить Русскую церковь от еретического влияния Запада, которое уже начинало сказываться. Но обладавший «чрезмерной крутостью нрава» патриарх не учел, что, как пишет об этом Павел Алеппский, «все московиты отличаются большою... любовью к иконам... несмотря на красоту изображения, ни на излишества живописца, но все иконы... для них одинаковы: они всегда их почитают... даже если икона представляет набросок на бумаге или детский рисунок». «Видя, как патриарх поступал с иконами, подумали, что он сильно грешит, пришли в смущение и волнение и сочли его противником икон. В это время случилась моровая язва, и солнце померкло перед закатом 2 августа. Они подумали: «Все случившееся с нами есть гнев Божий на нас за надругательство патриарха над иконами». Образовались общества, враждебные патриарху, которые покушались убить его, ибо царя в это время не было в Москве». Сам святейший Никон вскоре покинул Москву, спасая царскую семью от страшной эпидемии, и конфликт остался неразрешенным. Патриарх Никон чувствовал необходимость объяснения с народом в присутствии царя и сделал это в неделю православия 1655 года в Успенском соборе при царе, патриархе Макарии и сербском митрополите Гаврииле.

       Во время проповеди после литургии он велел принести иконы старого русского письма и «новые», писанные на западный манер, объяснил народу, что такое православное изображение и какое неправославное, и почему западная живопись «недозволительна». «Он много говорил» об этом, ссылаясь «на свидетельство нашего владыки патриарха» (Макария), «и в доказательство незаконности новой живописи указывал на то, что она подобна изображениям «франков». Патриархи предали анафеме и отлучили от Церкви тех, «кто станет изготовлять подобные образа, и тех, кто будет держать их у себя». Затем патриарх Никон брал «новые иконы», возглашал имена тех бояр, кому они принадлежали, «дабы пристыдить их», и бросал на железный пол так, что они разбивались, приказывая их сжечь, но, по просьбе набожного Алексея Михайловича, заменил сожжение зарытием в землю.

       После всех этих разъяснении, как видно, народ воспринял это спокойней, и возмущений по этому поводу более не отмечалось.

       В свете описанных явлений становится понятным отношение православных русских к желавшим принять крещение иноверцам и инославным христианам. Иноверцев сначала дней сорок содержали в каком-нибудь монастыре, где их учили церковным обычаям и таинствам веры, а затем торжественно крестили, иногда многих сразу. В последнем случае это делалось в реке. После этого их принимали в общение с большой любовью и не отличали от своих. Что же касается инославных, главным образом католиков, то их, как крещенных через обливание, крестили вторично33, а священников-униатов рукополагали второй раз34.

       По поводу крещения «ляхов» и всех вообще «последователей папы», то есть католиков, в связи с протестами и разъяснениями патриарха Макария состоялись два Собора — Великим постом 1655 года35 и перед Вознесением 1656 года36. На последнем патриарху Макарию пришлось «много спорить» с русскими архиереями по этому поводу. В результате, основываясь на древних авторитетах, решили все-таки не перекрещивать католиков, а приводить их к православию только через миропомазание.

       Во всех этих явлениях русской жизни середины XVII века проявляется не что иное, как великое желание и стремление православных всячески оградить свое общество, «свой монастырь» как от нравственной, так и от духовной скверны, которую вольно или невольно могли занести в него чужеродные элементы или поступки и действия своих же собратьев. В этом ключ к пониманию многих сторон и событий русской истории того времени (в частности церковного раскола), а также к пониманию русского народного и церковного самосознания в целом.

       Как явствует из всего обширного повествования Павла Алеппского, дух монастырского устава, господствовавший в русском церковном обществе середины XVII века, не только не был чем-то внешним по отношению к русскому национальному характеру, не только не подавлял его, но напротив, потребность в нем вытекала из всего склада русской натуры. Этот иноческий дух соответствовал глубоким основам русской души, был естественным сердечным побуждением огромных масс большинства верующего народа. Потому люди чувствовали себя в рамках духовного «устава» достаточно свободно, просто, он не лишал их жизнерадостности и внутренней свободы.

       Описания Павла Алеппского содержат яркие картины народных празднеств, рождественского веселья, шумных украинских ярмарок и московских базаров, изобилуют свидетельствами о широте и оптимизме русских людей37. Сдержанность русских он отмечает только по отношению к иностранцам, чужим38. В остальном его привлекают их гостеприимство, радушие, природный «острый ум», духовная образованность (а в украинцах и светская). Он отмечает высокую одаренность мастеров, прекрасные строительные и торговые навыки и способности, мужество и в то же время миролюбие. «Московиты никогда не любили походов и войн, стремясь к спокойствию и безмятежной жизни»,— свидетельствует Павел Алеппский. Но он же не находит похвал военному искусству и мужеству украинцев и русских в случае, когда им все-таки приходится воевать. Архидиакон Павел часто восхищается духовной мудростью русских людей.

       «Какой же смысл имеют,— пишет он,— ходячие в нашей стране речи, что христиане не умеют править государством? Да, мы и греки не умеем управлять...» И, хваля мудрое управление русских, Павел далее добавляет: «Все это происходит оттого, что они знают о случившемся с греками и о потере ими царства. Да расширит Бог их разум и умение управлять еще более того умения и разума, которое мы видели! Пусть никто не говорит, что христианам господство не подобает, ибо кто не видел собственными глазами, тот, быть может, не поверит этим известиям и описанным нами превосходным качествам, но Бог — свидетель, что я лжи не говорю и не взял с них взятку за то, что так хвалю их ум и хорошее управление»39.

       Образ русского православного общества и русского человека, возникающий со страниц книги Павла Алеппского, на первый взгляд, как будто противоречит некоторым историческим свидетельствам и запискам других иностранцев, посещавших Россию немного ранее Павла Алеппского или немного спустя после него. Из них следует отметить голштинского посла Адама Олеария, посещавшего Россию несколько раз в период с 1634 по 1645 год40, и посла Священной Римской империи барона Августина Мейерберга, приезжавшего в Москву в 1661—1662 годах41. Оба не жалеют темных красок для описания различных нравственных пороков и неустройств в русском обществе.

       Однако это лишь кажущееся противоречие. В общественной жизни любого большого государства есть свои светлые и теневые стороны. Павел Алеппский, как православный клирик и спутник высокого гостя — патриарха Антиохийского, наблюдал духовно-нравственную жизнь православной России в той «точке», в которой было собрано все святое, доброе, благочестивое, что было в русском обществе — в Церкви. Напротив, инославные Олеарий и Мейерберг, не имевшие даже права посещать русские богослужения, наблюдали жизнь России с другой «точки» — с улицы, площадей, кабаков, базаров, торговых сделок, лавок иностранцев и так далее. В этом отношении Павел Алеппский и указанные западные посланники не противоречат, а скорее дополняют друг друга. Кроме того, нужно непременно иметь в виду, что Павел, брат по вере, смотрел на Россию глазами дружбы и сочувствия, а западные гости относились к народу и стране, оказавшим им гостеприимство, презрительно и даже враждебно.

       Но ряд отечественных историков, например один из крупнейших историков России С. М. Соловьев, виднейший историк Русской церкви митрополит Макарий (Булгаков), также свидетельствуют о глубокой духовно-нравственной порче русского общества в XVII веке, так что общая картина духовной жизни рисуется в их исследованиях скорее мрачной, чем светлой. При этом оба они ссылаются на многочисленные исторические документы, государственные и церковные. Особенно неприязненно к быту и нравам России того времени относится С. М. Соловьев42. Это прямо связано с его прозападной идеалистической концепцией истории, согласно которой светское образование и культура на западный лад являются высшим достижением, высшей точкой развития. Чтобы обосновать необходимость перехода русского общества в процессе его саморазвития к этим высшим ступеням, ему, естественно, приходилось отрицать и уничижать все то, что предшествовало им, то есть видеть в духовно-нравственном состоянии русского общества середины XVII века преимущественно теневые стороны. Историк Русской церкви митрополит Макарий тоже склонен считать, что внешнее европейское образование — средство к преодолению нравственных недостатков (!), и потому он подчеркивает духовные язвы и церковные неустройства русского общества, желая показать скорейшую необходимость насаждения в России образованности и культуры на европейский лад43. Это заблуждение наших историков, весьма распространенное «духом времени» в конце прошлого — начале нынешнего века, очевидно. Однако и А. Олеарий, и С. М. Соловьев, и митрополит Макарий, приводя множество свидетельств о борьбе Русской церкви с нравственными пороками своего времени, о тех мерах, которые принимались ею для воспитания своих чад в духе строгого благочестия, отнюдь не отрицают, что высокая духовность господствовала в жизни Русской церкви, диктовала нормы религиозной жизни и нравственного поведения, и в этом они как раз подтверждают сввдетельства Павла Алеппского.

       Архидиакон Павел, как мы видели, тоже не закрывает глаза на теневые стороны жизни православных, описывает многие церковные и гражданские меры борьбы с пороками. Но он смотрит на все это в свете веры как на естественный в условиях падшей природы человеческой процесс борьбы с грехом и видит главное — единодушное стремление большинства верующих людей русских к благочестию, как самую основную тенденцию в духовной жизни Русской церкви, как «дух времени».

       Точку зрения Павла Алеппского разделяют многие отечественные историки, не согласные с позицией С. М. Соловьева и единомышленных ему. Они тоже указывают на многие нестроения и пороки русского общества той эпохи, но подчеркивают в связи с огромной духовно-нравственной деятельностью Русской церкви ее влияние на духовное состояние своих чад. К таким ученым относятся, например, один из крупнейших исследователей истории периода патриарха Никона профессор Н. Ф. Каптерев44, архиепископ Филарет (Гумилевский)45 и другие.

       Наконец, следует иметь в виду, что все указанные отечественные историки смотрели на эпоху середины XVII века ретроспективно, пытаясь найти причины современных им неустройств в прошлой истории русского общества. Они не находили ничего лучшего, как обращать внимание на теневые стороны жизни этого общества в древности. По этой причине то светлое и праведное, что было в этой древности, нередко ускользало от их внимания, и «духовный портрет» России того времени получался искаженным. Образно говоря, забывая о том, что свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1, 5), многие наши историки исследовали именно тьму, оставляя свет как бы в стороне, а Павел Алеппский пишет как раз о свете русской веры, русской души.

       Неоценимо поэтому значение для нас труда Павла Алеппского. Он возвращает нам удивительно светлое представление о духовном облике нашей Церкви и страны в период средневековья. Подлинно верующие богобоязненные русские люди являли собою высокие образцы духовности, мудрости и истинного благочестия, составляли большую и лучшую часть церковного общества.

       Духовное наследие русского народа русское православное благочестие сохраняет по сей день.

 

ГЛАВА IV

БОГОСЛУЖЕНИЕ И ЦЕРКОВНЫЕ
ОБЫЧАИ

 

       Большое место в записках архидиакона Павла, естественно, уделено описанию различных богослужений, церковных праздников, крестных ходов, поминовения усопших, местных церковных обычаев, традиций и т. п. Постоянно участвовавший вместе со своим отцом патриархом Антиохийским Макарием в богослужениях во время пребывания в России, архидиакон Павел сообщает такое множество подробностей по этому предмету, что они позволяют воссоздать почти все основные черты богослужений годичного цикла в середине XVII века. Поскольку многое в древних богослужениях делалось точно так же, как и в наши дни, то мы ставим себе целью в этой главе обратить особое внимание в основном лишь на те особенности служб и обычаев церковных, которые отличают их от сегодняшних.

       В одном месте Павел Алеппский приводит краткое общее описание русского богослужебного Устава1. Из него явствует, что в те времена. всенощное бдение совершалось не так, как теперь. Вечерню служили вечером. Утреню — глубокой ночью, перед рассветом, затем делали перерыв и часов в 9—10 утра, по нашему времени, начинали литургию, длившуюся до 14—15 часов, а по особо большим праздникам — до захода солнца. К утрени, как и теперь, присоединялся 1-й час, 3-й и 6-й часы читали перед литургией. В приходских храмах литургия совершалась раньше, чтобы верующие могли успеть к ее служению и в соборную церковь.

       Все богослужения священник начинал не иначе как в фелони и не снимал ее до конца службы. Перед предначинательным псалмом вечерни непременно читалось полное начало — трисвятое и прочее. Накануне воскресных и праздничных дней предначинательный псалом пелся попеременно на обоих клиросах, и продолжалось это очень долго, причем диакон одновременно канонаршил по Псалтири, стоя посреди церкви. В конце каждого стиха псалма непременно пели «Аллилуйа», трижды «Слава Тебе, Боже», как поют и на кафизмах. На «Господи, воззвах» совершалось обычное каждение всего храма, как и теперь. На «Слава, и ныне» все священники и певчие выходили, становясь полукругом, друг против друга, в хоросе2. То же делалось и на утрени, на 9-й песни, во время Честнейшую и после канона, перед «Хвалите Господа с небес» и «Слава в вышних Богу». Пели все вместе. Сугубая и просительная ектении совершались чинно, диакон или священник ждал, пока певчие неспешно пропоют «Господи, помилуй» или «Подай, Господи».

       Перед воскресными и праздничными днями непременно читали паримии и совершалась в западной части храма лития, читалась молитва на благословение хлебов, но без хлебов, так как хлебы полагались только накануне великих праздников.

       Если служба совершалась соборне, протопоп (ныне протоиерей; имеется в виду вообще старший священник, предстательствующий за богослужением) первенствовал на ней так же, как это принято и ныне. Если за службой присутствовал архиерей или патриарх, то на «Слава, и ныне», перед входом на вечерне, протопоп и остальные священники выходили из алтаря в хорос, где у правого столпа церкви, близ солей, обычно бывало место для архиерея, брали у него благословение, возвращались в алтарь, облачались и шли на вход. Можно представить себе, насколько протяжно должны были петь стихиру!

       По «Достойно есть» совершался обычный отпуст с поминовением святых храма и дня. После вечерни в течение всего года непременно читались молитвы на сон грядущим и канон повечерия.

       На утрени, когда все среди ночи вновь собирались в церковь, снаачала совершали полунощницу, а по окончании ее садились и слушали чтение поучений или житий святых. Затем вставали, и начинался звон к утрени. В полном молчании кадили весь храм, пока не возвращались к Царским вратам. Здесь диакон очень протяжно возглашал: «Благослови, владыко», священник: «Благословен Бог наш», и начиналась утреня. После мирной (великой) октении кафизму обычно пели попеременно на два клироса, «а не так, как мы просто читаем ее»,— замечает архидиакон Павел. Трисвятое, как и вообще все, что читалось в церкви, принято было читать только по книге — наизусть не дозволялось. При этом все читалось не спеша, «а не так, как мы спешно читаем».

       Полиелей пелся и совершался торжественно, в основном так же, как и теперь. После Евангелия читался 50-й псалом, и диакон возглашал «Спаси, Боже, люди Твоя». Перед каноном совершалось каждение.

       Каноны обычно просто читали, кроме ирмосов, без канонарха. На канонах утрени и на кафизмах полностью читались синаксари святых или праздников или пространные поучения.

       Во время ектании священника или диакона Царские врата бычно отверзались и по возгласе закрывались вновь. Ектении отличались особой длительностью. На сугубой ектении, при поминовании имени царя «Господи, помилуй» пелось 12 раз, при поминовении патриархов и родственников царя — по три раза, так что, по подсчетам архидиакона Павла, на этой ектении «Господа, помилуй» пелось около ста и более раз... Причем каждое «Господи, помилуй» пелось очень протяжно.

       Павел Алеппский отмечает, что на литургии каждый день непременно читались два Апостола и два Евангелия — дню и тому, а иногда бывало и по три, то есть память святого никогда не пропускалась, даже по случаю больших праздников. Непременно возглашался прокимен пред Апостолом, а после него «Аллилуйа», со стихами. «Чтец, хотя бы он и был маленький мальчик, читает Апостол не иначе как весьма речисто и заканчивает его очень протяжно и громким голосом нараспев»,— замечает архидиакон Павел. При «выходе с Дарами (имеется в виду великий вход) все кланяются до земли, с великим страхом и благоговением, ибо христиане этой страны весьма набожны; непрестанно, с начала службы до конца, делают коленопреклонения и земные поклоны, особливо при «Достойно есть» и упоминании имени Богородицы все они повергаются челом на землю, будь это даже воскресный день».

       После «Достойно есть» тушили большую часть свечей, а на причастном погашали все свечи.

       После литургии непременно во всех церквах всегда читался 9-й час.

       «Литургия у них,— пишет Павел Алеппский,— совершается чрезвычайно продолжительно, со всяким страхом и смирением». «А что касается нас, то... мы выходили не иначе как с разбитыми ногами и с болью в спине, точно нас распинали. Но да совершится воля Божия!»

       Архидиакон Павел отмечает, что строго соблюдалось разделение в церкви: женщины стояли слева от входа, мужчины — справа. Во всех больших церквах ставились в середине два накрытых аналоя. На одном постоянно находилась икона храмового праздника, на другом — святого дня или праздника, которая менялась.

       Таковы самые общие замечания архидиакона Павла Алеппского о русском богослужебном Уставе.

       На Украине чинопоследование богослужений почти не отличалось от московского3. Павел Алеппский отмечает лишь несколько особенностей. «Сподоби, Господи» даже на праздничных службах читалось. После литургии непременно раздавался всему народу, даже младенцам, антидор4.

       Не находит слов архидиакон Павел, чтобы воздать хвалу украинскому церковному пению! Это пение очень нравилось восточному гостю, и он всегда предпочитал его московскому, о чем еще будет речь впереди.

       На Украине под большие праздники вечером служили великое и малое повечерия, затем с полуночи начинали всенощное бдение и выходили из церкви на рассвете. Рано утром в приходских церквах совершалась литургия, после которой все духовенство и многие прихожане спешили в соборную церковь, где литургия начиналась позднее, часов в 9—10 утра по нынешнему счету времени.

       Накануне субботы в Киево-Печерском монастыре было принято совершать вечером, после вечерни, в темных облачениях, заупокойную службу по усопшим. При этом ставился столец с кутией. После этого читали молитвы на сон грядущим и расходились5. Так же как и в Московии, под воскресенье и праздничные дни, кроме великих праздников, лития совершалась без благословенных хлебов6. В украинских монастырях кафизма на утрени пелась на два клироса с канонархом, стоявшим посредине церкви пред аналоем с лежавшей на нем Псалтирью.

       Представители Антиохийской церкви въехали в пределы Московии в конце лета 1654 года, когда шла война с Польшей, и потому первое, что бросилось им в глаза, были особые молебны о победе, совершаемые в каждом городе собором всех городских священников по утрам каждого воскресенья до или после литургии, переходившие непременно в крестный ход вокруг всего города7. Такой крестный ход в Коломне 23 августа 1654 года пришлось возглавить патриарху Макарию. При этом были соединены два моления: о победе над врагами и «на моровое поветрие», так как губительная эпидемия началась уже в Коломне. «Звонили во все колокола». Патриарх Макарий совершил освящение воды мощами угодников Божиих, окропил ею духовенство и народ, и крестный ход двинулся из соборной церкви по городу. Впереди всех шли войска, за ними в строгом порядке попарно шло городское духовенство. Пред ними несли большой золоченый крест, фонари, копья, знамена и хоругви. Диаконы шли с кадилыцицами, священники несли на блюдах кресты («ибо в этой стране отнюдь не держат креста в руках, но носят его на блюде»). Несли чудотворную икону Богородицы, другие иконы, Евангелие. Позади духовенства шел воевода со своими приближенными и народ. Все были в самых дорогих облачениях. Патриарха Макария поддерживали под руки. Он был в мантии, омофоре и епитрахили с посохом в левой руке. Рядом с ним несли сосуд со священной водой. Пока шли, пели песнопения молебнов. У каждой церкви крестный ход останавливался, антиохийский патриарх прикладывался к иконе и кресту, выносимым из этой церкви, благословлял крестом народ и окроплял святой водой церковь, улицу и людей. При этом в течение всего хода «все колокола гудели без умолку». В главных вратах крепости окроплялись святой водой иконы над вратами, проходы ворот и пушки, служили молебен, возглашали ектению и читали Евангелие на победу. Затем у вторых врат прочли сугубую ектению и Евангелие «на моровую язву» и Богородице. Так обошли весь кремль и вернулись в собор. Затем началась литургия, которую окончили к вечеру. «То был крестный ход, который останется памятным на всю жизнь»,— записал Павел Алеппский8.

       26 августа, в день праздника в честь Владимирской иконы Божией Матери, на литургии Павел Алеппский обратил внимание на заупокойную ектению «Еще молимся о упокоении...», которой он раньше не слышал за литургией. Вероятно, она в древности читалась лишь в особых случаях. Таким случаем и была начавшаяся смертность от моровой язвы. Диакон на солее возглашал «... о упокоении братии наших, всех, скончавшихся в граде сем» и начинал поминать имена все, одно за другим, всего около четырех — пяти тысяч имен. Священник читал молитву Боже духов... тайно, а на возгласе «Яко Ты еси Воскресение...» поминал вновь имена всех усопших по спискам, которые диакон передал ему. Литургию окончили вечером9.

       Поначалу Павел Алеппский писал о церковном пении так: «Пение казаков радует душу и исцеляет от печалей, ибо их напев приятен, идет от сердца и исполняется как бы из одних уст; они страстно любят нотное пение, нежные и сладостные мелодии. У этих же (московитов) пение идет без обучения, как случится, все равно: они этим не стесняются. Лучший голос у них грубый, густой, басистый, который не доставляет удовольствия слушателям. Как у нас он считается недостатком, так у них высокий голос считается неприличным. Они насмехаются над казаками за их напевы, говоря, что это напевы франков и ляхов, которые им известны. Так же все они и читают»10. Однако впоследствии, побывав на богослужениях в Москве, архидиакон Павел вынужден был отдать должное особенностям московского пения и чтения, свидетельствуя: «Мы забывали усталость от долгого стояния на ногах в сильный холод, утешаясь радостью... от всего, что мы видели и слышали, а также способом чтения архидиакона, который читал голосом низким, густым, мягким, сладостным, размягчающим сердце. Все они так читают... не так как мы — высоким голосом. Патриарх и священники также читают голосом низким, трогающим душу, так что их возгласы слышны бывают только стоящим в хоросе. Таков их обычай, и какой это прекрасный обычай!»11

       1 сентября начался новый, 1655 год. Торжество новолетия было большим, тем более что в этот день празднуется память Симеона Столпника. Архидиакон Павел отмечает, что празднование Нового года в этот день бывает по всей стране подобным празднику Пасхи12. Это же сравнение с Пасхой возникает у Павла Алеппского и спустя год, во время празднования 1 сентября 1656 года в Новгороде, где патриарх Макарий был вместе с сербским архиепископом.

       С вечера совершалось малое повечерие. В полночь начинали всенощное бдение13. Утром вновь сходились в храм, и совершалось торжественно освящение воды. Вот как описывает это водосвятие в храме Святой Софии в Новгороде Павел Алеппский. Утром при звоне колоколов патриарх Макарий и прочее духовенство вошли в Софийский собор. Здесь в середине церкви патриарха и сербского архиерея облачили в полное архиерейское облачение. Патриарх Макарий сказал возглас, и все вышли на площадь перед храмом. Было великое стечение народа. «Все были одеты в лучшие свои платья, особенно женщины». Стрельцы плотным строем образовали большой круг, внутри которого был поставлен трон для патриарха Макария, скамьи, кресла, в центре стоял аналой с крестом и Евангелием, рядом столец с водосвятой чашей, духовенство стояло кругом аналоя, лицом к западу, патриарх Макарий — лицом к востоку. По правую руку от него стоял сербский архиепископ с архимандритами, по левую — митрополит Новгородский, тоже с настоятелями монастырей. Вся площадь была устлана коврами. По окончании канона патриарх осенил народ крестом по три раза на четыре стороны, причем архидиакон Павел в это время кадил, возглашая: «Господу помолимся». Затем патриарху поднесли воду для умовения, он омыл руки14 и окадил водосвятую чашу. После Апостола и Евангелия патриарх Макарий освятил воду крестом с обычным пением «Спаси, Господи, люди Твоя...» (трижды). Воду, стекавшую с креста, собирали в особый серебряный сосуд, куда затем добавляли воду из чаши. Патриарх Макарий погрузил в этот сосуд губку и отер ею лики икон и крест, выжал губку снова в освященную воду в сосуде. Затем читались молитвы за царя и его дом, пели им многолетия. После этих молитв выступил воевода и произнес своеобразную речь с благожеланиями и славословием царю, всем его родственникам поименно, патриарху Макарию, митрополиту Новгородскому и сербскому архиепископу, которых он поздравил с Новым годом. Произнесли поздравления, подходя к патриарху, все архимандриты и священники, и все люди в великой радости начали поздравлять друг друга и желать всяческих благ в Новом году.

       Затем все вошли в собор, и началась литургия. Павел Алеппский замечает, что на литургии при великом входе диаконы несли серебряные изображения Сионов наподобие храма Воскресения в Иерусалиме. Отмечается также, что на входе священники несли плащаницу Спасителя на главах. Интересно и то, что за литургией ответы на возгласы священников пели анагносты15 вне алтаря, а причастный стих пели на амвоне иподиаконы. Литургия окончилась только к вечеру. Все эти службы народ и духовенство стояли. «Какое терпение! — восклицает архидиакон Павел.— Несомненно, что все эти люди святые: они превзошли подвижников в пустынях!»16

       Так происходило на Руси празднование Нового года.

       О праздниках Рождества Богородицы и Воздвижения Креста Господня Павел Алеппский упоминает лишь вскользь, так как они заставали их в период моровой язвы в Коломне или на другой год — в пути из Новгорода в Москву.

       Празднование Покрова Божией Матери проходило очень торжественно. В Кремль собиралось с утра все городское духовенство. Один из митрополитов (патриарха Никона в тот раз не было в Москве) возглавил большой крестный ход из Кремля на Красную площадь, к месту, «где совершают царские молебны»17. Там был отслужен праздничный молебен, а затем в Покровском соборе18 совершена была литургия19.

       При архиерейских служениях употреблялись орлецы из сукна, «прекрасно расшитые», с изображением нескольких орлов20. Трисвятое за литургией архиерейским чином иногда пели анагносты, а прокимен Апостола возглашали священник и диакон попеременно. На великом входе за литургией «оба диакона одними устами возглашали: «Да помянет Господь Бог всех вас», также и священники — таков их обычай»,— замечает архидиакон Павел21.

       Благолепно совершалось празднование памяти Святителя и Чудотворца Николая, «ибо московиты питают величайшую любовь к святому»22. Описывая это торжество 6 декабря 1654 года, Павел Алеппский отмечает, что с полуночи совершалось всенощное бдение. На литии выносились хлебы. Здесь указывается, что великая вечерня в то время не соединялась с утреней, а начиналась возгласом «Благословен Бог наш», и в конце ее делали отпуст, после чего начинали утреню23. Это подтверждается и в других местах книги архидиакона Павла при описании богослужений. На утрени читали по седьмой песни канона синаксарь, по обычаю, так что вышли от бдения на заре. Литургия начиналась в соборных храмах в тот день в 11 часов утра и оканчивалась при закате солнца вечером.

       В неделю праотцев пред Рождеством Христовым 1656 года патриаршее богослужение совпало с торжеством по случаю возвращения из военного похода Алексея Михайловича24. В этот день впервые, послушав внушение патриарха Никона, царица присутствовала за службой в Успенском соборе, правда, место ее за столпами в левой, северной части собора было отгорожено занавесями, чтобы никто из народа не мог ее видеть. Очень впечатляющим был торжественный выход царицы в собор в окружении боярынь и служанок. Архидиакон Павел подробно описывает одежды и порядок шествия25.

       Следующим большим праздником был по всей России день памяти святителя московского Петра, который «московиты по их большой любви к этому святителю привыкли весьма благолепно праздновать... торжественнее, чем праздник Рождества Христова». Патриарх в этот день устраивал обычную у себя большую трапезу для царя, вельмож и гостей. Вечером, как на большой праздник, служили повечерие, а ночью — всенощное бдение, которое действительно длилось всю ночь и оканчивалось на рассвете, после чего через час начиналась литургия. Отмечая большую торжественность службы ночью, Павел очень образно живописует свои страдания от долгого стояния на железном полу в холоде. Он хотел было бежать из алтаря, но у южных дверей стоял царь, а у северных — царица. Пришлось терпеть! «Что это за всенощные бдения!» — восклицает бедный архидиакон, изумляясь при этом, что дети, даже самые маленькие, спокойно выдерживали всю службу. Жалобы Павла можно понять: он после этого проболел ногами два месяца26. За литургией в этот день облачились оба патриарха, три архиерея, десять архимандритов, двенадцать иереев монашествующих и мирских, двадцать диаконов и более двадцати анагностов и иподиаконов, всего было более 70 человек, служащих в алтаре. На великом входе священники вынесли покров с мощей святителя Петра, «похожий на плащаницу», весь расшитый золотом и жемчугом с изображением святого.

       Выносы на великом входе по большим праздникам плащаниц и других священных реликвий, кроме богослужебных сосудов, являлись одной из интересных особенностей богослужений в древнее время.

       В этот праздничный день за литургией произошел интересный случай. Дело в том, как пишет Павел Алеппский, что в России до того духовенство не знало камилавок, но только скуфии, а монашеские клобуки были вязанными из шерсти, стянутыми на голове шапками без кружка и твердой основы, но с меховой опушкой. Сидели они некрасиво, опускаясь глубоко на глаза, закрывая и уши. Патриарх Никон сделал себе клобук на твердой основе, по образцу греческих, с вышитыми золотом и жемчугом Херувимами. Затем он втайне переговорил об этом с патриархом Макарием и передал ему в алтаре свой новый клобук, прося антиохийского гостя о том, чтобы ему, патриарху Московскому, отныне носить такой клобук. Такая осторожность патриарха Никона имела серьезные основания, вызывалась боязнью ропота в народе и духовенстве. Патриарх Макарий взялся выполнить эту миссию. Подойдя к Алексею Михайловичу, он сказал: «Нас четыре патриарха в мире, и одеяние у всех нас одинаково, с нашего разрешения поставлен этот брат наш патриархом Московским в равном достоинстве с папой Римским, признак коего тот, что он отличается от нас белым одеянием. Если угодно твоему царскому величеству, я желал бы надеть на него эту камилавку и клобук, которые сделал для него вновь, чтобы он носил их, подобно нам». Царь обрадовался, ответив: «Батюшка, добро!» Затем взял от патриарха Макария новый клобук и сам надел его на голову патриарха Никона. «Но присутствовавшие архиереи, настоятели монастырей и миряне, видя это, сильно возроптали на Никона», но втайне, боясь царя. Роптали и в народе: «Как земля не поколеблется под ним!» Но очень быстро новые клобуки и камилавки понравились всем епископам и монахам. К патриарху Макарию и Никону стали обращаться с просьбами подарить камилавку или клобук по новому образцу. «Если бы в это время у кого-нибудь из монахов Святой Горы,— пишет Павел,— были целые воза камилавок и клобуков, он распродал бы их по самой высокой цене». Одними из первых откликнулись на это нововведение монахи Троице-Сергиевой лавры: все они, «числом около пятисот», начали делать себе новые камилавки и клобуки». «Этот добрый обычай ввел ныне у них наш владыка патриарх»,— пишет архидиакон Павел27. Остается добавить, что эти новые головные уборы монашествующих сохраняются доныне.

       После литургии в день памяти святителя Петра патриарх Никон устроил новоселье в своих новых палатах, где особенно поражала огромная зала со сводом без столпов — знаменитая Крестовая палата в Кремле. В ней накрыли столы, было большое угощение; за трапезой было очень оживленно, ведь «в прошлую ночь и сегодня целых 24 часа стояли на ногах без пищи!» — замечает архидиакон Павел28.

       Рождественские праздники совершались также очень торжественно. Правда, холода стояли такие, что Святые Дары замерзали в чаше совершенно, становясь как камень. Оттаивали они только после влияния теплоты. Кстати, архидиакон Павел замечает, что всегда после вливания теплоты диакон покрывал Святую Чашу большим воздухом, и она оставалась покрытой до причащения29.

       На рождественскую службу царь и царица являлись в полном царском драгоценнейшем облачении, царь со скипетром, в «новой чудесной короне». Царское облачение в мельчайших подробностях описано у архидиакона Павла. Не меньшей, если не большей пышностью отличалось в этот день облачение патриарха Никона. Саккос его, по свидетельству Павла Алеппского, стоил на деньги того времени 7000 золотых.

       Литургию в приходских церквах отслужили в день Рождества Христова на заре, а в Успенском соборе в Кремле она началась, как обычно, позже. После литургии Патриарх Никон прочитал на амвоне праздничное поучение30. Из этого и других мест книги архидиакона Павла явствует, что проповедь и поучения за литургией произносились в то время обычно после причастного стиха, а не после Евангелия. Здесь, кроме того, Павел Алеппский отмечает, что после литургии раздавался антидор, чего раньше в московских обычаях не было. Все духовенство, кроме архиереев, во время литургии служило всегда с непокрытыми главами31.

       В течение трех дней праздника Рождества Христова, начиная с сочельника, патриаршие и архиерейские «диаконы большие и меньшие (анагносты-чтецы) вместе с певчими ходили по домам архиреев, настоятелей монастырей и городской знати с иконами и крестами и пели тропарь Рождества и другие праздничные песнопения и многолетия дому, получая от хозяев щедрую милостыню»32.

       Затем наступал один из самых чтимых в России праздников — Богоявление. По словам Павла Алеппского, самыми большими праздниками в России в то время были именно Богоявление (Крещение) и Вербное воскресенье (Вход Господень в Иерусалим)33, что, как мы постараемся далее показать, не совсем верно.

       На Крещение, как это было и на Востоке, в России дважды совершали освящение воды: в навечерие праздника и в самый праздник. Будучи в Коломне зимой 1655 года, патриарх Макарий в навечерие Богоявления освятил воду в чаше в церкви, а наутро, перед литургией, как это было тогда у русских принято, с большим крестным ходом, очень торжественно, вышел на реку и освятил воду в реке.

       Но в 1655 году в этот праздник произошло недоразумение. Патриарх Никон вычитал в какой-то афонской книге свидетельство, из которого как будто выходило, что освящать воду полагается только один раз — в навечерие. Несмотря на возражение патриарха Макария, патриарх Никон в тот раз решил настоять на своем и так и сделал — освятил воду один раз. Впоследствии это послужило поводом первой заметной ссоры между патриархом Никоном и Алексеем Михайловичем, о чем будет сказано в своем месте34.

       В канун Богоявления вечером все собрались к вечерне. Это было великое торжество. Царь вновь был в большом царском одеянии, предназначенном только для самых великих праздников. После вечерни большим крестным ходом с множеством горящих свечей (ибо было уже темно) пошли всем миром на Москву-реку через Водяные ворота Кремля. На реке был заранее устроен большой деревянный помост, в середине которого находился ступенчатый спуск к воде в проруби. Один из стрельцов длинным шестом постоянно помешивал воду, чтобы она не успевала замерзнуть. На помосте, покрытом коврами, находился патриарх, а царь и прочее духовенство, вельможи стали кругом помоста. По обоим берегам реки плотным строем стояли стрелецкие войска, образуя огромный круг, «а на стенах и башнях толпились мужчины и женщины из всех частей столицы и из деревень». Три человека с тремя скрученными втрое свечами стояли над водой. Начали чин великого освящения воды. На словах «Сам убо, Человеколюбче Царю, прииди и ныне наитием Святаго Твоего Духа и освяти воду сию...» патриарх два раза освящал воду перстами (трижды), а в третий раз трижды погрузил в воду крест. Затем в воду опустили горевшие втрое скрученные свечи. Когда крест погрузили в третий раз, наступило общее ликование. Люди черпали воду из реки в заранее сделанных поодаль прорубях, пили ее сами, поили ею лошадей, кропили их. Иногда в этот день священники тут же крестили в реке тех, кто, готовясь ко святому крещению, специально ждал этого дня. Патриарх затем окропил освященной водой царя, духовенство и всех предстоявших. Затем так же чинно двинулись назад в собор, причем патриарх Никон нес на главе крест. В соборе всем раздали святую воду, был совершен отпуст. Затем в полночь зазвонили к утрени, после которой вновь разошлись и собрались утром к праздничной литургии.

       В этот день было получено известие, что русские войска сумели с честью отстоять от нападения поляков взятый незадолго перед тем город Вильну. По этому случаю пропели многолетие, в котором впервые прозвучал новый титул царя: «...Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец»35. Вильна считалась столицей Белоруссии. Царь тут же наименовал и патриарха Московским и Всея Великия и Малыя и Белыя России... Ни перед литургией, ни после нее водоосвящения в тот день не было. Это вызвало ропот.

       Вечером патриарх Никон уехал в Новгород через свой Иверский монастырь.

       Следующим богослужением, привлекшим внимание Павла Алеппского, было торжество в неделю мясопустную 1655 года. Он пишет, что в тот день в России «имеют обыкновение» совершать большое празднество. Кроме высокого духовенства, архимандритов и священников, было по 10 человек диаконов, анагностов и иподиаконов. Каждый из этих чинов имел своего начальника, и каждый человек четко знал свои обязанности.

       Когда закончилось архиерейское облачение на середине Успенского собора, все вышли крестным ходом на Соборную площадь Кремля в преднесении иконы Страшного суда. Патриарх Никон взошел на высокий помост, устроенный в центре площади, и трижды благословил народ. Патриарший помост был весь покрыт коврами, царский помост, стоявший рядом,— соболями вдвое. Антиохийский патриарх стоял на коврах справа от помоста царя, причем ему было поставлено кресло с подушкой. Сербский архиепископ находился слева от царя. Все они были обращены лицом к востоку. У царского помоста в два ряда стояли бояре, у помоста патриарха Никона в чинном порядке стало духовенство, прочие присутствовавшие разместились большим кругом поодаль. В восточной части круга стояли с крестами, хоругвями, иконами. В центре круга поставили три стола. На одном лежало Евангелие, на другом была Влахернская икона Божией Матери, на третьем — водосвятные сосуды. Гремели большие колокола, пока архидиакон не возгласил «Благослови, Владыко». Возгласом патриарха Никона началась служба водоосвящения. Певчие пели канон, один из анагностов канонаршил. Перед чтением Апостола анагност прочитал три паримии о втором славном пришествии Христовом. Затем прочитали Апостол. Перед Евангелием патриарх Никон возгласил громким голосом, каждое слово отдельно: «Премудрость, прости, услышим Святого Евангелия...» С него сняли митру, архидиакон патриарха повторил тот же самый возглас. Патриарх Никон стал читать Евангелие о Страшном суде «протяжно и нараспев, особенно перед точками». Через каждые семь-восемь слов он останавливался, и то же самое вслед за ним повторял архидиакон, стоя внизу у стола, где находилось Евангелие. Так прочли все, что положено. Патриарх, сойдя, поднес Евангелие царю приложиться и, вернувшись, стал осенять народ крестом на все четыре стороны; архидиакон кадил ему, возглашая «Господу помолимся. Рцем вси». После молитвы водоосвящения патриарх Никон, взяв крест, «рукояткой его трижды провел над водой крестообразно и. затем трижды погрузил его, поя: «Спаси, Господи, люди Твоя». Вода, стекавшая с креста, собиралась в серебряный сосуд. В него патриарх добавил воды из чаши водосвятой, погрузил в этот сосуд губку, сошел и отер губкой сначала Влахернскую икону, затем икону второго пришествия Христова и прочие иконы, после каждой из них возвращаясь и выжимая губку в тот же сосуд. Из серебряного сосуда он затем вылил воду в большую водосвятую чашу, перемешав ее содержимое, «чтобы вся вода освятилась». Архидиакон Павел замечает, что «так же поступают и все священники». Затем патриарх из большой чаши вновь налил воды в этот серебряный сосуд и стал кропить из него предстоящих36. Затем патриарх Никон взял крест, а патриарх Макарий кропило, и весь народ подходил к ним, прикладываясь ко кресту и приемля окропление святой водой.

       Потом все вошли в Успенский собор, и началась литургия. После последнего явления Даров и преподания благословения патриархами патриарх Никон вышел на амвон, окруженный всеми диаконами, и начал читать по книге поучения относящееся ко второму пришествию, при этом часто прерывая чтение толкованием отдельных мест и наставлениями. Служба закончилась вечером. «Не успели мы сесть за стол как ударили к вечерне,— пишет Павел Алеппский.— ...Кто поверит этому? Они превзошли подвижников в пустынях»37.

       В четверг сырной седмицы, рано поутру, обычно совершалась литургия в память «усопших митрополитов и патриархов Московских», после которой патриарх устраивал «большое угощение в (своей) палате для настоятелей монастырей, семи соборных священников, диаконов и всех находящихся в городе архиереев, игуменов, монахов». Войдя утром в Успенский собор, патриархи обошли всю церковь, прикладываясь к мощам святых, иконам и другим святыням. Затем они вошли в алтарь, где патриарх Никон, взяв крест, благословлял подходящих к нему архиереев и прочее духовенство. Патриарх Макарий убедил его затем отменить этот обычай и установить принятый на Востоке обычай «кирона», то есть благословения духовенства патриархом, который, не входя в алтарь, стоит в это время на помосте среди церкви, а духовенство, подходя и принимая благословение, лобызает только его руку38. Павел Алеппский подробно описывает чин облачения патриарха среди церкви, который в основном соответствует тому, как это совершается и сейчас. По окончании облачения диаконы творили поклон, подходили под благословение к патриарху, а после часов то же делали архиереи и прочее духовенство, выходя из алтаря и становясь затем в два ряда по обеим сторонам от него. После сугубой ектении за литургией следовала принятая в Московии ектения за усопших в пяти прошениях, причем молитва «Боже духов» читалась тайно, а на возгласе «Яко Ты еси Воскресение» патриарх вновь по списку поминал всех усопших московских святителей, помянутых пред тем диаконами.

       После литургии патриарх восшел на помост на середине храма, остальные разместились вокруг него по чину, и началась очень торжественная большая панихида. Судя по описанию архидиакона Павла, она совершалась так же, как и теперь. Перед патриархом стоял стол с кутией и сосудом вина. Эти два приношения всегда ставились в то время на поминовении усопших. «Блаженны» и канон пели с канонархом. Стол с кутией и вином кадили в обычное время службы. В конце пропели вечную память и закончили службу39.

       За большой патриаршей трапезой в тот день патриарх Никон расспрашивал сибирского воеводу об успехах русских казаков, покорявших земли на Дальнем Востоке, у границы с Китаем. В этой связи Павел Алеппский сообщает очень любопытную подробность. В стране «Хота и Хатай», которую русские называют «Китаске» (Китайская)40, в глубокой древности, в I веке по Рождестве Христовом, было проповедано христианство, черты которого сохранялись в быте народа той страны до XVII века, правда, к тому времени христианская вера оказалась там уже забытой. И «в древнем Типиконе (Уставе) антиохийского патриарха упоминается об одной из четырех кафолических стран в таких словах: «Третья кафолическая страна есть Хота и Хатай», то есть это значит, что Китай «входил в состав области патриарха Антиохийского»41.

       На сырной седмице патриарх обходил все московские монастыри, прося прощения у монахов и монахинь. Равным образом бояре и князья приходили просить прощения у патриархов и друг у друга. Простые люди также просили взаимно прощения, целуя по-русски друг друга в уста42. Сыропустое (прощеное) воскресенье проходило в строгих службах, на которых непременно присутствовали и царь, и сановники государства43.

       С чистого понедельника (понедельник первой седмицы Великого поста) люди прекращали все свои дела, кроме необходимых домашних, и предавались подвигу сугубой молитвы и поста. Архидиакон Павел Алеппский ничего не сообщает о том, как служилась у нас в древности литургия Преждеосвященных Даров. Но поскольку она не была им отмечена в записях, можно думать, что эта служба совершалась по общепринятому Уставу, не отличаясь никакими значительными особенностями.

       Однако на первой седмице поста очень примечателен был обычай, чтобы все архимандриты-настоятели наиболее знаменитых монастырей присылали и торжественно подносили патриарху и другим знатным людям «огромный ржаной черный хлеб», который несли 4—5 человек, словно большой жернов, как благословение обители и «часть от хлеба отцов» монастыря, а вместе с ним бочонок квасу и бочонок квашеной капусты. Здесь архидиакон Павел отмечает, что русские питали особую любовь к ржаному хлебу, предпочитали его пшеничному, считали, что он «придает силу» и что от него «получается благословение». «Мы видели, пишет он, как возчики и другие простолюдины завтракали им, словно это была превосходная халва»44.

       В чистую пятницу большинство людей исповедовалось, чтобы причаститься Святых Христовых Тайн в субботу [О том, как постились, вели себя верующие на этой седмице, говорилось в предыдущей главе.].

       Устав великопостных служб, по свидетельству архидиакона Павла, во всех храмах был подобен монастырскому. Ежедневно полностью читали восемь кафизм: на рассвете, рано утром и на каждом часе по кафизме.

       При каждом чтении «Аллилуиа» совершались земные поклоны, на молитве преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего» делали все шестнадцать поклонов земных. Это свидетельство интересно тем более, что еще в 1653 году святейший патриарх Никон издал знаменитую «Память», в которой повелевалось 12 поклонов на этой молитве творить «в пояс»45. Малых поклонов в то время совсем не делали, но все большие (то есть земные)46.

       В неделю православия в 1655 году было большое церковное торжество. Этот день «весьма почитался» у русских, как отмечает архидиакон Павел. Утром трижды ударяли во все колокола разом, в большие и малые, так что, казалось, «весь город поколеблется»47. В Успенский собор собрались патриархи, архиереи, настоятели монастырей, настоятели московских храмов с иконами своих церквей, царь и бояре, гости, множество жителей «с женами, дочерьми и малыми детьми в лучшей одежде». Такое всенародное усердие объясняется тем, что в этот день, по принятому тогда обычаю, люди единственный раз в год прикладывались к иконам и мощам святых. Впоследствии блаженнейший патриарх Макарий указал патриарху Никону на неправильность такого обычая, и обычай этот со временем исчез в нашей Церкви. Но в те времена с этим связано было особое торжество.

       Служили в тот раз, не считая двух патриархов, пять архиереев: митрополит Новгородский, архиепископы Рязанский, Вологодский, Тверской и сербский Гавриил. Кроме того, как обычно на служениях патриарха Московского, ему сослужили четыре архимандрита в митрах настоятели монастырей: Чудова, Новоспасского, Симонова и Андрониева. Служили также протопопы Успенского и Архангельского соборов. Все эти лица были обязаны постоянно сослужить патриарху.

       Павел Алеппский пишет здесь, что во всех больших русских храмах и монастырях хранятся ковчеги, наподобие книг, богато украшенные, в которых заключается 12 изящных икон на тоненьких дщицах с изображениями святых каждого месяца (по дням). На обеих сторонах каждой изображены святые данного месяца. Ковчеги эти именовались «годовыми». В каждом храме было три-четыре ковчега. Каждый месяц соответствующая икона полагалась на аналой среди церкви, причем перед ним всегда горела свеча. Кроме того, в каждом храме имелась большая икона на столпе, разделенная на 12 частей и содержащая также изображения всех святых года. Перед ней ставился железный раздвижной вращающийся подсвечник, чтобы можно было, поставив в него свечу, сделать так, чтобы она оказалась перед тем образом святого, которому предназначалась. Против этого образа, на противоположном столпе храма, непременно должна была находиться икона с изображением Акафиста, то есть 24 клейм в похвалу Божией Матери, соответствующих чтениям вечером в субботу пятой седмицы Великого поста.

       Итак, в неделю православия при огромном стечении народа на литургии перед трисвятым архидиакон начал читать на амвоне синаксарь [Повествование, посвященное раскрытию истории и духовного смысла празднуемого события или памяти святого.] празднику «ровным и тихим гласом». Когда он дошел до имен отцов участников Собора на иконоборцев, то после произнесения каждого имени все служащие в алтаре трижды пели вечную память, чему затем вторили певчие. При этом, когда возглашалось имя святого, соборный чередной священник с диаконами подходил с иконой этого святого к патриарху, который кланялся и прикладывался к ней. Затем подходили к царю, а потом икону подносили в алтаре всему духовенству. Закончив поминовение имен вселенских святых, стали поминать имена святых русских, так же поднося их иконы. Когда поминали имена новгородских святых, то с их иконами выходил к патриарху и царю митрополит Новгородский. Каждому святому возглашалась архидиаконом вечная память и пелась сначала в алтаре, затем на клиросах. Также возглашалась вечная память сначала святым царям греческим, потом русским.

       Архидиакон Павел отмечает, что за 700 лет среди русских правителей не было ни одного иконоборца или еретика. Поэтому, когда антиохийские гости смотрели на икону Семи Вселенских Соборов, где были изображены цари-еретики, низвергаемые во ад, им «становилось совестно перед московитами...». После возглашения вечной памяти Михаилу Феодоровичу стали поминать имена воевод и ратников, убиенных под Смоленском и в других сражениях, возглашая им также вечную память. В следующем, 1656 году в неделю православия поименно поминали всех убитых ратников, более 100 тысяч человек, что заняло три часа48.

       Затем возглашали имена еретиков-патриархов, царей и иных и каждому трижды пели «анафема» [С греч. буквально значит «отделение». Анафема не есть проклятие, как часто понимают, а свидетельство Церкви, что данное лицо само отошло от общения веры и Святых Таинств, ради своего неправого учения водрузив «свой алтарь». Такое свидетельство Церковь возглашает нераскаянным, упорным в своих заблуждениях и не примирившимся с ней еретикам, дабы неправому образу их мыслей не следовали верные чада церковные.], отрицая их со всеми франкскими и прочими неправыми исповеданиями.

       После этого возглашали многолетия царю и всему его дому, причем патриархи поздравляли его и выражали ему всяческие благожелания.

       Затем пели вечную память шести патриархам Московскимпредшественникам патриарха Никона, а после этого многолетие патриарху Никону и, по просьбе царя, патриарху Антиохийскому Макарию. Алексей Михайлович при этом подходил к ним, поздравляя каждого и брал у них благословение. Далее были пропеты многолетия всем служившим архиереям и всем поименно архиереям земли Русской. Служившие архиепископы выходили, кланялись патриархам, и поздравляли друг друга. Затем возглашались имена присутствовавших настоятелей монастырей и поминались все настоятели, потом следовало общее многолетие всем пастырям Церкви Руси, сановникам, воинству и всем православным христианам.

       Последовало пение Трисвятого, и продолжалась литургия до конца. Был прочитан со многими разъяснениями Сборник отеческих бесед относительно икон, и состоялось описанное нами осуждение икон «франкского письма». Затем сразу последовало пространное поучение разъяснение относительно образа совершения крестного знамения. Патриарх Антиохийский Макарий обратился к народу, подтвердив, что креститься следует не двумя, а тремя перстами, как это принято у всех христиан православного Востока. После этого совершили отпуст литургии и служба закончилась.

       Во второе воскресенье Великого поста 1655 года Алексей Михайлович перед службой преподнес патриарху Макарию новый саккос, «изумительной по тонкости работы, яркости цвета и блеску в темноте»49.

       Великим постом совершалось много различных богослужений, о богослужебных особенностях которых Павел Алеппский не сообщает.

       Очень скорбели антиохийские гости оттого, что еда оказывалась в дни поста очень скудна. Разнообразных растительных блюд, как на Востоке, в России не было, так что основу питания Великим постом составляли хлеб, квас, яблочные и другие фруктовые напитки (не хмельные), очень вкусные, квашеная капуста да соленые огурцы50.

       Ввиду крайней нужды в духовенстве рукоположения во пресвитера и диакона совершались в Москве за каждой литургией в течение года и даже за литургией Преждеосвященных Даров. На утрени субботы Акафиста, которая совершалась после полунощницы в полночь, порядок чтений был следующий: после первой кафизмы была прочитана часть из описания чудес от Влахернской иконы Божией Матери, после второй кафизмы — aoорая часть описания. Затем патриарх Макарий читал первые шесть похвал Богородице, после чего все сели, и читалась третья часть описания, затем чередной священник читал еще шесть похвал, после чего читали следующую часть о чудесах от иконы. Затем начали канон. По третьей песни прошли еще шесть похвал и очередную часть описания чудес, по седьмой песни последние шесть похвал Акафиста. Затем все садились и слушали синаксарь дня. После этого окончили канон, остальную часть утрени и первый час51.

       Как свидетельствует архидиакон Павел, одним из самых больших вообще торжеств на Руси того времени было празднование Входа Господня в Иерусалим52, сопровождавшееся большим крестным ходом и известным «шествием на осляти».

       Накануне этого дня крестьяне возами привозили в Москву ветви вербы, священники покупали их для своих храмов, верующие также разбирали их, готовясь к торжеству.

       С вечера служили великую вечерню, в полночь утреню с освящением верб, которые патриарх раздавал народу. При этом все прикрепляли к веточкам свечи и зажигали их. По третьей песни канона свечи гасили и слушали синаксарь, также и по седьмой и по девятой песнях; вновь зажигали свечи после чтения синаксаря. Все уносили веточки вербы домой и сохраняли их до следующего года, как особенное благословение.

       Рано утром в Вербное воскресенье под звон многих колоколов все собирались в Успенский собор в Кремле. Очень торжественно совершалось шествие в собор патриарха. К тому времени от Успенского собора через Спасские ворота до Покровского собора сооружались деревянные мостки для шествия патриарха, близ мостков расчищалась грязь от талого весеннего снега. А на Соборной площади Кремля целое дерево ветвистой вербы украшалось нитями изюма, леденцами, яблоками, развешанными на ветках. Древо это ставили на особую повозку...

       Патриарх, облачась на середине храма, начинал службу, архидиакон говорил великую ектению. Патриарх входил в алтарь, кадил престол, крест и малое Евангелие. Крест он отдавал на блюдо анагносту. Евангелие брал сам, и начинался крестный ход из западных дверей храма. Впереди несли хоругви и иконы, за ними следовали священники и настоятели монастырей, «которым несть числа». Колокола гремели так, что дрожала, казалось, земля. Перед духовенством везли «древо», вокруг которого на повозке стояли самые маленькие анагносты, певшие стихиры праздника. За древом шла особо обученная лошадь, украшенная дорогими покрывалами, вместо седла на ней было нечто вроде кресла. В него садился патриарх, ноги опустив на одну сторону и прислонясь к его спинке. В правой руке он держал крест, в левой Евангелие. Лошадь вел под уздцы обычно сам царь, за это он потом получал от патриарха денежную плату, как вознаграждение от Церкви за непосредственное участие в праздничном действе. Но в этот раз, в 1655 году, царь был в походе, и лошадь патриарха вел «царский наместник». Патриарх осенял крестом народ на обе стороны. С двух сторон мостков на всем протяжении пути стояли стрельцы. А стрелецкие дети (100 человек), мальчики 10—15 лет, руководимые сотником, снимая с себя бархатные дорогие кафтаны, которые им были выданы из царской казны для этого дня, постилали их под ноги патриаршей лошади. Когда лошадь проходила по ним, дети быстро подхватывали их и, забегая вперед, вновь постилали по всему пути шествия. Эти разноцветные кафтанчики потом отдавались им в награду за труды. Для детей участие в шествии в Вербное воскресенье было событием, памятным на всю жизнь, так как каждый год, по строгой очередности, на этот праздник отбирались сыновья других московских стрельцов.

       Патриарх Никон предлагал патриарху Макарию ехать на лошади, но тот отказался, потому что хотел видеть происходящее стороны. Под немолчный звон колоколов крестный ход из Спасских ворот приблизился к Покровскому собору (собору Василия Блаженного), по словам архидиакона Павла, «единственному в мире зданию по красоте постройки и архитектуре и разноцветной окраске его куполов»53.

       Здесь патриарх Никон сходил с лошади, входил в храм в придел Входа Господня в Иерусалим, там читал, Евангелие, осеняя крестом на все четыре стороны, прикладывался вместе с патриархом Макарием к иконе Входа Господня в Иерусалим, делая отпуст молебна, и, выйдя, вновь садился на лошадь. Повозка с «древом» и все шествие двигалось обратно в Кремль, к Успенскому собору. Там совершались затем часы и литургия. После поучения и отпуста патриарх Никон приказал отсечь две большие ветви от «древа» со всем, что висело на них, и послать их царской семье. Потом весь народ стремился получить веточку от этого «древа», которая хранилась в домах как святыня, по вере людей принося исцеления от многих болезней. В великую среду, после чтения часов, патриарх Никон просил всех прощения, что делали и все остальные, и вечером служилось великое повечерие.

       Рано утром в великий четверток торжественно собирались в церковь во множестве духовенство и народ. Патриархи облачались на середине храма. Там уже стоял столик из разноцветного франкского мрамора, на нем слева были драгоценные сосуды с елеем, вином и пшеницей, в которую были поставлены семь свечей и семь стручцов с ватой. По углам стола стояли подсвечники со свечами, в правой его половине лежало Евангелие. Патриарх Никон спросил патриарха Макария, все ли правильно соблюдено. Патриарх Макарий исправил только одно: из сосуда с вином налил вина в елей. Патриарх Никон принял эту поправку «и остался доволен».

       Затем начали последование таинства елеосвящения. Чин был таким же, как и в наше время, с той особенностью, что по прочитании молитвы после каждого Евангелия елей крестообразно освящался стручцом, после чего стручец зажигался и вставлялся вновь в пшеницу, а очередная свеча гасилась. В конце чина патриархи Никон и Макарий склонили главы вместе, и развернутое Евангелие над ними держали архиереи, читая положенную молитву. Затем патриархи помазали друг друга. Потом елей разлили в три сосуда, и из них помазывали служивших и весь народ. В молитвах на освящение елея поминался царь, его дом и все православные христиане54. После этого сразу начался чин омовения престола. Вошли в алтарь, сняли с престола облачения, при этом патриарх Макарий указал снять и срачицу, престол омыли губкой и вновь облачили. Затем вышли из алтаря и начали часы. Литургия закончилась, как всегда, рукоположением священника и диакона.

       Непосредственно после литургии был совершен чин омовения ног. В хоросе, то есть у амвона, была поставлена покрытая ковром длинная скамья для тех, кто являл собою учеников Господа Иисуса Христа. На первом месте у скамьи поставили высокое сиденье с ковром для патриарха Макария, который олицетворял апостола Петра. У подсвечника поставили седалище для «Иуды предателя». Затем диаконы вывели из алтаря сначала «Иуду», а потом попарно выводили архиереев и архимандритов, которые, кланяясь патриархам, занимали места на скамье. Внизу, у патриаршей кафедры, архидиакон начал читать Евангелие на аналое. Когда он дошел до места «Воста от вечери и положи ризы», с патриарха Никона сняли митру и саккос. На словах «И приемь лентион, препоясася» на него возложили полотняный длинный плат, завязав его на груди крестнакрест, и на руки надели полотняные поручи. Затем на соответствующих словах Евангелия патриарху подали таз и кувшин, и он начал умывать ноги сначала «Иуде», потом всем остальным. При этом он лобызал ноги каждого, начиная с «Иуды», и благословлял каждого, пока не дошел до патриарха Макария. Ему он сказал слова, которые в Евангелии Господь говорит Петру при умовении ног, и они были переведены толмачом на греческий язык. Потом патриарх Никон, вернувшись на свое место, продолжал чтение Евангелия и окропил водой, которой умывал ноги, патриарха Макария, затем все духовенство и весь народ, теснившийся, дабы каждому быть окропленным. После этого патриарх Никон с амвона прочитал пространное поучение на этот день и совершил отпуст55.

       Очень интересным был чин омовения святых мощей в великий пяток. Патриархи и многочисленное духовенство под утро облачились в алтаре Успенского собора. Затем торжественным крестным ходом со множеством свечей пошли в Благовещенский собор Кремля, где находились мощи святых, частицы животворящего древа креста, животочное миро. Все эти святыни заранее были выложены на особых столах и аналоях вместе с иконами, в которые были помещены мощи56. Во множестве интереснейших подробностей Павел Алеппский описывает этот удивительный обряд, существовавший, видимо, только на Руси. Все мощи и другие святыни из Благовещенского собора были перенесены в Успенский, где после чтения часов и поучений на каждый час совершили великое водоосвящение с пением тропаря „Во Иордане". При чтении тропарей тому святому, мощи которого подавались патриарху Никону, он погружал последовательно все мощи в освященную воду, вытирая их затем и снова вкладывая в ковчежцы. С частиц животворящего креста Господня и других святынь патриарх Никон сам вытирал пыль, омывая их в святой воде. С особой торжественностью износился несомый патриархом на главе ковчежец с ризой Господней. В это время звонили во все колокола. Ковчежец, полуоткрытым, также погрузился в воду. Затем вода эта в сосудах как великая святыня раздавалась архиереям, вельможам и другим знатным лицам, потом ею кропились все люди, подходившие поодиночке, сначала к патриарху Никону, который давал им крест, затем к патриарху Макарию, который окроплял каждого водой. Многотысячные толпы людей окружали собор, и каждый человек окроплялся этой святой водой. После этого был сразу совершен чин выноса плащаницы Спасителя, затем вечерня, и после нее торжественный крестный ход, в котором все мощи были вновь перенесены в Благовещенский собор. С вечера четверга служба шла непрерывно и окончилась вечером под субботу.

       В субботу рано утром, до восхода солнца, зазвонили в колокола, и все вновь собрались в Успенский собор57.

       Раздали всем свечи. Патриарх окадил лежавшие на аналое иконы праздника, изображавшие Распятие Господа и снятие Его со креста, затем окадил плащаницу, алтарь, предстоящих; войдя вновь на кафедру среди храма, окадил весь народ на все стороны. То же сделали патриарх Макарий и другие архиереи попарно, обходя с каждением каждую половину храма. Затем вошли в алтарь, разоблачились и вышли, став у столпов храма в хоросе. Продолжалась утреня до пения «Святый Боже». Тогда вошли в алтарь и вновь облачились. Патриарх Никон окадил престол, вторично раздал свечи, выйдя из алтаря, окадил плащаницу и, взяв Евангелие (малое), вместе с патриархом Макарием вынес плащаницу через северные двери алтаря. Начался большой крестный ход вокруг Успенского собора с пением «Святый Боже». Обошли один раз, плащаницу вновь положили перед алтарем на прежнее место. После этого все архиереи поочередно, начиная с патриарха Никона, кадили плащаницу, алтарь, весь храм и весь народ, как в начале службы. Затем прочитали паримии. Апостол и Евангелие (на престоле) и совершили отпуст. Служба закончилась при восходе солнца.

       Спустя немного времени началась литургия, от которой вышли только к вечеру. И вскоре же ударили в колокола к молитве на сон грядущим.

       Наконец, в полночь с 14 на 15 апреля 1655 года «раздался по городу колокольный звон во всех церквах так, что земля задрожала и поколебалась. Народ, по обыкновению, шел в свои приходские храмы слушать пасхальную службу, которая была окончена задолго до рассвета»58. За три часа до восхода солнца началась служба в Успенском соборе. Патриархи и духовенство облачились в алтаре. Патриарх Никон раздал всем свечи, и все пошли крестным ходом вокруг престола, через северные двери алтаря, вышли в северные двери храма и, дойдя до западных, здесь совершили «чин Воскресения»59. Патриарх отворил двери, и вошли в храм. Патриарх Никон стоял на кафедре на середине храма, духовенство разместилось по чину по обе стороны. Затем, имея в руке крест, патриарх Никон кадил иконы на аналое, престол, алтарь, иконостас, предстоящий народ и обходил с каждением весь храм. То же сделал патриарх Макарий и за ним попарно архиереи. На седьмой песни был прочитан синаксарь. На девятой песни патриарх Никон опять кадил. Ексапостиларий пели хором все анагосты очень торжественным напевом.

       Все вошли в алтарь. Патриарх Никон снял свой праздничный саккос, который не мог более носить из-за его крайней тяжести. По словам Павла Алеппского, в нем было около пуда одного жемчуга. Это был великолепный саккос из очень дорогой материи, расшитый золотом и украшенный множеством драгоценных камней, не считая жемчуга. Патриарх Никон дал его подержать антиохийским гостям, и те не смогли удержать его в руках... «Говорят, пишет архидиакон Павел, этот саккос обошелся в 30000 динаров». Патриарх Никон облачился в саккос полегче. Начали христосоваться. Сначала патриарх Никон обошел все духовенство, приветствуя каждого словами «Христос воскресе!» и лобызаясь с каждым. То же сделали по очереди все остальные. Затем все вышли на середину храма. Патриарху Никону подали коробку с красными яйцами. Он дал три яйца патриарху Макарию, по два яйца архиереям и архимандритам и по одномуиереям, обходя каждого и снова христосуясь. Потом к нему подходил весь народ, некоторые давали красные яйца патриархам, которые их с благодарностью принимали, неимущим сами патриархи давали яйца. Вошли в алтарь, прочитали Евангелие пасхальной утрени. Патриарх Никон, как всегда, сказал проповедь, и был совершен отпуст.

       С удивлением Павел Алеппский отмечает, что русские в этот день и до Пятидесятницы продолжали творить земные поклоны, хотя это и не положено.

       После недолгого отдыха началась литургия. Евангелие читали поочередно патриарх Никон (у престола) и архидиакон (на амвоне). По прочтении каждого стиха били один раз в большой колокол, по прочтении Евангелия зазвонили во все колокола. То же было и на великом входе.

       Павел Алеппский свидетельствует, не давая объяснений, что на великом входе, помимо обычных в этом случае предметов, несли «модель города Иерусалима, в середине которой находится храм Воскресения и Гроба Господня, со всеми куполами и с крестами наверху, как он и есть на самом деле, но все это было из серебра»60. В конце литургии патриарх Никон прочитал на амвоне Слово святого Иоанна Златоуста и совершил отпуст с крестом в руке, что в течение светлой седмицы должны делать и все священники. За пасхальной литургией были совершены рукоположения во пресвитера и во диакона.

       В конце службы, по благословению патриарха Макария, всем людям был роздан антидор, после чего это вошло в обычай. Совершили освящение куличей и яиц и разоблачились. Очень торжественно потом совершалось шествие патриархов к трапезе и обратно после трапезы, ибо, по обычаю того времени, на светлой седмице после возвышения Панагии в конце трапезы шли благодарить Бога в церковь.

       В описании пасхальных торжеств обращает на себя внимание то, что трисвещники, видимо, не были тогда в употреблении, крестный ход на Пасху даже не обошел вокруг всего храма. Но зато как замечателен обычай христосования со всем народом! Люди при христосовании прикладывались только к руке патриарха. Лобызалось духовенство лишь между собой. А миряне, как пишет архидиакон Павел, вплоть до отдания пасхи постоянно христосовались, целуя друг друга в уста и даря красные яйца (а они были только красного цвета в те времена).

       Великая пасхальная радость верующего народа хорошо отображена в записках Павла Алеппского. Следует признать, что он не прав, когда говорит, что Пасха, Рождество, Троица и другие праздники проходили в России менее торжественно, чем Новолетие и два «самых больших», по его мнению, праздникаКрещение и Вербное воскресенье. В последнем случае он, несомненно, имеет в виду внешнюю, «зрелищную» сторону праздников. Великолепный крестный ход к реке на Крещение и очень красочный ход с «древом» и «шествием на ослята» в Вербное воскресенье представлялись ему, конечно, особенно замечательными, ибо он никогда не видел таких обрядов.

       По поводу пасхальной службы в Москве Павел Алеппский с явным разочарованием пишет: «Однако есть большая разница между этою службой и службой греков, тем блеском, шумом, радостью и ликованием, которые бывают при этом в нашей стране»61. В этой оценке проявилось различие душевного склада араба-южанина Павла Алеппского и душевного склада русских людей. Все описания пасхальной службы Павла Алеппского свидетельствуют, насколько глубоко духовным было восприятие русским людьми великого смысла и значения Воскресения Христа Спасителя как события, в котором они сами были как бы участниками, с изумительным благоговением и самоотверженностью готовясь к нему. То, что для Павла Алеппского было утомительным обрядом, для православных русских людей было участием в тайне домостроительства спасения. Иначе никто из них не смог бы выдержать таких бдений, стояний и постов. Это была именно вера, жизнь со Христом и во Христе. И Павел Алеппский сам это чувствует, понимает, преклоняется перед этим, как мы уже видели много раз, воздает этой вере, этой глубокой духовности должные хвалы. Но его собственное восприятие продолжает оставаться более душевным, эмоциональным, чувственным, чем духовным62.

       Весьма показательны в этом смысле его пространные записи при первом наблюдении особенностей духовной жизни русских людей в Коломне осенью 1654 года. Он не находит слов, чтобы описать свое изумление по поводу того, что русские погребают своих покойников спокойно и тихо, без воплей и рыданий. В то время страшная моровая язва уносила ежедневно сотни жизней, умирали (по нескольку человек сразу) служители епископии, жившие в нижних помещениях, под кельями патриарха Макария, а в городе было так тихо, что «как будто и не было моровой язвы». В Сирии, как говорит архидиакон Павел, если умирает человек, то «его семейные встревожат весь город своим воем и криками, издаваемыми самым высоким голосом»63.

       Вот это различие духовного склада и восприятия жизни следует иметь в виду при чтении записок архидиакона Павла Алеппского. Только чувственным, не духовным восприятием явлений можно объяснить ошибку Павла Алеппского, считавшего Рождество Христово, Пасху и Троицу праздниками менее чтимыми в России, чем Новолетие, Богоявление и Вербное воскресенье.

       На пасхальной седмице Павел Алеппский не отмечает в богослужениях никаких особенностей. Вкратце он говорит о торжественном праздновании памяти святителя Ионы, митрополита Московского, которое пришлось на светлую пятницу. После торжественного богослужения в Успенском соборе была большая трапеза у патриарха Никона со столом для неимущих и увечных64.

       Как видно из этого и предыдущих заметок архидиакона Павла, в России того времени память иже во святых отец наших, всея России чудотворцев совершалась с особым молитвенным усердием и благолепием.

       В связи с празднованием памяти святителя Афанасия, патриарха Александрийского, престольный праздник одного монастырского храма в Кремле, Павел Алеппский отмечает распространенный в России обычай. Все настоятели монастырей, а также храмов, которые являлись кафедрой епископа, в престольные свои праздники совершали освящение воды и в особых сосудах отсылали святую воду вместе с просфорой и иконой своего святого или праздника патриарху и другим высокопоставленным лицам65.

       Большим праздником в Московии, как пишет Павел Алеппский, было Преполовение Пятидесятницы. На этот день в 1655 году пришлось также воспоминание перенесения мощей Святителя и Чудотворца Николая в Барград, этот праздник совершался только в России и на Украине. Из Успенского собора был большой крестный ход на Красную площадь, к «месту для молебствий». Там отслужили торжественный молебен, возвратились в собор и совершили литургию.

       21 мая очень торжественно совершали праздник в честь Владимирской иконы Божией Матери. Также был крестный ход на площадь и в монастырь (Владимирский) [Так называет Павел Алеппский Сретенский монастырь.], где служили литургию. При этом собралось почти все население города: москвичи очень чтили эту икону. В тот день, как и во всякий большой праздник, питейные дома в городе были закрыты66.

       В течение всей Пятидесятницы люди с усердием, удивлявшим Павла Алеппского67, посещали богослужения, готовясь встретить праздник Святой Троицы и Сошествия Святого Духа. В этот праздник «было совершено весьма большое торжество». Перед литургией звонили в большой колокол, а после, на вечерне с чтением коленопреклонных молитв, зазвонили во все колокола. Люди украшали храмы зеленью и ветвями. Все приходили в храмы с ветвями «дерева, похожего на лавр» (береза), крестьяне возами привозили эти деревья в столицу. В тот день совершили рукоположение епископа в Коломну, на место заточенного епископа Коломенского Павла68. Чин рукоположения епископского будет описан далее.

       1 июня царица прислала патриарху Макарию первую редиску как начатки плодов.

       Начало богослужений летом изменилось. К вечерне благовестили, по нашему времени, в 8 часов вечера, а к утрени в полночь, к воскресной или праздничной утрени в 8—9 часов вечера, вслед за вечерней69.

       В четверг по Пятидесятнице в Москве был обычай, по которому патриарх с царем и царицей, множеством духовенства и народа направлялся за город для поминовения всех несчастно умерших, убиенных, безродных, неимущих и т. п.70 При этом торговцы выносили за город и свою торговлю.

       12 июня патриарх Никон прислал патриарху Макарию первые свежие огурцы, «ибо никто не ест новых огурцов ранее царя и патриарха». Московские огородники в великий четверток сеяли семена огурцов в гряды и прилагали много трудов, укрывая их от холода ночью и открывая при солнце. Тот, кто первым доставлял царю и патриарху свежие огурцы, наделялся щедрой милостью деревней с крестьянами. Так бывало ежегодно71. Огурцы благословлялись патриархом как начатки овощей, так что эти первые плоды были как бы вестниками грядущего, по милости Божией, благоденствия страны в данном году. Во второе воскресенье по Пятидесятнице при колокольном звоне патриарх Никон ходил большим крестным ходом через западные ворота Кремля за стену Белого города, к храму во имя пророка Илии (ныне в Обыденском переулке), близ Земляного вала. Здесь служили архиерейским собором и возвращались в Кремль72.

       23 июня также очень торжественно праздновали (второй раз) честь Владимирской иконы. Сначала большим крестным ходом выходили через Спасские ворота к «круглому помосту для молебствий», служили праздничный молебен, затем шли через Красную площадь на Сретенку, в Сретенский монастырь, совершали там во дворе освящение воды, затем в храме литургию. Присутствовали, кроме духовенства, и все сановные люди государства73.

       Вечером в субботу, перед неделей 3-й, третьим воскресеньем по Пятидесятнице, совершалась великая панихида по воинам, убиенным при взятии Смоленска 25 июня 1654 года. Всех погибших поминали поименно.

       Павел Алеппский отмечает также торжественные богослужения в память первоверховных апостолов Петра и Павла и в воспоминание Положения Ризы Божией Матери во Влахерне.

       Особыми молитвенными торжествами отмечалось 8 июля воспоминание явления чудотворной Казанской иконы Божией Матери. При звоне колоколов выходили из Кремля крестным ходом в «великолепную церковь» в честь этой иконы, которая находилась напротив Никольских ворот Кремля, где большим собором духовенства служилась литургия74.

       10 июля весьма торжественно совершали празднование в честь ризы (хитона) Господа Иисуса Христа75, в память принесения ее в Москву в этот день в 1622 году. Это был подарок шаха персидского Аббаса государю московскому. Аббас вывез хитон из Грузии, где он хранился с древних времен. Патриарх облачался в этот день в свой самый дорогой саккос (как и на Пасху).

       Отмечает архидиакон Павел Алеппский и празднование в честь Ржевской (Оковецкой) иконы Богоматери 11 июля, когда крестным ходом ходили из Успенского собора в храм в честь этой иконы, «что позади Кремля»76.

       По случаю побед русских войск, известия о которых получали в Москве быстро, «не было ни стрельбы из пушек, ни барабанного боя, ни трубных звуков, ничего подобного, а только колокольный звон и молебствия. Мы дивились этой набожности и вере»,пишет архидиакон Павел77.

       Павел Алеппский отмечает также, что торжественно праздновалась память равноапостольского князя Владимира 15 июля. При этом он сообщает совершенно искаженную историю его жизни, о которой он знал лишь понаслышке и, видимо, многого из услышанного не понял78.

       О празднике в честь пророка Илии архидиакон Павел упоминает без подробностей.

       27 июля патриархи Никон и Макарий с собором духовенства служили в Новодевичьем монастыре, где в то время еще пребывали русские монахини из знатных княжеских и боярских родов. Позднее этих монахинь разместили в разных монастырях Москвы, а в Новодевичьем монастыре поселили православных монахинь из города Могилева и других городов Белоруссии и Украины79.

       1 августа начало Успенского поста отмечалось очень большим торжеством с крестным ходом через Водяные ворота к Москве-реке, где на специально сооруженном помосте совершался чин малого водоосвящения. Архидиакон Павел замечает, что после третьего погружения креста в воду с пением «Спаси, Господи, люди Твоя» патриарх Никон брал у стоявших у воды трех человек втрое скрученные свечи и опускал их, погашая в воде80. Праздник Успения Пресвятой Богородицы в 1655 году антиохийские гости провели не в Москве, где по случаю престольного дня главного храма всей России бывало, надо думать, особое торжество, а в Иверском Валдайском монастыре, куда они заезжали по пути в Новгород (это было путешествие, предложенное патриархом Никоном). Об этом празднике Павел Алеппский не говорит ничего особенного, кроме похвальных слов «сладкому напеву» украинских и белорусских монахов насельников этого монастыря81.

       В Новгородской земле восточные гости были в праздник в честь Владимирской иконы Божией Матери, 26 августа. В Сырков монастырь, где в то время находился патриарх Макарий и где соборный храм освящен в честь Владимирской иконы, из Новгорода пришел большой крестный ход, со множеством народа, во главе с митрополитом Новгородским. Шли шесть верст, «и о, удивление!все пришли пешком», восклицает Павел Алеппский82.

       Затем в двух словах говорится о празднике в воспоминание Усекновения главы Иоанна Предтечи. Следующим торжеством, которое обстоятельно описывает архидиакон Павел Алеппский, явилось церковное Новолетие 1 сентября. С него мы и начали настоящий обзор русских богослужений по Павлу Алеппскому.

       Что касается церковных таинств и связанных с ними обычаев, то у Павла Алеппского можно найти повествования о таинствах крещения и священства.

       Крещению придавали очень большое значение. Насильно не крестили и не обращали никого, но изъявлявшим желание креститься радовались и принимали их с большой любовью. Крестили только погружением. Обливание считалось настолько неверным обычаем, что его даже не признавали крещением, и крещеных католиков и даже православных украинцев и белорусов, если они были крещены обливанием, крестили вторично. Правда, потом, но настоянию патриарха Макария, соборными определениями эта практика была отменена, и стали только миропомазать.

       Взрослых, как правило нерусских, крестили в реке, после того как они определенное время обучались молитвам, церковным обычаям, тайнам веры и 40 дней постились, стоя в притворе церковном в положении оглашенных. Павел Алеппский наблюдал крещение в реке. После помазания елеем с крещаемого снимали одежды, оставляя его в одной срачице, и священник вводил его в реку. Затем, когда крещаемый достаточно погружался в воду, срачица снималась, и крещаемый погружался с головой, трижды, при помощи пояса, продетого под мышки. Затем его тотчас одевали полностью во всю новую одежду, даже обувь и головной убор полагались новые. Священник трижды обходил с ним вокруг купели, стоявшей на берегу. Так крестили в присутствии архидиакона Павла однажды трех мужчин. «Мы увидели нечто чудесное, пишет Павел Алеппский, их лица были черными и мрачными, и тотчас о, удивление! преобразились в сияющие светом»83. Младенцев крестили в основном в храме, в купели, с полным погружением, но, иногда и в реке.

       Интересными были обычаи и рукоположения в первые и высшие степени священства.

       Ставленниками обычно бывали или сыновья священников и диаконов, или грамотные крестьяне и горожане, у которых на руках были ходатайства или их господ, если они, из крепостных, или воеводы, знатных горожан, сельских и городских прихожан, подтверждавшие, что они достойны священства.

       Чин рукоположения во пресвитера и диакона был, как видно, таким же, как и теперь84. При рукоположении священнику вручался Служебник, диакону рипида или большой воздух. При этом архиерей сразу объяснял при возложении священных одежд значение и смысл молитв, относящихся к предметам облачения, чтобы новопоставленные ничего не забыли. Рукоположенных не направляли на приход прежде, чем они 15 раз отслужат в соборе, где их учили всем службам. Непременно им выдавалась ставленническая грамота с печатью и подписью архиерея или патриарха85.

       Архидиакон Павел сообщает в нескольких местах интересную подробность о ставленниках. «Только что надев священническое одеяние... они выбривают себе на макушке большой кружок по циркулю, приглаживают волосы надо лбом и откидывают их за уши, как делают женщины... таким образом, они, казалось, были священниками уже много лет»86.

       Патриарх Никон всегда лично проверял готовность ставленников. Когда в его особом для ставленников Духовном приказе собиралось 20—30 человек, ожидавших рукоположения, с рекомендательными грамотами и прошениями, он вызывал всех к себе и подходил к каждому с раскрытой книгой. Кто прочитывал предложенный текст хорошо, тому на прошении патриарх Никон делал пометку «Достоин», кто читал плохо, тех отсылал назад87.

       Ставленников было так много, что патриарх Никон, патриарх Макарий, архиепископ Сербский Гавриил и другие архиереи в Москве просто не успевали их рукополагать. Как уже отмечалось, рукоположения совершались за каждой литургией, даже за пасхальной. После посвящения новопоставленные регистрировались в Патриаршем приказе, платя при этом, смотря по своему состоянию, казначею приказа, его подчиненным и анагностам, участвовавшим в рукоположении. Иногда это обходилось в 10 сoблей и более88.

       Хиротония во епископа сопровождалась особыми обычаями. Кандидата во епископа избирал или сам патриарх, или бросали жребий между несколькими кандидатами. Павел Алеппский видел две епископских хиротонии: во епископа Коломенского и во архиепископа Астраханского последним был избран архимандрит Иосиф, причисленный впоследствии к лику святых. Вот что сообщает архидиакон Павел.

       К избранному во епископа приставлялись сразу несколько человек, одетых в красное суконное платье, с высокими красными шапками на головах и с посохами. Это были так называемые халдеи, изображавшие «людей Навуходоносора». Как известно, они были непременными персонажами «пещного действа» (упраздненного патриархом Никоном), которым изображались при святых отрока в печи «халдейского мучителя». Почему они теперь участвовали в обрядах, сопровождавших епископскую хиротонию, архидиакон Павел не мог выяснить, сколько ни пытался89. В течение трех дней эти «халдеи» неотступно ходили за избранным, дабы все могли видеть, что он готовится стать епископом. Будущий владыка давал подарки всем, кто так или иначе участвовал в его хиротонии, в том числе и «халдеям», делал взносы в казну90. Расходы строго соответствовали принятому обычаю и доходам той кафедры, на которую он поставлялся91. Сама хиротония совершалась с большой торжественностью и великолепием. Патриархи с царем сидели на тронах посреди храма на возвышении. Вокруг амвона стояли «халдеи». Архиереи, архимандриты и другое духовенство размещалось на сидениях по обе стороны патриархов. Выводили из алтаря избранного кандидата. Поклонившись высоким властям, он становился лицом к народу и громко читал грамоту, данную ему жителями его области, в которой они изъявляли желание иметь его своим архипастырем. Затем ставленник читал исповедание Соборов и Символ веры. Потом он подходил к патриарху, и патриарх читал над ним положенную молитву и благословлял его. Во время трисвятого на литургии совершался «обычным образом» чин посвящения во епископа92. Из записок архидиакона Павла явствует, что архиерейские степени присваивались рукоположенному сразу, в зависимости от достоинства кафедры, на которую его рукополагали. Если поставляли на кафедру, имевшую достоинство митрополии, то сразу усвояли и степень митрополита. Святитель Астраханский Иосиф, например, будучи архимандритом, был сразу посвящен в архиепископа, так как Астраханская кафедра считалась архиепископией.

       Затем новохиротонисанного архиерея сажали на лошадь, и он в сопровождении «халдеев», бояр и стрельцов объезжал в первый день Кремль, во второй Белый город, в третий всю Москву, кропя стены святой водой и осеняя город и народ крестом. Город получал от этого особую благодать93. Народ, встречая его, падал ниц, земно кланяясь новому архиерею.

       Большое внимание в книге Павла Алеппского уделено замечательным колокольным звонам и описанию колоколов. Все храмы в Москве и в других городах и селах непременно имели колокола. Павел Алеппский сообщает, когда, в каких случаях и как звонили в колокола, описывает вид, размеры, звучание отдельных знаменитых колоколов. И наконец, очень подробно описывает происходившую на его глазах отливку колокола-гиганта в Кремле на Соборной площади94. Этот колокол в течение года отливали под руководством мастера-юноши (или совсем юного), который вызвался это сделать и о котором никто не мог подумать, что он способен на такое, настолько он был молод (без усов), худ и невзрачен. Павел Алеппский описывает историю предшествовавшей отливки другого колокола-гиганта, который, позвонив немного, раскололся. После этого уже упомянутый мастер стал лить новый колокол. Он весил 12000 пудов, был огромен и поразил всех мощностью своего звучания и приятностью тембра. По словам Павла Алеппского, это был самый большой колокол в мире, что вполне вероятно. Архидиакон Павел подробно описывает процесс отливки «чудо-колокола». Переводчик «Путешествия» А. Муркос посвящает истории этого предшественника царь-колокола обстоятельное исследование95, указывая на исторические неточности в надписи на знаменитом царь-колоколе в Москве. Из этого исследования явствует, что в описании Павла Алеппского мы имеем исключительной ценности уникальное и мало кому известное историческое свидетельство об удивительном искусстве русских мастеров96.

 

ГЛАВА V

ЦЕРКОВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ,
ПОЛОЖЕНИЕ ДУХОВЕНСТВА, ЦЕРКВЕЙ И
МОНАСТЫРЕЙ

 

       Русская Православная Церковь в XVI веке была практически неотделима от общества. Поэтому, с одной стороны, религиозные и нравственные установления, нормы и предписания Церкви были обязательны для всех, начиная от царя и до простого крестьянина (и мы видели в предыдущих главах, что русское общество жило как единая духовная община и руководствовалось строгим уставом). С другой стороны, мирская, царская власть по праву своей веры, своей принадлежности к Церкви считала своим долгом принимать самое живое и деятельное участие во всех церковных делах. А церковная власть, в свою очередь, по праву пастырского попечения о православном обществе как пастве своей считала себя обязанной участвовать в делах мирских, гражданских. Так, не разделяясь, хотя и не сливаясь, существовали и действовали в русском обществе два начала духовное и светское, мирское. В этом причина того своеобразного двоевластия царя и патриарха в русском обществе, которое возникло в начале XVII века и продолжалось едва ли не столетие.

       Смешение функций духовной и светской власти было при таком положении вещей неизбежно и совершенно естественно. Примеров тому в истории великое множество. Об этом свидетельствуют все церковные историки, изучавшие XVII век. Документальные подтверждения этого смешения в изобилии находим у митрополита Макария1. Но как у него, так и у других историков содержатся и многочисленные свидетельства о постоянных попытках отрегулировать и определить функции церковной и гражданской власти. Смешение функций и связанные с этим замешательство и нечеткость в делах были естественным следствием взаимодействия и взаимопроникновения церковной и гражданской власти, что вызывалось общим мировосприятием православных людей, при котором все мирское, внешнее имело и большой духовный смысл, а духовное должно было непременно отражаться на мирском, определяя его и главенствуя над ним.

       Как известно, церковное управление в XVII веке представляло собой иерархическую лестницу, на первых ступенях которой находились пасомые-миряне, духовно окормляемые приходскими священниками. Епархии возглавлялись правящими епископами, имевшими большую самостоятельность в духовном управлении своей областью со всеми ее приходами и монастырями. А во главе всего церковного общества находился патриарх Московский и Всея Руси, ведавший важнейшими церковными делами, созывавший Собор архиереев и представителей клира для решения особо важных вопросов, представлявший всю Русскую церковь перед царской властью. Патриарх имел, как и все епископы, свою епархию, очень большую, состоявшую из Москвы и прилегавших к ней центральных областей Руси.

       Согласно Кормчей книге и «Соборному уложению» Стоглавого собора 1551 года, ведомству духовного управления и церковному суду в епархиях подлежало, во-первых, все духовенство, и не только по духовным делам, но и по всем гражданским, кроме тяжких уголовных преступлений (разбой, убийство, воровство2 и др.), а во-вторых, миряне по всем духовным делам и некоторым гражданским. С мирян, как и с духовенства, взимались некоторые сборы в пользу архиереев3.

       И хотя Стоглав объявил «противными священным правилам» так называемые «несудимые» (тарханные)[ От «тархан» (татарок.) свободный от податей. Ред.] грамоты, они были широко распространены. Эти грамоты выдавались русским царям по их воле или по просьбам с мест, поступавшим от отдельных монастырей и соборов, как особая царская милость и привилегия, согласно которой духовенство этих обителей и соборов со всеми их вотчинами и крестьянами освобождалось от суда своих епархиальных епископов по всем делам гражданским, а часто и от взносов в пользу архиерея. При Михаиле Феодоровиче такие «несудимые» грамоты жаловались не только в архиепископии, но и в митрополии и даже в епархию патриарха. В таких случаях духовенство монастырей, соборов и их люди судились у местных царских чиновников или в Приказе большого дворца, где существовало ведомство из мирских лиц, ведавшее исками духовенства и монастырей и исками на них по всем гражданским делам. За архиереем оставалось тогда только право суда в связи с церковными делами. Мало-помалу все духовенство стало стремиться к освобождению от власти своих архиереев по гражданским делам. Исключение было сделано для епархии патриарха в 1625 году, когда царским указом были отменены в ней все прежние «несудимые» грамоты, и все духовенство (в том числе и монашествующие), все монастыри и храмы с их слугами и крестьянами во всех делах духовных и гражданских, кроме «разбойных, татных и кровавых», и во всех исках на них должны были подлежать суду патриарха и платить ему различные пошлины. Только кафедральный собор Москвы Успенский собор в Кремле был освобожден от подчинения патриарху по гражданской линии и от пошлин ему, ибо сам царь вызвался судить все иски этого собора (и предъявляемые этому собору) беспошлинно. Патриаршая епархия стала выделяться среди других епархий, в которых церковные причты и особенно монастыри все более переходили в подчинение Приказа большого дворца по всем мирским делам. Для управления своей епархией патриарх имел свои особые учреждения приказы, в которых велись все духовные, гражданские и финансовые дела, причем заседали в них светские лица. То же было и в канцеляриях епархиальных архиереев: судом над духовенством, всеми делами епархий ведали архиерейские бояре, то есть мирские люди, а сугубо духовные дела обычно судили сами архипастыри. Что же касается духовенства, имевшего тарханные грамоты, то дело доходило до курьезов. Так, в монастыри Вологодской епархии однажды отказались принимать монахов, отправленных туда на епитимию архиепископом Вологодским. Архиепископ пожаловался царю. Тогда царь через вологодского воеводу приказал монастырям принимать таких монахов4!

       Через Приказ большого дворца царь простирал свою власть на всю экономическую и административную жизнь русских монастырей, сам назначал и смещал настоятелей, делая исключения лишь для самых знаменитых епархий, распоряжался исправлением нравов и внутренних порядков в обителях.

       Наконец, «Соборное уложение» Алексея Михайловича 1649 года, каковым были отменены тарханные грамоты, подчинило все русское духовенство, кроме патриарха, по всем гражданским делам особому государственному Монастырскому приказу, в котором светские лица ведали судом по всем искам, предъявляемым духовенству со стороны других ведомств и лиц, и по всем искам духовенства друг другу, что было совсем неканонично. Впрочем, нужно иметь в виду, что цари в то время настолько не отделяли себя в своем сознании от Церкви, что подобные действия и узаконения рассматривались не как вмешательство в церковные дела, а как обязанность царя, имущего власть христианина, блюсти должный порядок в церковных делах. И тем не менее не только низшее духовенство, но и все епископы вплоть до митрополитов включительно отдавались на суд гражданских чиновников Монастырского приказа (даже не на суд царя). Только патриарх в своих «домовых вотчинах» по-прежнему всеми делами ведал сам, но епархия его по мирским делам была подчинена государственному Монастырскому приказу. Неясность положения об этом приказе давала возможность для больших злоупотреблений со стороны приказных бояр, дьяков и прочих чиновных людей.

       Церковная власть и высшее духовенство основательно обеспокоились новыми порядками при Алексее Михайловиче. Тут же начались отступления от них. Так, своему любимцу митрополиту Новгородскому Никону Алексей Михайлович в 1651 году дает «несудимую» грамоту на всю митрополию, согласно которой все духовенство, все люди монастырских вотчин по всем делам, кроме «разбойных, татных и убивственных», отдавались на суд митрополита.

       «Уложение» 1649 года, кроме того, запрещало патриарху, всем архиереям, монастырям и церквам покупать новые вотчины, брать вотчины в заклад и принимать таковые в «вечный поминок» по душам. А вотчинникам запрещалось продавать или жертвовать свои вотчины Церкви. Характерно, что стольники, стряпчие, дворяне московские и все выборные люди Русской земли на Соборе 1648 года били челом государю, чтобы у духовенства и церквей были отобраны вотчины, которые были приобретены ими с 1580 года, когда им было запрещено приобретать или принимать в дар земельные вотчины. Ибо, несмотря на этот запрет, вотчины все-таки приобретались и принимались в дар, обычно на поминовение души. Челобитье не было принято, хотя царь и приказал составить списки вотчин, приобретенных Церковью с 1580 года. Также было запрещено дарить вотчины при пострижении их владельцев в монашенство, и постригшиеся не имели больше права владеть и управлять своими вотчинами. Разрешались только вклады и жертвы деньгами и другими ценностями.

       Следует обратить особое внимание на то, что все архиереи, монастыри и церкви, особенно более богатые, обязаны были платить очень большие взносы в государственную казну на содержание войска, почтовые нужды, на выкуп пленных, а также давать деньги и хлеб для содержания войска в военное время и в определенном числе ратников с полным вооружением и снаряжением. Кроме того, церковные и монастырские вотчины облагались податями более высокими, чем все прочие земли5. Наконец, в военное время и в других чрезвычайных случаях архиереи, духовенство, монастыри и церкви должны были вносить по государеву указу деньги, хлеб, оружие, посылать людей, а также добровольно вносить, по своему усердию, и свои личные, «келейные» деньги.

       Об этом у архидиакона Павла Алеппского есть яркое свидетельство: «Архиереи и настоятели монастырей, пишет он о военных событиях 1654—1657 годов, пользуются только титулом, а что касается богатств, то все они находятся в распоряжении царя... Столько тысяч войска и миллионов расхода потребовалось, и царь лично участвует в походе, который длится уже два года, а еще не открывали ни одного из (государственных) казнохранилищ, но все получают от архиереев, монастырей и других»6.

       Тут же Павел Алеппский свидетельствует: «Поистине архиерей в этой стране важнейший правитель, коему подчиняется воевода. В его руках имущество Церкви и ее сокровища. Но над ним есть блюстители и полномочные, кои сообщают о нем все в подробности».

       Итак, у архиереев и вообще духовенства не только титул, но и огромный духовный авторитет, возвышающий их над мирскими начальниками и дающий им большое материальное могущество. Но всем этим они не владеют, а лишь пользуются, и притом пользуются под бдительным надзором высшей мирской власти. В любой момент и почет, и власть над церковными средствами могли быть отобраны, и любой человек, даже иерарх, становился бесправным заключенным в отдаленном монастыре.

       Несмотря на наличие известных законов и уложений, очень многое во взаимодействии церковной и государственной власти зависело от личных взаимоотношений, личных настроений и решений конкретных носителей церковной и гражданской власти. Они могли делать исключения из законов для любого человека или монастыря или епархии, вносить новые временные или постоянные изменения в сложившуюся в соответствии с законом практику.

       Это и послужило тому необычайному возвышению Церкви, которое произошло при патриархе Никоне исключительно благодаря личной взаимной любви и дружбе царя и патриарха.

       В самом деле, царь со смирением подходит под благословение патриарха, но в то же время участвует в церковных Соборах, в назначении архиереев и по-прежнему имеет власть над всеми средствами епархий и монастырей. А патриарх, в свою очередь, как мы видели, участвует во всех государственных делах, а в долгие периоды отсутствия царя ведет все государственные дела. Он не только равный соправитель царя, но в каком-то смысле выше его. Достаточно вспомнить проводы царя в поход, когда патриарх, подобно Моисею, как духовный вождь, со властию вдохновляет и направляет царя на брань во имя веры и Церкви...

       Свидетельства об отношении царя к патриарху Никону у архидиакона Павла Алеппского настолько уникальны, что историк Церкви митрополит Макарий (Булгаков), вообще довольно сдержанный, называет их «драгоценными»7 и подробно цитирует их. Совсем не случайно, что царь сам наделяет своего друга и духовного отца патриарха титулом «великий государь», как бы возводя его таким образом в равное с собой гражданское достоинство, ибо принятый для патриархов титул всегда был «великий господин», в отличие от «государя» царя. Характерно одно из выступлений царя, в котором впервые был назван новый титул патриарха: «Мы, Великий Государь, царь и великий князь... советовав с Отцом своим и Богомольцем Великим Государем, Святейшим Никоном, Патриархом Московским и Всея Руси... приговорить изволили идти против недруга своего польского короля». Это было сказано в Успенском соборе во всеуслышание 23 октября 1653 года8.

       Столь высокое гражданское положение предстоятеля Русской церкви позволило ему свести на нет значение и действия государева Монастырского приказа и ведать лично всеми духовными и гражданскими делами духовенства (кроме тяжких уголовных преступлений), церквей и монастырей Русской церкви в своих Патриарших приказах. Теперь уже не царь, а патриарх назначает и смещает архиереев, настоятелей монастырей и других церковных лиц, как видно из записок Павла Алеппского. Это подтверждается и историками Церкви на основании других источников.

       У архидиакона Павла Алеппского есть одно сообщение, которое, по-видимому, не сохранилось в официальных исторических документах. Описывая избрание митрополита Никона на патриаршество, он сообщает об условии митрополита Никона, что «царь отнюдь не будет заниматься делами Церкви и духовенства», и добавляет, что это соглашение между патриархом Никоном и царем было скреплено «царским указом», то есть какой-то грамотой царя, в которой он письменно подтверждал свой отказ от участия в делах Церкви и духовенства9. Митрополит Макарий подтверждает свидетельство Павла Алеппского ссылкой на слова бывшего диакона Благовещенского собора Феодора Иванова, который показывал: «Царь Никону запись даде своею рукою в начале поставления его, еже во всем его послушати и от бояр оборонить и его волю исполнять»10. Судя по тому что, как известно, патриарх Никон взял у Алексея Михайловича грамоты, подтверждавшие грамоты Михаила Феодоровича и Бориса Годунова о «несудимости» Патриаршей епархии государственными инстанциями, свидетельство Павла Алеппского заслуживает доверия. Патриарх Никон мог взять у царя расписку в том, что царь отказывается от вмешательства в церковные дела, представляя полную власть в них патриарху. Отказ царя запрещенному диакону, просившему ходатайствовать о снятии с него запрещения11, красноречиво свидетельствует о том, что Алексей Михайлович во всяком случае старался твердо держаться позиции невмешательства.

       Итак, «Соборное Уложение» 1649 года формально сохранялось, не было отменено, но фактически в части церковных дел было сведено на нет и подавлено могучей личной инициативой патриарха Никона.

       В таком общем положении застал русские церковные дела архидиакон Павел Алеппский в 1654—1656 годах.

       Следует отметить одно существенно важное для понимания дальнейшей истории обстоятельство. Если патриарх Никон сумел документально оформить неподсудность Патриаршей епархии государственным инстанциям по гражданским делам, а также полную самостоятельность патриарха во всех сугубо церковных делах управления и суда по духовным делам, то все, что выходило за рамки этого, а именно: его высокое гражданское положение, равное с царем, участие в государственных делах, влияние на высших сановников государства и тому подобноевсе это не было официально, письменно закреплено и держалось только на личной дружбе патриарха с царем и на том полном их взаимном доверии, которые могли уже не повториться при следующих патриархах. Поэтому только то, что патриарх Никон сумел официально закрепить, оказалось прочным и было достоянием церковной власти вплоть до Петра I.

* * *

       Говоря о наших епископах, Павел Алеппский перечисляет и епархии, бывшие в то время в Русской церкви. «Первые из них четыре митрополита, носящие белые клобуки по примеру древних митрополитов»: Новгородский, «носящий саккос в присутствии патриарха». Казанский, Ростовский, Крутицкий, «который постоянно до конца дней своих имеет пребывание в Патриарших палатах». Затем следуют архиепископы: Сибирский (Тобольский), который никогда не бывает в Москве по причине отдаленности епархии; Астраханский, по той же причине не бывающий в Москве; Рязанский, Тверской, Суздальский, Вологодский, Псковский и епископ Коломенский12. Если учесть, что митрополит Крутицкий не имел епархии, но занимал почетное место и владел титулом, то всех епархий и правящих архиереев было в то время одиннадцать. Что же касается Киевской митрополии, то она только входила в состав Русской церкви и первое время была лишь «под благословением» московского патриарха, фактически оставаясь самостоятельной. Архидиакон Павел перечисляет епархии в строгой последовательности их «мест», то есть почетных степеней и достоинств. Нами уже отмечалось, что почетные степени епархий переходили на титул поставляемого в них епископа: поставлявшийся, например, на митрополию сразу рукополагался в митрополита.

       Волею обстоятельств Павел Алеппский долгое время провел в считавшейся самой бедной епархии Коломенской, а затем побывал в «высшей» митрополии Новгородской и, кроме того, наблюдал течение дел в Патриаршей епархии. Так что его сведения обладают достаточной полнотой.

       В Коломенской епископии в самом начале своего знакомства с положением Русской церкви алеппский путешественник замечает следующие особенности. Архиерейские палаты и приказ, где велись дела епархии, очень просторны и богаты. При них, как и в каждой епархии и даже в каждом монастыре, имевшем вотчины с крестьянами13, имелась тюрьма для провинившихся духовных лиц, крестьян из многочисленных земель с деревнями и селами, которыми владела епископия, и провинившихся слуг епископа. За преступление, в том числе и тяжелые уголовные (кражи, убийства и другие), епископских людей и крестьян вотчин епископии сажали в тюрьму и здесь, в епископском приказе, творили суд и «расправу». Местный коломенский воевода «не имел власти над ними». Но, оказывается, не епископ судил своих людей, а «судьи и управляющие», назначаемые царем к каждому архиерею и в крупные монастыри на постоянную службу при них. Скорее всего, это были уполномоченные государева Монастырского приказа. Кроме того, светские чиновники посылались царем, по словам архидиакона Павла, в «качестве надсмотрщиков» над «всеми угодьями и доходами» епархий и монастырей. «Архиерей же и настоятель монастыря вправе распоряжаться только собственным имуществом, пишет Павел Алеппский. Монастыри также ведут запись своих доходов, кои они складывают в казнохранилище на нужды царя в случае похода». Равным образом монастырские власти не могли ничего строить или разрушать в своих обителях без спроса государя14.

       Для ведения церковных дел и суда по сугубо духовным делам архиереи имели немалый штат архиерейских бояр, дьяков, казначеев, судей, заседавших в том же приказе при епископии.

       Теперь общий порядок управления церковными делами проясняется. Твердо можно установить, что все епархиальные дела, в том числе и суд за тяжелые уголовные преступления служилых людей епископа и крестьян архиерейских вотчин, были изъяты из ведома местных гражданских властей воеводств, так что архиереи были вполне независимы от воевод тех областей, которые составляли епархию. «Епископ распоряжается в воеводстве со властию, не допускающею прекословия», пишет архидиакон Павел. Не следует поэтому преувеличивать роль царских «надсмотрщиков», «судей» и «управляющих» в епархиальных приказах. Все они, как миряне, конечно, считались с мнениями и требованиями епархиального архиерея, решали дела в согласии с ним и по его благословению, хотя могли и доносить о действиях епископа царю. Ибо нигде никогда не упоминается о каком-либо серьезном столкновении епископа и его людей с чиновниками государя в епархиальных приказах. Видимо, этот двусоставный механизм епархиальных управлений, несмотря на сложность, работал вполне слаженно и согласно.

       Архидиакон Павел отмечает, что управители епископии были «люди пожилые и благонадежные».

       Власть епископа Коломенского простиралась на 15 городов, в том числе на такие, как Кашира, Серпухов, Тула, с многочисленными селениями, насчитывавшими в общей сложности сотни тысяч жителей. «Говорят,— пишет архидиакон Павел,— будто эта епархия бедна и мала, да поможет ей Бог! А она больше области трех патриархов: Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского, и нет тут никого, кто бы причинял потери, подвергал вымогательству и гнету...»15

       Здесь же архидиакон Павел сообщает, что вопреки восточным обычаям архиереи не производят «канонический сбор с паствы», но взимают его ежегодно со священников, с каждого по величине его паствы и доходов его церкви; самый бедный священник платит один рубль в год. Имущество архиерея, в том числе недвижимое, по смерти его поступает в распоряжение государства. Епископ Коломенский, как и все прочие, имел своих, то есть приданных ему на постоянную службу, стрельцов, которые охраняли его палаты, сопровождали в поездках. Они получали содержание от епархии и были подчинены непосредственно архиерею. У епископа города Коломны их было 300.

       В конце лета 1655 года Павел Алеппский побывал в первой «высшей» русской епархии Новгородской митрополии. Как ни странно, сам Новгород, по свидетельству архидиакона Павла, был в то время значительно меньше Коломны. Но новгородские земли представляли собой огромную территорию. «Воевода этого города важнее всех воевод в этой стране: когда он бывает у царя, то садится выше всех». Однако новогородский «митрополит больше воеводы», замечает архидиакон Павел. Ему подведома территория более чем в 2 тысячи верст. Под его началом состояло, по Павлу Алеппскому, 400 благоустроенных монастырей, в том числе Архангельский, Соловецкий, Варлаамов Хутынский и другие. Митрополиту Новгорода были подчинены 2 тысячи священников. Он владел 70 рыбными озерами, множеством угодий, деревень и земель. В числе служителей митрополита Павел Алеппский называет писцов, ратников, иконописцев, портных, управляющих, поверенных, судей в Духовном приказе, казначеев и множество клириков. Всем им содержание шло от епархии16.

       Все 12 русских архиереев имели в Москве свои подворья с большими палатами и церковью. Имели в Москве свои подворья и все более или менее видные монастыри. Самый значительный монастырь, Троице-Сергиева лавра, имел в столице, по сведениям архидиакона Павла, 21 подворье. В подворьях постоянно жили духовные и светские служители архиереев и монастырей; жалование им шло от их епархий и обителей17.

       Об управлении Патриаршей епархией Павел Алеппский сообщает, что у патриарха Никона было семь приказов, «то есть диванов [Диван (перс.) канцелярия, присутственное место. Ред.] и судов, в коих заседают семь судей со многими писцами». Из этих приказов он особо отмечает приказ для монахов и монастырей, приказ по делам белого духовенства, приказ по делам ставленников, приказ «для наследств». Архидиакон Павел называет еще тюрьму и казну, и можно предположить, что это были также особые приказы, ведавшие судом, следствием и финансами Патриаршей епархии.

       В своей епархии патриарх Никон был полным хозяином, ведая всеми, не только духовными, но и гражданскими делами духовенства, своих служилых людей и крестьян патриарших и монастырских вотчин. Ежедневно все семь начальников его приказов докладывали ему о делах и получали распоряжение. Все челобитные, поданные ему от народа в церкви, он читал в своих кельях. Из служилых людей патриарха архидиакон Павел выделяет «множество бояр», то есть высших чиновников епархии, и сообщает очень важные сведения о том, что «большую часть» этих бояр «он (патриарх Никон) делает теперь правителями областей, каков, например, воевода Путивля и другие». Это значит, что, пользуясь доверием и согласием царя, патриарх Никон ставил своих людей на государственные должности, в чем проявляется еще один яркий пример взаимодействия государственной и церковной власти.

       У патриарха имелось множество самых различных мастеров и художников. Павел Алеппский подчеркивает еще раз, что патриарх, как и все архиереи, получает доходы не от паствы, а «от пожалованных имений и от сбора с каждого священника». Он также говорит, что в то время, то есть в 1655 году, за патриархом числилось 25 тысяч крестьянских дворов18. По данным митрополита Макария (Булгакова), в том году за патриархом было 6432 крестьянских двора19. Можно предположить, что Павлу Алеппскому умышленно сообщили преувеличенную цифру. Но вот что интересно: архидиакон Павел при этом пишет как о заслуге патриарха Никона, что он довел имения патриарха до столь большого числа дворов, ибо раньше их было значительно меньше. И поясняет, что, пользуясь «большим влиянием на царя», патриарх, как только умрет кто-либо из бояр, «является к царю и выпрашивает себе часть крестьян и имений умершего». И по данным митрополита Макария получается, что с 1655 по 1667 год число крестьянских дворов за патриархом действительно увеличилось20, хотя и не так значительно, как показано у Павла Алеппского.

       Из этого следует, что «Уложение» 1649 года, запрещавшее увеличивать церковные вотчины, могло практически и не соблюдаться. В церковных делах все зависело не столько от различных «уложений» и «указов», сколько от личных взаимоотношений царя и патриарха.

       Павел Алеппский сообщает здесь же, что царь выдал некий «хризовул» (греч.), то есть грамоту, патриарху Никону, согласно которой патриарх становился наследником имений всякого умершего в своей епархии боярина, который не имел наследника. Так, патриарх приобрел соляные озера, приносившие большой доход. Кроме того, патриарх Никон взял себе половину доходов Троице-Сергиевой лавры от пошлин, собиравшихся в стране в пользу этого монастыря21. Ибо, как неоднократно указывает Павел Алеппский, из торговых и других пошлин, собиравшихся государством, две части шли в царскую казну, а одна часть непременно монастырю Святой Троицы. Так что доход Троице-Сергиевой лавры равнялся одной трети государственного дохода22.

       Архидиакон Павел Алеппский несколько раз повторяет, что все доходы архиереев и монастырей считались принадлежавшими царю, но это не совсем точно. Какой смысл имело бы тогда держать эти доходы в монастырских и епархиальных сундуках вместо того, чтобы сразу забрать их в казну? Если о земельных вотчинах еще можно сказать, что они, как и вся земля, считались собственностью государства, данной в вечное пользование церквам, монастырям и епархиальным управлениям, то никак нельзя сказать этого о доходах с этих земель и прочих доходах. Нет, в том-то и дело, что доходы епархий и монастырей, хотя и находившиеся под наблюдением государевых «надсмотрщиков», были именно доходами церковными. Из них духовные власти, хотя и с ведома государства, тратили на церковные нужды сколько нужно. Но и государство считало естественным в чрезвычайных случаях брать дополнительные средства из церковных доходов, помимо определенных традиционных сборов. Эти взаимоотношения казались настолько органичными, что не возникало необходимости определить правовую принадлежность церковных доходов.

       С другой стороны, и государство в лице царя оказывало постоянную и единовременную помощь из своей казны по мере необходимости и по царской милости тем архиереям, .церквам и монастырям, которые в этом почему-либо нуждались.

       Это один из самых ярких примеров нераздельности, хотя и не слитности. Церкви и гражданского общества в то время, когда сознание духовного единства в случаях нужды или серьезных испытаний обращало все частное в общее.

       Очень примечательно в этом смысле то, как патриарх Никон рассказывал патриарху Макарию в 1655 году о военных поставках, направлявшихся Алексею Михайловичу от Церкви. «Я дал ему десять тысяч ратников. От монастырей, находившихся в Московии, и от архиереев дано столько же, от каждого сообразно с его средствами, с его угодьями и доходами; даже из самых малых монастырей царь взял по одному человеку с вооружением и лошадью, припасами и деньгами на расход, ибо все монастыри пользуются щедротами царя и пожалованными им угодьями, пока не наступит нужда, как ныне»23. В этом свидетельстве заключено такое сознание общности и нераздельности церковного с мирским, что оно не нуждается в комментарии.

       В том же месте архидиакон Павел сообщает между прочим, что Троице-Сергиев монастырь послал царю 10 тысяч ратников и продовольствия на 200 тысяч рублей24, то есть столько же, сколько в тот раз послал и патриарх. Надо учесть, что это далеко не все, что было дано из церковных доходов на военные нужды, то есть и до этого, в 1654 году, и после этого, в 1656 году, давалось, наверное, не меньше, если не больше, различных взносов на войну.

       Как уже отмечалось в предыдущих главах, по важнейшим церковным делам созывались церковные Соборы, состоявшие из архиереев и клириков. Делегатов не избирали, просто созывали епископов из тех, кто мог приехать, и авторитетных лиц из духовенства отечественного и с православного Востока.

       Положение белого духовенства, церквей и монастырей имело такие особенности.

       Нами уже приводились свидетельства о том огромном уважении, которым пользовались на Руси все священники, от сельских до протопопов городских соборных храмов. Перед всеми ними воеводы25 и самые высокие сановники снимали шапки, стояли, когда священник сидел, и брали у них благословение. Степени звания священников и диаконов строго соблюдались, и каждая имела присущие ей отличия. Протоиереи (протопопы, как их тогда называли) были в основном настоятелями крупных городских и соборных кафедральных храмов. Протопопы в быту, делах и за богослужениями первенствовали перед иереями, причем настолько, что иереи подходили к ним под благословение (!)26. В соборных храмах обычно бывало всегда семь священников вместе с протопопом и семь диаконов.

       Все священники и диаконы получали содержание от приписных к храму угодий и деревень с крестьянами, которые, однако, были собственностью не клирика, а храма. «Каждый священник и диакон, пишет Павел Алеппский, получает постоянное содержание, полевые продукты и наделы свыше своих нужд, ибо они имеют (крепостных) крестьян», принадлежащих храму. Кроме того, все они (имеются в виду священники и диаконы кафедральных соборов епархий) получали содержание от царя. По сведениям архидиакона Павла, государственное содержание коломенского протопопа составляло 15 рублей в год и «кусок дорогого сукна», все прочие священники получали меньше, и сукно им шло дешевле. «Здешний коломенский протопоп владеет деревней домов в сто, составляющей угодье церкви; произведения ее идут в его пользу; он имеет также большой дом для своего жительства, который, однако, не составляет его собственности. Но всякий, кто делается протопопом, получает ту деревню и дом для жилья, ибо они царские» (то есть казенные), свидетельствует Павел27. И это очень интересное свидетельство, объясняющее основу имущественного положения русского духовенства в то время. Но вот еще одно важное замечание. Архидиакон Павел говорит, что после смерти коломенского протопопа один из священников «отправился к царю, взяв с собой прошение от общины, что он достоин сана, отправился для того, чтобы царь назначил его на место почившего». Вероятно, в то время еще были памятны обычаи дониконовского времени, когда не только архимандриты монастырей, но, видимо, и протопопы кафедральных соборов назначались не местным епископом и даже не патриархом, а лично царем. Позднее, как мы видели, архимандритов самых видных монастырей назначал патриарх Никон, «без спросу», тем более, надо думать, что он же назначал и протопопов. Примечательно, что протоиереи к кафедральным соборам ставились не епархиальным архиереем, а патриархом в столице.

       На особом положении, отличном от всех, находилось московское духовенство и особенно клир Кремлевских соборов. «Все духовенство этого города, пишет Павел Алеппский, получает содержание от царя (то есть от государственной казны): священник два рубля в год, диакон один рубль, просвирня шесть копеек. На бесприходные церкви содержание идет от царя». А «священники приходских церквей», кроме казенного содержания, «несколько раз в год собирают доход со своей паствы, обходя дома со крестом, начиная с праздников Рождества и Богоявления, а также в храмовой праздник, на Пасху и в начале месяца»28.

       Каждый Кремлевский собор имел семь священников во главе с протопопом и семь диаконов во главе с протодиаконом. В соборах ежедневно совершалась Божественная литургия, а в Архангельском и Благовещенском соборах ежедневно, утром и вечером, кроме того, заупокойная служба с кутией и вином по всем в них погребенным. Протопопы и все клирики Кремлевских соборов получали доходы от поместий с крестьянами, которые были приписаны к этим соборам, и, кроме того, щедрую плату от царя.

       Кремлевские протопопы выделялись из всего духовенства. «Они, говорит архидиакон Павел носят рясы из ангорской шерсти, фиолетового и зеленого цвета, весьма широкие, с позолоченными пуговицами сверху донизу, на голове бархатные колпаки синефиолетового цвета и зеленые сапоги. Они имеют у себя в услужении многих молодых людей и держат породистых лошадей, на которых всегда ездят. Другие священники, проходя мимо них, снимают перед ними свои колпаки»29.

       Это, конечно, представляет собой немалую разницу с тем, что рассказывалось о русских подвижниках-монахах. Но следует иметь в виду, что к Кремлевским соборам и царь, и патриарх, и все москвичи питали такую большую любовь, что внешний вид и обычаи их настоятелей считались, может быть, даже соответствующими особой чести этих храмов. Надо заметить, что честь храма вообще очень много значила. Так, например, если протодиакон Кремлевского собора оказывался в обществе Протопопов другой епархии, он за столом садился выше всех, даже архимандритов, рядом с епископами, «ради чести» собора, к клиру которого он принадлежал.

       Всего в Москве, как сообщил архидиакону Павлу архидиакон патриарха Никона, было более четырех тысяч храмов, а престолов, на которых совершалась литургия, более десяти тысяч, ибо большинство храмов имело по три и более алтарей30. При этом во всех храмах имелось помногу колоколов, и в дни праздников город наполнялся таким звоном, что люди с трудом могли слышать друг друга.

       В главе II настоящей работы приводился ответ патриарха Никона патриарху Макарию о количестве монастырей в России. Патриарх Никон сказал, что их более 3 тысяч, не считая монастырей на Украине. По документам того времени, на которые ссылается историк Церкви митрополит Макарий (Булгаков), монастырей, имевших земельные вотчины с крестьянами, в 1661 году было 476. Но, кроме того, еще в XVI веке было множество монастырей, не имевших крестьян, и множество скитов, пустыней и обителей, приписанных к более или менее крупным монастырям. Вместе с сибирскими вновь возникшими монастырями общее количество обителей на Руси могло приближаться к 3 тысячам31.

       Павел Алеппский посетил вместе со своим отцом многие русские обители того времени, оставив неоценимые исторические и церковно-археологические сведения о них. Описания русских соборов, церквей, монастырей содержат множество уникальных подробностей относительно внешнего и внутреннего вида отдельных монастырей и церквей, деталей архитектуры, отдельных икон, стенной росписи, иконостасов, святынь и нуждаются в сравнительном историко-археологическом изучении. Мы ограничимся общими сведениями о положении русских обителей и рассказом о посещении антиохийскими гостями Троице-Сергиевой лавры.

       Патриарх Макарий со своими спутниками побывал по пути следования в Москву и обратно в ряде обителей. В округе Москвы гости посетили многие монастыри, в том числе Новодевичий, Саввин (женский), Симонов, Ново-Спасский, Саввино-Сторожевский в Звенигороде, Троипе-Сергиеву лавру. При путешествии в Новгород они посетили Иверский Валдайский монастырь, где патриарх Макарий освятил место и совершил закладку престолов в по/гги отстроенном соборном храме в честь Успения Пресвятой Богородицы32, Варлаамов Хутынский монастырь и многие другие. На Украине гости посетили также немало монастырей, в том числе Киево-Печерский, который был в то время ставропигией патриарха Константинопольского, и потому в нем возносилось за богослужениями имя патриарха Паисия (имя митрополита Сильвестра (Коссова) не поминалось совсем)33, а также Михайлов Златоверхий, Введенский (женский) и другие монастыри.

       В большинстве монастырей патриарх Антиохийскйй совершал богослужения. Он подносил памятные подарки настоятелям и получал от них ответные дары и иконы престольных праздников обителей или прославленных в них угодников Божиих.

       Павел Алеппский отмечал благолепие и благоустроенность русских и украинских монастырей, удивительно строгий в них порядок. Строгость монастырских порядков иногда становилась препятствием к достаточному ознакомлению с обителью и ее внутренней жизнью, как это будет видно из рассказа о Троице-Сергиевой лавре.

       Настоятели наиболее видных русских монастырей имели саны архимандритов. Они носили митры, благословляли архиерейским благословением, во время шествий их поддерживали под руки, как епископов34.

       Во время пребывания патриарха Макария в Новгороде при чтении Апостола на литургии 1 сентября 1655 года к нему подвели «трех архимандритов, пишет архидиакон Павел, и он прочел над ними молитву, даруя им власть, а именновручив им зажженные свечи, дал дозволение, чтобы во время литургии постилали для них ковер и чтобы за ними шли с рипидами, когда они несут потир, такое преимущество дает только патриарх, и оно высоко ценится»35.

       Пребывание в Новгородской земле, в ее щедрых и богатых обителях произвело на Павла Алеппского такое впечатление, что он записал: «Да увеличивает Бог твое, процветание, о город Новгород, до скончания веков, за избыток твоих довольствий, твоих вод, рыбы, прекрасное местоположение, твою почву и приятность твоих монастырей, кои постине не имеют себе подобных на земле!»36

       Как уже говорилось, прежде сам царь назначал и смещал архимандритов монастырей, но при Павле Алеппском они были уже в полной зависимости от патриарха Никона. Даже монастырь Святой Троицы не избежал самовластия патриарха. Об этом приходится говорить особо, потому что эта обитель была настолько могущественной, богатой и славной на всей Руси, что в сравнении с ней, по свидетельству Павла Алеппского, не мог поставлен быть ни один монастырь. «...Этот монастырь не имеет себе подобных не только в стране Московской, но и во всем мире»37, пишет архидиакон Павел, повидавший почти весь православный Восток. В праздник Святой Троицы сюда обычно приезжал царь с семейством и множеством вельмож, «ибо там бывает большое торжество; посещение этого святого монастыря заступает у них место паломничества в Иерусалим, ко храму Воскресения и ко всем (тамошним) святыням»38, свидетельствует антиохийский архидиакон и добавляет далее, что расстояние от Москвы до монастыря — 60 верст и что русские богомольцы старались пройти этот путь пешком, что занимало 3—4 дня,«всякий, кто сходит туда на богомолье, получает прощение грехов»39.

       На основании записок Павла Алеппского удается установить, что архимандрит Свято-Троицкой обители почти постоянно жил в Москве, на главном подворье монастыря, участвуя в патриарших службах. Соборах, приемах гостей и т. д., то есть как бы представлял собой монастырь в столице. Фактическим правителем Лавры и распорядителем ее финансов и имущества был келарь монастыря. Обладая действительной властью и могуществом, он считался в народе третьим правителем в России после царя и патриарха40. При поездках его сопровождало такое количество слуг и ратников, что это затмевало кортежи патриарха Московского. Архидиакон Павел не раз указывает, что при сборе государственных налогов царский сборщик берет две части из суммы налога, а сборщик Троице-Сергиева монастыря, находящийся при этом, одну часть, о чем оба они составляют расписки41. Это узаконение относилось только к Свято-Троицкой обители. Кроме, того, огромные земельные вотчины, угодья, озера, солеварни, мельницы, взносы многочисленных приписных монастырей и бессчетные пожертвования деньгами и ценностями от великого множества людей со всей Русской земли составляли огромный доход монастыря, соделывавший его положение совершенно особенным. Все это оказалось возможным лишь потому, что, как явствует из слов Павла Алеппского, Троице-Сергиева лавра считалась и была в России уже в XVII веке духовным центром, своего рода религиозной столицей всего русского православного общества.

       Патриарх Макарий просил царя и патриарха Никона позволить ему посетить лавру в день Святой Троицы 1655 года. Но Алексей Михайлович еще Великим постом уехал в поход и не оставил на этот счет распоряжений. Лишь в первую пятницу после Пятидесятницы антиохийские гости получили возможность поехать в лавру. Рано утром в субботу они прибыли в монастырь, но им пришлось ждать до вечера, и вот почему. «...Существует обычай, пишет Павел Алеппский, что в случае посещения этого монастыря чужестранным патриархом он не выезжает из города до пятницы, чтобы приехать в монастырь в субботу, незадолго до заката солнца. Его приглашают и после малого повечерия угощают ужином». Затем служат с полуночи до утра всенощное бдение, потом приглашают или присутствовать на литургии, или служить по желанию. После того ведут к трапезе, подносят подарки и к вечеру «прощаются с ним и отправляют в дорогу». Таким образом, ему позволяют оставаться в монастыре только одну ночь, то есть ровно сутки, и не больше! Это правило очень огорчило гостей, и патриарх Антиохийский просил дозволения ему побыть дольше, но монахи ему отказали, к немалой досаде любознательного архидиакона Павла, который, впрочем, успокоил себя мыслью, что «все добрые обычаи следует блюсти с уважением».

       Недолгое пребывание в монастыре не позволило Павлу Алеппскому познакомиться подробно с внутренней жизнью и обычаями лавры, но тем не менее он успел увидеть и записать множество интересных сведений об архитектуре, иконах, постройках монастыря, святынях и т. д.

       Встреча патриарха Макария во вторых (не Святых) вратах лавры была очень торжественной. Гостей сразу провели в Троицкий собор, где они приложились к иконам и раке с мощами преподобного Сергия. Тут же началось малое повечерие. После этой службы гостям была дана возможность посетить храм, где почитают мощи преподобного Никона Радонежского, к которому они приложились. Поместили гостей в каменных чертогах, где останавливалась обычно царица. После ужина и отдыха в полночь началось всенощное бдение в Троицком соборе. Была лития с хлебами, после вечерни отпуст, затем сидя прослушали чтение из житий святых и начали утреню. По окончании ее вышли из храма уже утром, после чего вскоре началась литургия в том же Троицком соборе. Патриарх Макарий служил и совершил диаконскую хиротонию.

       Павел Алеппский описывает драгоценные богослужебные сосуды и церковную утварь. Его поразили несметные сокровища обители, «приводящие ум в изумление», богатство ризницы. Он подробно описывает внутреннее убранство, иконостас и иконы Троицкого собора. Особо его внимание привлекли драгоценности на окладе иконы Святой Троицы.

       Гости осмотрели с благоговением хранившиеся в обители посох, фелонь «из льняной ткани цвета алойного дерева» и другие предметы, принадлежавшие преподобному Сергию.

       После литургии, осмотрев Успенский собор лавры, гости пошли к трапезе в «царскую трапезную» (ныне трапезная церковь во имя преподобного Сергия), которую архидиакон Павел описывает в общих чертах; между прочим он сообщает, что им оказали, по приказанию патриарха Никона, особую честь, так как патриарха Иерусалимского, бывшего здесь незадолго до них, потчевали в «малой трапезной отцов».

       После возношения панагии гостей одарили богатыми подарками и повели осматривать обитель.

       Павел Алеппский замечает, что архимандрит монастыря Адриан был «муж святой, добродетельный, ревностный в вере, неустанно совершавший службы; несмотря на то что он старец 77 лет от роду, он читает без очков». С келарем Арсением (Сухановым) гости встретились как со старым знакомым, ибо принимали его в свое время в Алеппо (во время его известного путешествия на Восток). Арсений водил их на стены монастыря, угощал там, все они вспоминали прошлое, очень тепло беседовали.

       Павел Алеппский пишет, что, по словам старца Арсения, новые стены монастыря (стоящие и доныне) обошлись обители более чем в 350 тысяч рублей. По тому времени это была сумма огромная. «Одна сторона» стен при этом еще не была достроена. Стены эти воздвиг бывший келарь, заточенный патриархом Никоном. «Ум не может и представить их неприступность и красоту», пишет архидиакон Павел о лаврских стенах.

       Старец Арсений показал гостям много достопримечательностей обители, в том числе военный арсенал с бесчисленным количеством пушек, оружия и припасов, которых хватило бы на тридцатитысячное войско. Сводил он их в монастырские погреба, где хранились «повозки и бочки со всевозможными напитками, вставленные в лед». Здесь гостям показали две бочки, сделанные преподобным Сергием собственноручно. В них находился мед, и, сколько бы ни черпали, бочки не оскудевали. Из них разливали мед по другим бочкам, чтобы «снизошла и на них благодать». Бочки эти были покрыты пеленами, над ними стояли иконы и горели свечи. Гостей угостили медом из бочек преподобного Сергия.

       Вечером гости отбыли из лавры.

       Таковы основные сведения о положении Русской Православной Церкви, ее духовенства, церквей и монастырей в XVII веке, которые можно почерпнуть из обширного труда Павла Алеппского. Они позволяют сделать вывод о том, что в середине XVII века Русская церковь достигла особого расцвета, высшей ступени своего влияния и могущества. Не сливаясь с государством, но будучи нераздельной с ним, она являлась огромной религиозно-нравственной силой, во многом определявшей жизнь тогдашнего русского общества. Управление Церковью представляло собой систему, действовавшую достаточно слаженно, чтобы обеспечить тесное взаимодействие и взаимовлияние Церкви и государства на основе духовного единства и глубокого осознания общности целей. Личный вклад патриарха Никона в развитие этих взаимоотношений был очень велик. Патриарх Никон добился канонической самостоятельности Церкви в сугубо церковных делах и серьезного влияния ее на общественную и государственную жизнь. Отличительной и немаловажной чертой сложившейся системы управления Церковью была большая зависимость церковных дел от личных взаимоотношений царя и патриарха.

 

ГЛАВА VI

УЧАСТИЕ ПАТРИАРХА
АНТИОХИЙСКОГО МАКАРИЯ
В РУССКИХ ЦЕРКОВНЫХ ДЕЛАХ

 

       Не только гостем почетным и желанным был в России патриарх Антиохийский Макарий. Он принял большое и деятельное участие в делах Русской церкви. Ждали его, как мы видели, с нетерпением, приняли с большим радушием и оказали почет больший, чем всем другим патриархам, приезжавшим ранее. Для этого были свои причины, и одна из них, самая важная, состояла в том, что святейшему патриарху Никону и царю необходим был совет в связи с начавшимися изменениями в русском церковном Уставе и некоторых религиозных обычаях и поддержка одного из восточных патриархов.

       То обстоятельство, что исправление чинов и обычаев церковных нуждалось в поддержке патриархов восточных, свидетельствует о серьезном сопротивлении этим исправлениям, в чем мы уже имели возможность отчасти убедиться.

       Визит патриарха антиохийского являл собой яркий пример подлинного братского сотрудничества Русской и Антиохийской Православных Церквей, их взаимного участия в нуждах друг друга и действенной взаимопомощи.

       Для вас важно, что свидетельства архидиакона Павла Алеппского проливают свет на то, как совершалось при святейшем патриархе Никоне в 1654—1656 годах исправление русских церковных чинов и обычаев.

       В самом начале своих встреч с святейшим патриархом Никоном блаженнейший патриарх Макарий при осмотре Успенского собора заметил ему, что обычай ставить икону Матери Божией справа от престола, а икону Пресвятой Троицы слева не совсем правилен. Вернее, как это принято на православном Востоке, справа ставить икону Спасителя, а слева икону Богоматери. Святейший патриарх Никон «тотчас вынул эту икону (Матери Божией) с ее шкафом (киотом)... и поставил на место иконы Троицы, а на ее место греческую икону Спасителя, принеся ее из иконного ряда. Так он сделал и в большинстве церквей».

       Здесь архидиакон Павел замечает: «Патриарх Никон, чрезвычайно любящий греческие обряды, всегда просил нашего учителя, чтобы он, какую бы неуместную вещь ни заметил, сообщал ему о том для исправления»1. Это очень интересное свидетельство подтверждается в записках архидиакона Павла многими примерами и повторяется неоднократно.

       Уже отмечалось, что блаженнейший патриарх Макарий установил у нас обычай кирона, то есть благословения духовенства архиереем в начале службы, когда епископ стоит в храме на своем месте, а духовенство, выходя из алтаря, получает его благословение и целует его руку. При этом был отменен прежний обычай, при котором архиерей входил в алтарь и крестом с престола благословлял духовенство в алтаре. Блаженнейший патриарх Макарий посоветовал также раздавать после литургии антидор предстоящим в храме. Он ввел в Русской церкви ношение клобуков и камилавок, шитых на твердом каркасе по греческому образцу, какие носят у нас и поныне. В чине елеосвящения (соборования) он советовал смешивать вино с елеем, а не держать их раздельно, что также соблюдается до сего дня. Кроме того, патриарх Макарий указал царю, что в России поступают неправильно, когда «закапают» скот, подобно франкам, тогда как «по правилам» его нужно резать. И в 1656 году вышел царский указ, повелевавший народу отныне скот не закалывать, а резать2.

       Святейший патриарх Никон часто предлагал блаженнейшему патриарху Макарию совершать то или иное действие вместо себя в своем присутствии (например, рукоположение), чтобы следя за его действиями по Служебнику, досконально изучать, как делают это на православном Востоке. Алексей Михайлович также часто входил в алтарь, следя за действиями патриарха Макария, он очень любил богослужения и до тонкостей знал церковный Устав. В Саввино-Сторожевском монастыре, где он был вместе с высоким гостем, Алексей Михайлович, войдя в алтарь, с интересом рассматривал Служебник патриарха Макария, подсказывал патриарху, что не следует, по принятому у нас обычаю, разоблачаться на утрени прежде, чем патриарх прочитает Евангелие, часто поправлял невольные ошибки архидиакона Павла при каждении и в других случаях, руководил порядком пения и чтения на клиросе, будучи как бы уставщиком, сам гасил и возжигал свечи, снимал с них нагар3.

       Все это помогает понять тот живейший интерес к церковным службам, который проявлял не только патриарх, но и царь. Без учета этого особого пристрастия Алексея Михайловича к богослужениям невозможно было бы понять и первой исторически отмеченной ссоры царя со святейшим патриархом Никоном.

       Дело было так. Святейший Никон, как уже отмечалось, прочитал в какой-то афонской книге, что освящение воды на Богоявление нужно совершать только один раз, в навечерие праздника. Несмотря на возражения блаженнейшего патриарха Макария, он остался при своем мнении и в 1655 году на праздник Богоявления освятил воду один раз. Это обстоятельство очень убедительно свидетельствует, что святейший патриарх Никон был весьма далек от слепого подражания патриарху Макарию и вообще некритического отношения к его замечаниям и поправкам. Он принимал только то, что было в его глазах достаточно убедительным и соответствующим смыслу того или иного чина или обычая.

       В случае с водосвятием святейший Никон был неправ, но патриарх Макарий, конечно, настаивать не стал, а царь, вероятно, подумал, что это изменение Устава согласовано с ним и ничего не сказал. Но когда перед Пасхой 1656 года патриарх Макарий, торжественно простившись со всеми, отбыл в обратный путь на родину, царю каким-то образом стало известно, что святейший Никон в том случае поступил по-своему, вопреки советам антиохийского патриарха. Блаженнейший Макарий со всеми спутниками, преодолев весеннюю распутицу, был уже в Волхове (ныне город в Орловской области), когда настигла его царская грамота, в которой настойчиво предлагалось ему немедленно вернуться в Москву налегке, оставив спутников и вещи в Волхове4.

       В грамоте ничего не было сказано о причинах столь неожиданной просьбы, исполнение которой, как было и царю ведомо, сопрягалось с очень большими трудами и лишениями для блаженнейшего Макария дороги совсем раскисли, и езда по ним в то время была сущей пыткой. Но на обратном пути в Москву при встрече с греческими купцами патриарх Макарий выяснил, что когда царь узнал о случившемся в праздник Богоявления, то «поспорил с ним (патриархом Никоном) и выбранил его (патриарха Никона)... Патриарх сказал ему: «Я твой духовный отец. Зачем ты оскорбляешь меня?». На это царь отвечал: «Не ты мой отец, а святой патриарх Антиохийский воистину мой отец, и я сейчас пошлю вернуть его с пути»5. Пока это был только слух о ссоре.

       Когда блаженнейший Макарий прибыл в Москву, царь ничего не сказал ему о причине возвращения, обещая лишь щедро вознаградить за понесенные труды. Впоследствии патриарху Макарию пришлось участвовать в Соборах по поводу деятельности протопопа Иоанна Неронова и перекрещивания приходящих от римского исповедания, и гости посчитали, что это участие и есть главная причина их возвращения. Царь, вероятно, успел помириться с святейшим Никоном, и дело решили оставить без огласки. Но слуху, привезенному греческими купцами, можно было верить по ряду причин. Во-первых, то, что он быстро дошел в Москве до иностранных купцов, свидетельствовало о его большой распространенности. Как видно, ссора произошла при людях, возможно при боярах, которые, будучи в большинстве очень недовольны Никоном, могли с радостью разнести весть об этой ссоре. Во-вторых, ругательства даря не могли быть выдуманы, потому что антиохийские гости уже раньше слышали, как именно он выражался в гневе даже в присутствии посторонних6. В-третьих, осудить деятельность протопопа Иоанна Неронова русские архиереи могли и сами. Что касается вопроса о перекрещивании католиков, то блаженнейший Макарий уже высказывался об этом раньше, как мы видели, перед нашими архиереями вполне определенно, и за этим незачем было ему возвращаться. Это могло потребоваться как раз потому, что у царя не было уверенности в том, что и в этом вопросе патриарх Никон не будет настаивать на своем.

       Помимо характеристик взаимоотношений Алексея Михайловича и патриарха Никона, этот инцидент очень красноречиво свидетельствует, насколько важными и существенными в глазах русского царя были богослужебные и вообще церковные вопросы, насколько он в своем сознании не отделял себя от Церкви, насколько тогда личная духовная жизнь главы государства была тесно связана с Церковью, что и церковные дела самым непосредственным образом интересовали и волновали его. Он считал своим естественным долгом, по праву сведущего христианина, решать эти дела наравне с духовными лицами. Уставный обычай совершать водоосвящение в праздник Крещения Господня дважды был восстановлен и сохранился по сей день.

       Устраивая в 1656 году в Москве подворье Иверского монастыря с храмом в нем, святейший патриарх Никон «постоянно просил» антиохийского патриарха написать для него «чин обновления храма и весь порядок этого чина согласно обряду греков». Начав искать это чинопоследование в печатных книгах, блаженнейший Макарий не нашел искомого, ибо книги эти печатались на Западе, а, по сведениям архидиакона Павла, «франки запрещают печатать многое; из числа этого одно есть обновление храма, а другое приготовление святого мира». Проискав долгое время, патриарх Макарий наконец нашел в одной рукописной книге с Афона сочинение по этому предмету и с большим трудом перевел его с греческого на арабский. Затем он в присутствии святейшего патриарха Никона совершил весь чин в новом храме, куда была помещена Иверская икона Божией Матери, присланная святейшему Никону по его просьбе сАфона. Чин совершался очень торжественно и хорошо описан у архидиакона Павла. По приказу патриарха Никона все исследование тут же записывалось русскими писцами7. По промыслительно сложившимся обстоятельствам за год до этого, в 1655 году, патриарх Макарий, Как уже отмечалось, в самом Иверском монастыре на Валдае совершил закладку и освящение мест будущих престолов в строившемся Успенском соборе обители.

       Но самые существенные и наиболее известные замечания патриарха Антиохийского Макария по поводу русских церковных чинов и обычаев были сделаны им на нескольких церковных Соборах.

       После известного нам осуждения икон «франкского письма», а также двуперстного крестного знамения в неделю православия 1655 года по инициативе патриарха Макария вскоре был созван в Москве известный в истории Собор, о котором архидиакон Павел пишет, что он решил вопросы о некоторых неправильностях в наших огослужебных обычаях, на какие указал Патриарх Макарий. «Во-первых, относительно того, что они (то есть русские) не служат, как мы, на антиминсе с изображениями и надписями, освященном мощами святых, а на куске белого полотна; во-вторых, что они, принося священную жертву, вынимают не девять чинов (частиц), а только четыре; в-третьих, что они делают в нескольких словах ошибки в «Верую во Единаго Бога»; в-четвертых, прикладываются к иконам только раз или два в году; в-пятых, не принимают антидора; в-шестых, касательно их крестного знамения, осуществляется оно при ином расположении перстов; в-седьмых, относительно крещения ляхов (поляков и вообще западных христиан. Ред.), ибо они (русские. Ред.) крестят их вторым крещением, и относительно разных других дел и обрядов...»8

       Результатом упомянутого Собора было то, что патриарх Никон «послушался нашего владыки патриарха» и перевел Служебник (чин литургии) с греческого языка на церковнославянский, изложив в нем все обряды, начиная с проскомидии, в ясных выражениях, согласно греческому обряду. Он напечатал этот Служебник в нескольких тысячах экземпляров и раздал их по церквам всей страны, напечатав также более пятнадцати тысяч антиминсов с письменами и изображениями, освятил мощами святых и также раздал по всей стране. Было принято и указание насчет девятичинной просфоры, исправлены текстовые ошибки в Символе веры, разрешено было прикладываться к иконам постоянно в течение всего церковного года. Были приняты все исправления, предложенные патриархом Макарием, в том числе и о недозволенности крестить католиков второй раз, но только миропомазывать, в отличие от «прочих еретиков». Впрочем, вопрос о некрещении католиков встретил препятствия: «некоторые внутренне возроптали».

       На уникальном рассказе архидиакона Павла Алеппского построены все исследования историков, касающиеся данного Собора, так как иных документов нет, а предисловие к переведенному Служебнику, изданному год спустя после Собора, искажает действительные факты9. Служебник патриарха Макария стал основой нашего Служебника, употребляющегося по сей день. Что касается антиминсов и других исправлений, сделанных патриархом Макарием, то большинство из них сохраняются в нашей Церкви также поныне.

       Второй Собор с участием патриарха Антиохийского Макария состоялся в воскресенье, перед праздником Вознесения Господня, в 1656 году. Вновь решался вопрос о крещении католиков. На Собор было. приглашено большинство архиереев. Произошли сильные прения. Блаженнейший Макарий, как пишет архидиакон Павел, «много спорил с арихиериями, и они после долгих прений, волей-неволей, согласно свидетельствам из правил, должны были признать истину». Патриарх Макарий предложил Собору особую тетрадь с выписками из одной древней афонской книги по этому вопросу и приложил к ней свою подпись и печать. Тетрадь эту также подписал и святейший Никон и отдал ее царю. После того вышел особый царский указ, воспрещавший крестить католиков, потому что «они к нам ближе всех исповеданий»10.

       В воскресенье после праздника Вознесения за богослужением в Успенском соборе всеми иерархами был отлучен некий протопоп, учивший не принимать исправлений патриарха Никона. Архидиакон Павел не называет его по имени, но из других источников известно, что это был протопоп Иоанн Неронов, принявший к тому времени монашество с именем Григорий11. Патриарх Макарий обратился к народу через переводчика с речью, в которой, как пишет архидиакон Павел, Иоанна Неронова «назвал вторым Арием, ибо как тот был протопопом в Александрии, так этот в Москве, анафематствовал его, проклял и отлучил, а также всякого, кто послушает его слов. Певчие и священники пропели трижды «Анафема»12. Хотя потом Иоанн Неронов принес покаяние, внешне примирился с патриархом Никоном, клятвы были с него сняты, историк Русской церкви митрополит Макарий (Булгаков) не без оснований считает, что с отлучения последователей Иоанна Неронова «начался церковный раскол»13.

       Менее всего, конечно, можно винить тут патриарха Антиохийского. Он действовал из самых добрых побуждений, имея в виду благо и пользу Русской церкви. Да и причины церковного раскола были гораздо более глубокими. Таковы были последние деяния патриарха Макария в Русской церкви во время его первого пребывания в России. Впереди его еще ждало второе путешествие в Москву из Дамаска и участие в очень важных исторических событиях и Соборах 1666 — 1667 годов. А теперь, раздав царю, боярам и многим другим людям красивые, отпечатанные в Киеве грамоты с отпущением грехов...14 антиохийские гости с нетерпением готовились к отъезду.

       Окончен был двухлетний труд патриарха Макария в Русской церкви. Помимо всех тех деяний, которые были здесь отмечены, может быть, самым существенным деянием блаженнейшего патриарха было двухлетнее, почти непрерывное моление вместе с Русской церковью о всей Русской земле.

       Совместно с русскими иерархами, клириками и простыми верующими. Совершаемое богослужение постоянно сопровождалось благословениями антиохийского патриарха, многими иерейскими и диаконскими хиротониями, участием в двух архиерейских хиротониях, многими беседами с самыми разными людьми Это был подлинный молитвенный подвиг патриарха Макария. Антиохийским гостям, в силу непривычности (можно их понять!), было очень трудно нести вериги русского благочестия, особенного, не виданного ни в каком другом народе.

       Но, несмотря на эту разницу душевного характера (и в известной мере всего мировосприятия) с русскими людьми, блаженнейший патриарх Макарий и его спутники остались самого восторженного мнения о России, русском благочестии, состоянии церковных дел в стране, о порядках в Русской Православной Церкви.

       «Обрати внимание, пишет архидиакон Павел, на эти обычаи и прекрасные порядки, кои мы наблюдали: как они хороши! Но правду сказал наш владыка патриарх: «Все эти обычаи существовали прежде и у нас, во дни наших царей, но мы их утратили, они перешли к этому народу и принесли у него плоды, коими он превзошел нас»15.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

       Труд архидиакона Павла Алеппского, описывающий путешествие патриарха Антиохийского Макария в Россию, показывает состояние Русской церкви в середине XVII века так, как ни один из других имеющихся источников, ни все они вместе взятые. Живой, любознательный и зоркий современник в своем огромном сочинении доносит до нас такое количество важнейших исторических сведений, редчайших и уникальных сообщений, что вся многосложная жизнь Русской Православной Церкви того времени представляется взору читающего как одна цельная грандиозная панорама, которую можно рассматривать бесконечно, находя в ней все новые и новые подробности, делая новые неожиданные открытия.

       В данной работе суммировано далеко не все, что может дать этот удивительный источник.

       И все же то, что удалось здесь рассмотреть, позволяет сделать ряд важных выводов.

       Несмотря на многие духовные, нравственные, общественные и церковно-политические сложности, трудности и испытания, которые нашли свое отображение на страницах «Путешествия», вся жизнь Русской Православной Церкви середины XVII века во всех ее основных аспектах оставила у зарубежных православных наблюдателей впечатление неизмеримого духовного богатства, изумительной стройности и порядка, глубочайшего благочестия, ни с чем не сравнимой веры, которая является смыслом и содержанием жизни православных русских людей. Это самое важное, если учесть, что антиохийские гости невольно сравнивали то, что видели в России, с тем, что было в их стране и во многих других странах и землях, в которых они побывали сами.

       По их свидетельству. Русская Православная Церковь того времени в целом жила высокой духовно-нравственной жизнью, в соответствии с учением Христа Спасителя, канонами Вселенских и Поместных соборов, святых апостолов и отцов, всем Священным Писанием и Преданием и высокими образцами святоотеческого благочестия. В этом отношении Русская церковь в середине XVII века еще сохраняла то, что к тому времени было уже давно «утрачено», по словам блаженнейшего патриарха Антиохийского Макария, другими православными народами.

       Однако перед лицом заметных внешних и внутренних воздействий Русская церковь испытывала в то время сильную потребность к более тесному общению с Православным Востоком, к восприятию всех тех литургических, канонических и богословских ценностей, которые содержало вселенское православие. И ранее никогда не оскудевало в Русской церкви сознание своего неотъемлемого единства с Единой Святой и Соборной Церковью во Вселенной. Но в тот исторический период, ввиду особых испытаний века, стремление найти духовную опору и поддержку во вселенском православии приобрело особую силу и значимость. Это выразилось в исправлениях церковных чинов и обрядов в пользу греческих, и в учащении контактов с древними восточными патриархами, и в интенсивной переписке с ними по самым разным, подчас очень важным вопросам. Русская Православная Церковь как бы забила в набат, побудив все четыре восточных патриархата к деятельному участию в своих внутренних делах и в связи с этим и разрешению множества канонических, богословских, богослужебных и Церковно-общественных вопросов.

       Наибольшие труды выпали на долю Антиохийского патриархата, который сделал все, что мог в тот период, чтобы удовлетворить нужды Русской церкви.

       В свою очередь, и Русская церковь не оставалась в долгу перед восточными патриархами.

       Русская церковь в то время была еще нераздельна с гражданским обществом, что выражалось в двуначальной церковно-государственной системе ее управления. Без анализа и учета участия главы государства в церковных делах невозможно вообще было бы правильно понять положение и состояние Русской церкви исследуемого периода.

       Недостатки и пороки духовно-нравственной жизни общества и в самой церковной среде, а также недостатки в канонической, литургической и церковно-правовой практике исправлялись в Русской церкви с большой энергией и последовательностью. В этом немалая заслуга святейшего патриарха Никона, при котором авторитет Церкви в Русском государстве достиг своего исторического апогея.

       В то же время из книги архидиакона Павла Алеппского мы узнаем и о резких чертах характера и деятельности святейшего Никона, в известной мере способствовавших обострению противоречий в церковной среде, уже носившей в себе и без того семена разделения.

       Патриарх Антиохийский Макарий, прибыв в Россию в 1654 году и прожив здесь два года, поддержал и освятил авторитетом антиохийского патриаршего престола многие исправления русских чинов и обрядов в пользу принятых на православном Востоке. Кроме того, он, по своей инициативе, ввел в нашей Церкви столько уставных особенностей и церковных обычаев, живущих и по сей день, что вклад его вообще в русскую церковную жизнь должен быть признан очень большим и значительным.

       Патриарх Антиохийский Макарий также первым из восточных патриархов решительно осудил раскол в Церкви в самом его зародыше.

       Мы останавливаем иногда особое внимание на недостатках древнерусской церковной жизни потому, что знаем уже, что происходило потом и как были использованы неизбежные в любом церковном сообществе несовершенства для тех очень сильных потрясений, которыми так богата русская церковная история второй половины XVII века.

       Но нас не может не поразить, что описатель русской церковной жизни, наблюдавший ее в середине XVII века, сам лично не придает отрицательным явлениям ровно никакого значения. Он отмечает их. Но они в его собственных впечатлениях не набрасывают ни малейшей тени на жизнь Русской церкви и всего русского общества в целом. Для него все поглощается светом той невиданной им доселе подлинной веры и глубочайшего благочестия, которые не устают поражать и радовать его от начала и до конца пребывания в нашей стране.

       Не будет преувеличением сказать, что восхищение и изумление силой, красотой, духовностью, мудростью и благочестием Русской церкви, русского народа, русской души это самое главное впечатление архидиакона Павла Алеппского во все время его путешествия и самая главная тема его книги.

       Наша Церковь и наша страна предстают перед нами со страниц его «Путешествия» такими, какими мы явно не привыкли видеть их, следуя мнениям позднейших ученых описателей нашей древней истории. Отечественная история, и прежде всего история Русской церкви, была бы непоправимо искажена, если бы не этот замечательный труд живого очевидца старинной жизни русского общества. Это тоже следует отнести к неоценимому вкладу Антиохийского патриархата в духовную жизнь и культуру Русской Православной Церкви.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Путешествие/Пер. Н. Муркоса (по рукописи Московского главного архива Министерства иностранных дел); Изд. Московского университета, 1896—1900. Вып. I—V. Вып. I. С. 4.
2 Там же. Вып. II. С. 1.
3 Там же. С. 95.
4 Там же. Вып. IV. С. 184.
5 Там же. С. 195.
6 Там же. Вып. V. С. 150.
7 Там же. Вып. III. С. 30.
8 Там же. С. 66. Павел Алеппский сообщает, что во время пребывания в России патриарха Антиохийского Иоакима Дау в 1586 году бывший при нем митрополит Иса (Иисус) составил в стихах описание Московии, ее достопримечательностей, быта, нравов и т. п., правда, не очень обширное «одну тетрадь», из которой приводит цитаты архидиакон Павел.
9 Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1912. Т. I. С. 499.
10 Путешествие. Вып. V. Предисловие переводчика.
11 Подробнее об этом см. в статье переводчика «Путешествия» Г. А. Муркоса «Арабская рукопись путешествия Антиохийского Патриарха Макария в Россию (описание рукописи, принадлежащей библиотеке Московского главного архива Министерства иностранных дел)». Статья приложена в конце
V выпуска «Путешествия», с. 198—205.
12 Путешествие. Вып. V. С. 200.
13 См. подробно в указанной статье Г. А. Муркоса.
14 Полное его название: «Путешествие Антиохийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским». Перевод с арабского Г. Муркоса (по рукописи Московского главного архива Министерства иностранных дел).
15 Нумерация страниц в каждом выпуске особая.

16 Макарий, митрополит. История Русской Церкви. Спб., 1883. Т. XII. Кн. III. С. 168—169.
17 Ссылки на Павла Алеппского в XII томе «Истории Русской Церкви» митрополита Макария на с. 168—169, 172, 175, 197, 199, 201—202, 211—213, 238, 240, 242, 246, 254, 271—272, 284—285, 288, 294, 296, 298, 309. Все они касаются так или иначе патриарха Никона и его правления.
18 Филарет (Гумилевский), архиепископ. История Русской Церкви. 5-е изд. М., 1888. Период патриаршества (1588—1720).
19 Руководство по истории Русской Церкви для Духовных Семинарий/Сост. П. Малицкий. 3-й изд. Спб., 1902. Вып. II, III. Курс VI класса Духовной семинарии.
20 Труды Киевской Духовной Академии, 1876.
21 Автор подробно рассматривает происхождение «Записок» и уделяет большое внимание литургическим моментам церковной жизни (чины различных богослужений).
22 Перечень этих статей см. в предисловии к «Путешествию». Вып. I. С. VII—VIII. В основном эти статьи посвящены церковной истории и археологии Киева.
23 Изд. АН СССР. М., 1955.
24 Путешествие. Вып. I. С. 2.

Глава I

1 Понятие Украины Павлу Алеппскому совершенно не известно, он называет ее всегда «землей казаков», а украинцев «казаками» или иногда «русскими». Великороссов он называет только «московитами», а Великороссию именует только «страной (или землей) московитов (или Московской)». Святого князя Владимира он считает «царем казаков» и никогда не отождествляет «казаков» с «московитами», полагая, что это, хотя и родственные, но совершенно разные народы. Впрочем, иногда Павел Алеппский пользуется понятием «вся Русская земля», имея в виду страну московитов, и страну казаков, и прочие земли России, вместе взятые.
2 Путешествие. Вып. II. С. 1—2.
3 Там же. С. 5.
4 Там же. С. 12—13.
5 Павел Алеппский дает очень интересное описание войны украинского народа с Польшей, изобилующее множеством ценных подробностей. Однако в нем допущено много исторических ошибок, так как Павел записывал все понаслышке, не пренебрегая легендарными и анекдотическими слухами. Но, будучи соучастником бесед с самим Богданом Хмельницким «о многих предметах», он, несомненно, мог знать и такое, чего не знали многие. (См., напр.: Путешествие. Вып. II. С. 12.)
6 Об этой встрече см.: Путешествие. Вып. II. С. 32—35.
7 Это были дипломатические просьбы о примирении с господарями Молдавии и Валахии, просившими содействия Патриарха Макария. Гетман написал им миролюбивые письма.
8 Путешествие. Вып. II. С. 37.
9 В этих разделах книги архидиакона Павла имеются подробные описания украинских городов, церквей и монастырей, через которые проезжали гости, ценные сведения об административном делении и управлении Украины, о численности войск Богдана Хмельницкого и численности населения, редкие военно-исторические сведения об укреплении городов и сел, дорогах, сведения о сельском хозяйстве и т. п.
10 Путешествие. Вып. П. С. 30—31.
11 Там же. С. 42. Впечатления арихидиакона Павла о церквах и монастырях Киева будут приведены в соответствующей главе о церквах и монастырях.
12 Там же. С. 95.
13 Там же. С. 96—99.
14 Павел Алеппский пишет, что слова «бьет челом» имеют буквальный смысл, ибо так именно поступали все знатные люди: «Когда они кланялись земно нашему Владыке... то ударяли головой о землю так, что мы слышали стук: обрати внимание на это благочестие» (Путешествие. Вып. П. С. 99).
15 Архидиакон Павел пользуется времясчислением, принятым на Востоке. В 8-м часу означает за 7 часов до захода солнца, то есть около 14 часов по нашему времени.
16 На Соловки и в Сибирь.
17 Путешествие. Вып. II. С. 100—101.
18 Там же. С. 182, 189 и др.
19 Там же. С.
195.
20 Вероятно, касимовских татар.
21 Путешествие. Вып. II. С. 198—199.
22 По московскому обычаю до тех пор, пока приезжий архиерей (или кто бы то ни был) не представится царю, «ни сам он не выходит из дому, ни к нему никто не приходит», кроме переводчиков и начальников стоящей при его доме стражи (Путешествие. Вып. III. С. 3).
23 Там же. Вып. II. С. 5—6.
24 Там же. С. 3—5.
25 Там же. С. 9—13.
26 Там же. Вып. III. С. 14.
27 Там же. С. 15—23.
28 Можно не сомневаться, что повеление было исполнено буквально, так как в дворцовых книгах с очень древних времен хранились записи, отмечавшие в точности, до мелочей, все, чем сопровождался прием того или иного знатного гостя.
29 Путешествие. Вып. IV. С. 128.
30 Там же. С. 148.
31 Там же. Вып. II. С. 102—103, 117.
32 Там же. Вып. III. С. 78.
33 Правда, несмотря на русское гостеприимство, по словам архидиакона Павла, «московиты подсматривали и наблюдали за нами и обо всем, что замечали у нас хорошего или дурного, доносили царю и Патриарху. Поэтому мы строго следили за собой, не по доброй воле, а по нужде и против желания вели себя по образу жизни святых» (Путешествие. Вып. III. С. 3). Но надо полагать, это было только в начале пребывания гостей, пока русские не убедились в их действительном благочестии, так как в дальнейшем архидиакон Павел уже ни разу не говорит о тайном надсмотре. «Экзамен» на благочестие антиохийске гости выдержали с честью.
34 Путешествие. Вып. II. С. 65.

Глава II

1 У Павла Алеппского есть множество свидетельств особенного почитания русскими верующими людьми этих святых. Примечательно, что на иконе Спасителя, установленной на главных въездных вратах в Кремль, отчего и врата и башня получили название Спасских, изображены коленопреклонными преподобные Зосима и Савватий Соловецкие и Варлаам Хутынский. Смысл этого изображения ясен: крепостью державы русской являются молитвы угодников Божиих ко Христу за всю Русскую землю. Икона эта XVII века и ныне находится в Успенском кафедральном соборе в Смоленске. Павел Алеппский называет ее иконой «Спаса Смоленского» (Путешествие. Вып. IV. С. 6).
2 То есть после 12 часов дня.
3 Путешествие. Вып. II. С. 159.
4 Там же. С. 2.
5 Там же. С. 191.
6 Здесь имеется в виду не современное архидиакону Павлу, а древнее восточное счисление времени, в котором 9-й час соответствует примерно 3 часам дня по нашему счету времени.
7 Путешествие. Вып. II. С. 160.
8 Там же. Вып. Ш. С. 168.
9 Например: там же. С. 169. Архидиакон Павел считает, что царь Михаил Федорович умер от подагры и боли в ногах, «чем страдают все московиты» (Путешествие. Вып. IV. С. 44). Это происходит, по мнению Павла, от длительных стояний на службах церковных (там же. Вып. III. С. 185).
10 Путешествие. Вып. II. С. 109.
11 Там же. С. 17.
12 Там же. Вып. III. С. 91. Павел Алеппский замечает здесь, что об Алексее Михайловиче «существует много подобных рассказов, но записаны немногие».
13 Церкви в России в старину совсем не отапливались, так что иногда Святые Дары зимой совершенно замерзали, превращаясь в лед (Путешествие. Вып. II. С. 191).
14 Путешествие. Вып. III. С. 138. В книге Павла даются очень подробные описания многих богослужений, изобилующие, как всегда, множеством интересных подробностей. Он сообщает, например, что русские царицы ранее никогда не являлись на богослужение при всем народе. Лишь в его бытность в Москве впервые состоялся выход царицы в Успенский собор Кремля, причем место для нее и ее свиты в левом приделе было отгорожено от взоров всех глухими занавесями (Путешествие. Вып. IV. С. 103).
15 Там же. С. 121. По свидетельствам Павла, в те времена пост не знал сословных различий; очень строго постился Алексей Михайлович, подавая пример всем вельможам и дворянам. Рыбу Великим постом дозволялось вкушать только ратникам и крестьянам; для богатых и знатных в обществе считалось приличным самое строгое постничество, без рыбы.
16 Там же. С. 121—122.
17 Там же. С. 204. Переводчик Павла Г.А.Муркос делает в этом месте примечание: «К сожалению, теперь совсем наоборот». Это 1896 год.
18 Самая дешевая икона в серебряном окладе, на заказ сделанном, обходилась в 10 рублей (Путешествие. Вып. III. С. 48).
19 Путешествие. Вып. III. С. 31—32.
20 Там же. С. 32—33.
21 Там же. Вып. II. С. 109—110. Буквально здесь же простодушный Павел делает любопытное замечание: «Впрочем, это народ непросвещенный и умственно неразвитый, и что касается зависти и иных пороков, всех вообще, то они этого не знают».
22 Там же. С. 104.
23 Там же. С. 166—167.
24 Там же. С. 122.
25 Там же. С. 188.
26 Там же. С. 170.
27 Там же. С. 188.
28 Там же. С. 113.
29 Там же. Вып. Щ. С. 95.
30 Там же. С. 157—158.
31 Там же. С. 2, 24.
32 Там же. С. 35, 181. Вып. IV. С. 133—134.
33 Там же. Вып. П. С. 155.
34 Павел Алеппский пишет, что «в каждой большой церкви непременно имеется икона Владычицы, творящая великие чудеса, как мы воочию видели, и были свидетелями и очевидцами чудес и несомненных доказательств» (Путешествие. Вып. II. С. 108).
35 Путешествие. Вып. III. С. 191. Здесь же Павел замечает, что ему самому невозможно было переписать хотя бы часть святынь, так как подобные сведения держатся русскими в тайне от иностранцев.
36 Там же. С. 188.
37 Павел свидетельствует, что русские привыкли молиться непременно перед иконой, устремив на нее взор, то есть «действительно преклоняться перед ней», что молятся они на иконы не только в церкви, но и в домах со всяким благочестием, что в церкви они привыкли, из величайшего почтения к иконам, прикладываться к ним только раз в году, в неделю православия, причем перед этим люди моются и надевают чистые одежды. Муж и жена, если накануне были вместе, не смеют войти в церковь, пока над ними не прочтут особой молитвы, но и тогда они не касаются святынь (Путешествие. Вып. II. С. 164).
38 Путешествие. Вып. II. С. 103—104; Вып. III. С. 3. Если кто из монахов расхаживал без мантии и клобука, его немедленно ссылали «в сибирские страны ловить соболей» (Путешествие. Вып. II. С. 104).
39 Там же. Вып. III. С. 181.
40 Там же. Вып. II. С. 170—171. Моровая язва, которой уже 100 лет не видели здесь, была необычайно сильна. Она распространилась на сотни верст вокруг Москвы. В Коломне умерло более 10 тысяч жителей, город опустел, вымерли в округе целые деревни, в Москве большинство дворов и улиц опустело. Умерло 480 тысяч большинство москвичей. Но в Вязьме и на Смоленщине эпидемии не было, не было ее и в Троице-Сергиевой лавре, а Саввин монастырь сильно пострадал.
41 После Собора 1667 года это приняло силу закона (Макарий, митр. История Русской Церкви. Т. XII. С. 789).
42 Путешествие. Вып. II. С. 170.
43 Там же. Вып. IV. С. 37.
44 Там же. Вып. III. С. 162—163. Положение келаря Свято-Троице-Сергиевой лавры было настолько сильным и могущественным, что Павел, описывая этот случай, говорит со страхом, что он (Никон) «дошел до того, что отставил от должности келаря Св. Троицы».
45 Там же. Вып. III. С. 162.
46 Там же. Вып. IV. С. 129.
47 Там же. Вып. II. С. 108—109.
48 Там же. С. 166.
49 Там же. С. 16—17.
50 Там же. Вып. IV. С. 107.
51 Там же. Вып. II. С. 44.
52 Там же. С. 194—199.

Глава III

1 Путешествие. Вып. III. С. 47—48.
2 Такое смиренное положение князей и бояр не покажется странным, если учесть, что к середине XVII века они совершенно потеряли свою былую самостоятельность и могущество. Павел Алеппский пишет, что даже «наиважнейшие между ними» не могли иметь под своей властью у себя в доме более трехсот человек слуг; во время войн им давалось войско, управление которым было в руках царя; бояре не имели права собираться друг у друга для каких-либо советов; все совещания должны были проходить у царя, в противном случае он «рассеял бы их всех мечом». «По этой причине среди вельмож совершенно не бывает бунтовщиков» (Путешествие. Вып. III. С. 34).
3 Путешествие. Вып. III. С. 159.
4 Там же. С. 145.
5 Там же. С. 189.
6 О патриарших облачениях, которые хорошо описаны у Павла Алеппского, будет говориться в соответствующем разделе.
7 Путешествие. Вып. III. С. 56—57; Вып. IV. С. III и др.
8 Там же. Вып. III. С. 180.
9 Павел Алеппский сообщает интересную подробность. Замечая, что в Москве мало бедных, просящих милостыню, он говорит, что они были распределены между вельможами по известному числу для получения ежедневного пропитания по разрядным спискам, и каждый боярин содержал свое число их. Кроме того, было «много домов для помещения их и ежедневная выдача» потребного для жизни (там же. С. 34).
10 Соловьев С.М. История России. М., 1962. Кн. VI. С. 274—275.
11 Путешествие. Вып. III. С. 171.
12 Там же. Вып. II. С. 44.
13 Там же. С. 65.
14 Там же. С. 58—59.
15 Там же. С. 2.
16 Там же. С. 59. Об этих грамотах речь будет идти особо в дальнейшем.
17 Там же. Вып. IV. С. 51, 57.
18 Там же. С. 79.
19 Там же. Вып. III. С. 126.
20 Там же. С. 94.
21 Там же. Вып. IV. С. 126.
22 Там же. Вып. III. С. 27.
23 Там же. С. 94.
24 Там же. С. 27.
25 Там же. С. 18.
26 Там же. С. 21.
27 Там же. С. 18—19.
28 Стремление во всем, хотя бы внешне, подражать русскому благочестию из боязни уронить себя в глазах московитов доходило до того, что антиохийские гости, по примеру русских подвижников, все два года пребывания в Москве не мылись, не ходили в баню... Павел горько сетует на это обстоятельство (там же. Вып. IV. С. 162).
29 Так, например, когда приехал в Москву митрополит Мир Ликийских и оказалось, что «архимандрит... мнимые родственники и дьякон курили табак, немедленно всех их сослали в заточение» (там же. С. 56).
30 Там же. Вып. III. С. 24.
31 Там же. С. 78—79.
32 Там же. С. 136—137.
33 Там же. С. 88. Даже православных белорусов патриарх Никон повелевал, «если они обливаны... крестить снова» (Соловьев С. М. История России. Т. VII. С. 119).
34 Там же. Вып. IV. С. 170—171.
35 Там же. С. 171.
36 Там же. С. 175.
37 Там же. Вып. II. С. 199.
38 В книге Павла Алеппского приводится много интересных этнографических подробностей, детально описывается одежда крестьян, мужчин, женщин и девушек, одежда знатных людей, князей, царя и их жен и детей. Замечается, что, тогда как на Украине мужчины брили головы, оставляя лишь небольшой клок, и бороды, в Московии, наоборот, носили бороды, не подстригая их, и длинные волосы (см., напр.: Вып. И. С. 128—129).
39 Путешествие. Вып. IV. С. 20—21.
40 Олеарин А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. Спб., 1906.
41 Мейерберг А. Путешествие в Московию. Чтения Имп. общества истории и древностей российских. М., 1873.
42 Соловьев N.I. Указ. соч. Т. VII. С. 113—117.
43 Макарий, митронолтг. История Русской Церкви. Спб., 1882. Т. XI. С. 211— 219; 1883. Т. XII. С. 774—792.
44 См., напр.: Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1909. Т. 1. С. 3—22.

Глава IV

1 Путешествие. Вып. II. С. 160—165.
2 Пространство между архиерейским местом и амвоном.
3 См. описание всенощного бдения и литургии в Киеве на празднике, в честь апостолов Петра и Павла 1654 года (вып. II. С. 60—62).
4 Там же.
5 Там же. С. 63.
6 Там же. С. 64.
7 Там же. С. 131.
8 Там же. С. 155—157.
9 Там же. С. 159—160. Как явствует из всех свидетельств Павла Алеппского, молитва «Боже духов...» на литургии и на панихиде всегда читалась тайно.
10 Там же. С. 165—166.
11 Путешествие. Вып. III. С. 135.
12 Архидиакон Павел пишет даже «больше Пасхи» (Путешествие. Вып. II. С. 168; Вып. IV. С. 84).
13 Значит, вечерня с утреней соединялись за всенощным бдением только в случаях особенных праздников.
14 Из книги Павла Алеппского явствует, что перед освящением воды непременно полагалось предстоятелю омывать руки.
15 Анагносты еще не посвященные в иподиаконы, которые прислуживали архиерею, нося посох, мантию и т. д.
16 Путешествие. Вып. IV. С. 82—85.
17 То есть так называемому лобному месту, которое на самом деле было местом для молебнов по большим праздникам.
18 В храме святого Василия Блаженного.
19
Путешествие. Вып. IV. С. 88.
20 Там же. Вып. II. С. 180.
21 Там же.
22 Там же. Вып. IV. С. 91.
23 Там же. Вып. П. С. 188.
24 Очень подробно и красочно описана Павлом Алеппским встреча царя в Москве (вып. IV. С. 95—98).
25 Путешествие. Вып. IV. С. 103.
26 Там же. С. 106.
27 Все это см.: Вып. IV. С. 107—109.
28 Там же. С. 109—112. Трапеза патриарха Никона подробно описана здесь, в этом месте, как и вообще в книге Павла Алеппското; приводится довольно подробное описание войны с Польшей, где сообщаются многие подробности, например, самоубийство полководца Бутурлина, что неизвестно даже С.М. Соловьеву, сообщается множество сведений о государственном управлении, финансах, численности войск, снабжении армии, дипломатических отношениях, торговле, строительстве и т. д.
29 Путешествие. Вып. П. С. 191.
30 Там же. Вып. IV. С. 113—114.
31 Там же. Вып. II. С. 191.
32 Там же. Вып. IV. С. 112.
33 Там же. Вып. П. С. 195.
34 Описание крещенских торжеств см.: Путешествие. Вып. П. С. 194—195; Вып. IV. С. 117—119.
35 Путешествие. Вып. IV. С. 118—119.
36 Путешествие. Вып. III; С. 40—43.
37 Там же. С. 44.
38 Там же. С. 45, 46, 49.
39 Там же. С. 51—52.
40 Там же. С. 73.
41 Там же. С. 74.
42 Там же. Вып. IV. С. 151.
43 Там же. Вып. III. С. 117.
44 Там же. С. 122—123.
45 Макарий, митрополит. История Русской Церкви. М., 1883. Т. XII. С. 118.
46 Путешествие. Вып. III. С. 123.
47 Описание этой службы: Путешествие. Вып. III. С. 127—138.
48 Путешествие. Вып. IV. С. 153.
49 Там же. Вып. III. С. 142.
50 Там же. С. 168—169.
51 Там же. С. 174.
52 Описание всего праздника: Путешествие. Вып. III. С. 173—179.
53 Путешествие. Вып. III. С. 178.
54 Там же. С. 180—183.
55 Там же. С. 183—185.
56 Описание этого чина: Путешествие. Вып. III. С. 185—194.
57 Путешествие. Вып. III. С. 194—196.
58 Описание празднования Пасхи: Путешествие. Вып. III. С. 197—199.
59 Таким образом, крестный ход не обошел вокруг всего храма даже один раз.
60 Путешествие. Вып. III. С. 202.
61 Там же. С. 197.
62 Павел Алеппский и описывает в основном только то, что видит глазами, судит о духовной жизни лишь по ее внешним проявлениям и собственно духовных вопросов совсем не касается.
63 Путешествие. Вып. П. С. 173—174.
64 Там же. Вып. IV. С. 14.
65 Там же.
66 Там же. С. 16.
67 Там же. С. 20.
68 Там же. С. 18.
69 Там же. С. 20—21, 22.
70 Там же. С. 23. Этот обычай, носящий в некоторых местах название «семик», сохранился и поныне в виде особых панихид по всем, несчастной смертью умершим.
71 Путешествие. Вып. IV. С. 38.
72 Там же. С. 39-40.
73 Там же. С. 40.
74 Там же. С. 42.
75 Там же.
76 Там же. С. 43.
77 Там же. С. 47.
78 Там же.
79 Там же. С. 51, 151.
80 Там же. С. 55.
81 Там же. С. 63.
82 Там же. С. 77; см. примечания на этой странице и на с. 76 — в них исправлены неточности Павла Алеппского в описании этого праздника.
83 Путешествие. Вып. III. С. 87—88.
84 Путешествие. Вып. II. С. 181, 187.
85 Там же.
86 Там же. С. 192. Это выбривание макушки у новохиротонисанных священников подтверждается и у митрополита Макария: История Русской Церкви. Спб., 1882. Т. XI. С. 213—214.
87 Путешествие. Вып. II. С. 160.
88 Там же. Вып. 2У. С. 15—16.
89 Там же. С. 18.
90 Там же. С. 18—19. Епископу Коломенскому это обходилось не менее чем в 3000 рублей, для других кафедр — 6000 рублей и более.
91 Павел Алеппский подробно рассказывает, кому какие дары полагались.
92 Путешествие. Вып. IV. С. 173.
93 Там же. С. 19.
94 Там же. Вып. III. С. 111—114; Вып. IV. С. 91—94.
95 Там же. Вып. IV. Предисловие переводчика.
96 Путешествие. Вып. IV. С. 43. Сведения Павла Алеппского, рассмотренные в этой главе, в основном совпадают с данными И. Е. Забелина Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М., 1872. Ч. I; протоиерея Константина Никольского О. службах Русской Церкви, бывших в прежних печатных богослужебных книгах. Спб., 1885 и других авторов.

 

Глава V

1 Макарий, митрополит. История Русской Церкви. Спб., 1882. Т. XI. С. 182— 210.
2 Воровство в современном нам значении кражи в древности имело название «татьба», а собственно «воровством» называли политический разбой. Но мы употребляем здесь это слово в современном значении.
3 Махарий, митрополит. Указ. соч. С. 182.
4 Там же. С. 192.
5 Там же. С. 203.
6 Путеяксгвве Антиохийскогр Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским/Пер. Г. Муркоса. М.: Изд. Московского университета, 1896—1900. Вып. IV. С. 20.
7 Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XII. С. 235.
8 Там же. С. 231.
9 Путешествие. Вып. III. С. 47. Архидиакон Павел пишет: «Когда состоялось соглашение касательно этого. Патриарх Никон издал царский указ о том, что слово его будет решающее и что никто не будет ему противиться». Но это явная ошибка: «царского указа» патриарх Никон издать не мог. Такой документ должен был исходить от царя.
10 Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XII. С. 241. О неограниченной власти патриарха Никона в церковных делах свидетельствует и Адам Олеарий в указанном ранее сочинении «Путешествие в Московию».
11 См. в нашем исследовании гл. II.
12 Путешестык Аитиохийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппсхим/Пер. Г. Муркоса. М.: Изд. Московского университета, 1896—1900. Выл, Ш. С. 62. Архидиакон Павел здесь ошибочно называет епископа Коломны «архиепископом», но везде в других местах (напр: там же. С. 125) именует его правильноепископом. Ср.: Макарий, митрополит. История Русской Церкви. Спб., 1882. Т. XI. С. 87.
13 Следует иметь в виду, что в то время было множество бедных монастырей, не владевших землей и крестьянами. Они содержались на государево жалованье, добровольные жертвования верующих, а иногда и за счет мелких угодий, мельниц, солеварен и т. п.
14 Путешествие. Вып. П. С. 151—153.
15 Там же. С. 153.
16 Там же. Вып. IV. С. 73.
17 Там же. Вып. Ш. С. 124—125.
18 Там же.
19 Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XI. С. 201.
20 Там же. С. 201—202.
21 Путешествие. Вып. Ш. С. 161.
22 Там же. С. 162.
23 Там же. С. 146—147.
24 Поскольку Павел Алеппский затем проверял эти сведения в самом монастыре, эти цифры можно считать достоверными. Они должны соответствовать величине доходов этой обители.
25 Путешествие. Вып. II. С. 166, 193.
26 Там же. С. 166.
27 Там же. С. 193.
28 Там же. Вып. Ш. С. 93—94.
29 Там же. С. 106—107.
30 Там же. С. 116. Эти сведения Павла Алеппского не преувеличены, ибо они подтверждаются и данными других источников. Причина столь большого количества храмов в том, что в то время все бояре, знатные люди, именитые купцы имели свои домовые храмы в своих покоях и дворцах (Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XI. С. 210). Адам Олеарий в «Путешествии в Московию» говорит, что в конце 30-х годов XVII века в Москве было более 2-тысяч церквей, большинство из которых возникло за 15—20 лет после» 1613 года. Следовательно, за 15—20 лет, к приезду Павла Алеппского, число церквей могло дойти до 4 тысяч.
31 Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XI. С. 201—209. Автор неприводит в этом месте данных Павла Алеппского, он пользуется лишь отрывками из английской редакции «Путешествия» в переводе на русский язык.
32 Путешествие. Вып. IV. С. 64. Архимандрит Леонид (Кавелин; 1871) в описании Иверского монастыря не упомянул этого важного факта или не имел возможности воспользоваться книгой Павла Алеппского.
33 Путешествие. Вып. П. С. 62.
34 Там же. Вып. IV. С. 82.
35 Тамже.С.84.
36 Там же. С. 79.
37 Там же. С. 31.
38 Там же. С. 23.
39 Там же; С. 24. Описание Тройце-Сергиевой лавры на с. 23— 38.
40 Там же., Вып. Ш. С. 162.
41 Там же. Вып. IV. С. 32.

Глава VI

1 Путешествие Антибхийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алешкжим/Пер. Г. Муртоса. М.Изд. Импер. Общества историй и древностей российских при Московском университете: в 5-ти вып.1896—1900. Вып.III. С.104.
2 Там же. Вып. IV. С. 170.
3 Там же. С. 126—127.
4 Там же. С. 166. Здесь приведен полный текст грамоты.
5 Там же. С. 169.
6 Там же. С. 126.
7 Там же. С. 179—181.
8 Там же. Вып. III. С. 170—171.
9 См. об этом: Кавтерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1909. Т. 1. С. 157—162; Макарий, митрополит. История Русской Церкви. Спб., 1883. Т. XII. С. 172—177.
10 Путешествие. Вып. IV. С. 175.
11 Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XII. С. 209—214.
12 Путешествие. Вып. IV. С. 178—179.
13 Макарий, митрополит. Указ. соч. Т. XII. С. 209—214.
14 Путешествие. Вып. IV. С. 158. Эти грамоты были особенным явлением, не сохранившимся в жизни Церкви, возможно, потому, что очень походили на индульгенции римо-католиков, хотя, судя по описанию архидиакона Павла, они представляли собой обычные разрешительные молитвы, читающиеся на исповеди, но красиво внешне оформленные и дававшиеся в качестве памятного благословения патриарха.
15 Там же. Вып.III. С.125—126.

 

© р.Б.А.
11 сентября / 29 августа 1999
г. Кастро Валлей, Калифорния

 



[Становление]   [Государствоустроение]   [Либеральная Смута]
[Правосознание]   [Возрождение]   [Армия]   [Лица]
[Новости]